Текст книги "Грехи и погрешности"

Ковёр

В ночь с пятницы на субботу Туманову приснился ковёр.

Это обстоятельство показалось ему настолько удивительным – Туманов вообще в своей взрослой жизни снов не видел, – что он решил к голосу своего потустороннего alter ego прислушаться повнимательней и при благоприятном значении видения неукоснительно выполнить указания спущенного Всевышним знамения.

Сонник, подаренный Бахметьевыми на день рождения лет пять назад, обладал великолепным, тиснёным золотом переплётом и стоял в книжном шкафу на одном из самых почётных мест. Однако по ненадобности до сего момента ни разу не открывался.

Случился, правда, один конфликт, из-за которого чудесная книга могла навсегда покинуть скромные пределы малогабаритного тумановского жилища. Бывшая жена – Варвара Трофимовна, жестокосердная, но, к счастью, не великого ума томная красавица, поминаемая ныне оскорбительными эпитетами – при громком и скандальном уходе своем в поднебесные, типа «пентхаус», апартаменты местного медиамагната Бобрыкина, самые красивые «корешки» из шкафа повыдергала и связала их в тугой двадцатитомный узел. И если б сонник неизвестно по какой причине не был упрятан Тумановым в тот вечер в пыльные недра скрипучего дивана, ждала б его ныне та же постыдная участь – служить интерьерной единицей вероломной гарпии и её нынешнему укротителю, о чьих вечно влажных ладошках и гуттаперчевой совести в городе ходили не самые добрые легенды. Ох, так-то оно так, да вот только нынешний наш рассказ не об этой расчудесной парочке.

Итак, в ночь с пятницы на субботу Туманову привиделся сон, что само по себе было ему в диковинку. А тут ещё и сонник, оказавшийся под рукой, однозначно трактовал видение ковра, как совет ожидать в ближайшем времени значительной прибыли. Плюс сновидение, случившееся в указанное выше время, необходимо было однозначно почитать за вещее.

Туманов, не слишком обременённый тяжким интеллектуальным грузом ответственности, всю свою сознательную жизнь трудился на местном градообразующем предприятии оборонной направленности инженером по технике безопасности. Эту немудрящую, но любому производству крайне необходимую – хоть и бесперспективную – должность получил он по окончании политехнического вуза в дар от родного дяди, тогдашнего замдиректора завода, пребывающего ныне в добром здравии на заслуженном пенсионном отдыхе. Заработная плата нашего инженера – пусть нулями не заоблачная, но стабильно, два раза в месяц миловидной кассиршей Дашей выдаваемая – позволяла Туманову питаться сносно, даже вполне калорийно, одежды приобретать более или менее приличные, во всяком случае, не постыдные, в достойном виде содержать старенькие «Жигули» седьмой модели и ежегодно посещать по путёвке умеренно-комфортабельный заводской профилакторий «Бора-Бора» на озере Чёрном. На том самом, что теперь уже не слишком надежно прячется от назойливых глаз и снастей любителей меркантильного лова серебристого карася в солнечном хвойном лесу километрах в сорока от города.

В связи с изложенными обстоятельствами Туманов на скорейшее получение сверхприбыли, обещанной ковром из собственного сна, рассчитывать, конечно же, не мог, и он это прекрасно понимал. Но в душе очень надеялся – под капотом «семёрки» в последние недели что-то нехорошо постукивало, пора было ставить «ласточку» на капремонт. А это, как вы понимаете, нешуточные траты.

Сегодня же, в наступившую по местному времени около девяти часов назад субботу, Туманов не без удовольствия принял контрастный душ, сварил чудесный кофе, которым и позавтракал вкупе с тостами, объединёнными с изысканным (в глубинах холодильника) пошехонским сыром. После быстренько собрался, вышел на улицу и направился лёгкой походкой обнадёженного человека в сторону центрального городского рынка с целью оздоровительного променада и попутной закупки провианта на грядущую неделю.

Погода стояла по-майски умеренно-тёплая и переменно-облачная, трактующая своим вальяжным настроением скорое наступление лета. Соловьи, волнующие атмосферу мудрёными руладами с высших липовых ветвей, не раздражали; наоборот, радовали. Дети, то и дело снующие под ногами, психику отчего-то не деформировали. Даже стайка развалившихся на газоне бродячих собак почти не пугала. А вскоре на близком городском горизонте показался хорошо знакомый разливанный павильон «Реки полные», весело и гостеприимно распахнувший двустворчатые металлические двери навстречу каждому страждущему. А там! Там, в тихом и уютном чреве, привычно и ненавязчиво пахнущем обязательным ежечасным дезраствором и разогретыми в микроволновке вчерашними чебуреками, со стенами, оклеенными фотообоями о знаменитых историческими развалинами сенолуарных просторах, притаились за барной стойкой правильные ряды дубовых на вид бочек с хромированными крантиками, извергающими по требованию и за скромное пожертвование античному богу Бахусу разные вина: сухие белые, красные, разноцветные полусладкие, могучие номерные портвейны и любимый Тумановым субботний утренний нектар – восхитительную «мадеру» с постолимпийской и знаменитой ныне на весь мир Кубани.

