Текст книги "Рассказ"

Спасибо, чай выпью с удовольствием. Я тебе помогу. В сто раз лучше мыть тарелки, чем разговаривать с таким ослом. Завтра куплю масло. Как же забыл, ведь нарочно повторял, вспоминал разговор. Как можно быть таким рассеянным. Я неполноценный, не такой как остальные люди, я неуклюжий акробат на арене, мои трюки лишь клоунада, которой презрительно улыбаются.

Извини, устал разговаривать. Каждый раз одни и те же разговоры меня утомляют. Да, утомляют. Я выпью чай у себя. Осёл, какой, осёл, как меня бесит. Выводит из меня худшее наружу, а во мне много чего накопилось за жизнь.

За семь. Позвонить Лене. Не знаю, нужен ли разговор с ней. Или в начале её мысли, затем появляется он?

Глава третья

Я лёг на кровать, как на гору ваты, промяв телом мягкий матрас. На правую положил тыльной стороной левую ладонь, прижал затылком, закрыл глаза.

В голове опадают мимолётные впечатления прожитого дня: мелькнул на ходу через прутья ограды дом с белыми колоннами, мелькнула придуманная девица, с русыми косичками с висков, которой дал интервью, кольнуло презрением испуганное белое лицо, прокричал повисший в петле на шивороте, колокольня, мост в железном чехле, сугроб церкви, запах горячих машин, горячее солнце, холодный ветер, озвучивать движения, зря не купил вино. На пруду разрушают плотину. Лишняя вода медленно утекает, появляются затопленные берега, влипшие в илистое дно стволы деревьев, лакированные коряги руками утопленников взывают о спасении, тянутся вслед за водой космы водорослей, на сучьях растянут обрывок ткани. Сошла вода беспорядочных мыслей, выступили на дне среди наносного хлама камни долгих идей.

Опять лежу на диване. Над головой крохотная звёздочка на дне зелёного конуса ведёрка.

Я укрыт пледом, на полу кружка с тёплым чаем подсвечена солнышком лимона. Со мной, под одеялом несколько книг. На животе, на зелёном ковре пледа шалашик книги. Продолжим читать об осаде Сармизегетузы.

Спать нельзя. День завершен, я снова не писал. Сейчас уже не смогу думать, иное состояние. Как только пришёл, то стал другим, обычным, потерял себя для творчества. Я не думаю ни о работе, ни о жизни, я обычно живу, но чтобы писать нужно и обычно жить. Да и не смогу вечно жить в творчестве, сохраняя даже ограниченную власть над идеями.

Бульварный журнал. Привычное мне сравнение пёстрой обложки с летним лугом. Творчество отчасти и ремесло, где сохраняются приобретённые навыки и удачи. Увлекательные сообщения, увлечения актрис, презентация нового старого вина. На премьере в тёмном зале звёзды. Вот интервью с молодой теннисисткой. Всё хорошо. Много работала. Любит папу. Хочет замуж. Ищет принца. Она с ракеткой. Она с золотым кубком над головой, на вытянутых вверх руках. Она выходит из машины в дорогом наряде. Кинопремьера в Москве. Актёры, режиссёры, певицы, журналисты на премьере. Улыбаются, приподняв бокалы с шампанским, обнимаются, лица двух девушек с восхищёнными глазами. Я прохаживаюсь с бокалом шампанского, улыбаюсь, киваю знакомым, говорю, как понравился спектакль в театре. Поправляю чёрную бабочку, расправившую под горлом крылья, благодарю за любезности о моём рассказе. Знакомые телеведущие, а вот я уже с кинозвездой, и я отказываюсь жить с теннисной чемпионкой, осторожно объясняя, что я не подходящий человек. Я на сцене знаменитого зала кинофестивалей, снисходительно приняв главный приз, прогуливаюсь со своей актрисой, которая и моя любовница, думаю о Лене, о том, как её люблю, и что она в Москве мне не верит. Играю в большой теннис за сборную страны, от моего матча зависит итог командной борьбы, и собравшись с силами, я выигрываю невообразимый матч у сильнейшего противника. Все думают, мне удивительно везёт, но я знаю, как много тренировался ради этой победы, и как много работал за письменным столом.

