Текст книги "Рассказ"

Люди страдают от своих несчастий, но лишь понимают несчастия других.

Но ведь любовь для этих людей, не сочинителей, высший акт творчества, высшее проявление души, мгновение красоты. Их неспособность полюбить сильно, самозабвенно. Самозабвенность не надутая пустым воздухом пафоса легковесная сфера слова, а точное значение силы любви. Я не осуждаю, они от себя много страдают, но и не жалею.

Вру, но умом не жалею.

«Вдова говорит только о своём. Ей советуют, предлагают помощь. Она молчит. Вдруг говорит: «Утром разбудила кошка. Я улыбнулась, она стала ласкаться, и вдруг как обухом по голове: Что же я здесь делаю? А ОН то ГДЕ лежит».

Когда такие заметки публикуются это глупость. Это сырой материал, чурка, которую можно использовать в строительстве, а можно и оставить красивый кусок дерева. У художника роль статиста. Он отпиливает сучок, привлекает внимание к древу жизни, а мог бы создать с помощью таких деталей своё дерево жизни, объясняющее огромное дерево вселенной.

Но Камо Мабути или Басё? Точные, изящные наблюдения создающие настроение. Больше ничего, но прекрасная поэзия.

– Вы не могли бы нам показать, как пройти к Кремлю?

– Что??

– Как в Кремль попасть, мы заблудились. Карта у нас есть, но мы заблудились.

– Вы ручкой прямо по карте прочертите.

– Хорошо.

Вот оно!

Уже было. «Вы ручкой прямо по карте прочертите», – и я вычерчиваю путь именно в этой, жёлто-зелёной карте, проросшей белыми корешками. Точно так запинается ручка, я черчу бесцветную линию. Мне неудобно, вот – вот прорву карту, но чиркает синяя чёрточка, отвожу линию назад, а затем осторожно, чтобы не порвать, прокладываю курс по каналам улиц к красному четырёхугольнику. Это уже было! Может быть, я не здоров, психиатры знают такую болезнь, но это было! В моём сознании мелькают чёткие картины, которые затем также чётко осуществляются в будущем.

Это не моя дикая фантазия, когда от волнующего чувства или мысли рождаются и рождаются предположения о грядущем, которые никогда, ещё ни разу не осуществились. Когда так представляю будущее, уже точно знаю, что таким оно не будет.

А эти картины всплывают во мне сами, неожиданно. Последний раз, как мне кажется, представилось перед сном. Лежал в темноте на кровати, плыл по течению, и вдруг, без всякой связи, среди мыслей и образов, словно бегущих осенних листьев, мелькнула открытка из будущего. На грани сна и бодрствования. А может, придумал способ рождения, но не сам факт. Всё-всё в точности совпало, форма ручки, вид карты, пустая черта, всё-всё!

Себе доверяю, себя проверяю. Пусть я ошибся. Но Аня. Она не знала, что я писатель, тогда этого не знал никто, не знала, что мне будет интересно (к тому времени у меня уже свершилось несколько раз, мелькнувшее в сознании предвидение будущего, и значит, я не придумал вслед за ней), но в общем разговоре сказала, как в школе ей приснился будущий муж. «Я очень хорошо помню, – она волновалась, отошла от стола в сторону, поправила причёску, – нет, тогда не была с ним знакома».

Можно объяснить угодливым сознанием, подкрепляющим важное настоящее, искажением прошлого. Можно иначе. Но я-то знаю, как было!

Если могу проникнуть в будущее, значит будущее существует независимо. Значит всё уже предначертано? Значит правда, что автор лишь угадывает, каким должен быть роман. Ощущение, что рассказ всплывает, проявляется, вспоминается, как, скажем, у Набокова, верно? И если вопреки всему брошу писать, чтобы изменить будущее, окажется, что непредсказуемый жест уже предвиден? Но по своему произволу могу писать хуже или лучше, оттого что знаю механизм творчества, я наладчик. Но если обстоятельства так подстроены, чтобы я осуществил нечто, например, решение перестать писать? Но обстоятельства создаются другими людьми, так же как я создаю обстоятельства для них. Но как же тогда проявляются картинки будущего, как же научные гороскопы, поражающие слишком большим, для случайностей совпадением?

