Текст книги "Рассказ"

Громадное предложение дитя мгновенной фантазии, как слово дитя, рождено матерью и акушером.

А герои предложения реальны. Реальны от того, что следовал некоему знанию жизни, сложившемуся внутри меня. Как великолепно, без видимой связи мысль неслась от образа к образу. Запомнить всё как пример озарения. Можно использовать в отрывке о творчестве.

Старик сидит на скамье, спустив руки между ног. Неуловимое, но белый гриб.

В паузе вижу дома, людей, деревья, небо, солнце, чувствую себя, шаг, дорогу.

Чёрт с ним с рассказом, он выйдет непременно!

Снова, снова повторяется неосмысленное движение.

Снова, снова движение перебивают замечания.

Замечание-выговор. Если тебя заметили, ты поступил неверно. Сюда же народность – сиди и не высовывайся!

Кремовый дом с нишами в стенах, из ниш выступают белокаменные мужчины и женщины. Хозяева встречают гостей.

Жёлтые метельщики метут дорожки в парке у дома. Метельщики.

На площади разобрана брусчатка мостовой, железное дуло из ямы задрал строительный кран, в небо целит зенитки ствол. По краю ямы ходят рабочие, в шахматах пустоты, в заржавленных прутьях.

Какое красивое лицо с презрительным выражением, от которого блекнет красота.

Она примерно высокого о себе мнения.

Артём вглядывается во встречных девушек!

Она примерно своенравного характера, ожидающего исполнения желаний. Всегда нужно уметь читать людей.

Человек это знание. Я должен вычитывать это знание. Вчитываться как в самое важное, ибо человек – знание жизненное, а не неизбежно изменённое носителем или автором. Потому читать человека значит черпать истину.

Каждый человек бесценная драгоценность.

Я утверждаю, – мир полон фальшивых бриллиантов! – и готов думать о лживости красивых фраз.

Набережная Москвы-реки. На гребнях серых стен висит широкий мост. На мосту между фонарными столбами провисают гирлянды лампочек. По полотну несутся машины. Солнце слепит меня. Между мной и серым парапетом набережной прибрежная дорога. За спиной ярко-жёлтый дом, на стёклах бельма эмбрионов солнца. Надо мной ступенями в небо каменные балконы.

Через реку, за кружевами прибрежной ограды строится неровный ряд чёрных деревьев. За деревьями мелькают машины; бежит плоский таракан легковой, за ним жёлтый жук, в обратную сторону ползёт синий сундук грузовика; автомобили ныряют в тёмный проезд под мостом. За машинами тёмная густая паутина древесных ветвей, над ней громадится тёмно-серый дом. Дом мне нравится. Справа и слева выступают многоэтажные стены, между ними тёмный в тени двор поросший деревьями, что выше, чем ряд на построении вдоль набережной. Ветви наполовину закрывают плоскую стену, что возвышается между двумя приделами, венчаясь посередине узкой башенкой с флагштоком из плоской крыши. Архитектор нарисовал четыре клеточки, три в ряд, одну над средней, с домиком и чёрточкой.

Из-за дома блестит солнце. Тёмно-серый дом. Серый день. Дождь. Из подъезда выходит неприметный человек, раскрывает над чёрной шляпой чёрный зонт. Идёт по дорожке между деревьями под голыми кронами. Он великий серый кардинал, управляющий великой массой серых людей.

Река, река. Хочу дополнить набережную движением корабля, а его всё нет. Надо соответствовать обыденным представлениям о пейзаже. Точно уловив примерный образ реки, существующий в памяти читателя (из картин, фотографий, живых впечатлений – запоминается река с кораблём ярче), оживлю свои предложения, найду тропинку в чужой мозг. Но презираем этот путь, как более лёгкий, ибо стремимся творить предложения, которые сами создают чёткие образы, презираем этот путь, ибо он создаёт не правду, а привычные представления, презираем этот путь, ибо уничтожается полная свобода творчества, а появляются ложь, приспособленчество и ремесло, где должно быть искусство. Строку диктует чувство, хоть и выстраивает вживлённое ремесло. Ремесленные способы производства не должны ограничивать свободу.

