Текст книги "Рассказ"

Шёл в книжный магазин. На станции метро, в трёх шагах от меня, длинный, длинноносый мужик, неожиданно резко, как дикий зверь, толкнул щуплую женщину, лет сорока, в тёмных квадратных очках, похожих на огромные глаза мухи. Он её толкнул, когда шёл навстречу, резко повернулся, толкнул двумя руками к колонне, она больно на вид ударилась спиной о камень. Подбежал его товарищ, маленького роста, с густыми чёрными волосами, крепкий, широкоплечий, на коротких кривых ногах, потянул за руку, словно дрессировщик взбесившегося медведя, совсем не похожего на доброго мишку из детских книжек. «Дружок, а теперь раскрась бурого мишку, – он живёт в лесу и любит мёд». Я осторожно, опасливо, чтобы те двое меня не заметили, посмотрел им в след, запоминая как они раскачиваются, посмотрел на маленькую женщину в тёмных квадратных очках, как она, оглядев людей, ушла в сторону, посмотрел на зрителей, что увидев сценку, снова пошли, заговорили, посмотрели с удивлением за скрывшимися в среде людей пьяными. О, как презирал этих равнодушных наблюдателей, но сам даже не остановился, прошёл мимо, я сам лишь на секунду сбил ритм шага; увидел, как пьяный толкает женщину, и прошёл мимо, а в груди дрожал испуганный ненавистный, но самый родной зверёк страха.

«Скучно быть смелым».

Люди, люди. Долго бездумно бреду в бреду. Невозможно думать среди людей; особое, острое чувство людей; в среде людей бездумное состояние настороженности.

Мокнут внутренности машины без крыши. Вскрыт живот, машина умирает. Им бы понравилась такая машина. Машина почти столь же роскошна, как автомобиль в кино. Отчего им нравится опель? Это неверно, машина не высшего класса, их же тянет к броской роскоши. Какая же марка, одна из самых дорогих. Нет, иначе. Придумать название, чтобы оно несло смысл. И это будет соответствовать выдуманным со смыслом фамилиям актёров, обыгранному названию банка, сочинённым пародиям песен, – да, надо придумать говорящее название его фирме, – и всё вместе, в целом, это будет соответствовать характеру рассказа! Какой-то знак, например, «марк». Нет, общий символ, птица, воробей? Почему воробей, какой в этом смысл? Значение какого-либо животного для определённого племени. Но читатель не помнит значения тотемов умерших племён. Тотем, тату. Татуировка – машина так же важна, как клеймо любимого символа на теле? Марка автомобилей «Татуировка» слишком навязчива. Это просто глупо! Что-либо из древности, что прорастает в нашем времени? Можно фетиш. Фетиш, это фетиш! Смысл в преувеличении значения вещей, вообще, атрибутов жизни. Только название не прямое, намёк на родительское слово. Фетиш. Фетши. Турецкая машина? Как-то переставить буквы. Фитеш. Фитеш хорошо. Секешфехервар, венгерская машина. Смысл ясен, но не навязчив, звучит похоже на марку машины. Победа. Этот день победы, дождиком пропах! Дымящиеся развалины Сармизегетузы оросил благодатный дождь, дар богов, даровавших Августу победу.

Мысли, как листья от порыва разлетаются, ветер гуляет в голове.

Уже почти пришёл к дому, где лежит огромная голова, раскинув в стороны руки, где перед ртом, на тарелке с каймой дорожки, в увядшей петрушке за спиной, сидит на кубике желе шоколадный Чайковский, взмахнув руками.

Полчаса как потерял себя.

Наверное, смотрелся в людей, в дома, вздрагивал от испуга, ускорял шаги, кажется, вспотел, шёл медленно, смотрел на левое плечо, намокшее каплями дождя, на чёрное клеёнчатое небо над головой. Но всё прошло без меня. Я лишь вспомнил, как раньше вёл себя, когда удавалось подсмотреть за собой исчезнувшим, вспомнил деяния последнего получаса, – касса, билеты в кармане, сейчас далеко от Консерватории, – увидел сегодняшний день, вспомнил обрывки проскользнувших мгновений и составил впечатление о своей жизни в эти тридцать минут.