На-до-ело. На-до-ре-ми-фа-ело. Буду как и раньше думать над этим. Постепенно буду не узнавать, но понимать больше. Подумаю, забуду. Подумаю иначе. Передумаю. Придумаю. Выдумаю и отброшу. И в следующий раз пойму чуть больше, чем в прошлый.

Без волевого усилия, сами собой думки соединятся в вывод.

Накопив понимание пойму.

Но нет! Уже сейчас знаю, что составлю лишь мнение. Выберу религию последовательных закономерностей или таинства высших сил. Обе теории доказываются и опровергаются, и обе, оформленная и не оформленная культом, суть религии, в них можно лишь верить.

Признаю поражение познания, но познавать продолжаю.

Вычерпал воду из этого колодца. Через некоторое время наберётся новая вода. Или заставить себя углублять колодец?

У меня засыхают двое без оживляющей влаги, ещё немного, останутся мумии персонажей.

Кулак в ладони, записная книжка. Что должен сделать? Какой-то разговор. Записать! «Найти подслушанный грубый разговор».

Что мы заметили в парке? Овальный парк, посредине квадрат площадки тёмно-красного гранита. Из центра большим пальцем торчит тёмно-красная тумба, на тумбе бюст жёлтого металла. За стволами деревьев, огибая по дорожке памятник, проходит пара сутулых стариков в плащах. Они заложили руки за спины, опустили головы в тёмных шляпах и разговаривают, глядя перед собой в асфальт.

За правым плечом алая шишка перестроенного в техникум собора. Прорубили окна, и стены окрасились красным.

За оградой за спиной вдоль улочки стоят два одноэтажных зелёных дома, окна в гипсовых виноградных кистях. Над тёмно-зелёными крышами сквозь ветхие, насквозь проржавевшие котелки безлистых крон, которые словно стараются стыдливо прикрыть… Скучное замечание – стыдливо прикрыть. Вычищаю речь от привычных сравнений, а они снова расцветают в готовых рассказах. Невозможно избавиться от традиций в языке.

Впереди, через дорогу, за сеткой загона для машин, за рядом высоких деревьев, в вечерней глубине двора светло-белый дом. Чистые стены, стеклянные балконы, машины в загоне из железной сетки, значит дом богатый.

В архитектуре нищенство цветов, но богатство оттенков.

Плавно скатываюсь в глупость.

Возвращаюсь. Так, плавно скользя взглядом от одного к другому, можно проводить целые дни, никуда не двигаясь.

Думать о встрече. «Место и время встречи изменить нельзя». Мой недобрый приятель говорил: «У тебя голова как старый чердак. И всего-всего в нём понапихано. Она забита и нужными и ненужными вещами». Обидно, но верно. Когда ищу в потёмках нечто мне нужное, обязательно вытащу на свет сознания прицепившуюся старую рухлядь, ударюсь головой о балку общего мнения, зацеплюсь за проволоку первого ответа. Но я знаю, что в моём чердаке (а сравнение не столь оригинальное как казалось, на жаргоне голова чердак) должно быть всё, ибо мне нужно всё, и даже не нужен порядок, ибо в хаосе нахожу редкие сочетания.

Убрать ручку, записную книжку, осторожно перейти дорогу, выйти на улицу с людьми и не бояться.

Довольно много людей, чтобы мог спокойно идти. Какой же я трус. А он трус? Тёма не трус. Она? Может быть. Она боится мужчин? Отчего она так неумела в отношениях с мужчинами? Подумал, что у неё не складываются отношения с мужчинами, а высказал, что не умела в любви. Но высказал точно! Она одинока, сейчас не встречается с мужчиной, но ищет и ждёт. Объясню её волнение, скованность и вдруг неожиданную многословность, порывистость, якобы умное молчание, желание казаться роковой женщиной, – быть раскованной соблазнительницей модно, значит, для неё красиво.

Они люди воспитанные общественными условностями, по которым друг друга оценивают, на которых строят мечты. Запишу, – мысль о подчинении скрытой общественной морали выбивается в иную тему, (как упрямый сорняк) и значит, могу не вспомнить.