Над рекой стальной метромост, по нему голубым червём в светлом окрасе окон, замедляя ход на вершине изогнутой спины, с ускорением нырнув в туннель на моём берегу, проехал состав.

Голубой червь, паутина ветвей, тараканы машин: мои мысли в рисунках ужасный мир леса, а не город.

Он оглядывается мыслью вдоль набережной. Вверх по реке склон клонится к земле. Вдоль дороги ограда копий увита формами виолончелей, которые маленькими скрипками повторяются на вершинах. Внутри коричневый домик из пары белых окон на каждом этаже. Внизу окна разделены чёрной дверью, на втором этаже лепниной герба.

Дальше длинный дом, заносчиво поднявший над тротуаром единственный ряд высоких окон.

Дома разрезает улица, плавно поднимающаяся на застроенный холм, – к набережной сползают машины, закупорив длинным тромбом артерию. Отступив узкий тротуар, дорогу ограждает жёлтый каменный забор. Над его кромкой здания цехов, котельных, из побуревшего от времени красного кирпича. В глубине, из хаоса крыш торчат две тёмно-красных кирпичных трубы. Стройная тянется высоко вверх, заклеймённая белыми цифрами даты постройки. Соседняя труба, низкая и толстая, перезрелая морковь.

Из-за снежных стен монастыря блестят золотом купола, высится алая колокольня, испещрённая белоснежной лепниной.

В голубом теле раскалённый гвоздь, кровь шипит белой пеной.

Через реку поросшие лесом холмы. У подножия холмов ряды деревьев, пешеходные дорожки. Тишина. Ступени широкой парадной лестницы к воде. По дорожке, сильно толкаясь лыжами в стороны, как коньками, по гладкому снегу мчатся длинной вереницей лыжники. Рядом, пепельный пудель тянет за поводок хозяйку в глубокий снег среди деревьев.

Завтра встретимся с Леной там. Если, конечно, получится. Мы пойдём вдвоём по дорожкам… липовым аллеям сада, утомлённое солнце будет садиться в мрачные тучи, и вдруг издалека еле слышно донесётся ноктюрн Шопена, – думай о героях!

Тротуар расширяется, превращаясь в узкую дорожку, обсаженную деревьями. Не так грохочут машины, слабее запах бензина. По такой аллее лучше идти жарким летом. В тени можно провести Тёму, с …, обрисовать Москву и будет игра света и тени. Хотел бы пройтись здесь с Леной. Отчего не могу её увидеть? Безумие потерять дар из-за встречи с ней. Позвонить сейчас же ей на работу. Нет, надо хоть что-то написать, а вдруг глупость свершится? Не может свершиться. Она сегодня в гостях у подруги Кати. Я не знаю номер, она будет звонить. Но почему не знаю номер? Она что-нибудь скрывает? Она меня не любит больше? Она бы сказала, она не станет скрывать, если разлюбит. Он улыбнулся, веря в её любовь, но ещё не знал, что судьба приготовила ему западню. Домой, домой, она обещала позвонить, надо ужинать.

Чёртова не бедность, но ограниченность! Не могу позволить себе даже пообедать в кафе.

От голода ноет голова и трудно думать.

Лену не увижу сегодня. Может быть, что-то изменилось, она звонит мне домой?

Мысль опалила, из-за поворота налетел особенно холодный из-за голода ветер. Но нет, она не звонит, я же сказал, что работаю сегодня. Она не захочет мешать, не потеряет свободное время, поедет к чертовке Кате. Из-за мой глупости мы мучаемся, вчера она спросила почти взволнованно: «Что-нибудь случилось?».

Я боюсь, я скучаю.

Хандра плавно, осторожно, нежно подкрадывается.

Настроение поднялось до отметки, когда душа начинает плавиться от тоски и источаться слезами жалости.

На листах картона сидит нищенка-карлица, вытянув голые ножки с красными ступнями. У неё худое глупое лицо.

Хандра неодолимо наступает. Огромная профессиональная армия во главе с умелым полководцем бьёт слабое ополчение племён, богатырь разрубает дряхлого колдуна, старшеклассник издевается над малышом, который не смеет ответить, профессор безнаказанно хамит студенту, ибо при первом же возражении последний будет отчислен, хамелеон глотает паучка.