Меня уязвляет, что предвиденная и неожиданная слава писателя ко мне приходит через теннис. Это признание не таланта, а талантливого теннисиста. Я бегу жёлтой, как теннисный мячик славы. Я уезжаю с теннисисткой, живу у неё на вилле, пишу книги, мы тренируемся, живём вдвоём на жарком берегу океана, а я с тоской думаю, что в России снег, и мне хочется схватить в руки большую рыхлую горку, умыть сухой водой лицо, взять замёрзшими губами ледяные кристаллы. Но знаю, что люблю её и не хочу оставлять. И она меня любит. Мы живём в уединении, никого не навещаем. Мы вечерами выходим к океану, гуляем обнявшись по пустынному пляжу, щуримся от сильного ветра и смотрим на огромные валы волн. Днём мы загораем, купаемся, обедаем в ресторанах, или вместе готовим блюда, и ещё часто, почти каждый день я звоню родителям. Потом мы вдвоём приезжаем в Москву. Конечно, мой тайный приезд в столицу становится известным, обо мне пишут газеты, журналы, меня расспрашивают. Отвечаю на ходу на вопросы, отмечаю походя какой-то жест, манеру говорить, которые затем записываю в роман. Я гуляю по Москве зимой, брожу по снежным мягким парчовым дорожкам. Чувствую как счастлив, как хорошо, что она рядом. Я говорю ей о ней, рассказываю о Москве, а она молчит, слушает и ей страшно интересно слушать меня. Мы замёрзли, зашли в небольшой подземный полутёмный ресторанчик, сели за отдельный столик. К ней подошли за автографом, сказали приятные слова, я рад. Конечно, она нравится моей маме. Да, разрыв с актрисой был тяжёлый. Она кричала, плакала, угрожала самоубийством. В своей роли она умерла бы в жизни, но всё обошлось. Я, конечно, был рядом с ней, и пытался объяснить, что всё прошло, исчезло. Но с Леной было ужасное чувство. Она была спокойна, говорила: «Я предвидела, ожидала, но так тяжело». Она отпускала меня, не удерживала, и я знал, как она любит меня. Я ничего не мог сделать и ушёл. Я слишком любил молодую, весёлую, ещё девочку. Я говорил ей, что мы не пара, но знал, что пытаюсь обмануть себя. И хотя я старше её, знаю больше о жизни, а она выросла как тепличный цветок, жила только в мире тенниса, но успешно боролась со мной и побеждала к моему счастью. Я снял как режиссёр и сам сыграл небольшую роль в фильме по своему рассказу. Я оставил сюжетные линии отношений, откопал клад скрытый в подтексте, открыв его репликами, мгновенно преобразившими значение персонажей, и получил призы за лучший дебют и фильм, а моя актриса приз за лучшую роль второго плана. Я рад за неё, поздравляю, но в душе у меня живёт другая любовь.

Фантазия мгновенно возникла из журнальных страниц. Какое розовое, приятное будущее представилось с притворными трудностями, которые на деле важная часть успеха, – хитрая, хоть и грубая попытка обмануть меня, твёрдо не верующего, что всё будет хорошо. Удивительно быстро составил по журнальной модели свою, но столь же пошлую и ласковую историю. Дикая фантазия опять засорила плодородную почву сорняками, которые быстро растут, уничтожая медленно поднимающиеся плодородные культуры. Бурьян фантазии, истощивший безжалостно почву, при попустительстве усталого садовника превратится в благодатный перегной? Под вечер, чудом сохранившиеся питательные силы исчезли, будет бесплодным вечер. Чрево, червяк, червоточина.

Спать пора. Где-то за диким садиком некультурных фантазий, цветущим яркими цветами, дурманящим голову душным сладким ароматом, скрылось лёгкое облачко сна. Невозможно пробраться через дурманящий голову сад к сонной теме, которая кажется последняя война Даков с Римом. А ведь мог бы холодным лезвием воли изрубить цветки дурман цветов, но поддался сладкому опьянению. Сейчас бы напиться. Пришёл бы Сергей, выпили бы водки вдвоём, сидя на освещённой кухне в тёмной квартире. За окном чёрная ночь в жёлтых точках фонарей. На столе водка, в банке, в зелёном прозрачном рассоле плавают красными буями маринованные помидоры. Водка хорошая и нарочно тёплая. Помидоры чуть прохладные, уксусный маринад солёный, и мы пьём его прямо из банки. Хочу водки. Но звонить уже поздно, жена будет недовольна, а может, они уже спят. Один пить не буду, слишком часто сегодня сдавался, да и слаще подумать.