Сегодня, кажется, день встреч. Встретил Мишу, встретил заблудившихся, уверен, что ещё встречу. День встреч, совокупность случайностей. Но от чего случайности не случаются равномерно, а происходят в один день? Не случайно.

Отчего сейчас вспомнил о дне встреч, вне всякой связи с мыслями? Поток сознания обмелел, но ювенильные воды текут. Проявилась на свету сознания мысль, которой всегда отмечаю поток случайных встреч. Мысль о закономерности случайностей, о внешней силе, управляющей событиями жизни, рефлекторна, для одинаковых событий одинаковые мысли, как на вопрос «как поживаете?» заготовлен ответ «спасибо, хорошо».

Вернуться в рассказ.

Война римлян против даков геноцид. Почти полностью вымер народ, сгорели нити семей, выжившие дети лишились родни и исчезли в бескрайних просторах как даки, дакийские князья выпили на пиру чаши с ядом, многие соплеменники последовали им, а Траян напитал рабские рынки живой кровью. Истлел узорный ковёр народа. Но мой патриций доволен Траяном. Он заработал на поставках армии, он купил дешёвых рабов. Не думать о патриции. Патриций сейчас жалкий плебей, чернь, люмпен моего сознания. Он требует хлеба и зрелищ, но ничего не даёт взамен. Он интересен только лёгкостью и красотой эфемерного создания. Он проживёт во мне жизнь и исчезнет из памяти. Он бездонный колодец, куда я вливаю… Насос выкачивает силы. Рукав шевелится, всасывая воду. Он пиявка, патриций маленькая пиявка, присосавшаяся к сердцу. Но пиявки бывают полезны. Я собираюсь прочесть лекцию о пользе пиявок? «Прогрессивные методы лечения пиявками». Но действительно, ещё один созданный без цели мир, рядом с миром рассказа, может быть этот мир мне необходим?

Мир для даков наступит нескоро. Наступит ли в моём доме мир? Если приедет Лена, отец примирится из уважения к ней. Но мир не наступит, её не увижу сегодня.

В тени дощатого забора чёрный сугроб, – пьяница осел спиной к стене.

В покое созерцания мгновенно рождение капли крови поэзии от проникновения жала мира в нежную глубину души.

Пока было удачно, думай! Итак, милочка моя, мы думаем с тоской о будущем однообразии работы настоящего дня. Если она его не замечает, он вламывается в её жизнь грабителем, а с грабителем сражаются. Значит, нечто предшествует. Обращение обычное: «Девушка, можно с вами познакомиться?» Нечто типичное. Типичные обычные люди, может, чувствуют меньше, но переживания также сильны и страшны. Она замечает его. Но он не тот человек, который сразу ей понравится. Почему? Потому что так больше правды, потому что таков его примерный образ.

Где накопил его образ?

В подслушанном грубом разговоре, в подсмотренных сценках на улице, в подсмотренной игре глазами, в юношеском прошлом, в равнодушном отказе дурнушке с длинным носом, который послужил толчком к рассказу. Различные по размеру и зарядам частицы удерживают друг друга в одном теле. Застыл в зыбком равновесии ворох лёгких соломинок. Подобранные для одного люди различаются: жестоко ответивший в метро глазами красивее, богаче, образованней, может и нет, но так представился. А разговор в автобусе был неприемлемо груб для Тёмы. И всё же знаю, как появился примерный образ моего героя: собранные вместе находки поддерживают друг друга, проверяют на истинность, сбрасывая невозможное.

Помогли собрать образ и бесчисленные «старые знакомые», которые рады гулять, но всегда знают, что надо работать, создавать семью, рожать наследников.

Зачем?

Насколько сложен человек, как древние века прорастают в сознании каждого.

Сергей из купе, настойчиво заинтересовавшейся нашей соседкой, хоть у него и есть «надёжная».

Подкрепление к штурмующим когортам опоздало, крепость уже пала.