Молодая женщина, увидев мой взгляд, поправляет платок на шее, вздохнув, равнодушно отводит взгляд. Но меня интересует одна женщина. Для Тёмы всё иначе. Он доволен надёжной подругой, но не прочь иметь и ещё.

А Лена недавно вышла замуж второй раз. Учились в одном классе давно-давно, но продолжаем разговаривать, иногда видимся. Бывшего жениха, кажется, не любит, было заметно, да она и не скрывала, но её можно понять: возраст требует детей и семью. Моей Лене он показался приятным. Она хорошо угадывает людей.

Отчего подумал о Лене? Она не нищенка, она не похожа на встречную, она не моя постоянная тема, к которой вечно возвращаюсь.

Длинная витрина, занавешенная коричневыми восточными коврами, снежными картинами, на ступенях полок бело-синие вазы, глиняные кувшины – голени с толстыми икрами.

Это же её дом! Я шёл мимо её дома, не отметив про себя, но я же, тот же человек, заметил дом, и пустота незаметно заполнилась мыслями о ней, ибо она главное, что связывает меня с ним. (Хотя, глубже есть галлерея немых детских картинок, не озвученных памятью). Не важно, важно, что не осознавая, замечаю так много! Так появляются незнакомые впечатления, проскользнувшие под рассеянным взглядом усталого охранника внимания. Часто от близкого соседства не связанных мыслью впечатлений, незаметно проскользнувших и давно знакомых, случайно собранных вместе, рождаются восхитительные идеи. Нахожу неожиданное сходство в противоположностях, нахожу от того лишь, что они соседствуют в памяти, связанные каким-нибудь общим разговором или впечатлением, бывает, так рождается неожиданный вариант разгадки важнейшей темы, сверкнувший озарением. И даже если отгадка не верна, вдохновлённый разум сам, без понукания воли, рождает новые ответы. О каком боге можно говорить, если во мне скрыто столько способностей к жизни!

Здравствуй, тёзка. Жизнь не хороша и не плоха. Просто философское настроение. А чем понравился рассказ? Понял. Над чем работаю? Трудно сказать. Мучаю тему, а она меня. Любой серьёзный труд тяжёл. Всего хорошего, счастливо.

Говорил глупо. А чем объяснить, как не управляемой извне случайностью, дни встреч? Вчера никого не видел, сегодня сразу трёх.

– Здравствуйте, спасибо, как ваше здоровье? Мама выходит во двор. Оба чувствуют себя хорошо.

Четвёртая! Словно кто-то подслушал меня, а затем опроверг мнение жизнью. Подумал об отсутствии Бога и возник человек.

Домой, к ужину. Сегодня описать, что уже знаю, начало их знакомства. Думать дальше, завтра хорошо поработать, чтобы к вечеру было написано много, и я смог бы увидеть Лену.

Глава пятая

Больше часа дома, а только сейчас отметил про себя. Смотрел телевизор, жил, но как бы на поверхности самого себя, скользил как водомерка. В этот час ничего замечательного не случилось, поверхностный час не запомнится, словно не было.

Если завтра хочу увидеть Лену, должен работать, если, конечно, я вообще смогу её увидеть. Подстраховался.

Начало? Она в вагоне метро. Сразу её мысли, мысли скучные. Но необычное начало, рассказ открывается мыслями неизвестно кого, мысли долго и обычно развиваются. Зато ввожу читателя в мир рассказа, объясняю одиночество героини, а читатель, читая её болтовню, скучнея, пожелает узнать развитие. Затем, подробно описав общение глазами и её мысли, (всё покажу через неё, нечто иное позже через него, как бы уравнивая их, позволяя высказаться), создам ожидание, которое разрешу кульминацией знакомства, здесь обязан очаровать читателя яркостью, точностью описания.