Однако, когда до заветного преддверия сублимированного рая оставалось шагов десять, Туманов почувствовал, что локоть его правой руки отягощён лишними ощущениями. Обернувшись, он сверху вниз взглянул в слезящиеся выцветшие глаза, и настроение, еще секунду назад приподнятое до отметки «+96 по Кайферу», резко опустилось по шкале на три десятка делений.

Сухенький растрёпанный мужичонка неопределенного возраста, пропахший перегаром и кислой капустой, грязный и оборванный, неделю небритый, исцарапанный, в синяках и кровоподтеках по лицу и рукам, смотрел на Туманова не то что жалобно, но с надеждой.

– Товарищ, постойте, – хриплым полушёпотом произнес мужичок и еще крепче ухватился за тумановский локоть.

– Простите, не подаю, – отрезал Туманов и, сделав порывистое движение предплечьем, освободил руку.

– Да не прошу у вас, не прошу! – в отчаянье сорвался на фальцет оборванец. – Ужель похож аз на нищего? Вам вещь предлагают, слышите? Вещь! Ковёр. Персидский, мануальной работы, антикварный. И просят-то… тьфу! – Мужичонка смачно сплюнул на вымытую ночным дождём тротуарную плитку. – Это даже не цена. Сущие пустяки… Поймите же – вокруг всё рушится, всё горит… Ну? Товарищ!

Столь эмоциональный монолог застал Туманова врасплох. Он, уже сделавший два шага и готовый вот-вот уйти от неприятного собеседника навсегда в традиционном своём субботнем направлении, остановился и, развернувшись, оглядел мужичка еще раз. С ног до головы.

– Ковёр, говорите? – прищурился Туманов на солнце, сверкающее над головой странного продавца сиятельным гало.

– И, заметьте, пре-превосходный! – оживился мужичонка, в третий раз поменяв тембр собственного голоса. Теперь тот звучал чистым тенором. – Такой ковёр, товарищ, вы не найдете ни на одном рынке, разве что в Тебризе! Ворсинка к ворсинке, узелок к узелку. А орнамент? Нет, вам определённо повезло…

– Где ваш ковёр? – перебил словоизлияния Туманов. – Я хотел бы на него взглянуть.

– Ковёр рядом, товарищ, – вновь перейдя на заговорщический шепот, коварно заулыбался странный тип. – Стоит пройти пару кварталов, подняться в одну квартиру…

– Пойдёмте, – кивнул Туманов, – покажете…

Они нервно шли минут двадцать какими-то подворотнями, проникая в затхлые дворы-колодцы через провонявшие мочой арки, выбирались сквозь проходные подъезды, оскальзывались на грязных ступенях, открывали, не касаясь ладонями, разбитые в щепу скрипучие фанерные двери и проржавевшие стальные решетки. Туманову порой казалось, что зря он поверил этому неприятному человеку. Заманит, ограбит со своими дружками, да и, чего доброго, оглоушат потом кирпичом по голове, оставят умирать в каком-нибудь отстойнике. Но, невзирая на тревожные мысли, Туманов, словно привязанный за шею барбос, тащился след в след за своим проводником.

Наконец гонка кончилась, мужичок остановился перед высокой, неровно окрашенной дверью.

– Пришли, – констатировал он свершившийся факт. – Гоните сотенную, товарищ, и поднимайтесь на третий этаж. Сорок четвёртая квартира.

– Позвольте, но… – попробовал возразить Туманов.

– И никаких «но»! – резко визгнул тип. – Быстро сотню давай!

Туманов, словно зомби, полез в карман, достал бумажник, вытянул из него требуемую банкноту и протянул проводнику.