Когда я определил умом, что Тёма не богатый, не обходительный, не слишком проницательный, не Дон-Жуан, я уже точнее представил его образ. Он живёт, работает, переживает и радуется. Тёма рождён жалостью к девушке, оскорблённой взглядом. Так родился рассказ и подлость героя. Я не хотел пошлости о несчастной девушке и наглом оскорбителе. Отсюда правдивое для жизни разложение вины на двоих. Так он превратился из соблазнителя в обычного человека. Проявился образ, к которому, как к манекену, примеряю костюмы характеров, имён, жестов, языка. И этот образ собран мной.

Вопрос начал разрешаться, но рассказ это десятки вопросов. Потому рассказ должен писаться долго. Для победы необходимо чётко определить характеры героев. Сейчас же определил лишь характерное в характерах, пока нет тонкостей живых людей, нет чётких образов.

Двое мужиков ругаются. Мужики точное слово. «Что ты мне споришь? Сегодня двадцать восьмое!» Точная фраза, характерная (ударение на второе А) неправильность

Она встанет точно в отделанный рассказ! Фраза жизненна. «Что ты мне споришь» почти невозможно придумать. Так, собрав слова и жесты, привычки, человеческим мусором очищу, отполирую образ. Прочитав свой забытый рассказ, увижу лишнее, увижу ошибки и недостатки. Но уже с равнодушной досадой. Пока рассказ не у читателя, его герои существуют во мне, напоминают о себе. К ним, направленная схожестью, возвращается мысль, к ним, ухватив доказательство правоты или ошибки, внимание тащит добычу.

Словно диктую наставление по написанию рассказов.

Написать пособие, или отрывок, как писать рассказы? Кажется, разродился новой темой. Запишу в оправдание долгих родов рассказа. Затем неизбежно наткнусь на тему опять, запишу новую мысль или чувство, хорошо бы расставания с готовым текстом. Так сложится, без большого труда, небольшое исследование о приёмах написания рассказа. Хотя, ещё ни одна вещь не вышла без большого труда. Заодно и определюсь, как же всё-таки пишу рассказы.

На поставках хлеба в столицу на празднование триумфа можно разжиться. Сенатор подслушал о полезности случайных образов и приплыл из Неаполя. Неаполь слишком близко от Рима. Так и быть, ты богат, плывёшь в Карфаген, к хлебным полям. Вон!

Зина, Нина, Тина, ты мой близкий человек. Какая она? Неверный вопрос, заданный вслед за темой размышлений. О чём и как думает? Это способ розыска нужных знаний.

Сейчас приду. Марина Власьевна поздоровается, кивнув головой, мельком взглянет на часы. Аня начнёт собираться, довольная, что убегает. Расскажет новости, осторожно нашёптывая на ухо, на прощанье пошлёт мне воздушный поцелуй. Набросит своё длинное светло-бежевое пальто, которое носит с невообразимо синими ботинками, и умчится, довольная, что убежала хоть немного раньше.

Верхушки деревьев, за ними белая длинная труба. Над заводской трубой развевается полотнище дыма, разорванное ветром в клочья.

Вот любопытная улица. Может ли улица быть любопытной? Пожалуй, в ярком, пёстром тексте, полном эпатажных эпитетов, например, для улицы из домов с большими окнами. Из рассказа в рассказ переезжает на кончике пера представление окон как человеческих глаз. Лень записывать. Запомнить идею о рассказе ярких и пёстрых красок.

Сяду за стол, буду отвечать на звонки, принимать почту. Может Степан Аркадьевич скажет напечатать запрос. Он знает, что я печатаю лучше Ани. Быстрее, чётче, без ошибок.

Так и продолжать. Намекать, как Аня ей неприятна, но не выражать прямо. Рассказ полутонов. Конечно, лучше её печатаю, убегает с работы, даже не закончив регистрировать входящую почту.

Работать до позднего вечера. Мама просила купить молоко. Она взрослая, самостоятельная, мама не нужна, она сама знает что купить. Думает о том, что пойдёт в магазин. Сейчас толпа завалится в вагон. Хорошо бы иметь деньги и разъезжать на такси. А лучше на своей машине. Я спокойная и уверенная за рулём. Все помрут от зависти. Кругом меня уроды. Последнее предложение зло, но она не пресвятая дева. Неожиданно он подходит, обращается к ней. Плохо! Грабитель вламывается. В ответ испуг и оборона. Сначала она замечает его, они разговаривают глазами, только потом он знакомится. Все представляют, как знакомятся с незнакомыми, но редко кто решается. Мгновение поворота ключа. Момент яркий, волнующий читателя, но и шаткий мостик, с которого легко сорваться в тёмный гроб закрытой книги.