Как создать в голове туман сна? Рецепт парообразования известен. Алхимик в каменном подвале, сложенном из круглых булыжников, с низким полукруглым сводом, освещённым дрожащим светом факелов, торчащих из стен. Я в чёрном плаще, чёрном высоком колпаке осыпанном серебряными звёздочками, с белой длинной узкой бородой. Наверное из детской книжки, хотя вспоминаются рисованные картинки мультфильма. Немного спокойствия, немного неважной темы, её плавное развитие, никаких взрывоопасных примесей впечатлений и воспоминаний. Ужасных воспоминаний, о которых говорил Толстой, в которых как бы нет вины, но когда вспомнишь, покраснеешь и не сможешь забыть. Мысль насквозь пропитана литературой, как помидоры рассолом. Невозможно заснуть. Поговорить бы с Леной. Есть нечто важное в разговоре двоих ночью в тёмной комнате. Сейчас не сплю, с утра будет клонить в сон.

«Хотелось бы тебя завтра увидеть». – А как же рассказ? – «Как рассказ? Что-нибудь случилось?» Первое чуть взволнованно. Второе заинтересованно. Третье скрыто испуганно.

Та, в рассказе, над чем думает? Наверное, над своим одиночеством. Удобно, проявляется её положение в жизни. Но сразу, о главном, отдаёт поучительным классицизмом. Начать с переживания одиночества, значит грубо влезть в чужую душу, а читателю открыть свои намерения. Но думай она о другом, мне сложно объяснить её. Клонит сразу в сон. Додумать, даже если взволноваться и не спать. Ведь она где-то едет. Люди часто думают о том куда едут. Она конечно работает: думает как говорить с Галиной и как Наташа вела себя, и ещё о Солдатовой. Она постепенно представляет день. Затем следующий. Работа на сегодня, переходящая в завтра, увлекает её в новый день.

Без горечи думает о скучном однообразии. Человек привыкает, растворяется щёлочь горечи. Выплесни её чувства сразу, хотя и такое может быть; чем-нибудь взволнована или переполнена, – и для читателя слишком ярок, пафосен ничем необъяснённый взрыв. На одиночество намекну однообразным женским днём, усталостью от повторения, позже, её стремлением к нему, неосторожным поведением, которое будет ярким от старания быть внимательной. Покажу взволнованность слов, долгие внимательные взгляды, которыми женщины пытаются понять мужчину и дают ему опору, её робкое желание не замечать его редкие промахи, желание говорить, смеяться… Она раскроется внимательному читателю без излишнего внимания к читателю.

Мы сыграем в игру, проверено увлекающую; читатель будет разыскивать ключи, открывающие тайные двери, где спрятаны грамоты, объясняющие отношения героев.

Сравнение от компьютерных игр. Последний раз играл у Лены в офисе, в DEADCRAFT. Бродил маленьким человечком c белой бородой в чёрном плаще по саду, убивал фантомов, искал оружие, произносил заклинания, освобождал пленников из каменных подвалов.

Хорошо бы придумать сценарий компьютерной игры. Можно выдумать и увидеть выдумку. Программа, хорошо выполненная, могла бы стать популярной, я заработал бы много денег. Написал бы сценарий ещё одной программы, уже на лучших условиях, и она бы продавалась, продавалась, её бы покупали в России, во всём мире. Я был бы богат.

Бред.

Глава четвёртая

Будильник звенит не громкой бесконечной трелью, звякая железным молоточком о звонок. Выгибаю грудь мостом, установив опору на макушке. Стол закрывает окно, я чувствую лёгкое недовольство к нему, но всё же вижу голубое небо с неокрашенными пятнами облаков, – стол живой, вопреки знанию отношусь к нему как к живому.

Брожу по выставке среди картин и встречаю друзей. Здороваемся, они говорят, как играли в настольный теннис, спрашивают, отчего я пропал, а я чувствую себя очень, очень грустно. Мы бродим вместе по галлерее, а я чувствую, как скучал без них, и как нужны мне эти драгоценные люди.