– Вот так-то, – мужичок взял купюру, осторожно свернул её в четыре раза, заботливо спрятал меж пальцев и тут же растаял в воздухе. Лишь злодейский его шёпот еще пару секунд витал в воздухе: – Квартира номер сорок четыре… Ковёр там… Не бойтесь… товарищ… ждут…

Сто рублей – потеря невеликая. Можно было махнуть на всё рукой, развернуться, и выбраться обратно к рюмочному павильону. Худо-бедно, но дорогу Туманов запомнил. Однако редкое в монотонной инженерно-безопасной жизни приключение, загадочный проводник, ещё более таинственная квартира номер сорок четыре и, главное, данный в ночном видении знак – ковёр, шансов уйти вот так, когда разгадка чудных событий лежала буквально на пороге, оставили Туманову немного.

Вздохнув, Туманов на всякий случай перекрестился, чего до сих пор ни разу не делал, потому как был некрещёным, раскрыл тяжёлую дверь и проник внутрь дома.

Гладкие беломраморные ступени, обрамлённые мраморными же – но серыми – поручнями, покоящимися на вычурных, достойных Эрмитажа точёных порфировых балясинах, закручивались изящным винтом вверх. Зеленая ковровая дорожка, ровно, словно по нити, проложенная по центру широких маршей, зазывно приглашала ступить на себя. И Туманов ступил…

Сорок четвёртая квартира, проводник не солгал, оказалась на третьем этаже. Это, в принципе, Туманова не удивило. Изумило другое – ни на первом, ни на втором этажах квартир не было вовсе. Дверь же, обычная, современная, холоднокатаного металла, отстоящая в трёх метрах слева от сорок четвёртой была пронумерована двумя тройками. Вход в квартиру справа от нужной – высокий, арочный, не произрастающего в России тисового дерева, – шутники от домоуправления (или весёлые хозяева) обозначили числом «55».

Эбеновая – иссиня-чёрная, резная замысловатым восточно-батальным сюжетом – дверь сорок четвёртой оборудована была не общепринятым в нынешних кондоминиумах и жилтовариществах электрозвонком с пошлой пластмассовой кнопкой, а допотопным ударным кольцом, надёжно заключённым в хищную пасть гривастого бронзового хищника. Туманов за него и взялся. Осторожно стукнул один раз. Подождал. Затем еще два, смелее и громче.

По подъезду прокатилось звонкое эхо. Дверь бесшумно отворилась.

В тесной сумрачной прихожей вопреки всем тумановским ожиданиям аппетитно пахло жареной с чесноком курицей. Слева прижался к стене невысокий шифоньер о трёх разболтанных и просевших полированных створках, точь-в-точь такой же, какие стояли практически в каждой советской квартире в семидесятые годы ушедшего столетия. Справа примостился нелепый трёхногий табурет с вырезанным в круглом сиденье сердечком. На нём лежал треснутый обувной рожок, над которым высилась недовавилонской башенкой початая бутылка пива «Рижское». С потолка одинокой стеклянной грушей свисала на скрученном проводе мутная лампочка.

– Эй, есть кто дома? – негромко позвал Туманов. Подождал, прислушался, ответа не получил. Крикнул погромче: – Э-эй! Хозяева!

На этот раз в глубине квартиры что-то брякнуло, ухнуло, раздался привычный уху возглас: «Вашу в душу клушу Машу». Потом послышались шаркающие шаги, и через полминуты в прихожую, в которой тут же вспыхнул свет, из бокового прохода вынырнуло странное существо условно-человеческого облика.

Судя по голубому ситцевому халату в многочисленных и оттого еще более вульгарных тюльпанах и нарциссах размерами с грейпфрут, а также виолончельным округлостям телесных изгибов, существо было, по-видимому, полу женского. Однако лихие гусарские усы под крупным, картошкой, носом, свидетельствовали о явной поспешности такого предположения.

– А-а, это вы, – ничуть не удивившись, произнес субъект глубоким контральто, идентификации его пола, увы, не поспособствовавшим. – Проходите в тронный, смотрите. Нас поставили в известность… Стоп, стоп, стоп! Туфли снимите. Там вымыто.

Туманов, разувшись, в носках прошел сквозь проём, доселе скрытый тяжёлой бархатной портьерой ультрамаринового цвета, услужливо отодвинутой хозяином (хозяйкой?), и очутился в просторном сводчатом помещении. Как он (она?) там сказал (сказала?) – в тронном?

Действительно, в зале о пяти окнах, внушающих уважение размерами и зеркальным блеском, у дальней стены на трёхступенчатом подиуме бахвалилось собственным исключительным положением высокое, обитое красным сафьяном кресло изысканных форм, которое при желании можно было принять за трон. Перед креслом лежал он. Ковёр.