«Здравствуйте, девушка, можно с вами познакомиться?» Ужас-но, потом само всплывёт. Слишком коротко об её дне, не будет скуки обыденности.

Большое письмо буду печатать, с обычной скоростью, 180 знаков в минуту. Не больше и не меньше. Отчего остаётся скорость неизменной? Хорошо вспомнила, на письмо необходимы дополнительные реквизиты, надо не забыть. Стараться никогда не допускать ошибок. После работы за мясом и молоком. Но завтра поеду к Марианне. Посмотрю на её Катьку, как она выросла. Посидим, попьём пива, поговорим. Опять будет рассказывать о новом возможном муже. Кому она нужна, растолстевшая, с маленькой дочкой? Если раньше была ничего, то сейчас прямо корова. То есть, конечно, я желаю ей счастья, и ведь она моя лучшая подруга, чтобы всё хорошо было, как она мечтает, чтобы вышла замуж, за какого-нибудь богатого красавца, который, будет её любить. Послезавтра выхожу с утра. Придётся просыпаться в шесть тридцать. Ненавижу рано вставать, но нельзя опаздывать с утра, Марина Власьевна всё замечает. Конечно замечает, что всегда прихожу чуть раньше, а Анька всегда опаздывает. Она Ане при мне уже делала замечание. Если будет повышение на лучшую зарплату, или куда-нибудь наверх, на более хорошую должность, тогда Марина Власьевна всё вспомнит. Наверняка и Степан Аркадьевич знает. Кажется, ко мне он относится лучше, чем к ней. Без кажется, она высокого о себе мнения.

На выходные можно взять фильмы в прокате. И скоро будет день встречи с однокашниками. Нечего конечно с ними встречаться, но поговорим, хотя приличных людей у нас в классе нет. Только Дима много зарабатывает, да Болотова за хорошим мужем, хотя всегда знала, что она найдёт себе богатого мужика. Она сама-то дурочка, конечно.

Ох, какой уродец на меня уставился. Наверно представляет. Ага, понял что я о нём думаю. Представлял, наверное, что с такой мордой, да в такой одежде покорит моё сердце. А этот ничего, но на меня не смотрит. Куртку как у него видела у …. из отдела кредитных карточек. В Германии купил задорого. Слишком явно. Плохо, но продолжать. Первый приступ. После нескольких приступов Сармезегетуза падёт. Проще, она замечает его, он знакомится. Например: «Девушка, вы мне очень понравились. Так вдруг, с первого взгляда. Давайте познакомимся, меня зовут Артём. А вас?» Неуклюже, но так и должно быть. Зато смело, не может не понравиться.

Они должны говорить. Он спрашивает, наверно, где она выходит. Я провожу вас немножко, у меня свободный день.

– Вы где выходите?

– На Новослободской, где был позавчера с Леной.

– А у меня сегодня свободный день. Я менеджер, приходится много разъезжать, но сегодня выходной. А вы где работаете?

Ей не нравится прямой вопрос, но она гордится местом работы, отвечает:

– В Портвейном банке, секретарём. Показать её взгляд, движение, когда она называет место работы. Её уважение к себе от места работы. Придумать название банка.

Для него звук значителен, но и он о себе высокого мнения. Он достаточно умён, чтобы знать, что лучше говорить для сближения с человеком. У него уважение к своей должности, он отвечает в коротком монологе, познавательном для читателя, о своей работе, мешая слова рекламного проспекта и привычных выражений. Так покажу раздвоенность его речи. Сложно.