«Приеду, Марина Васильевна поздоровается, поднеся руку посмотрит на часы. Аня заулыбается, положит на колени сумочку, начнёт собирать в неё вещички, (ручной зверёк раскрыл пасть, сравнение не для неё). Она расскажет мне происшествия, накинет своё светло-бежевое пальто, пошлёт воздушный поцелуй и убежит несколько раньше. А Марина Ивановна, как всегда, взглянет на часы. Думаю, она замечает, как я всегда вовремя прихожу, а Анька опаздывает. Я, конечно, лучше её печатаю, лучше её работаю, и Марина Ивановна и Степан Анатольевич замечают, что я всегда прихожу вовремя, а Аня нет. Иногда она уходит, даже не зарегистрировав письмо, которое начала регистрировать. Они, конечно, замечают все детали её поведения. Она хорошенькая, но глупенькая, и работает не старательно.

Припёрла громадную сумищу, рыбой несёт. Ненавижу метро. Была бы у меня шикарная машина, я бы спокойно ездила на работу, по магазинам. (Им обоим нравится опель. Два разных человека, но удивительная схожесть во вкусах). Я в шикарном опеле. Конечно, уже работаю в другом месте, и вдруг встречаю Аню, в светло-бежевом пальто она выходит из метро.

Что делаю? Хожу по комнате от окна к двери. С чего вскочил, фантазия неплохо развивалось. Поворот. На каштановом столе белые листы. Хорошо бы купить компьютер, научиться быстро, в слепую печатать. Снова слово вслепую, может это предсказание, не дай Бог, своей судьбы?!!

Так приходится просить маму, или мучиться самому.

Два шага к отодвинутому от стола стулу. Присаживаюсь на краешек. С чем сравнить строки? Передо мной на белом песке уложены ровными рядами прибоем мысли обломки потерпевшего крушение корабля реальности.

Восстановить истлевший маршрут. С чем сравнить несколько строк, – ряды окопов, – не понравилось, но увидел отдельные буквы, – поле бегства римских легионеров, бросивших в беспорядке овальные щиты, шлемы, мечи, копья восклицательных знаков, – сочетание слов «обломки оружия разбитой армии», – отчего рядами лежит брошенное оружие, – показался берег моря с обломками кораблекрушения, песок, уложенный извилистыми линиями прибоем, волны выносят на песок остатки, – остатки корабля, – отчего море, – море мысли, ибо мысль, как часть сознания, у которого может быть поток, всегда представлялась водой, и есть течение мысли, – но если обломки корабля, то не реального, а реальности, ибо я не фотографирую, а воссоздаю из разрозненных частиц. Мгновенно быстро мелькнули мысли, сохранились в памяти останки, но смог, как реставратор, воссоздать работу сознания.

Запишу как эпиграф к исследованию, где расскажу о создании рассказа. «На белом песке листа, выброшенные ровными рядами прибоем мысли моря сознания, покоились обломки разрушенного корабля реальности». Перечитываю и сложно понять. Как эпиграф лучше, ибо читатель со свежими силами поймёт смысл фразы, получит удовольствие от своей победы, а фраза, спрятанная в тексте, окажется непреодолимым препятствием. Облегчу тяжёлое предложение в середине. Хорошо прокатывается звук Р. Первый вариант лучше? Запишу оба, а позже выберу. Конечно, подзову её, подвезу к банку, выслушаю её болтовню о себе и её восхищение мной.

Да, Марина Ивановна просила напечатать сегодня ответ на письмо из общества любителей чего-то. Со скоростью 180 ударов в минуту я набью очередное письмо, потом буду регистрировать поступившую почту, отвечать на звонки, а половина звонит ненормальных. Одни спрашивают, кто страну разорил, другие хотят увидеть директора банка, словно ему нечем больше заняться. Работать допоздна, затем в магазин, купить домой мясо, масло, хлеб. Дома мама, папа, сестра, конечно, в нашей комнате сидит. Опять не даст мне рано заснуть, а завтра мне с утра. Завтра всё повторится. Ненавижу вставать рано. Из-за Нади конечно не высплюсь. Но завтра я поеду к Марианне, посмотрю на её Катьку, как она выросла. Посидим, попьём пива, поговорим. Опять будет рассказывать о новом возможном муже. Кому она нужна, растолстевшая, с маленькой дочкой? Если раньше была ничего, то сейчас настоящая корова. То есть, конечно, я желаю ей счастья, чтобы всё хорошо было, как она мечтает, чтобы вышла замуж, за какого-нибудь богатого красавца, который, конечно, будет её любить.