Не замечал мир, словно не жил. Перегревшийся компьютер умелой рукой от сети отключили.

Глава десятая

Поздно звонить в редакцию. И слава богу. Хотя уже нет денег и надо сдавать рассказы. Какой же я великолепный трус. В легионе меня казнили бы за трусость. Видел на экране телевизора статистику уличной преступности. Затем нечто похожее прочёл в газете. Даже не помню от волнения что читал. И не могу унять свою трусость. Надо бы переписать их встречу и в этой работе найти продолжение разговора в подвальном прохладном полутёмном кафе с каменными стенами.

Унять трусость, которая всегда со мной. Праздник, который всегда со мной. Кстати, рассказ о трусости был одним из лучших. Как удивительно: в одно время рождается рассказ, за ним другой, рассказы великолепные, великие рассказы. А случается, что работаешь с тем же усилием, даже с большим, даже добиваешься нужного тона, осуществляешь мечту, а рассказ хорош, но не великолепен. Есть замедление в моём развитии. Мы с Леной идём по дощатому настилу деревянного моста. Лето, светит солнце, дует сильный тёплый встречный ветер. Нам спокойно и хорошо. Никого нет, я пою песню и не слышу, как кто-то под настилом подпиливает опоры моста. Такова моя жизнь. Внешне всё удачно, но уже накренились опоры, я себе не интересен, я становлюсь писателем как все. Быть писателем как все вовсе не плохо – это смертельно. Тот особый, казалось неразложимый осадок, придававший пикантный вкус моим текстам, который сразу чувствовал, вкусив тело, постепенно растворился, остался привкус.

Человек обязан развиваться. Остановка полна ужаса, обыденной скуки. Если развиваюсь, меняюсь, я для себя до конца не познаваем. Когда я меняюсь, мир вокруг остаётся непознанным, как только останавливаюсь, лишь крохотная часть его представляется познанным целым.

Сегодняшний рассказ и несколько перед ним хорошо написаны (будет написан, как я надеюсь, если, конечно, получится). Хорошие рассказы, но не великие!

Слова должны быть тяжелы, как капли крови. Наполнять слова кровью сердца и отвечать судьбой за слова. Текст на истинность проверяется страданием – если могу читать в страдании – текст живой.

Стены моих последних работ рассыпаются в прах под тяжестью истины. Мерзость моего состояния месяц назад родилась от знания не гениальности работ.

Удивительно, у любого творца, при том же таланте и старательности, выходят шлаковые работы. Но сегодня счастливые открытия! Сквозь туманы рассказа о двоих, в поднебесье, я почувствовал заснеженную вершину новой прозы!

Да и этот рассказ не плох, он преодолел тягостное молчание. Наконец, деньги пока есть, рассказ пишется быстро, почти легко, если не считать длинных подготовительных дней, не думать, как много придётся отделывать, расширять диалоги, работать над речью. Буду собирать слова. Пойду на народные гулянья.

Кстати, в отрывок о творчестве; когда переписываю, от столкновения существующего текста и мысли часто высекается искра: от столкновения прочных слов рождается новая тема разговора, проявляется подходящее воспоминание, указующее новый путь, – это мыслительная, разумная работа, – чтобы создать лучшее, надо не чернить белое. Потому думаю над каждым предложением: пробую предложение на звук, на ритм, на сочетание слов, на точность выражения мысли, на красоту сравнения, на сочетание качеств. Когда вдохновенно записывал, главным было выразить мысль, чувство в слове. Когда проверяю разумом, главное сохранить вдохновение, исправив погрешности. Пытаюсь придать языку яркость, буйному тексту стройность, но удивительно, как при правке предложения заключённая в словах сила вдохновения исчезает. Исчезает корявое, но ключевое слово. На смену рваному ритму приходит чёткий, а жизнь, как кровь, вытекает из текста. Тогда разбираю детский конструктор или сложный механизм каждого предложения, нахожу звенящую деталь ритма, рычаг слова, шестерню образа, которые проворачивают текст, делают оборот вперёд, подминают под себя читателя. Иногда не могу создать гармоничное выражение смысла и оставляю текст нетронутым, намеренно сохраняю мерзкое созвучие, какофонию звуков, неуклюжее сравнение, что солнечным зайцем скачет в глазах, множество деепричастных оборотов, исковырявших запятыми текст, разноголосые выкрики предложений, – шумную толпу в праздник на площади, – но сохраняю силу, сохраняю главное – вдохновенный текст!