– Наша компания распространяет, ……, оказывает услуги по …….. Не самая конечно крутая в столице. Бабок, то есть конечно денег, денег (жест, выдающий волнение, скажем, лезет в карман, расстёгивает молнию, но в остальном скуп на жесты). Платят нормально, правду сказать, не слишком много. Денег всегда не хватает, ведь правда? Он смеётся. Но денежки заработать всегда можно, если знаешь как трудиться. На рынке мы оказываем услуги по …., с заграничными партнёрами приходится много сотрудничать. Начальник у нас нормальный мужик. Умеет срубить бабла, конечно, имеет больше всех, но по делу. Он ведь шеф, всё начал, потому, справедливо больше всех имеет. Как вы думаете? Она коротко соглашается. Пауза, не знает что говорить, но его удачно прерывает остановка, выходят. Между ними люди, его относит в сторону, он говорит: «Я вас провожу». Она улыбается, кивает ему с достоинством. Он злится, но про себя, как-то показать недовольство от её непонятной улыбки.

– Я встречу вас после работы? Вы когда заканчиваете? Она может отказаться, как-то иначе, позже, говорит.

– Вот отличный бар. Вы не были здесь?

– В «Ацтеке»? Нет, не была.

– Давайте сходим вместе. Я здесь с друганами был пару раз. Вы мексиканскую кухню любите?

– О, да, очень Особенно острые блюда, перец чили. (Ещё пару глупостей, из которых ясно, что не пробовала мексиканской кухни. Скажем, он начинает разговор о блюдах, она не молчит, высказывает всё что слышала.)

– Как же вы рядом, а не были.

– Мы ходим в соседний бар. Уютный и тихий, там неплохая кухня. Называется «У Хаммурапи».

– Не посещал, но слышал название. А может и был, знаете, когда много по барам, ресторанам тусишь, то в голове всё путается. Да, кажется, в Хаммуранни был. Людей там немноголюдство, помещение типа уютное, расслабонистое, да?

– Да.

– Точно был, теперь припоминаю, тихое место, кухня там хорошая. Все эти бары, клубы, перемешались в голове. Ведь это совсем рядом к вам.

Она была там случайно, справляли юбилей шефа. Дать понять читателю, как они надувают словами сферы мыльных пузырей, прямо почти не врут, но создают свои лживые образы.

– А вам работа в банке нравится?

– Да, очень нравится, интересная работа, у нас подобралась отличная группа. Но я думаю эта работа не навсегда. Будет профессиональный рост, развитие карьеры.

– Конкретно важно профессионально расти. У меня были кучи вариантов. Я мог уйти на большие деньги, но остаюсь, потому что шеф думает расширяться, а я собираюсь пролезть повыше наверх.

Она ему отвечает, он ей, они разговаривают перед входом в банк. Весь рассказ разговоры.

Интересно, если смогу изобразить забавность языка, поз, поведения, весь механизм отношений. Они встречаются несколько дней, всё время диалоги.

Надоели мне эти диалоги! Один за другим пишу рассказы, в каждом многословие, которое всё равно не выражает истинных мыслей и чувств. Раздражает многословие диалогов. Создавая правдивую речь, вношу правду мелочей, ширя текст. Мелочная для сути рассказа фраза должна не просто соединить важнейшее. Фраза сама по себе должна быть ценной. Если смогу показать раздвоенность языка, – фраза приобретёт цену. Пустой фразой открыть отношения, показать, что разговор о барах-ресторанах больше чем общение, это желание утвердить себя в качестве богатых красивых свободных людей, попытка подтвердить своё представление о себе.

Но даже если выражу, как задумываю, появится лишь рассказ. Может отличный, может блистательный и вечный, но мне мало рассказа!

Трое молодцов мне навстречу. Не отводить глаза! Страх в душе. Громадная лужа формой Аральского моря. Один ко мне по узкой кромке берега. Струсил, струсил, отвёл глаза! На большом пальце белый пластырь, разбил ударом. В глазах у него спокойная злость. В глазах у него ад. Ад, где он сможет властвовать. Он человек, который убьёт из интереса, если будет уверен в безнаказанности. Он не дал бы мне просто умереть, не убил жестоко просто, как грубый мужик. Он бы издевался, изобретая страдания. Он бы положил мою ладонь на камень. Заставил бы смотреть, как он поднимает и опускает молоток, примеряясь к распятым пальцам. И раздробил бы двумя ударами хрупкие кости мизинца. Ударил бы по ногтю, расплющив и сломав пополам хрящик кости. Я бы хотел молчать, чтоб оскорбить мучителя, но кричал и выл, раскрывая его рот в презрительной усмешке. Приказал бы меня держать, и глядя на меня, ударом сверху, острым носом молотка разломил бы переносицу. Схватив больно двумя пальцами язык, откусил бы быстро и ловко ножницами его кончик. Сжав в горсти, острым ножом отрезал бы мошонку. Показал бы кровавое месиво и два яичка, и вложил бы мне в открытый, кричащий рот, наполнив его болью и кровью. Я сжал зубы и почувствовал во рту тёплую кашу крови, кусок кожи, и почувствовал распухшим языком два овальных яичка.

