Текст книги "Когда была война…"

Соня, валясь с ног от дикой усталости, обтёрла его тело и лицо мокрой тряпкой, убрала прилипшие ко лбу тонкие прядки волос и бережно накрыла стёганым покрывалом. Сердце глухо стучало в груди, в висках мягко пульсировало, и ей хотелось только одного – спать. Вдали, в междуречье Волги и Дона, рвались снаряды, грохотали пушки и гаубицы – шестую армию вермахта загоняли в кольцо где-то в районе Калача. Удастся или не удастся эта операция, не знал никто, и если утром Соня переживала за солдат, что вели там бои, то сейчас ей было абсолютно всё равно. Веки отяжелели, налились свинцом, и сопротивляться сну становилось всё труднее. Она кое-как добрела до маленькой подсобки и, не снимая заляпанного кровью халата, повалилась на жёсткую, устланную каким-то драным тряпьём лежанку.

Но толком поспать не удалось. Едва только Соня сомкнула веки, как кто-то начал настойчиво трясти её за плечо, вырывая из сладкой тёмной глубины сна.

– Сонька! Соня! – впился в мозг громкий голос. – Ты чего тут развалилась? Вставай, ещё партию привезли!

– М-м… – промычала Соня и нехотя открыла глаза. – Сейчас…

Зоя Пономарёва, единственный сержант из их блока, грустно улыбнулась.

– Давай. Тяжёлых много. И Васильич сбор объявил, так что быстрее.

– Встаю, встаю.

Соня кое-как села. Натруженная спина отчаянно ныла, голова раскалывалась, а пустой со вчерашнего дня желудок требовательно урчал. В углу, на колченогом, сколоченном на скорую руку столе коптила керосинка. Она отгоняла темноту, и та липла к стенам, расползаясь по ним вязкой тиной.

Зоя вышла из подсобки, оставив дверь широко распахнутой. Соня наспех пригладила волосы, аккуратно перевязала косынку. Некогда белый халат измялся и пришел в негодный вид, но другого у Сони не имелось. Она крепкими узлами стянула истрёпанные до ниток тесёмки на рукавах, оправила подол и побежала вслед за Зоей.

В госпитале стоял тошнотворный запах лекарств, гноящихся ран и крови, солдаты лежали как попало: на скамьях, на койках, на полу. Двое врачей в спешке сновали туда-сюда, переступая через раненых, а они тянули к ним руки, отчаянно пытаясь уцепиться за подолы белых халатов. Соня увидела раскрытые в безмолвных криках рты, пропитанные бордовой кровью бинты, оторванные конечности, и желудок вдруг скрутило жгутом. В горле запершило, и она судорожно закашлялась. Казалось, будто внутри, в самом желудке внезапно полыхнуло яростное пламя и растеклось по венам обжигающей ледяной лавиной. Она кожей ощущала всю боль, весь страх и страдания, которыми насквозь были пропитаны эти стены с осыпавшейся от взрывов штукатуркой.

Она стояла и оглядывала открывшуюся перед ней картину, а в сердце маленькими червячками копошились разные чувства: растерянность, ужас, пронзительное сострадание и одновременно дикое, пугающее равнодушие. Идти туда, в самую гущу мучительных страданий, не хотелось. Но она должна – потому что если не она, то кто поможет этим несчастным в, быть может, последние минуты их жизней, кто хоть немного облегчит ту ужасную боль, что раздирает их искалеченные тела?

Соня нерешительно пошла вперед.

– Сестричка, помоги, – шептали отовсюду. – Сестричка, дай попить… воды… помоги… помоги… помоги…

Голоса сливались в один общий хор, наполняя помещение бывшего сельского ДК жужжащим гулом. Надломленные, истёртые голоса, хриплые, с надрывом. Кто-то тянул её за подол – совсем слабо, как новорождённый младенец, но Соня, сжав губы, продолжала идти.

Вся медрота в полном составе обнаружилась на улице. Медсёстры и врачи стояли на заметенном снегом асфальте, прямо у выбитых ступенек высокого крыльца с колоннами. Соня поспешно спустилась и, повернувшись к Сан Васильичу, вытянулась в струнку.

– Товарищ лейтенант, разрешите встать в строй!

