Текст книги "Ломка"

45

Три дня оставалось до праздника, когда вернулась из армии старая гвардия в лице долговязого сутулого Брынзы и приземистого плечистого Кореша. Они щеголяли по деревне в пятнистой форме, и их оранжевые береты, лихо сдвинутые на затылок, кричали о принадлежности солдат к самому молодому роду войск – войск МЧС. Спасённые армией от тюрьмы, они сами научились спасать других и привыкли к работе, где чужая жизнь целиком и полностью зависела от их способности быстро оценивать ситуацию и предоставлять пострадавшим необходимую помощь. Говорят, что у нормальных людей, которые по долгу службы постоянно сталкиваются с человеческим страданием, притупляется чувство сострадания. Тогда отметим следующее: у головорезов в том же самом случае это чувство начинает появляться и принимает потом такие яркие формы, что этим вышеупомянутым нормальным людям остаётся только позавидовать той пробудившейся душевности, которую берут на вооружение бывшие архаровцы.

Так и случилось с Брынзой и Корешом. Армия выковала из них солдат милосердия, выбила из голов бесшабашную дурь и в красочной оранжевой упаковке вернула на Родину.

– Кого я вижу?! Брынза!.. Кореш! Не может быть! Два года как один день! – оторопел Белов, увидев зашедших в магазин солдат.

– Привет, Митька! – в голос поздоровались парни.

– А у нас тут так…

– Такие события происходят – страсть! – смешно спародировал Белова неунывающий Брынза.

– Ну и денёк сегодня. Встреча за встречей. Скажите же, тётя Света.

– Да, к Мите брат приехал из Кемерово… Да вот вы ещё.

– Это кто? Вжик что ли? – спросил Кореш.

– Он самый, – ответил Митька. – Прямо к моему дню рождения подгадал. Так что к восьми часам жду вас у себя. Отметим днюху и встречины заодно.

– Будем, – сказал немногословный Кореш.

– Кажется, бандитское трио в сборе, – пошутила тётя Света, увидев зарулившего в магазин Саньку, которого она попросила принести два латка с хлебом из пекарни.

Санька с недоумением уставился на продавщицу, так как узнать своих друзей с ходу не смог. Они стояли к нему спиной, да ещё в военной форме.

– Кру… гом, – скомандовал Брынза, и рядовой Кореш выполнил приказ сержанта, браво повернувшись через левое плечо.

Александр Мирошниченко, морской пехотинец в запасе, опешив от зычного голоса незнакомого солдата, тоже совершил оборот.

Продавщица на пару с Митькой взорвались хохотом, но не таков был Брынза, чтобы угомониться, когда второй акт комедии напрашивался сам собой:

– Ровняйсь! Смирно! Фамилия, звание, воинская часть? Быстро!

– Гвардии рядовой Мирошниченко! Воинская часть – двенадцать четыреста шестьдесят восемь! Батальон береговой охраны!

– Вольно, никудышный партизан! – воскликнул Брынза и дал волю смеху.

Крепкие объятья старых друзей продолжались долго. Удалилась в подсобное помещение тётя Света, вышел Митька, а трое неразлучных, как их за глаза величала вся деревня, продолжали стоять в магазине и беседовать.

– Да-а-а, неплохо мы провели время вдалеке от дома. А теперь, может, вчикерим по маленькой? – предложил Санька.

– Со старым покончено, – серьёзно ответил Брынза. – Со старым покончено. Её всю не перепьёшь.

– Вы меня неправильно поняли. Я угощаю, паршивцы.

– Это ты нас неправильно понял, Саня. Пьянству – бой. Мы решили начать новую жизнь. Валяться под забором? Спиться? Нет, хватит. Всё – завязали к чертям собачьим! Навсегда, – сказал Кореш.

– Я не узнаю вас, пацаны. Я не узнаю эту свихнувшуюся деревню. Я никого и ничего теперь не понимаю. Что происходит? Что, чёрт возьми, происходит? Я так же, как и вы, недавно возвратился в деревню. Стоит оставить Кайбалы на два года – приезжаешь, а тут какая-то хренотень. Нет, внешне всё тоже. Разве что два ларька прибавилось. А мой братец? Он пичкает меня и других какой-то непонятной философией. Они тут, видишь ли, бунты устраивают. Вы слыхали?.. Против спирта!

– Правильно делают, – сказал Брынза.