Туманов узнал ковёр сразу, как только к нему приблизился. Без сомнений. Он самый, из сна. Те же цвета поля – белый, синий, красный, словно на российском флаге, тот же вычурный орнамент, напоминающий многочисленными переплетениями сувенирно-корзинную вязку, та же ворсистая мягкость фактуры, ощущаемая даже зрением…

– Два миллиона узлов на квадрат, – раздалось из-за спины замечательное контральто. – Берите, не пожалеете.

– Что? – переспросил, полуобернувшись, Туманов. – Два миллиона чего?

– Узлов, говорю, – ответило существо. – Два миллиона на квадратный метр. Хорошая плотность, не правда ли? Стойкий к вытиранию. А краски! Изделию пятьсот лет, а оно даже на полтона не выцвело. Вы же не думаете, что я вас хочу обмануть, господин Туманов?

– Простите? – совсем смутился Туманов, услышав свою фамилию, которую – он точно помнил – ни провожатому, ни здесь, в квартире не называл.

– Естественно, прощаю, – лукаво улыбнулось существо и, как давеча проводник-зазывала, с легким шипением растворилось в воздухе, оставив за собою лишь слова: – Берите же его скорее! Скручивайте и уходите, пока падишах не проявился… А мне… обед… надо… переваривать…

– Но сколько он стоит? – в пустоту крикнул Туманов.

– …упло-о-о-очено… – откуда-то издалека пропело затихающее контральто.

Дома антикварный, даже пахнущий как-то не так, не по-русски (по-персидски, что ли?) ковёр был осторожно развёрнут и аккуратно разложен между столом, диваном и мебельной стенкой. Свободного пространства комнаты хватило с точностью до сантиметра.

Встав на табурет, Туманов, пребывающий до сих пор в смешанных чувствах от утреннего своего приключения, оглядел, безусловно, изменившийся к лучшему интерьер. Потом вдруг вспомнил о кальяне, привезенном некогда Варварой Трофимовной из Египта и в спешке забытом ею же при своём ураганно-опустошительном бегстве к локальному олигарху Бобрыкину.

Курительный прибор, завёрнутый в старый, давно пришедший в негодность, пододеяльник, робко прятался от посторонних глаз в самом тёмном углу забитой хламом кладовки. Настоящий каледонский трубочный табак – последняя пачка – лежал в кухне на полочке рядом с чаем, уксусом и макаронами…

Когда кальян был подготовлен, Туманов переместился с ним в комнату, по-турецки уселся посреди ковра и сделал первую – неглубокую – затяжку. В ту же самую секунду, буквально на выдохе, ковёр на пару сантиметров приподнялся над полом…

Туманов, расслабившись, сидел на ковре, с удовольствием курил кальян и медленно плыл над городом в сторону, – он откуда-то знал это совершенно точно, – древней сказочной Пальмиры. Он ощущал себя натуральным Аладдином и свято верил в великую свою миссию – восстановить прекрасный город после варварских бесчинств треклятых террористов. Он больше не хотел даже слышать о сверхприбыли, обещанной лживым сонником в тиснёном переплете, не желал вспоминать о постылой работе, о «Жигулях» седьмой модели, о малочисленных своих приятелях, занятых семейными проблемами, карьерным ростом и тихим пятничным алкоголизмом. Он выкинул из головы вероломную бывшую супругу и нынешнего её малопорядочного мужа, забыл о миловидной кассирше Даше из полукруглого окошечка – о той самой, к которой долгое время был тайно неравнодушен…

Туманов летел по направлению к светлому будущему – своему и всего прогрессивного человечества – и радовался жизни, вдруг ставшей прекрасной и удивительной. И только подспудная остаточная мысль из прошлого свербела в расслабленном мозгу: «Нет, это крайне недальновидно и в высшей степени неправильно – пользоваться воздушным транспортным средством, не соблюдая элементарной техники безопасности…»

[интермедия) Сорт

Смеялись над Кулибьевым целое лето.

Нет, вру. Не целое. Начали подхихикивать в конце июня, когда появились первые – такие поздние – всходы. А уж в голос захохотали недели через две. Но все. Постоянные. Выходным-то заезжальщикам, появлявшимся в товариществе ради шашлычка, до чужих грядущих урожаев дела мало.

– Тимох, ну что ты позоришься? – морща нос, говорил степенный Игнатов, могучий старик с правого участка. – Твоей свёкле свету не хватает, вот листья и серые. Убери ты к чёрту этот забор, он же всё солнце заслоняет! Чай, свои люди. Никто ничего красть у тебя не станет.

– И навозу подкинь, – слева вторила Мышлакова. – Мой машину вчерась заказал, сёдни привезут. Хошь, поделимся?