Ясно, как важно для меня волнительное, но мгновенное, не живущее постоянным упрёком в занятом работой сознании чувство, – во сне открывается истинная цена разлуки. И вдруг появляется Наташа. Мы здороваемся и видим волнение друг друга. Мы не знаем о чём говорить. Спрашиваем: «Как ты?». Рассказываю в ответ замысел рассказа. Говорю, что замечаю за собой повторение, надоели диалоги, устал, хочу писать иначе. Она отвечает: «Все характеры не испишешь. Тебе нужно писать иначе».

Разлука с друзьями не легка, переживается сильно, хоть грусти нет на поверхности, в мыслях.

Наташа не так уж забыта.

А главное, главное, соединив привычные, прежние, уже бывшие, знакомые мысли, сон сам вывел, мозг во сне вывел, ещё никогда не бывавшую в сознании мысль: «Все характеры не испишешь». Именно сон соединил давнее недовольство в вывод: все характеры не испишешь, – писать надо иначе! Мозг в темноте под одеялом, сотворил новую, ещё не бывшую в сознании мысль.

Значит, могу думать независимо от себя.

Хотел бы спать, но мы будем побеждать себя. Как в стратегической игре, одерживая много маленьких побед, выиграем сражение.

Римский патриций империи, скажем сенатор, громадное поместье у Капуи. Представился толстым, ленивым. Сенатор поджарый, стройный. Жена Лукреция в честь причины легендарного переворота. Как жил, день за днём, обыденной повседневностью.

Позвольте, мужчина чуть моложе средних лет. Вы пишите рассказ о встрече. Назвать «Встреча»? Обожаю давать названия. Работа и приятная, и необходимая. От названия во многом зависит восприятие. Плохое название уменьшит число читателей. Выбор вывески важен для творчества, ибо охватывает мыслью весь рассказ, – осознаю к чему стремлюсь, необходимость добавлений и исправлений, вспоминаю ключевые мысли и образы, изучаю архитектуру.

Моя безымянная подружка встретится с этим мальчиком. Каким мальчиком? Сенатор примерный семьянин, вопреки россказням о распущенности богачей империи, и у него конечно есть. Спокойно, другой мальчик. Но верна скрытая правка. Он не мальчик, он молодой мужчина. Остановимся на её мыслях в транспорте. Затем знакомятся. Он нагл, сам представляется незнакомке. Какой он человек? Как-то сразу знакомится, словно мой рассказ не плотный человек, а скелет обтянутый кожей, сквозь которую проступает слишком явно его строение, строение не изящное, грубое. Она, скажем, замечает его, он её. Рождается зародыш отношений. Исследовать, создать модель знакомства с незнакомкой. Мужчина и женщина часто думают, но редко осуществляют эти мысли. Сначала подробно описываю мгновения взглядов, взлетающих птиц жестов, проступившие на масках улыбки, то есть третьим, но не видимым входит автор, описывает внешнее, а внутренне я дам только через неё, оттого что мы уже побывали в ней. Наконец, не выходя из неё, покажу её смятение от его обращения.

Какой же он? Сотворим героя по образу и подобию своему? Тургенев прав: не понимая Базарова, он писал его дневник. У меня есть некоторое представление о нём. Как бы его назвать, неудобно думать. Не знаю, каков он, как бы поступил и жил. Где же белый лист? Слева вопросы справа подробные ответы. Он негодяй? – Пожалуй. Он красив? – Да. Он знакомится так впервые? – Нет. Он Донжуан? – Нет, скорее нет. Он ищет женщину, чтобы ею воспользоваться, он ищет приключений, ему интересна и некрасивая женщина. Он знает, что бросит её, но знакомится. Он умно ведёт наступление, упорно движется к достижению цели. Он выходит к ней из разговора глазами, уже почти зная, что победил, но страшно волнуясь в ожидании ответа. Он атакует, она неизбежно сдаётся. Подведём итог: «Что-то не так».