– Да постойте вы, дайте сказать. Я никогда ни о чём не задумывался. Всё же просто было. Выпил, закусил, набил морду. Так ведь?

– Но, – согласился Брынза.

– А сейчас не так, всё не так. Пьют, но уже не так. Говорят, но уже о другом. Все видят, что что-то происходит, но никто не понимает, что конкретно. Деревня гудит, как растревоженный улей. А чё гудит – сама не знает. И все чего-то ждут. А он, ну в смысле мой брат, решил, что он как будто каждому что-то должен. Теперь здесь везде обсуждаются его слова, всерьёз обсуждаются… Он же сгорит… Тут бабку Зинаиду на днях встретил, а она мне вместо «здрасьте»: «Милок, когда ужо пенсию нам подымут? Пусть Андрейка походатайствует пред начальством высоким, чтоб нам перед смертью пожить успелось». Я говорю: «Бабуля, окстись. Он же не министр финансов, чтобы пенсии вам повышать». А она мне: «Эх, ты-ы-ы. Лучше бы за братом тянулся». Да ладно – хрен с ней, с бабкой. Я же на него подействовать пытался, в споры вступал. Сначала яро бьюсь, а потом вдруг бац – и крыть нечем!.. Дальше – хуже. Притихну и сказкам его верю. Мне его, как ребёнка, жалко, а поделать ничего не могу.

– Слышь, Саня. Мы в Москве были. Там люди в своё удовольствие живут, а не существуют, как мы здесь, – заметил Брынза.

– Вот и проваливай туда, – со злостью сказал Санька. – Перевидал я москвичей. В основном, зажравшиеся, ни к чему не приспособленные люди. Они там в столице совсем оскотинились, со всей страны бабки качают. Вся страна на кухнях Москву костерит, а ей, толстокожей, всё до фени. Они нас за людей не считают. Быдло мы для них, отработка, хоть и говорим с ними на одном языке… Только что не акаем, а охаем. Скажи мне, где справедливость?

– Я бы тебе сказал где, да обидеть боюсь. И ты не обобщай, Саня, не наклеивай ярлыков. Мы с Брынзой других видели. Парень тамошний с нами службу тащил.

– Коля Строганов, – подключился Брынза. – Батя у него, знаешь, кто?.. Владелец сети ресторанов по Москве. Так я тебе вот чё скажу. Если в этом чёртовом городе пара-тройка таких пацанов имеется, я таким, как ты, рот затыкать буду. Мы ему говорим: «Ты чё ж не откупился, дурень? У тебя ж бабла немерено. С твоими деньгами отмазаться – да только в путь»! А он нам долго-долго в глаза пялился, а потом базарит: «Я подвёл кого-нибудь из вас? А может, зачмырился или хлеб под кроватью жрал»? «Да вроде нет», – говорим. А он нам: «Так вот, сибирячки самоуверенные. Я – москвич, который полтора года с вами кирзуху с одного котла хлебает, по мне и судите о москалях, – ясно»? Не буду говорить за Кореша, а мне всё стало ясно. А перед самым дембелем он отвёл меня в сторону, похлопал по плечу и сказал: «Я своего богатства, Миха, стыжусь, а так не должно быть. Возьми телефон. Звякнешь, если понадоблюсь»… Так вот твой брательник на Коляна чем-то смахивает.

Полночь. В комнате двенадцать парней. Две недопитые бутылки вина. Накурено.

Все, раскрыв рты, слушали одного. Он – живая легенда Кайбал, деревенский миф, герой не нашего времени. Его прошлое было известно каждому до мельчайших подробностей, кроме Спасского.

– Так не бывает, – изредка позволяли себе заметить парни и сразу же замолкали, чтобы не сбить с мысли говорящего.

Андрей сидел на стуле в самом углу и с каждой секундой всё больше убеждался, что книги пишутся из жизни. Десять человек вонзали острые копья глаз в лицо Владимира Гадаткина, словно хотели, чтобы образовались раны и из них стала сочиться кровь того Вжика, которого они знали. Но Вжика больше не было. Был Владимир Гадаткин, приехавший из Кемерово в гости к Митьке Белову. Да, он был внешне похож на Вжика, но не Вжик, а совсем другой человек: человек, много переживший и выстрадавший. Парни радовались преображению Гадаткина, который когда-то был их односельчанином, и особо не пытались разобраться в том, о чём он говорил. Этот Володя ростом с пигмея. Спасский несколько раз порывался вмешаться в монолог, но боялся, что во всех смыслах окажется ниже, поэтому прирос к стулу, жадно впитывал каждое слово, анализировал и бледнел. Одна мысль заслоняла собой все остальные: «Боже, если у дна падения есть дно, то он оттуда. Господи, так не бывает».