– Разрешаю, – буркнул тот и обвёл выстроившихся перед ним людей усталым, но пристальным взглядом. – Значит, так… Сегодня поступил приказ: капитана Лемишева перевезти в тыловой госпиталь. Важная, видать, птица, капитан этот, раз о нём так беспокоятся… аж там, наверху. – Он кашлянул, переступил с ноги на ногу, подышал себе на ладони. Под подошвами сапог хрустнул снег. – Ближайший к нам находится на том берегу Волги. Единственный доступный туда путь идёт через саму реку. Кто хочет быть добровольцем?

Никто не откликнулся. Перебираться через Волгу с тяжелораненым на руках было равносильно тому, чтобы подписать себе смертный приговор – покрытая льдом река простреливалась, и хоть палили немцы без прицела, шанс выжить составлял примерно один к десяти. Да и вероятность провалиться под лёд была немаленькой.

Сан Васильич тихо вздохнул и принялся расхаживать вдоль строя.

– Здесь мы не можем оказать ему нужную помощь. Сами знаете. Поэтому… – Он запнулся, поднял свои светлые, опушённые длинными рыжими ресницами глаза и горестно усмехнулся: – Я понимаю, что это опасно. Но сейчас, ребята, опасно везде. Война! Ещё раз спрашиваю: добровольцы будут?

И тут, неожиданно для самой себя, Соня сделала шаг вперед.

– Я, товарищ лейтенант.

Сан Васильич хмыкнул и с головы до ног окинул её критическим взглядом. Соня зябко повела плечами. Холодный северный ветер ударил по лицу своей колкой рукой, бросил в глаза пригоршню мелкого снега и запутался в перекинутой через плечо растрёпанной русой косе.

– Молодец, Златоумова, похвально. Вот только сомневаюсь, что допрёшь ты его. Ты себя в зеркало видала?

– А что со мной не так? – возмутилась Соня и вскинула голову.

Она ненавидела, когда её принимали за хрупкую, слабую девушку. А из-за телосложения её чаще всего именно за такую и принимали: рост, едва-едва дотягивающий до ста шестидесяти пяти сантиметров, худые, как у подростка плечи и выпирающие ключицы, тоненькая талия и изящные запястья и пальцы. Частенько её принимали и за ребёнка, что злило Соню особенно.

Она с вызовом посмотрела Васильичу прямо в глаза и вздёрнула подбородок, всем своим видом выказывая возмущение.

– Всё с тобой, Златоумова, так. Только худая ты больно.

– Не худая! – возразила Соня. – Я от природы такого телосложения. А так сильная, только силу не видно!

– Силу не видно! – усмехнулся Сан Васильич. – Ладно. Пойдёшь вместе с… – Он оглядел строй. – Вон, с Пономарёвой пойдёшь. Она здоровая, крупная, вдвоём авось справитесь. Вольно, разойтись.

С этими словами он развернулся и решительно зашагал к крыльцу. Соня с Зоей переглянулись и одновременно двинулись вслед за ним.

Через два часа Лемишев уже был готов к транспортировке. Девушки закутали его в четыре одеяла и уложили на широкие деревянные санки. Соня набрала горячей воды во все фляжки, какие ей удалось найти, и как могла закрепила их верёвками. Обогрев, конечно, не ахти какой, да и остынет вода через час-полтора, но всё же лучше так, чем совсем без ничего.

– Ну что, капитан, – вздохнула Зоя, глядя на Лемишева. – Поехали.

– Поехали! – наигранно бодро отозвалась Соня и подцепила прикрученную к передку санок толстую верёвку.

Широкие полозья легко заскользили по обледенелому снегу, и до берега Волги они с Зоей добрались без проблем. Слишком крепкий для конца ноября мороз кусал за щёки и нос и настырно забирался под плотно запахнутую шинельку. Под валенками весело хрустел тонкий наст, яркое зимнее солнце до боли слепило глаза, в лесу звонко лопалась от мороза кора на деревьях. Вместе с дыханием в воздух вырывались густые облачка пара. Пальцы мёрзли и в сшитых из дублёной овчины варежках, и Соня машинально сжимала их в попытке согреть, но суровый ветер тут же снова отбирал те жалкие крохи тепла, что ей удавалось собрать в своих ладонях.