Отличное утро! Позавтракать, писать наверно не смогу и потому пойду на улицу. Здравствуй мама, здравствуй папа. С добрым утром! Отчего у него такое выражение лица? Но испортить утро невозможно. Тааак, совсем холодную воду, чтобы проснуться на весь день. Хотел бы увидеть Лену. Работать. Сегодня (будь осторожен!), кажется удачный день. Есть великолепная, восхитительная свежесть в утреннем туалете! Бодрящий холод прозрачной ледяной воды, свежесть душистой зубной пасты во рту, смотришь на блестящую розовую раковину, гирляндами повисли капельки воды. Съел бы яичницу. Налей, пожалуйста, чай в чашку.

Под низким чёрным небом, на терракотовом плато, где ветер гонит стайку пылинок, стоит тореадор, в оранжевых узких панталонах, оранжевой курточке до пояса, богато украшенной серебряным позументом. Он переступил чёрными блестящими туфлями с серебряными пряжками, взбив дымок пыли, резко взмахнул левой рукой, – с неё свесился алый плащ. Барабаны еле слышно забили, словно сыпали горох, и с каждой секундой часто падающие звуки становились громче, громче. Под нарастающие удары барабанов на застывшего тореадора понеслась чёрная машина без водителя, – он плавно отвёл руку, и когда колёса вращались в сантиметре от его ступни, нанёс резкий удар шпагой в стекло. На мгновение на стекле вспыхнула оранжевая вывеска о прочности и исчезла. Чёрная машина развернулась, наставила чёрные фары на алое полотно, задние колёса взбили пыль, машина понеслась на алый шёлк. Тореро отскочил, уколол боковую дверцу, оттягивая клинок на себя, – на блестящем чёрном покрытии не появилось ни царапины, о чём вспыхнул оранжевый платочек с вышитыми серебром буквами. Машина, под удары барабанов гремящие в ушах, вновь пронеслась мимо матадора, он вонзил шпагу в шину, клинок сломался, на розовом женском платочке проступили алые как кровь буквы. Тореро встал на краю каньона, чёрная машина развернулась, понеслась прямо на нас, на его алую тряпку, свисающую, как занавес, с руки, – вдруг рука взлетела вверх, – барабаны замолчали, – и в тишине мы смотрели со дна ущелья, как над нами, поблёскивая железным брюхом, машина медленно перелетела пропасть. Чёрный автомобиль промчался и застыл на ровной площадке. Вновь еле слышно, но нарастая с каждой секундой, забили барабаны, и тогда, прямо над машиной, низкое чёрное небо разломила серебряная молния, – и экран погас.

Тройственный союз за завтраком.

Знаешь, вчера перечитал несколько твоих рассказов, вечером, после нашего разговора. Повторение, бесконечное повторения изо дня в день! И что? Ты не волнуйся. Я не волнуюсь. Какой же он урод! Он мой отец, и может я даже люблю его, но какой же он внутренний урод!

Да, войди. Сколько можно, мама, одно и то же каждое утро. У тебя очень удобная позиция! Оставь меня. Ты мне мешаешь. Мама, иди к себе в комнату! Гулять, гулять, работать не смогу.

Привет.

– Здравствуй, Миша, как поживаешь? – Осознанно не успел увидеть его, даже узнать, но подобрал имя, поздоровался, подал руку для приветственного пожатия!

– На прогулку. Как ты живёшь, сто лет не виделись. – Подтверждается существование во мне большой сложной работы. Я видел, но не заметил Мишу. Но в полускрытой действительности увидел, узнал, вспомнил имя, составил фразу, выбрал приветственный жест!

Извини, не понял, ещё не проснулся, ты домой возвращаешься? Поддакиваю, отвечаю на вопросы, в другой раз был бы рад его видеть, но я занят собой, я на время выпал из диалога, исчез, поглощённый вопросом, – и точно так же, так же был съеден идеей, когда не чувствовал себя изнутри, работал с бешеной скоростью мыслей и чувств, во вспышках озарений, освещающих долгий путь. Я не знал, как тружусь, скрытый от себя, и работа представлялась пришествием извне, – но в то время не знал, как быстро, и главное, незаметно, могу работать! – Ты меня слушаешь? Конечно. Ты ушёл с прежней работы? Чем же занимаешься? – Рекламы оформляю. Ты можешь их видеть в метро, на улицах. На самом деле топорная работёнка, но, надеюсь, скоро займусь чем-нибудь новым. Ну, я побежал, пока.