Уставился, цыплёнок. Лет двадцать наверно, года на три я старше, а он смотрит нахально, нежными глупыми глазами. Уродец, сверху вниз по мне как по статуе водит. Ага, понял, наконец, моё мнение по его поводу.

У Достоевского в «Братьях Карамазовых» все персонажи говорят на одном языке. То есть одинаково, без особенностей. Не важно мнение, важен принцип. Она будет говорить на языке, наполненном полуофициальными выражениями. Канцеляризмами.

Главная задача сделать смыслом рассказа исковерканный язык!

Невозможно удержать себя. Я понимаю, что бросил стол, когда уже хожу по комнате. Она замечает на себе новый взгляд, удивляется необычности наблюдающих за ней сегодня. Теперь этот меня разглядывает. Глаза наглые, но ничем не завершаются такие разглядывания. А сейчас смотрит? Продолжает смотреть. Пусть смотрит. Куртка у него как у Василия из отдела кредитных карточек. Тот её в Германии купил за крупную сумму денег. (Отлично!) Чёртова старуха с сумками загородила его. Одет прилично, причёсан аккуратно. Следующая остановка моя. А мальчик был интересный. (Отметить её лживость перед собой, она зовёт его мальчик, в сравнении с собой, взрослой обожаемой женщиной, которой не является). Отметить лживость их отношений. Он понимает, как серьёзно она к нему относится и принимает видимость такого же чувства. Она обманывается, скрывая от себя его поведение, слова, представляя вместо него некий общий тип, который, с одной стороны, он пытается играть, и который, с другой стороны, она хотела бы видеть рядом.

– Извините, девушка.

– Да. (Это он!)

– Я хотел бы с вами познакомиться, вы мне очень понравились.

– Я не знаю. А зачем? (Ох, какая дура!) А мне сейчас выходить. (Дура, дура, давай, выходи!)

– А я не спешу, и желал бы вас проводить

Наконец-то!

Звонит сказать, что больше меня не любит? Здравствуй! Откуда ты звонишь? Извини, значит я прослушал, ты у Кати. Ты останешься ночевать? Оставайся у Кати, я не хочу, чтобы ты возвращалась ночью. Завтра в офисе ты закончишь работу пораньше? Хотел бы увидеть тебя. К шести, в парке. Не спеши, если задержишься, я поброжу. Отдыхайте. Пишу, но мало и плохо. Позже придётся порядочно править. До завтра. Я тоже тебя люблю. Увидимся. Хорошо. Но надо писать, писать.

– Во народ попёр, да? Полное отсутствие воспитания.

– Наши люди никогда не отличались воспитанием.

– Это вы верно сказали. Ну что толкаешься, совсем обалдела?! Разрешите представиться, меня зовут Артём.

– Артём редкое имя.

– А вас как зовут?

– Меня Ирина.

– Вы на работу направляетесь?

– Да, через двадцать минут начинается мой трудовой день.

– Я сегодня гуляю. Я менеджером, в общем в компании, в фирме работаю, не крупной, мы продукты питания распространяем, услуги по доставке оказываем. …… может быть слышали, мы раскручиваемся. Шеф у нас крутой чувак, скоро будем расширяться.

Она улыбнулась в ответ. Он плотно сжал губы, так что под нижней губой проступили пупырышки набухшей кожи.

– А где вы работаете?

– Я в … банке. Вот наше здание. Подобрать характерное название банка. Она улыбнулась, отбрасывая со лба ощущение волос пальчиками левой руки, хотя они были плотно прижаты к голове, стянутые на затылке узлом. Потом она меняет причёску, творит на голове.

– Здоровущий домина. Приятно работать в солидном банке?