Через полчаса она окоченела, казалось, окончательно: губы потеряли чувствительность, щеки полыхали ледяным огнём. Соня смотрела себе под ноги и старалась ни о чём не думать. Вот снег, вот кромка леса, вот тонюсенький лёд на ветках. Ремень ППШ сильно оттягивал правое плечо, и вскоре его начало ломить, дуло больно било по боку. Соня снова и снова поправляла толстую плотную лямку, что так и норовила съехать, и поднимала воротник шинели в попытках спрятаться от жгучего мороза. Подол шинели покрылся хрупкой ледяной корочкой, в валенки пробрался снег и, растаяв, намочил наспех замотанные портянки.

Зоя молчала, и Соня даже не пыталась с ней заговорить: казалось, стоит ей только открыть рот, как язык превратится в кусок льда. Холод становился нестерпимым, а они ещё даже не дошли до Волги.

У берегов мороз полностью выбелил реку: километра на два вперёд вода полностью скрылась под внушительной толщей льда. Девушки, не сговариваясь, остановились.

– Как пойдём? – тихо спросила Зоя, оглядывая широкую, закованную в сверкающее белое покрывало Волгу.

Соня пожала плечами:

– Как-нибудь.

И они двинулись дальше. «Как-нибудь» – авось и пронесёт. Разве были у них варианты переправы? Нет. У них было одно только «как-нибудь». Как-нибудь перейдут, как-нибудь выживут, как-нибудь вернутся, а немец авось и стрелять не станет.

– Ты давай вперед, – уже на подходе к кромке льда решила Зоя, – а я за тобой. Смотреть буду. Если что, отстреливаться.

– Давай, – выдохнула Соня и, набравшись смелости, ступила на лед.

Санки съехали по небольшому пригорку и легко заскользили вслед за ней. Соня почти бежала – её обуял отчаянный, дикий, животный страх. Неизвестно, где сейчас немцы, видят их или нет. Каждую секунду она ждала выстрелов и невольно вздрагивала, когда под ногами хрустел лёд. Ещё чуть-чуть… ещё чуть-чуть… Страх гнал её с такой скоростью, что Зоя едва поспевала за ней. Несколько раз Соня поскальзывалась и падала, всякий раз больно ударяясь головой, но вставала и бежала дальше.

– Соня! Сонька!.. – закричала Зоя. – Стой, растяпа! Капитана потеряла, кулёма!

Соня замерла на месте и обернулась, а санки по инерции скользнули дальше и слабо дёрнули верёвку, что она держала в руке. Лемишев лежал на льду метрах в пяти позади неё. Она, озираясь по сторонам, пошла к нему, и вдруг её пробрал смех. Надо же! Раненый упал, а она и не заметила!

Они с Зоей с трудом погрузили капитана обратно. Из груди рвался смех, и Соня даже не пыталась его сдерживать. Улыбаться озябшими губами было больно, и она смеялась без улыбки – как-то не по-настоящему, неестественно. Зоя удивлённо глянула на неё, но ничего не сказала, и лишь когда Соня начала хохотать во всё горло, схватила за плечи и встряхнула с такой силой, что её голова заболталась из стороны в сторону.

– Ты что, подруга? С ума сошла? – испуганно крикнула она. – А ну возьми себя в руки! Нам вон еще сколько чапать, а ты уже с ума сходишь! А ну!..

Соня сбросила с себя её руки и с видимыми усилиями принялась вставать. Снова заныла спина, и ППШ стал казаться в два раза более тяжёлым.

– Нормально всё со мной. Идём дальше.

И тут по льду застрекотали пули. Соня в ужасе закричала и снова рухнула, прикрывая голову руками. Зоя упала на спину и вскинула свой ППШ, но стрельба прекратилась так же неожиданно, как и началась, и их снова окутала звенящая снежная тишина.

Капитан приподнял веки и посмотрел прямо перед собой мутным, как у пьяного, взглядом. Растрескавшиеся губы дрогнули.

– Немцы! – хрипло прошептал он. – Держать оборону! Близко противника не подпускать!