Запомнить способ в отрывок о сотворении рассказа.

К счастью, не всё можно описать прекрасным языком, – тогда все ремесленники были бы творцами. Некоторые переживания можно описать лишь прожив за героя. Для таких чувств не годится умелый, разумный, творящий лучшие предложения способ письма. Нужна душа и вдохновение. Хоть в основном текст и пишется осмыслено, да и вдохновение рождается в осмысленном эпизоде, когда примерно знаю, что нужно писать, и это знание воплощается текстом, даже если он сваливается, словно снег на голову, как первый рассказ.

Особенно осмысленно проза пишется у зрелого писателя. Хотя, выводу противоречащий, живущий пример Достоевского: в его текстах вдохновение строит действие, от чего его книги полны возбуждающих страниц, а текст поглощает сознание читателя. Но между приступами вдохновения периоды ремиссии, отчего появляются в его книгах страницы-переходы от лучшего к лучшему, заполненные по необходимости. Вынужденный писать быстро он лишь перед печатью мог править мыслью тёмный текст. Достоевский пишет в Эпилоге «Униженных и оскорблённых», как герой его написал повесть в два дня, в два дня и две ночи два с половиной печатных листа, и поясняет, что в напряжённой работе пишет лучше. Укреплю осадную башню утверждения застывшим кирпичиком предложения Достоевского, что не успевает отделывать романы, вынужден писать быстро, и лишь в «Карамазовых» намеренно не торопится. И именно в «Братьях» язык искалечен, как ребёнок в трудных родах. Розанов писал, что текст Толстого высокое нагорье, но Толстой не достигает пиков Достоевского. Верно в том, что обработанное вдохновение Толстого не выглядит столь ярко, как страсть Достоевского. Но они совсем разные. И Толстой не смог бы придумать Кириллова, Ивана Карамазова и Раскольникова. А Достоевский… Начинается пустословие. Работать!

Улицы, улицы, а ведь когда-то их не было. Глупость усталости. О том, как пишу – в отрывок о создании.

Добавлю, раз тема не отпускает, – Пастернак прав, главное отбор. Из всех возможных творческих вариантов отбирается один, именно он осуществляется не художником, а чем-то высшим.

Или отбирается соответствием внутреннему образу красоты, внутреннему образу правды.

Может, события или боги отбирают у меня лучшую возможность, подталкивают, например, страданием, к изменению формы, к описанию переживаний, ради чего-либо важного, или, напротив, ничтожного. Всё может быть.

Предположим, напишу разговор в кафе. Но какова концовка? Конечно, она несчастна, ибо изначально так замыслил. Или всё разломать? «Они нашли друг друга. Они искали родственные души и, наконец, их страстные желания осуществились». Но неверно. У него есть подруга, с которой он живёт. И не могут люди, которые живут и чувствуют вполсилы, от того что ищут друг в друге удобства для себя и удовольствия, мгновенно превратиться в качественно иное. Тёма скучает без свежей женщины. Мечтает получить удовольствие. Она играет роль искушённой женщины, соединяя подсмотренное и придуманное поведение с жизненной неумелостью. Он раздражён. И думая сказать позже, он даёт ей понять сразу, что хотел бы изредка её видеть. Несоответствие ожиданий и событий. Удар по самолюбию. Отчего она так быстро сближается с ним? Одиночество. Представление о себе как свободной женщине, покоряющей мужчин. Желание. Свобода быстроты и красоты в кино, рекламе, сотворённом мифе.