Пока. Руки мы уже расцепили, он спешит от меня по дорожке. Хорошо зарабатывает. А я не умею рисовать. Если как он буду бегать в мастерские, не смогу писать. Хорошо бы зарабатывать так, чтобы жить свободно, выбирать во времени занятия по душе.

Надо работать. Люди не замечают вокруг себя привычного. Я замечаю? Почти пустой салон покрытый тенью, на рыжих сиденьях сидят по одному пассажиры. Неожиданно, сквозь окна яркое солнце просветило троллейбус. По салону ко мне побежали полосы теней от перегородок между окнами. Тени проскальзывают по мне и исчезают, а следом бегут новые. Жёлтым светом осветились стены, сиденья, люди, я прищурил глаза. Всё скрылось, автобус въехал в тень дома. Салон потемнел, и вдруг снова осветился солнечным светом, ожили и побежали тени. Чему так рад? Увидел салон, обычную красоту мгновения жизни. Но может быть сохранить умение чувствовать красоту на всю жизнь одна из жизненных задач. Писатель, как и любой человек, может засыхать, уставать от однообразных образов, уставать удивляться, чувствовать, уставать от привычного разнообразия жизни. Тогда не поможет трудолюбие, тогда должен измениться сам инструмент творчества – писатель.

Тени деревьев движутся по тротуару, рядом тени прохожих. Прохожих накрывает быстро скользящая клетчатая тень троллейбуса. В последней клетке света, разрезанная разграничительной линией несётся половина моей тени. Жизнь моя разрезана разграничительной линией? Предсказание?!

А если она едет в троллейбусе, она замечает игру в салки света и тени?

Нет, она думает.

Да, она видит красоту.

Значит, думает о красоте, а не рабочем дне, значит о ней ничего не известно, значит, распускается строчка сюжета. Наконец, пошлым кажется её тонкое духовное строение и его грубое варварство. Отчего она гигант духа? Она обычный сложный человек. Наверно и он, не хладнокровный злодей, которым с некоторыми поправками представился мне. Нет у неё восхищения от прохладно-тёплых отношений света и тени. Светы и Тёмы. Имена. Он Артём? Попробую имя в предложениях. Рассказ можно написать светом и тенью. Светом и тенью выражу авторское отношение. Покажу иной, параллельный человеческому мир света и тени. Покажу красоту превращений, уродство яркого света и благородство глубокой тени. Почти чёрная тень представляется благородной, как чёрный цвет, вечерний костюм, а я покажу их пошлость. Рядом с их миром прекрасный мир, о котором они не знают, увлечённые собой. Да, да увлечённость собой, вот что нас объединяет. Я не встречаюсь с Леной, я презираю отца, я оскорбил мать.

Окрашенный прекрасной светотенью рассказ, их безразличие покажет, и моё отношение выразит. Дурная привычка подлежащее и сказуемое дополнением разрывать. «Отношение выразит» звучит, как общая попытка толпы писателей создавать необычный язык. Авторский язык не в намеренном искажении, он в собственной попытке создать отточенный инструмент. Но и сам изящный, искусно украшенный резец может быть произведением.

С шумом, с плавным шипением разъезжаются шторы дверей. Стукаю подошвой об асфальт. За шуршанием пакетов, брюзжанием недовольного разговора слышу змеиное шипение створок. Закрылись волшебные ворота в сказочной пещере.

Только я мог вылезти, желая думать, в толпу людей!