И натужно закашлялся. Соня недоумённо слушала его едва слышный шёпот, прижавшись лбом ко льду. Ясно, что бредит, но бредит-то верно! Она осторожно подняла голову. Яркое зимнее солнце играло лучами в глубине толщи льда, скользило по поверхности ослепительным морозным отсветом и будто нарочно било прямо в глаза. Соня зажмурилась. Жизнь болталась на волоске, балансировала на краю бездонной пропасти, и сейчас она осознала это особенно чётко. Но самым удивительным было то, что страх вдруг пропал – словно растворился в переливчатом сиянии солнечных лучей, – а на его место пришли твёрдая решимость и уверенность: они довезут Лемишева в целости и сохранности, а после вернутся сами.

Она встала на ноги. По подбородку потекло что-то тёплое, и Соня поднесла руку к лицу. Из носа бежала кровь. Красные капельки замельтешили на белом льду – словно стайка божьих коровок приземлилась у ног. В сверкающих ясных лучах солнца кровь казалась рубиново-алой.

Зоя на четвереньках подползла к Лемишеву.

– Не зацепило? – озабоченно пробормотала она, осматривая его со всех сторон.

Соня стёрла варежкой кровь с лица и решительно взяла привязанную к санкам верёвку. Впереди лежала закованная в ледяные кандалы Волга, вдали, на другом берегу, темнела длинная, окутанная в лёгкую сизую дымку щётка леса. Именно туда они и должны добраться – чего бы то ни стоило.

– Ты не знаешь, какая прицельная дальность у немецких пулемётов? – спросила она.

Зоя встала на ноги, оправила шинель, сдёрнула задравшийся ремень.

– Точно нет, – поколебавшись, ответила она. – Где-то километр вроде. Жених говорил…

В глазах её блеснули слёзы, и она поспешно опустила ресницы.

Путь до середины реки они проделали в полном молчании, лишь хрустел под ногами лёд да каркали порой в вышине вороны. Соня старалась не смотреть на них – они наводили на мысли о смерти, их громкие, угрюмые голоса калёной иглой впивались в мозг. Вороны настырно кружили над ними, опускаясь всё ниже и ниже, – будто в ожидании добычи, и чем громче, чем чаще они каркали, тем больше Соня торопилась вперёд. Ей казалось, что нужно обязательно обогнать их – и тогда и сама смерть останется позади.

Лемишев в себя больше не приходил. Суровый мороз разрумянил его бледные впалые щёки, осел синеватым инеем на длинных ресницах и ровных густых бровях. Иногда Соня оглядывалась, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке, и снова прибавляла шагу.

В середине реки лёд оказался очень тонким и непрочным – сквозь него даже было видно тёмную воду. Соня несмело ступила на него и тут же отдёрнула ногу: хрупкая корочка легко, словно осколок хрустальной рюмки, хрустнула под валенком.

– Этого ещё не хватало! – выдохнула Зоя. – Тут не перейдёшь. Что делать будем?

Соня, щурясь, смотрела вдаль, вниз по течению реки. Мыслей в голову не приходило никаких, кроме одной: придётся идти. Идти по тонкому льду, каждую секунду рискуя провалиться и надеясь, что стрелять немцы больше не будут. Она поискала взглядом участок, где лёд казался более прочным, и снова проверила его валенком. Тот хрустнул, но не провалился, и тогда Соня решилась встать на него.

Зоя с испугом в больших карих глазах следила за ней, крепко сжимая верёвку санок. Соня обернулась и улыбнулась ей.

– Попробуем здесь.

Она глубоко вдохнула и, не выдыхая, медленно пошла вперёд. Лёд угрожающе хрустел, и перед каждым шагом Соня проверяла его на прочность. Зоя двинулась следом, что-то бормоча себе под нос.

– Иже еси на небесах, – донёсся до Сониных ушей её голос. – Хлеб наш насущный дай нам днесь… да не введи во искушение… избави от лукавого…

– Не поможет тебе, Зойка, твой боженька, – усмехнулась она и сделала ещё один аккуратный шаг. – Как пить дать, не поможет.

Зоя не ответила, лишь продолжила бормотать – на полтона ниже, а потом вдруг умолкла на секунду и запальчиво выпалила:

– Всегда помогал! Когда мессеры налетели на госпиталь, ещё до тебя это было, я молилась, знаешь, как молилась, и не убило меня! Услышал бог! А когда наступление было, я молилась, чтоб прорвались, и прорвались!