Мне её не жаль. Сейчас. А почувствовав изнутри, пожалею. Но полу презрительности не подниму.

Четыре дня она видит его, он становится ей самым близким человеком. Их отношения самая интересная часть её жизни. В конце недели они встречаются. Завтра пятница. Мы с Леной идём в консерваторию. Ве-ли-ко-леп-но. Ле-ле-ле. На-на-на. Ель. Лежебока. Линолеум. Белена. Елец. Ленинград, Ленинабад. Ельна. Александрия. Лелибей. Легион. От чего навалились слова? Не важно! Переписать диалог. Из него вытянуть путеводную нить в кафе. Я снова в клетке, голодный лев, точнее койот, или шакал, бегу от окна к двери. Продолжить дальше! Главное? Главное, – думать над завершением!

Глава одиннадцатая

Ночь без снов говорит о душевном покое, но сны полезны для творчества.

Примеры?

Пожалуйста!

Удивительный, творческий сон, разбудивший меня среди ночи! Я держал за ручку ракетку для настольного тенниса, был зол, на меня налетела из-за угла женщина, и я, не понимая себя, ударил ребром ракетки в её голову. За ней шёл маленький мальчик лет семи, он закричал и побежал от меня в по тёмному коридору. В коридор, на крик, одна за другой раскрывались двери, освещая его пятнами света через дверные проёмы, в этих пятнах на свет ложились тени крупных мужчин. Один из них поймал мальчика, и тот, ворочаясь в руках, захлёбываясь плачем с криком показывал на меня пальцем. Они пошли на меня, сначала как бы нерешительно, затем всё быстрее и быстрее, вздрагивая телами от частых шагов. Я повернулся, оглянулся и побежал, увидев через плечо, как они сорвались с шага на бег, выкрикивая угрозы.

Я выбежал, оттолкнув телом дверь, на улицу, побежал под зимним дождём по твёрдой снежной дорожке в лужах. Я бежал между белыми бортами спортивных площадок, оглянулся и увидел, как двое садились в красную машину, а двое бежали за мной, и тут распахнулась дверь, выбежали ещё трое людей, с чёрными резиновыми палками в больших кулаках.

Закончился борт слева, и я побежал туда, затем вниз по склону к реке, бешено колотя сердцем, надеясь успеть перебежать реку, вскарабкаться по склону и вбежать в парк, прежде чем те на машине проедут вдоль реки по дороге до моста, а затем по другому берегу, и нагонят меня до того, как скроюсь в деревьях, где они не смогут проехать.

Я бежал по рыхлому снегу на реке, когда с испугом понял, что как проваливаются ноги в рыхлый снег, я могу провалиться в воду. Перебежав реку оглянулся, – они прыгали по склону, путались ногами в клубках метели, но быстро спускались вниз.

Припадая на левую руку, сжимающую рукоять злополучной ракетки, вытягивая правую вперёд, я стал карабкаться вверх по крутому склону. На вершине, задыхаясь, остановился. Справа неслась красная машина. Раскачиваясь на усталых ногах, я вбежал в редкий лесок. Между деревьями снег был глубже, я бежал медленнее, проваливаясь под твёрдую кору наста, царапавшего кости голени, задыхаясь всё больше, увязая выше колен в сугробах. Остановилась машина, распахнулись двери, они побежали за мной, мелькая среди деревьев, высоко вскидывая ноги в синих спортивных штанах. Они бежали ловко, сильно, я чувствовал ужас от их злых лиц и яростной мощи движений. Убегая, понимал, что они меня догонят. Подумалось, что смог бы обогнуть их по лесу, забраться в машину и уехать. Увидел, как быстро приближались эти двое, как появились из-за склона по паучьи сгорбленные тела тех, кто бежал через реку, обругал себя дураком. Я услышал за собой дыхание и прерывающийся голос: «Стой, стой говорю», – по плечу скользнули пальцы, я дёрнул им вперёд, и тут почувствовал удар в спину, от которого упал, разодрал щёку о шершавую кожу ствола. Я повернулся на левый бок, брыкаясь ногами в снег, пополз спиной вверх по стволу, и как мечом отмахнулся со всей силы ракеткой перед собой, ударив его по колену. Я махнул как-то очень удачно, он взвыл, а я, трясясь от того, что меня почти догнали, заскользил ногами по корням деревьев, поднялся и побежал вперёд, зная, что второй где-то рядом. Я бежал и чувствовал дрожь в груди, и знал, что если меня нагонят, то убьют.