– Да – она опять улыбнулась, так, словно подарили подарок, который она угадала до поздравления, и приглаживая волосы за левым ухом добавила, – очень довольна, работа интересная, от работы я получаю удовольствие, наша сплочённая команда профессионалов очень дружная, да и зарплата неплохая, которая позволяет жить свободно, в своё удовольствие.

– О да, это на редкость. А кем вы работаете?

– Я в отделе информационного обеспечения.

– Ресторан «Ацтека», скажите, Ирина, вы не были тут?

– Не довелось побывать, хотя я много…

Не нравится, как пишу! Бесконечно скучные бесконечные диалоги. Если смогу закончить рассказ, буду снова и снова переписывать, добиваясь искорёженного языка персонажей. Если будет каждое предложение забавным, я победил наполовину. Если смогу ясно выразить всю лживость, корявость их отношений, искусственность, созданную по романтичным и рекламным образцам, я победил рассказ полностью. Но даже при полной удаче, которая случится наверняка (если получится, если будет здоровье, если буду жив, если будет возможность, если смогу трудиться), притянутая упорством старания, рассказ не будет великим, через пятьдесят лет половина впечатлений, рождённых выражениями, жаргонными словами, исчезнет. Но даже оценивая рассказ как очень успешный уже им недоволен!

Глава шестая

Приятно в конце дня лежать на кровати, чувствовать свежий запах постельного белья, запах душистого шампуня в волосах, запах лосьона после бритья. Если бы была рядом Лена. Мы бы лежали в темноте, касались друг друга ногами. Она бы умно говорила, или мы оба молчали, слушая как, во дворе глухо бубнит музыка из раскрытой машины.

Та, ведь не знаю её имени, мечтает об Артёме как о прекрасном.

Сегодня начал писать; мы расстались втроём у входа в банк. Чтобы писать дальше должен продумать её ожидание, её выход, встречу вечером после работы.

Но в голове нерушимая Сармизегетуза. Столицу даков который месяц осаждает Траян. А мой патриций в Карфагене. Он богат и умён. Он верит в «наилучшего императора», не спешит покупать рабов, ожидая дешёвый товар из-за Дуная. Он проверяет, как работают ткачи в Утике, выполнен ли заказ на полотно.

Надеялся отвлечься патрицием, набраться мудрости от закономерности свершившихся событий. Но в голове, как планеты вокруг солнца, не сходя со своих орбит, вращаются прочитанные и придуманные события из Древней Истории. Снова и снова перед глазами план римского лагеря, реконструированные сознанием укрепления Сармизегетузы. На пути то патриций скучает по жене и детям, то властный Децебал, то озверевший дак, чью семью растворило рабство, то дакийская деревня на склоне зелёной, покрытой лесом горы, тёмно-синяя, уродливая обложка моего романа, изданного многими тысячами, Лена в белом платье невесты с фатой.

Начинается листопад. Опадают исписанные листы, цветными листьями порхают лица людей и вместе с ними чёткие портреты нереального; Цветов в Пскове, заставленный бутылками стол, Грешков обнял ладонями виски, Фельдман обнимает за талию Катю, башня из белого камня. Во мне придуманные картины столь же реальны как бывшие, карты разных колод перемешались, но все они в игре.

Нет лишь картинок девушки из рассказа. Тяжело думать, когда в голове сразу несколько тем. Пытаюсь думать над одной, избавиться от другой, – появляются три задачи, когда это осознаю, четыре, когда слежу за собой. От множества тем, от необходимости развития одной из них в голове хаос.

Человек спрятан в кубе комнаты, он бросается на стены, ищет выход, теряет разум от безвыходности, но как-то он сюда попал, и нужно к чему-то там, кажется важному, стремиться. Это не я, это не я. Я боюсь возможности неожиданных предсказаний.

Соседствующий мир появляется из знаний, занимающих мозг и из невозможности не фантазировать, не наслаждаться бегом фантазии, а не тоскливого движения мысли, понукаемой волей. Но необходимы ли параллельные миры в сознании? Может быть, в римской фантазии, как на любой помойке разыщу нечто нужное.