Крррррык! – из-под валенка в разные стороны побежали по льду тонюсенькие ледяные стрелочки. Соня смотрела себе под ноги. Солнце слепило, до боли резало глаза. На ресничках повисли маленькие слезинки и тут же замёрзли. Она нетерпеливо стряхнула их варежкой. Крррррык! – и они ещё на шаг ближе к цели.

– Это тебя кто научил в бога верить? – насмешливо поинтересовалась Соня.

– Бабушка. Она всю жизнь верила. И хорошую жизнь прожила.

– Ага. А ты веришь, и вон, война…

– Ничего ты, Сонька, не понимаешь, – отмахнулась Зоя. – Трудности – это испытания. Господь специально нам их посылает, чтобы проверить нас на прочность. Вот сейчас всю страну проверяет, и нас с тобой тоже. Потому что он нас любит.

– Странная у него любовь какая-то. – Соня снова стряхнула снежинки с лица. – Любит и убивает. Я вот маму свою люблю, так я её никогда не убью!

Они говорили просто ради того, чтобы говорить, чтобы отвлечься хоть немного от этого ледяного ада, от грызущего нутро страха. Но тема Соне не нравилась. Она выросла в семье, где никто никогда не верил в бога, и до пятнадцати лет Соня толком не знала, что такое религия.

На окраине их деревни пустовала старая каменная церковь с голубыми маковками. Священника в ней не было, потому она стала сперва тайным местом встреч и игр местной детворы, а потом – их секретным клубом. Соне нравились высокие, расписанные фресками сводчатые потолки, под которым всегда так долго витало эхо. Правда, фрески эти обсыпались и потускнели, но всё равно остались красивыми.

Однажды они с девчонками нашли там несколько дощечек, на которых были нарисованы странные портреты странных людей жёлтыми полосами вокруг голов. У всех у них были очень грустные и серьёзные большие глаза и вытянутые лица, на которых лежали печальные страдальческие выражения. Девчонки долго рассматривали дощечки и обсуждали, что это и для чего предназначено. Все изображённые на них люди показывали странные жесты руками, будто они пытались что-то сказать тем, кто на них смотрит, и чем дольше Соня смотрела на них, тем больший трепет ощущала.

А потом из города приехали какие-то люди в форме, и церковь эту взорвали – так, что остался один фундамент. В тот день Соня и решила спросить у отца, что же это было за место. Тот вздохнул и как будто нехотя пояснил:

– Церковь это была. Тыщу лет на Руси в господа верил народ, а теперь вот запретили его. Опиум, говорят, для народу. Нельзя, говорят, верить.

Больше он не говорил ничего, а Соня не спрашивала, но бог для неё так и остался чем-то плохим, странным и запрещённым. Впрочем, вспоминала она о нём не часто – годом спустя отец умер, и они с матерью переехали в Москву, к двоюродной тётке. Соня поступила в новую школу, в жизни стали появляться новые друзья, следом пришла и первая любовь в виде улыбчивого паренька Серёжки Трифонова. Богу в её мыслях места просто-напросто не нашлось. Да и зачем думать о том, чего нет?

Облака, мирно дремавшие до этого в небесах, вдруг потянулись к сияющему солнцу и наползли на него тёмной громадой. Лёд резко потускнел, и на Волгу упала густая тень. Резкий порыв ветра дёрнул за шинель, ударил наотмашь по лицу. Соня быстро глянула вверх. Солнечные лучи золотили края похожих на чёрную вату туч, пытаясь вырваться из нежданного плена, и ледяным золотом растекались по голубым небесам. Смотреть стало легче.

– Вот видишь, – тоном наставника проворчала Зоя. – Это бог солнышко закрыл, чтобы нам легче было. Он нас ведёт, и мы обязательно вернёмся и выживем!

– Вот что выживем, не сомневаюсь, – хмыкнула Соня. – И вообще, хватит мне тут проповеди читать. Тоже мне, попадья нашлась.

Зоя умолкла, а Соня тут же пожалела о своём резком выпаде. Не стоило, наверное, вот так – рубить. Можно было и помягче как-то…

И вдруг лёд под её валенком проломился. Соня, не сумев удержать равновесия, рухнула на спину и больно ударилась затылком. Перед глазами вспыхнули красные искры, и на мгновение всё вокруг заволок странный расплывчатый туман, из которого донёсся испуганный вскрик Зои.