Нет! Какая мерзость! Хватит, не выношу! В носу зуд, дрожание, вот-вот разобьют молотком хрящи!

Это моё будущее?!

Если опишу дикую фантазию, она не свершится. А если вопреки моим наблюдениям вдруг случится, по чьей-то воле, опровергая мою надежду? Я надеюсь! надеюсь!! надеюсь!!! что думая так отвожу своё предсказание. Нет, нет!!! Не предсказание, просто фантазию, дикую фантазию!!!

Как мерзко, по-настоящему реально!

Вдруг они идут за мной?! Может он умеет читать мысли? Не сходи с ума! Отчего подумал «не сходи с ума»?! Совсем пустая улица вниз. Ни человека! Сюда, здесь оживлённей. Куда я выйду? Нет сил сдерживать желание оглянуться. Успокойся, не волнуйся, здесь люди, а они слишком умны, чтобы набрасываться при свидетелях. Прохожие увиденным действием превращены в свидетелей. Категории, условные категории, только живой-мёртвый категория не условная. Из-за розового угла дома оглянусь. Как бы невзначай, люди часто оглядываются, поворачивая за угол. Лишь бы они не обратили внимания, не поняли, что струсил.

Сейчас!

Никого! Обернулась мама, ждёт дочь. Дочь присела на корточки, что-то собирает перед собой. Две косички свисают, накрывая русыми кисточками коленки в белых чулочках. Какой-то Набоков. Он медленно повернул голову. Взгляд побежал по розовой стене, замечая полосы белых подоконников, блестящую белую трубу, всасывающую небо к тротуару. Между домами, с вершины пустой дороги, медленно, но набирая всё большую и большую скорость, скатывался мальчик на велосипеде. Он промчался мимо меня, но вдруг переднее колесо подпрыгнуло, велосипед развернуло, и он медленно, как в замедленной фильме, повалился на склон дороги вместе с седоком. Прохожие видели как он лихо съезжал, и как упал, и мальчик видел, поднимаясь, как сочувственно прохожие смотрят, и ему было неприятно, и он принимал беззаботный вид, и не посмотрев на правый локоть и колено, которые жгло болью, и стараясь как можно ловчее сесть в седло, и как бы не видя никого, хотя и замечая непонятные улыбки, покатил вниз.

Неплохо, но для велосипедиста слишком холодно, и велосипедисты катаются по рассказам взад и вперёд, выезжая из гаража детства.

Кстати, какими словами сложил волшебное заклинание, воскресившее велосипедиста и детство? Из каких слов составил формулу реактива, что проявил дагерротип?

Выражение «переднее колесо подпрыгнуло» выливается в форму штампа. А штампованный, хоть и творческими штампами текст, представляется промышленным образцом, а не образцом искусства.

Подумайте, «искусства», это говорит человек, написавший несколько бездарных рассказов. Писать кровью сердца. Повесть моя также скучна, как и жизнь, из которой она сделана. Моя голова забита ненужным, которое всегда, однако, может превратиться в необходимое. В жизни необходимо быть Плюшкиным, оттого что литература выражение жизни.

Литература субъективная идея жизни.