Выскочив из перелеска проснулся бегущим по мокрой асфальтовой дороге между двух заваленных снегами лесов.

Я боялся. Я испугался, что всё это может случиться, что это вещий сон. Глубокой ночью я переворачивался в ужасе с боку на бок под жарким одеялом, мне казалось, что когда-нибудь это непременно случится. Откуда во мне всё это появилось? И тогда вспомнил этого малыша, это я в детстве так бежал и кричал. Женщину я не знал или не помнил, но тут проявилось, поразив меня точностью памяти, что именно такой ракеткой, которая была у меня в руке, я из-за чего-то, в драке, или защищаясь, ударил ей мальчика старше меня по голове. Из-под густых волос выступила кровь, когда взрослые ладони, прижав рыжие волосы, раскрыли рану. Тогда отец, кажется, меня ударил, может потому, так точно всё запомнил. Но это воспоминание долгие годы не появлялось во мне, я не помнил о нём в ближайшие дни. Площадки с белыми бортами, речка в обрыве, это похоже на дворец спорта, где мы играем в настольный теннис.

Красную машину купил Сергей. Забытое детское воспоминание, новая машина, спортивный зал, возникший из детства мальчик, – это всё соединилось в один сон. Появились бандиты, мой невозможный удар ракеткой по чаше колена, и всё-всё остальное, нетерпимо яркое, страшное, живое. Из этого сна появился «не мой рассказ», необычайно деятельный, где охотятся на человека, который убегает от бандитов, прячется. На чердаке моего творчества неожиданно распахнулась ещё одна дверь, мне неизвестная, которая открыла меня другого.

Когда его настигают, он падает лицом у дерева, он почти уже сдался, он готовится к тому, что его станут избивать, но неожиданно для меня сопротивляется, бьёт ракеткой. Я удивляюсь себе, я бы не смог так ловко ударить, а, главное, решиться сопротивляться, но во мне словно проснулся другой, он боролся, и он выиграл мгновение.

Преображение меня, уже по привычке сдавшегося, означало, и уже во сне я это знал, изменение самого человека, превращение его в опасного для охотников. Этот творческий ход родился во сне из ничего, может, из желания быть таким. Творческий сон.

Рождение во сне нового образа, рождающего во сне новую и сложную тему, которой раньше не было.

И тогда и сейчас мне иногда кажется, что во сне не сложился рассказ; уж слишком сложно сочетание детского воспоминания, новой машины, бандитов, леса, игры в настольный теннис. И тогда и сейчас мне иногда кажется, что я ошибся, и соединилось не реально бывшее, а нечто потребовало написать такой рассказ, и потребовало найти себя иного для такого рассказа. Или это нечто, нарочно укрылось, как маскировочной сетью, несколькими фактами, чтобы не дать показаний о своём существовании, и потребовало написать рассказ. Ведь известно, что не написать я не мог, боясь кары за ослушание, не использование прекрасной подсказки, которая долго бы меня изводила невоплощённым призраком, а, с другой стороны, написал бы, заинтересованный непривычной темой и собой себе незнакомым.

Удивительно, я, укрытый тенью от света, падающего в моё сознание, помню нечто, как казалось на свету мысли давно забытое, и что я в тайне от себя способен ввести это нечто в связное повествование, на что, осмысленно работая, трачу целые дни, и, что удивительно, из давнего, но всё же прошлого, добавив не бывшее, но видимое в жизни (бандиты), способен создать совершенно новую идею, до того не видимую в свете.

Поверив в столь великую тайную работу в себе верю, что автор только я.