Другой темой спасаюсь от поглощения сознания главной темой. Я знаю, как идеи становятся маниями. Даже не глобальная, малая идея, когда погружён в работу, ловит мелкой сетью. Когда работаю часами над одним и тем же, и, вдруг неожиданно, словно прорывается девственная плева, я забываю о себе, легко пишу, живу в работе, и тогда уже идея, когда настиг её, охотится на меня. Я постепенно устаю. Мозг кто-то сжимает когтистой лапой. Но мысль снова и снова волнует сознание. Сознание уже не может избавиться от мысли, в которой потерял себя, мысль и взволнованные чувства не отпускают, – я сильнее чувствую усталость, появляется какое-то дрожание в голове, но тем сильнее возбуждение в душе от изводящей темы.

Знаю, чем может закончиться такое напряжение. Я боюсь этого и не называю именем. Зря не называю по имени, ибо так больше вероятности свершения. Потому говорю: боюсь запредельного развития, боюсь безумия.

И вдруг, когда уже невозможно избавиться от властной мысли, растворившей меня в себе, как сладкое лекарство, как хирургический нож, отсекающий больной член, проявится параллельная тема.

Она плавно вплывает весельной биремой под белоснежным парусом. Появившись, спасение исчезает, побеждённое всемогуществом господствующей. Но новая мысль проявится снова, молодой народ в борьбе с дряхлой империей снова и снова разбит, но неизбежно победит. Параллельная тема, появившаяся в секунду ослабления влияния могущественной, подцепленная из небытия случайным словом или выражением, существующим и в неприятеле, неизбежно протянет в сознание новую цепочку образов. Новые мысли, чувства мгновенно размножатся, как бактерии, и сосредоточенное до каменной плотности внимание ослабнет, блаженно рассеется, и, наконец, Я появлюсь в себе. Я успокоюсь, выберусь из трясины, спасённый параллельной темой, и смогу уже спокойно обдумать работу на следующий день, перечитать написанное или записать прочувствованное.

Изнутри на глаза давят тяжёлые медные пятаки.

Непреодолимое желание спать на шкафу.

Кинуть наверх подушку, лечь на твёрдую пыльную плоскую крышу шкафа, укрыться одеялом и спать. Сейчас резко встану, полезу на шкаф. Неприятно. Я буду над всеми книгами, над всеми писателями. Если просплю, разбудит мама, если увидит, конечно, ничего не скажет, но очень расстроится. А мне будет больно за неё, я буду яростно зол к себе. Мне будет так больно, как если бы кто-то родной сказал непоправимые слова.

Отвлечься. Почитать о дакийских племенах и заснуть.

Просыпайся. Спасибо, я встаю. На кровати лежит мужчина, его оседлала красивая голая женщина. Я вижу её со спины, она склонилась над ним, и я знаю, что она пытливо смотрит ему в глаза. Я чувствую, что должно произойти нечто ужасное, и вдруг она начинает превращаться в громадного мохнатого паука. Лопается кожа, вылезают глаза, с мохнатого кома, облитого кровью, сползает кожа, распрямляются полупрозрачные жёлтые членистые лапки, и на него смотрит ужасный ряд шести жестоких глаз. Ему и страшно и интересно, и он как-то знает, что если почувствует отвращение, чёрная пасть разорвёт его. С паучьей головы опадают длинные пряди жёлтых волос. Этот мохнатый паук с белым крестом на спине занимается с ним любовью, пытливо выглядывая мгновение отвращения в зрачках. Ещё знаю, что тот мужчина не я.

Откуда мерзкий сон взялся во мне? По стене карабкается женщина паук, сейчас проломит телом окно, забрызгав комнату кровью. Хватит, какая мерзость!

Раскрыта внутрь створка окна. На подоконнике, боком ко мне, перед пустотой стоит мама, стирает тряпкой со стекла.

Я подбегаю к окну. Она поворачивается на шум, хватаясь рукой за стояк рамы. Я толкаю её двумя руками и вижу, как с ужасом в глазах и жалостью ко мне она смотрит. В ту секунду, когда она падает вниз, вижу её ужасный для меня взгляд, испуганный от моего звериного взгляда, и понимаю, что невозможно, уже ничего невозможно изменить. Невозможно ничего изменить. Мерзость, какая мерзость, я не могу это переносить! Я представлял, как убивал свою мать. Маать! Но я внешне спокоен, ещё раз здороваюсь с ней. Но я боюсь себя, я запираюсь в ванной комнате. Я смотрюсь в испуганные глаза в зеркале, на торчащие после сна ежиком волосы. Я говорю, что это не я, а фантазия, но страшно! страшно! страшно! страшно! страшно! Как близко я был к шагам к окну, к первому шагу.