Тимирязий Сергеевич не хотел. Ни забор сносить, ни дарового навозу. Даже поливкой себя не утруждал. Видать, надеялся на благоприятные метеоусловия, которых, впрочем, нынче не ожидалось. За месяц небо ни капли живительной влаги из себя не выдавило.

Всходы, тем не менее, были изумительные. Крепкие, как будто даже сочные. Пусть и цвета непривычного. «Металлик». Вон, у других посмотришь – побеги жидкие, листочки вялые, с прожелтью. Нда… Не будет нынче хорошего урожаю. Аномальная для здешних мест жарища под сорок все колодцы в округе высушила. Чудно – кулибьевские серые лопухи не убила. И град, прошедший однажды утром в начале августа вреда им не причинил. Так, погремел весело по удивительным листьям… Что?! Погремел? А, ну да. Именно. Как по пустым жестянкам…

В последнюю неделю сентября за урожаем к Сергеичу машина пришла. И не «газель» плохонькая, на каких вывозили тощую моркву да мелкую картоху и Мышлакова, и Игнатов, и Прохоровы с Бубновыми, а «камаз». Двенадцатитонник. С бригадой копальщиков-грузчиков.

Четверо здоровых мужиков корнеплоды выкопали с трёх соток за час. И это не из привозного чернозёму, как у всех тутошних, а из натуральной жирной глины – Кулибьев, лентяй этакий, вообще с удобрениями не заморачивался.

Крупные иссиня-чёрные плоды, не срезая натурально гремящей ботвы, сложили не в мешки, а в прочные зелёные ящики, которые штабелями уставили в фуру. И, напоследок поднеся Тимирязий Сергеичу бумагу на подпись, забрались следом, укатили в сторону города.

Соседи больше не смеялись. Стояли рядком на меже, рты разинув. Долго. Минут пятнадцать.

Первым пришел в себя Игнатов. Вытряхнул из мятой пачки кривую беломорину, закаблучил, прикурил от спички, кивнул бородищей в сторону изрытого участка Кулибьева.

– И что это за фрукты ты вырастил, Тима? – негромко, но значительно произнёс старик.

– Дык свёклу, – загадочно улыбнувшись, пожал плечами Тимирязий Сергеевич. – Ты ж в курсе.

– Не юли, – погрозила пальцем строгая Мышлакова. – Что мы тут, дураки все? Свёклы не знаем?

– Да я и не юлю, – вполне серьёзно ответил Кулибьев. – Говорю – свёкла. Так, чутка доработанная. Сорт новый вывел. Решил опробовать в полевых, так сказать, условиях. Сам дивлюсь, что всё получилось.

– Неуж гэмэо? – вскинул брови Игнатов. – Засухоустойчивое? С чем скрещивал?

– Да так, – отчего-то смутился Тимирязий. – Объяснять муторно.

– А ты попробуй, профессор, – подал голос грузный Бубнов. – Чай, мы не совсем уж тёмные, популярную прессу регулярно почитываем.

– Если в двух словах, подсадил ген канабского червя, – вздохнув, сказал Кулибьев. – Этот вид из почвы парамагнитные металлы выделяет. Ими и питается.

– Это алюминием, что ли? – скептически прищурился Игнатов.

– Ну… в данном случае титаном, – на полном серьёзе ответил Тимирязий. – У нас тут его… А цикл добычи-обогащения знаете какой? Вот я, значит…

– Модернизировал, получается, – смачно сплюнув на сапог Мышлаковой, констатировал железный факт Бубнов. – Твоя свёкла, снова получается, этот самый титан сама из глины вытягивает. Хм, любопытно… Интересно получается. И хорошая вышла прибыль?

– Да разве ж в прибыли дело?! – вскричал уверовавший в чудо Игнатов. – С нами такой человечище живёт, а мы… Тимох, я что думаю… Газ который год к нам сюда провести не могут. Нельзя ль твою свёклу… эээ… так сказать, на углеводороды переориентировать? А то, понимаешь, хреново без газу. Сергеич? Ну? К буднему лету поднатужишься?

Кулибьев отошел к лавке, стряхнул с неё рукавицей комки грязи, уселся. Достал из кармана ватника чекушку, свернул пробку. Принюхался к горлышку, сделал маленький глоток. Поморщился.

Соседи молчали. Терпеливо ждали ответа, внимательно наблюдая за манипуляциями ботаника.

– А что, можно попробовать, – наконец, произнёс тот. – Только свёкла, господа хорошие, на эти цели не годится вовсе. И канабский червь – не вариант. С зулусским бамбуком придётся экспериментировать. И с бактерией Смита. Полагаете, приживётся на Вологодчине бамбук?