Да, автор я, во сне видны отражения моей жизни. Но случается и идеальное чудо. Рождается предложение без предисловия. Восхитительно, великолепно, волшебно сесть за стол с пустой головой и вдруг написать прекрасную, но главное, беспризорную и безродную строку. Не знать генеалогию значит не только восхититься даром, но разрушить реалистичное представление о мироздании.

– Мама, ты не слышала, какие разрушения в Касимове?

– Что? – В повороте маминой головы я увидел что-то недоброе, но уже не мог остановиться: – В Касимове же было землетрясение. По телевизору передавали в новостях.

– В новостях не передавали. И где это Касимов?

– Как где, а разве… (Ты не собиралась снять там дачу на лето? Молчать, молчать, из клетки фантазия).

– Что разве?

– Нет, ничего. Ты говорила вчера вечером звонил редактор. Что-то просил передать?

– Никто не звонил. Что с тобой?

– Перепутал. Извини, пойду работать.

Как плохо в душе. Её расстроенное, огорчённое лицо. Какая глупость, но ничего не объяснить. Как-то нужно объясниться. После работы выйти, быть нормальным, чётким, сказать о Лене, она её любит. Хуже чем обидел, хоть не виноват. На меня ползёт мохнатый паук с женским лицом. Изо рта стекают слюни паутины. Она проползает в раскрытую дверь, ложится на мохнатое чёрное брюхо, согнув громадные лапки, глядит на меня в ярости. Мерзость. Иногда образ увиденного, испытанного, придуманного, приснившегося сохраняется в памяти, повторяется, поглощая отвращением.

Думать! Последний день рассказа. Они встречаются, говорят. Свет-тень. Идут в его квартиру, покрытую тенью дома напротив. Показать вторичность слов, жестов. Его жесты редки но ярки.

Листы в карандаше, в бесконечностях буквы я, сто вёрст вокруг себя. Подчистить. Нет! Сквозь «я» самовлюблённость. Оставить! В её монологах много «я», впрочем, как и в его, они же отражаются, свет и тень. Просматривать свежий текст необходимо, сейчас лексика уточнила образ и определила взаимоотношения персонажей. Этот новый ход, взаимное отражение, соответствует известному в их характерах, дикий камень уже приобрёл форму, на скелетах наросло мясо, манекены прикрыли наготу, на ковре проявился узор. Итак, её мысли, он вламывается в сознание, вдвоём бредут к банку. Вечером встречает её. Разговоры о кино, рекламе. Его мысли завершают день, ибо в тексте они равноценны. Игра света и тени вечером. Удачно, – она не едет к подруге, отказывается, они встречаются после работы, идут в кафе, смотрят телевизор, разговаривают. Только диалоги. У них схожи интересы, значит, схожи цели. Он не столько ведёт её к себе сколько поддерживает. Вместе с ними разговаривает телевизор; звучат обороты их речи, воплощены в образах мечты. Третий день диалоги в прогулке, витрины, рекламы. Нет! Во второй день идут не в кафе под каменным сводом, идут в мексиканский ресторан, – модель та же, но открывается ложь, с мексиканскими блюдами не знакомы. В третий день проходят мимо Хамураппи, и Хамураппи не узнан, Тёма там не был. Она обращает его внимание, но они не идут в кафе, он пожил любимой жизнью день, был в ресторане, денег уже нет. По тексту проходит чёрно-белая тень, озвучены движенья персонажей, а главное – язык. Наконец, вечер у него, когда она отдаётся желанию, и какая-то, пока неясная, его ясная отповедь. Его равнодушие, её боль, её использовали. Рассказ будет построен на штампах, как и язык, концовка закономерна. Но необходимо добиться жалости к ней, той жалости, когда оскорбил барашек девушку, девушка плюнула в глаза пареньку.

Что ж, сюжет выстроил знания ровной линией. Стройка сюжета завершена. Обожаю чертить сюжетные линии, – творить модели мира. Направлять поступки героев в придуманном мире, подчиняя их понятым законам.