– Послушайте меня, пацаны. Послушайте и крепко запомните. Я – наркоман, а бывших наркоманов не бывает. Физической зависимости у меня нет, но психологическая тяга настолько сильная, что вы даже представить себе не можете. Это моя кара. Эта память, которая дана мне, чтобы я изо дня в день сравнивал свою жизнь до и после наркотиков. Я даже благодарю судьбу за то, что дала мне пройти через всё это, потому что в своём тёмном прошлом я научился черпать энергию для настоящего и будущего.

– А откуда у тебя эта канолевая BMW, прикид? – спросил Сага.

– Заработал честным трудом, – с гордостью ответил Александр.

– Да ну, брось ты. В это смутно верится. В нашей стране без обмана не выжить, и я тебя даже не осуждаю. Но только не говори, что ты не связан с криминалом, – сказал Данилин и к своему удовольствию услышал гул одобрения.

– Клянусь, что не связан.

– Ты, может, и не связан, а батя у тебя – сто пудов. Он просто не хочет посвящать тебя в свои тёмные делишки. Виноводочная продукция после наркоты и оружия – самый прибыльный бизнес на свете. Шесть лет назад, я слышал, передел в Кемерово был, воротилы друг друга отстреливали. После этого твой батя поднялся, – прикурив сигарету, сказал Воронцов.

– Ты не имеешь никакого права нападать на Вована, Олег. На себя посмотри. Дня не было, чтобы план не курил, – вступился Забелин. – Сын за отца не в ответе.

Утвердив справедливость, Антон с удовлетворением посмотрел на покрасневшего Владимира. Затем он перевёл взгляд на Спасского, желая увидеть в его глазах немую благодарность.

– В ответе! – сказал Андрей и поднялся со стула. – Мы в ответе за всё и вся. За себя! За тех, кто рядом с нами! За то, что было, есть и будет!

– Объясни, – заинтересовался Брынза, внимательно рассматривая человека, о котором уже был наслышан.

– Давай, давай, – поддакнул Кореш.

– Слишком долго. Просто запомните, ребята.

– Что ж ты не просветишь нас, глупых? Сказал «А» – скажи и «Б», – въедливым голосом произнёс Брынза.

– В другой раз. У меня сейчас голова совсем другим занята, – отстранённо ответил Андрей.

– Когда МЧСник о чём-то спрашивает, надо отвечать, иначе…

– Что иначе, Кореш? – спросил Сага.

– Иначе мы с Брынзой его сейчас…

– А мы вас! – обрубил Забелин.

– Кончайте, пацаны. Всё ж таки день рождения у меня. Давайте не будем промеж своих склоки устраивать. Днюха у меня, а я первый раз трезвый. К чему бы это? – произнёс Митька.

– Трудно смаху определить, но это надо отметить. Предлагаю купить водки, а то на винище далеко не уедешь, – сказа Санька, потерев руки.

– И так хорошо сидим. Зачем водка? – спросил Спасский.

– Как ты, блин, достал уже меня. Чё теперь – совсем не пить что ли? У Митьки днюха. Брынза с Корешом с армейки вернулись. Два повода налицо.

– Повод всегда найдётся, Саня. Я никому не запрещаю. Берите, если хотите, а я к клубу пошёл.

– Иди, иди. Скатертью дорога. И без тебя управимся, борец с алкоголизмом, – ядовито бросил Санька и заскрежетал зубами.

– «Всё зря», – подумал Андрей, когда вышел на улицу.

46

Зарядил дождь. Летом 2003-его он шёл в Хакасии часто. Таких осадков не могли припомнить даже деревенские старожилы. Республику медленно затапливало. Поднялись грунтовые воды, залили погреба и не уходили под землю до глубокой осени.

Мир на краю гибели. Это заботило промокшего Спасского сейчас не меньше, чем дрожь в собственном теле. Он маленький человек, но будет искать правду, помогать людям здесь, в Кайбалах, – на своём застолблённом участке. Но при этом Сектор Газа, голодные африканские дети, Соединённые Штаты Америки, озлобленные на весь мусульманский мир после событий одиннадцатого сентября 2001-ого, не останутся без внимания. Он будет думать о них.