Выбрать грязную дорогу! Под ногами система луж. Вода затопила весь тротуар, оставив тропинку вдоль бордюра. Воду вобрали два мутных глаза, иду вниз по переносице, слева длинный язык воды выбросил гнилой хамелеон газона, я перепрыгнул ловушку, поднял голову. Навстречу спешат люди. Ловко шагаю вправо и проваливаюсь в глубокую лужу. Шагаю правее, растянув шаг переступаю через ручеёк, и сталкиваюсь с пьяным молодцом. Он удивлённо смотрит на меня; треугольный узел красного галстука, шевелятся губы с пузырьками в углах, выдыхая в меня со словами запах водки. Он мелькает в сторону, слева круглая лужа в выбоине, от меня уходит женщина в бежевом пальто длиной до чёрных ботинок. На чёрном каблуке капельки светло-коричневой грязи. Бежевое пальто это кто-то. Идти за ней! Смотреть, как по очереди исчезают и вновь возникают чёрные сапожки под пологом пальто: не потеряюсь, смогу думать. Он также идёт за ней. Назвал Тёма. Как зовут вас друзья? Тёма. Необычное имя. Я привык. Хм, наверно привык за двадцать два три четыре пять шесть. Двадцать четыре, двадцать шесть, двадцать два. ВУЗ закончил, не женат. Стремление спокойно работать, зарабатывать больше, жить удобно. Меньше работать, лучше отдыхать. Конечно есть подруга, но изменить ей, при удобном таинством случае, всегда полезно. В одной из записных книжек был, был похожий грубый разговор, о том как они делились женщинами! Они говорили на особом языке. А его речь стремится к обходительности, но как иголки сквозь ткань будут колоть читателя грубые и неуместные слова. Но не её. Она заметит лишь в самых кричащих случаях. Чудесная задача, развлечь читателя чудной речью. Ясны будут долгие паузы работы ума, подбирающего слова, забавные несуразной галантность пышные фразы, зазвучат набатом для тонкого слуха выражения из фильмов, неуклюжие, как попытки петербургского барина писать народным языком, как просвещённая княгиня, чьи приказчики плётками сгоняют в школу детей. Сколько раз я подслушивал эту речь, когда они прогуливались с девушками, поражали галантностью, увиденной в кино, покупая цветы или мороженное, иногда даже и то и другое. Как сверкали образованностью, путали даты основания Москвы с Куликовской битвой, брали Астрахань с Дмитрием Донским, рассказывали о церкви, читая текст с таблички на стене, а подруга счастливо улыбалась, обнимала руку кавалера, осторожно оглядывала стены, искусно не замечая шпаргалку. И как копилось, как деньги у скряги, раздражение ожиданием, злость на её глупую болтовню, которую обязан выслушивать, изображая внимание, злость на долгие прогулки, недовольство ролью, – всё-всё потом выплеснет, яростью сполна отплатит за мороженное, цветы, сложность воспитанного языка. Сполна отплатит, когда получит своё наслаждение и почувствует власть. Артёмчик не будет крайним случаем. Он будет усреднён до общих, но именно характерных жестов, слов, поступков. Жест, поступок, слово, интонация и светотень – вот все средства изображения внутренностей. Кажется банальное перечисление, но оно ценно. Повторением привычного сочетания слов напомнил о жесте. Его жесты скупы. Но создать какую-нибудь ситуацию, когда его жест резко проявится. Скуп на жесты, – случайно родилось заключение, что такие как он редко танцуют и дирижируют руками, разрубают ладонями мысли. Он мог бы жестикулировать, но правда то, что руки таких как он молчат, поэтому неслучайно про себя выбрал скупость, именно поэтому, продумав мыслью, неизбежно унял бы его руки.

От бесконечной глыбы жизни откололись куски, появился обломок скалы, из которого ещё и теперь можно вырубить не Артёма, а, например, сказочного великана.

Круглое гнездо в двузубой вилке дерева.

На жёлтой как лимон стене плевок чёрной кляксы, подтёкшей одинокой слезой. Мемориал памяти воздушного шарика на верёвочке.

Мемориал памяти моего таланта, безвременно почившего, прежде воздушно-лёгкого.

Высохшее дерево в ряду живых. На голых ветвях нет коры, ветви, словно белые руки тянутся к небу.

Похоже на человека униженного жизнью до крайности, но душа которого открыта и любое оскорбление остро входит в голую душу не защищённую корой самоуверенности успехов.

Красиво, но похоже на мысль Болконского о дубе, потому не стану писать о человеке-дереве.

Как в русской сказке или древнем мифе передо мной катился клубок, разматывалась путеводная нить, но нить оборвалась, зацепившись за корягу; неосторожно обрезал нить лезвием ножа; выпустил нить из грубых одеревеневших пальцев. И как в компьютерной игре возвратился к началу, начинаю поиски путеводного клубка.

Я расстроен. Прервалась тема размышлений в рассказе. Так можно сказать.