Какая-то часть сознания, управляемая существующим в человеке желанием насилия, привычкой к насилию в обществе, отметила удобный эпизод, а стихийная фантазия совершила действие, не осознавая над кем. Но страшно близко была фантазия к действию. Была лишь крохотная ступенька, перешагнув которую стал бы безумцем.

Не хочу, не хочу думать об этом. Нужно писать, избавляться от безумств, истощая фантазию. О чём она думает? Конечно о нём. Мысли отвлекают её от работы, Марина Власьевна отмечает её неточности. Ей приятно думать, что сегодня её будут встречать, приятно вспомнить, как он с ней познакомился. Нравится ли он ей? Пожалуй. Но она не влюблена. Чем-то он ей неприятен. Так правдиво: часто человек чем-то нравится не бесконечно, но позже не разочаровываешься, а наоборот. Мыслю коряво, значит так же коряво буду писать. Лезвие тупое. Покажу её волнение от встречи, страх, оттого что он может не ждать внизу.

О чём они говорят? Отец ещё не проснулся. Надо быстро позавтракать и начать работать. Мама. Страх вывернул внутренности.

О чём мы вообще говорим с малознакомыми в тесном обществе? Коснёмся до всего слегка, а найдя нечто, интересное всем, обсуждаем. Скажем, они говорят о баре, куда он её ведёт. Обсуждают коротко, замеченное глазами по дороге. О кино, о рекламе. Он говорит о знакомом, который занимается рекламой, как он занимался рекламой их фирмочки, и они познакомились. Рассказывает, как его знакомый «с профессиональной точки зрения» оценивает ту или иную рекламу. Например, восхищается монтажом ролика, где над пропастью пролетает машина. Ей тоже нравится «оригинальный замысел», и как молния раскалывает облака. Он рассказывает, как ему объяснял товарищ, насколько технически сложна работа. Он мешает технические термины с уличным жаргоном. В ответ она рассказывает, приукрашивая, скажем, о рекламе банка, как много денег тратит банк, как важны рекламные компании. Разговор после её монолога заходит в тупик. Он спрашивает о кино. Для них золотая жила. Они обсуждают виденные фильмы, повторяют запомнившиеся фразы. Он рассказывает, соединяя привычные ему и подслушанные слова. Они рассказывают сценки, а позже в жизни сами их играют.

Они цитируют фразы, а позже в жизни пытаются так говорить!

Покажу, как они играют роли по неосознанным сценариям из мечтаний, оставшихся в памяти мгновений книг, фильмов.

И как итог, к возможной честности чувств липнут корявые внутренние мирки, разрушая возвышенные отношения, о которых в глубинах душ они мечтают. Плавно рассказ о судьбе несчастной покинутой донжуаном превращается в рассказ об искажённом языке и искажённых душах, которые в силу своей слабости и любви к себе трагически не могут подняться в высоты духа. Так развивается мысль, которая вместе с другими должна быть в романе.

Не забыть, что придумал написать рассказ о Москве!

Не забыть идею отрывка о создании рассказа. Забыл, забыл. Нужно найти в записях разговор двух молодцов о женщинах!

Блин. Лунная поверхность в обруче телескопа. Осенняя лужайка засыпанная жёлтыми листьями. Городская клумба, осыпанная жёлтыми осенними листьями. Клумба больше подходит по форме. Если копнуть вилкой яичницу, то как в клумбе под жёлтой листвой осенняя земля, под жёлтым расплавленным сыром бекон и пластины светло-жёлтого картофеля. Замкнутый формой круг ассоциаций.

Над тарелкой с яичницей парит пара чёрных глаз, как над полем спелой пшеницы парит пара чёрных птиц.