Соня попыталась встать, но тут словно невидимая рука схватила её за щиколотку и потащила вниз. Под спиной отчаянно и громко хрустел лёд. Соня отчаянно пыталась уцепиться за что-нибудь, но под руками всё скользило. А в следующее мгновение она легко, будто с горки, съехала по отколовшейся льдине и бултыхнулась в обжигающе холодную воду. Горло в одно мгновение будто сжало в тисках, дыхание спёрло, и Соня провалилась в сияющую бликами бездну.

Её охватил дикий панический ужас. Она изо всех сил гребла руками и ногами, и, когда выплыла наконец на поверхность, жадно хлебнула ртом воздух.

– Сонька, сюда! – вопила Зоя. – Давай, Сонечка!

Соня кое-как подгребла к краю льдины и ухватилась за него, навалившись всем весом. Льдина переломилась, откололась от «берега» и утонула, и Соня в панике замолотила руками по воде. Она выросла в деревне и не раз ходила с ребятам на зимнюю рыбалку, но ни разу ей не доводилось проваливаться в воду. Единственное, что Соня знала – то, что нельзя поддаваться панике, но все разумные мысли вымело у неё из головы, и она просто беспомощно барахталась на поверхности, чувствуя, как невидимая рука всё сильнее тащит её вниз.

Когда над головой снова сомкнулась вода, откуда-то снова защёлкали выстрелы. Солнце выпуталось из плена туч и сверкнуло в толще воды нестерпимо ярким бликом. Соня видела его – колеблющееся в мелкой ледяной ряби, переливающееся всеми цветами радуги.

Что-то обожгло руку чуть выше локтя. Из груди рванулся крик боли и устремился вверх тысячей пузырьков. Соня отчаянно заработала руками и снова вынырнула.

Зоя лежала плашмя, ткнувшись лицом в белую ледяную корку. Она тут же откликнулась на Сонин зов, и поползла к кромке льда, замирая, когда пули принимались вновь решетить лёд.

– Ничего, – сипела она, – сейчас вытащим!

Она протянула руку, и Соня что было сил вцепилась за неё и подтянулась. Зоя встала на колени и, ухватив её обеими ладонями, рванула на себя.

Ещё минуты две они просто лежали на льду, пытаясь отдышаться. Потом Зоя встала и, покачиваясь, подошла к Лемишеву. Он дышал – небольшие облачка пара, словно сигаретный дым, рассеивались в воздухе у его лица. Зоя поправила его одеяло, стряхнула налипший снег и как следует растёрла щёки ладонями.

Соня кое-как села. Насквозь вымокшая одежда прилипла к коже, и мороз, учуяв перед собой беззащитную жертву, тут же с головы до ног окутал её своим покрывалом. Зубы непроизвольно отстукивали чечётку, тело бил крупный озноб, но Соня была рада – ведь она спаслась. Выжила. Не утонула.

– Сонька!.. – ахнула сзади Зоя. – Да тебя, похоже, ранило!

Она засуетилась вокруг: вытащила из вещмешка смотанную полоску ткани и маленькую склянку со спиртом, которыми их «на всякий случай» снарядил в дорогу Васильич, расстегнула вымокшую шинель и, щедро смочив рану спиртом, крепко перемотала самодельным бинтом прямо поверх плотного рукава. На белой ткани тут же выступили алые пятна.

Почему-то Соня не чувствовала боли. А то, что потеряла валенок, заметила лишь тогда, когда встала на ноги. Зоя, увидев её перемотанную рваной портянкой ступню, снова запричитала, но Соня прервала её резким «хватит!» и решительно пошла вперёд, припадая на одну ногу.

Идти практически босыми ногами по льду было физически больно, но она терпела, что было сил сжав зубы. Выбора всё равно нет, так что плакать и переживать? Запасными валенками их Васильич, к сожалению, не снабдил, а значит, придётся идти так. Ну, или не идти совсем, оставаться и замерзать. И из двух вариантов она без колебаний выбрала первый.

Километра через два лёд стал заметно прочнее. Соня неотрывно глядела на далёкий ещё берег. Портянка заледенела и встала колом, и иногда она обивала её, постукивая пальцами. Зоя осторожно семенила позади.