И он думал о них, посылал сигналы во все уголки Земного Шара о примирении, терпимости и братолюбии, ведь расстояние – не помеха для мысли. Она не увязнет в песках пустынь, не утонет в океане, не застрянет в джунглях – нет. Не торопясь, поспешает она. И дойдёт, обязательно дойдёт до зимбабвийского малыша, которому сегодня тяжелее всех.

Русский парень, посиневший от холода, стоял возле клуба уже около часа. Пять минут он проводил переговоры с Бушем, которого призывал зарыть поглубже свою техасскую спесь и найти для страны новую национальную идею, которая бы позволила бы великому американскому народу спокойно жить в мировом сообществе. Двадцать минут ушло на беседу с палестинским лидером Арафатом, которого Андрей упрекнул в предательстве, так как жители древней страны с самобытной культурой под влиянием антиизраильских лозунгов, исходящих от властной верхушки, превратились в зомбированное стадо, добровольно ведущее себя на убой. Бедные шахиды, взрываясь на соседней территории, не приближают, а на годы и годы отодвигают счастье палестинских людей. Это американская разведка не может обнаружить дьявольское логово Бен Ладена, а Спасский вычислил его за пять секунд и проклял террориста №1. Он так и сказал ему:

– За то, что перекроил мусульманство, будешь проклят своими единоверцами. И я, маленький житель большой планеты, проклинаю тебя. Час расплаты близок. Я предрекаю тебе не мученический, а бесславный конец… Будешь забыт на веки.

А потом его мыслями полностью овладел зимбабвийский малыш, которому сегодня тяжелее всех. Он ободрял его, уговаривал набраться мужества. Через некоторое время Спасский услышал мольбы мальчика и, ни на йоту не усомнившись в реальности установленного контакта, начал отвечать ему. Была налажена обратная связь, хотя, глядя на лицо парня со стороны, могло показаться, что он сошёл с ума.

Андрей больше не чувствовал холода, как будто палящие лучи африканского солнца вдруг прорезали затянутое тучами сибирское небо и пролили «крынку» тепла на его тело. Вокруг не было людей, но вместе с тем он не чувствовал себя одиноким, потому что мог разговаривать со всем миром и обнять Вселенную, у которой нет ни конца, ни края, как нет пределов у человеческой души.

Прожектора мотоциклетных фар, словно зайчата, заиграли вокруг Андрея, а затем соединились на его фигуре. Моторы заглохли, а свет продолжал гореть. Спасский, ослеплённый фарами, не мог разглядеть людей, но понял, что за мраком ночи, скорей всего, скрываются подсинцы. Такая встреча не сулила для него ничего хорошего. Сердце бешено заколотилось в груди, и он спокойно отметил про себя, что пришёл в действие инстинкт самосохранения.

– Сейчас или убьют, или отнимут здоровье, – подумал он, и даже английский джентльмен (окажись он здесь) не принял бы более непринуждённой позы, чем это удалось сделать Спасскому.

Он достал сигареты и закурил. Сделав пару затяжек, он поднял руку ладонью кверху, желая узнать, не кончился ли дождь. Все движения производились с нарочитой медлительностью, как будто рядом никого не было. Даже первоклассный психолог за внешним спокойствием, которое напустил на себя Спасский, не смог бы увидеть ничего, кроме того, что поведение полностью соответствует внутреннему состоянию. Казалось, облик парня говорил: «Вы мне нисколько не помешали. Если я вхожу в сферу ваших интересов, то можете запросто ко мне обратиться. Я с удовольствием отвечу на любой вопрос, но досаждать мне всякими глупостями не стоит, а уж приставать ко мне тем более не советую, потому что, во-первых, я резиновый и боли не чувствую. Ну, а во-вторых? Во-вторых, хоть кто-то из вас наверняка присутствовал на той самой драке, когда исход битвы определил мой газовый пистолет. Может быть, он и сейчас при мне, но обнаружу его я только тогда, когда кто-нибудь из вас решит ко мне придраться. Этот „кто-нибудь“ получит большие неприятности, а вместе с ним и ещё несколько человек. Парни, вы должны узнать меня. Нет, вы просто обязаны меня узнать для вашего же блага».