А можно сказать иначе! Я бы сжёг свои рукописи, бросил литературу, устроился на работу, пил бы вино, разорвал бы написанные рассказы, вытряс бы из редакций мои деньги, развалил бы шкафы с книгами, избил бы подушку, избил бы мёртвую тушу. Я толкаю задевшего моё плечо человека, он бросается на меня, и я избиваю его молотками кулаков. Он огромный, сильный, но я его избил.

Два переулка сходятся к улице, по которой иду. Между стрелами расширяется треугольником восьмиэтажный дом, – на светло-розовой стене сотни картин неба с распятиями, освящённых нимбами солнца. С угла дома из сужающихся стен выступает круглая башня с крохотным зелёным шпилем на плоской крыше. Фаланга мизинца торчит из шляпной коробки.

Напрасная злость. Вчера думал над ней, над ним, над первой встречей. Всё что вчера накопилось, сегодня проявилось, только и всего. Дальше была и есть неизвестность, а я хотел без знаний написать страницу. Первая встреча.

Как я забыл?!

Первый укол рассказа. Записанная сцена в этой книжке. Здесь, здесь! Нельзя читать. Я останавливаюсь среди движения людей, на меня смотрят. Парк, здесь есть парк! Длинная улица вниз. Вниз, мимо меня несутся машины. Через дорогу ограда овального парка. Деревья, среди них кружат дорожки, мама катит перед собой оранжевую колыбель на колёсах. Я бы тоже хотел иметь детей, хотел бы жениться на Лене. Но, но, я боюсь. Кроме того, денег нет, нам не на что будет жить. То есть, тяжело будет жить. Осторожней, машина. Вот как бы мог закончить свой рассказ! Многоточие разбрызганной крови, итоговая черта автомобильного следа. Пустая скамья. Отчего люди на скамьях, и те кто прогуливается, странно смотрят на меня. Я вижу в их лицах отражение моего. Я окружён кривыми зеркалами, которые искажают волнующий меня мой внешний образ. Хватит, надо начхать. В начале книжки. Не дай Бог в предыдущей: мне надо, надо чтобы это было здесь. Повезло! Отчего я так возбуждён? Уже не первый рассказ, но каждый раз волнение, возбуждение, восторг! Ура!

«Девушка лет девятнадцати. Длинный нос заметно портит лицо. Глаза чёрные, как чёрная смородина (стащил у Льва Толстого). Она перехватила взгляд юноши лет двадцати с чёрными вьющимися волосами похожими на густую шерсть чёрного барана и редкими, словно брови, чёрными усиками под маленьким носом. В ответ он осмотрел её с ног до головы, ухмыльнулся и отвёл глаза. Лицо её растерялось без надежды».

Он старше и она старше. Пропущенный в литературе и моём сознании период с двадцати трёх до двадцати восьми. Даже не могу представить примерный образ человека переходных к размеренности лет. Ей, скажем, двадцать четыре. Сложный для неё возраст. Тот парень был красив, а она нет. Он жестоко отвернулся от неё. Но та девушка о себе высокого мнения. Она ищет красавца, которого считает достойным себя, хотя к её годам можно понять, как не интересна. В рассказе не оскорбление человека, а жизнь, взаимоотношения двоих. Она, условно, проигрывает, больше страдает, он победитель, но и она и он используют друг друга для себя.

Она ищет лучшего для себя. Она может этого не понимать, но разложив её желания, найдём цель в удовольствии. Цель в утверждении своей значимости, в утверждении своего превосходства, мщения за снисходительность подруг. Она представляет как с ним поднимется над знакомыми. Он неплохо, скажем, больше её зарабатывает. Она хочет зажить сразу лучше, богаче. Приглашает её в кафе, она представляет, как подруги позавидуют, увидев их вместе. Он и нравится ей, но она и знает, как сможет использовать его. Потребность человека искать, где лучше, отсюда желание жить за счёт жизни другого. Люди не видят ошибки, только своё несчастье, свою боль, когда другие также относятся к ним. Они лежат в одной кровати, тянут одеяло на себя и огорчаются, когда другому достаётся больше тепла. Для неё влюблённость, но и настойчивое желание узнать, где работает, кто родители, где живёт.