Лемишева они везли по очереди, а он всё так и не приходил в себя. Соня молча радовалась этому: не хватало ещё объяснять капитану, что они тут делают и куда направляются. Вот доберутся до госпиталя, а там можно уже будет ему и в сознание приходить. Хотя, по Сониным расчётам, очнуться он должен был ещё не скоро – слишком большая кровопотеря.

Когда они, наконец, вымотанные и донельзя усталые, подошли к противоположному берегу, мёрзлое солнце уже почти полностью скрылось за горизонтом, и толща льда заиграла новыми красками – закатно-багряными. Небо полностью затянуло плотными серыми тучами, и в кристальном морозном воздухе мелкой белой мошкарой зароились колкие снежинки. Ветер разгулялся вовсю: мёл позёмку, царапал щёки и пробирался под полу обледеневшей шинели. Соне казалась, что она промёрзла вся, насквозь – пальцы ног потеряли какую бы то ни было чувствительность, руки отказывались двигаться. Каждый шаг давался с трудом, но она заставляла себя идти. Потому что знала: остановка означает смерть. Стоит только чуть-чуть замешкаться, и костлявая тотчас занесёт над ней свою косу.

Притихший лес встретил их гробовым молчанием. Между заснеженными стволами деревьев длинными косыми нитями тянулись последние лучи солнца и опадали на землю – бордовые, они казались настолько плотными, что Соня даже подумала, будто их можно коснуться рукой.

– Дошли, – радовалась Зоя. – Наконец-то дошли!

– Не дошли, – не согласилась Соня и обернулась. – Где там у тебя карта?

Зоя, суетясь, принялась обшаривать свои карманы.

До госпиталя оставалось ещё больше двух километров – если по дороге, и где-то километр напрямую, через лес. Они с Зоей решили идти через лес – времени в запасе оставалось мало, да и неизвестно, куда ушёл фронт, а попасть под прицельный обстрел не хотелось. Хватило и тех, на реке.

Кроме карты у Зои нашлись и завязанные в платочек несколько корочек хлеба. Она нетерпеливо развязала узел зубами, сунула в рот одну корочку, а остальные отдала Соне. При виде пищи желудок требовательно взалкал и сжался в тугой комок в животе. Соня жадно откусила сухой хлеб и проглотила, почти не жуя. Твёрдые края больно царапнули горло, но она тут же снова впилась зубами в корочку.

Зоя, пережёвывая хлеб, принялась растирать ей ладони.

– Огонь бы развести, да спичек нет, – сокрушалась она. – Обморозишься вся.

– Потом, – отмахнулась Соня.

– Когда потом? – Зоя вскинула на неё глаза. – Обморожение ждать не будет.

– Ты лучше Лемишева потри, – Соня кивнула на капитана, – а я обойдусь. Жива буду.

«Вот как, – подумала она, – мы и проваливались, и под немецкими пулями бегали, а он просто ничего не знает… Не знает, что его куда-то везут».

Лес постепенно окутывала темнота. Ветер завывал над головой раненым зверем, стволы деревьев поскрипывали, скидывая вниз налипший на ветви снег. Валенки они с Зоей надевали по очереди: десять минут одна, десять минут другая. Соне казалось, что холод и ветер не закончатся никогда, что они до конца жизни будут брести через этот неприветливый лес. Дорога различалась с трудом, и они никак не могли сориентироваться, не знали, в верном ли идут направлении.

В конце концов Соня остановилась.

– Давай я тут останусь, – предложила она, – а ты вперёд, разведай. А то сейчас забредём в самую чащобу, поди выберись потом.

Зоя с сомнением посмотрела на неё, переступила с ноги на ноги, подышала на окоченевшие пальцы. Варежки покрылись ледяной коркой, и сколько бы они не обтряхивали её, через пять минут она нарастала снова.

– Не пойду. Как я тебя тут оставлю? Не найду же потом.

– Найдёшь, – возразила Соня. – По карте.