Мысль врывалась в сознание сильным потоком, заполняя котлован незнания, но затем растекалась по бескрайней поверхности, испарялась, превращаясь в ничто, в безнадёжном желании покрыть всё. Образно объяснял себе своё безделье, но сравнение определило развитие фантазии, – сейчас думаю, что невозможно охватить всё, необходимо как можно плотнее заполнить выбранную форму. Форма романа нравится тем, что сталкивая большее число событий, слов, метафор, обобщений, характеров, я, на условно в два раза большем пространстве текста напишу в четыре раза больше, выскажусь, наконец, полностью (осознавая, что человек в жизни как пустое ведро под дождём, если вылить набравшуюся воду, оно не долго останется пустым). Семена чувств страдания и радости, семена мыслей, семена не тронутых сравнений, семена точных наблюдений, семена бесцельно созданных прекрасных предложений, всё выброшу в почву романа, чтобы вырос мерзкий и прекрасный сад. Живя в сравнении, хочу добавить «полью влагой пота, чтоб лучше росли», но выбрасываю мерзкий сорняк, общим рождением напоминающий цветы культурной фантазии.

Дом вылущен, сохнут жёлтые стены, с угла обугленные тенью. Сквозь оконные проёмы видна косматая изнанка противоположной стены и пустые окна, без рам без стёкол. Крыши нет, внутри пустота, словно дом выгорел.

Вылущен дом под орех.

Вылущен весь район, кругом новые, белые высокие параллелепипеды, а между ними, тянутся к крышам деревья. Деревья стараются скрыть ледяные сталагмиты. Стараются деревья скрыть ледяные сталагмиты.

Нужно вылущить орех его характера, найти ядро под скорлупой принятого на себя поведения.

И так яснее ясного! – я взмахнул перед собой согнутыми в локтях руками, словно опустил стул на чью-то голову: руки задрожали, не проваливаясь вниз.

Девочка лет семи на пустой улице. Милая девочка взглянула на маму и показала на меня ручкой. А стройная мама в длинном чёрном пальто вытянула серьёзностью строгое лицо в оправе красных волос. Мама через дорогу оглядела меня, переломилась пополам, зашептала дочке, и они, взглянув на меня несколько раз, прошли мимо. Свернул в другую улицу военный, но прежде повернул голову в зелёной фуражке с золотой мишенью кокарды и строго меня увидел. Стыдно перед мамой, перед девочкой, перед военным. Конечно, я всего лишь вздрогнул руками. Но это некрасиво, не надо было этого делать на виду у всех, им было неприятно, может, мама даже испугалась. Это нехорошо, что вздрогнул руками. Конечно, я всего лишь вздрогнул руками, но они поняли, как это ненормально. Стыдно. Глупо стыдиться, лишь вздрогнул руками, но стыдно. Я знаю, что я провинился.

Снова неторопливое движение, разглядывание людей города, временное успокоение. Безделье. Но поэтическое безделье. Прекрасное безделье. Великолепное безделье. Величайшее безделье! Прогулка, отдых, но и работа. Поглощение впечатлений. Запоминание настроений души. Сами возникают образы, сравнения. Оживающая поэтическая душа наслаждается впечатлениями и творит искусство. Я благословляю каждую минуту поэтического безделья, когда мембрана души, пропуская сквозь себя жизнь, собирает самородки искусства. Позже, забытые, не учтённые на складе записных книжек, впечатления, мысли, сравнения вдруг вырвутся во время письма, запишутся на бумагу удивительно легко, свободно. Запишутся, возбудив от ничтожества памяти, уверенность в близости сверхвозможных сил. Или запишутся, неузнаваемо преобразившись. Отразятся в зеркале памяти, превратив правое в левое. Счастливая любовь рассказом о несчастной от страха за счастье. Любовь к модерну образом ненавистника активной архитектуры, который взрывает дома. Ненависть к лживому священнику прекрасной старухой-монахиней; она моет полы, её убивает замеченный вор, чья душа медленно открывается в рассказе, словно картина под умелыми руками Марины-реставратора, – она выгнала мужа и готова разорвать древний холст, но продолжает, на вид старательно и невозмутимо, открывать в мир отпечаток души художника, вечно пьяный акушер трезвеет при трудных родах, спасая ребёнка и мать, чтобы затем снова напиться, утонуть в вине, как мальчишка четырнадцати лет, впервые выпивший водку, нырнувший с головой в реку, так что сердце погибло у его матери, похоронившей любовь в единственном сыне.