Договорить они не успели: из леса вдруг послышалась стрельба. Где-то недалеко явно шёл бой, и Соня с Зоей, не сговариваясь, ринулись в другую сторону. И без того почти незаметная тропинка осталась позади, потерялась среди деревьев, растаяла в темноте, и они оказались совершенно одни, без какого-либо ориентира. Слева – слабый просвет, справа и впереди – полнейшая темень. Где север, где юг? Соня уже ничего не понимала, в голове всё перепуталось.

И вдруг словно из ниоткуда появились немцы. Четыре человека в белых маскхалатах вынырнули из чернильной тьмы и устремились прямо на них. Замелькали круглые зайчики фонарей, заскрипел снег, захрустели мелкие веточки. Где-то сердито заухал потревоженный филин.

– Немцы! – внезапно осипшим голосом крикнула Соня, но вместо крика получился надрывный шёпот.

Зоя замерла, как истукан, прижавшись спиной к стволу дерева. В её больших глазах плескался ужас, губы беззвучно шевелились. Но немцы не заметили их – тихо пробрались через заснеженный подлесок и скрылись где-то в темноте.

Соня подскочила к Зое и схватила её за плечи.

– Очнись, Зойка! – судорожно зашептала она. – Хватит богу молиться, выбираться нужно!

Та кивнула. Но куда идти? Кругом лес, тьма, не видно ни зги, где сейчас немцы и сколько их тут – неизвестно. Но как бы то ни было, нужно двигаться дальше, пусть даже наобум, иначе они или околеют тут в снегу а замёрзнут насмерть, или снова появятся немцы – и на этот раз заметят их. Вот тогда уж точно не выжить.

Лемишев что-то безостановочно бормотал, звал кого-то, отдавал какие-то приказы. Соня не знала, пришёл он в сознание или нет, а проверять не было времени. Темнота, казалось, сгущалась с каждой минутой, ветер становился злее, а луна даже не собиралась выплывать из-за облаков. Звенящую тишину нарушали только их шаги да торопливое, сбивчивое дыхание.

Стрельба трещала то там, то тут. Соня с Зоей плутали наугад, пока не вышли к небольшой полянке. Со всех сторон её обступал мрачный лес – как спящее чудовище, готовое в любой момент открыть огненные веки. Сзади бабахнул взрыв, и Соня машинально повалилась на землю, увлекая Зою за собой. Всё внутри сжалось в один тугой комок. Неужели опять немцы? Что же делать? Чёрт, что делать?..

– Кто такие? – раздался внезапно голос.

Соня перевернулась на спину. Метрах в пяти от них стоял силуэт – нечёткий, расплывающийся, словно призрак. Он ощупывал их цепким внимательным взглядом. Соня будто физически ощутила его, отчего по коже поползли неприятные мурашки.

– Это вы кто такой? – испуганно ответила она.

Силуэт быстро и бесшумно преодолел разделявшее их расстояние, и Соня наконец увидела его лицо: разрумянившееся от мороза, с чёткими чертами, острыми скулами и широкими, нависшими над суровыми глазами бровями. В руках он держал автомат, направленный прямо на них.

– Младший лейтенант сто двадцатого гвардейского мотострелкового полка Худокосов, – представился он.

Его голос был спокойным и уверенным, будто они находились не в насквозь промёрзшем лесу, а дома. Соня вскочила, одёрнула шинель и вскинула руку к шапке.

– Санинструктор пятьсот восемнадцатого мотострелкового полка, ефрейтор Златоумова Софья, – отчеканила она и смущённо добавила: – Простите, товарищ лейтенант, не признала.

Тот махнул рукой – ничего страшного, мол. Он внимательно осмотрел Соню и кивнул на её ноги:

– Почему босиком, ефрейтор? И куда направляетесь?

Тихо кашлянула позади Зоя и, выступив вперёд, тоже отдала честь.

– Санинструктор пятьсот восемнадцатого мотострелкового полка, сержант Пономарёва, – сказала она. – Везём раненого в тыловой госпиталь, товарищ лейтенант. Как там… в госпитале-то сейчас? Спокойно?

Худокосов вздохнул. Соня подумала, что он рассердится – потому что она представилась вперёд старшего по званию, но он не обратил на это совсем никакого внимания, лишь несколько секунд пристально смотрел на них, потом снова вздохнул и отвернулся.

– В госпитале спокойно. А тут нет. Пару часов назад немцы попёрли. Отовсюду лезут, гады.