Спасский как бы невзначай похлопал себя по бедру, где под ветровкой должна была скрываться кобура, но на месте, к его ужасу, её не оказалось. На лице Андрея появилось смятение.

– По-моему, выдал себя, – подумал он и быстро состроил гримасу невозмутимости, но его волнение уже успели засечь мотоциклисты.

– Надо ж так. Забыл пестик. Нет, пацаны. Он его не забыл, а, сдаётся мне, потерял. Как жаль, как нам всем искренне тебя жаль, – сказал Дерябин и заржал.

– И молода-а-ая не узнает

Какой танкиста был конец, – ехидным голосом пропел какой-то парень.

– Жили мы не зря

Были как заря

В небе победно горя, – в тон ему ответил Андрей и вызывающе рассмеялся.

– Вот это наглость. Дерзит, пацаны. Дерзит, чёрт его побери. Развесёлый такой неуловимый мститель, – сказал толстый парень, подошёл к Андрею и взял его за грудки.

– У тебя даже, наверное, впечатление сложилось, что вас тут меньшинство, как в прошлый раз, – заметил Спасский.

– Пончик, отпусти его… И не надо нам, пацан, ничего напоминать. Мы всё прекрасно помним. Благодари Бога, что ты не кайбальский. Если скажешь, где сейчас находятся ваши, можешь проваливать на все четыре стороны, – сказал Дерябин.

– Другими словами, если не скажу, то могу остаться.

– Навсегда, – заключил кто-то.

– Я остаюсь, потому что…

– Ты псих! Или я не прав, пацаны? – сказал Пончик.

– Базаров ноль! – сказал Дерябин.

Все стали смеяться. Спасский тоже засмеялся, потому что он действительно чудаковатый псих, и с этим ничего не поделаешь.

– Тебя как зовут-то? – спросил Дерябин.

– Андреем.

– Так вот, Андрей. Раз такое дело вышло, мы тебя казним, – весело сказал Дерябин.

– А вы вроде как палачи… Хорошо. Я бы хотел, чтобы через два дня вы посетили деревню. У нас намечается праздник.

– Из кайбальцев никто не захочет нас видеть. Мы ваши закоренелые враги. Так было и так будет, – сказал Дерябин.

– Так не должно быть. Пора восстанавливать добрососедские отношения. Мне бы хотелось, чтобы в будущем вы спокойно приезжали к нам, а мы – к вам. Нам ведь нечего делить.

– Не бывать такому, – безаппеляционно заявил Дерябин. – Ты здравый пацан, но среди вас полно отморозков.

– Как и среди вас. Их везде полно, – жёстко сказал Андрей, пробуравив взглядом притихших подсинцев. – Если так сильно хотите расставить все точки над «и», то есть предложение устроить кулачный бой «стенка на стенку» в рамках праздника.

– Нет, мы просто приедем и набьём вам рожи безо всяких там стенок, – сказал высокий парень, почесав свою голую волосатую грудь.

– Как тебя зовут? – спросил Андрей.

– Гориллой, – хмыкнул Пончик. – Железные трубы в бараний рог гнёт.

– Я спрашиваю не о кличке. У него наверняка есть имя.

– Да я ему щас хайло заткну. Правильно, Андрей. Есть у меня имя. Иваном меня зовут.

– Русский Иван! – улыбнулся Спасский. – А глядя на тебя – так и полтора Ивана зараз. Хлебнули горя от таких ребят, как ты, в своё время и немцы, и шведы с французами. Не Ваня ты, а былинный богатырь Илья Муромец.

– А трубы я, правда, гну, – смущённо сказал парень. – Да я вот этими руками (он сжал кулаки, похожие на бочонки) любого поломаю.

– А парень – не промах. Туповатый Горилла уже на его стороне, – подумал Дерябин.

– Женя.

– Саня.

– Вова

– Олег.

– Артём.

– Тоже Жека.

– Антон, – по очереди стали представляться парни и жать руку Андрею.

– Приятно познакомиться, – вежливо ответил он.

В это время компания, оставленная Андреем, изрядно подвыпила и направилась к клубу.

– Тихо, – сказал Санька, шедший впереди всех. – Кажись, разговаривает кто-то. Всем стоять за поворотом, а я ща высунусь и пробью чё к чему.

– Ну-у-у? – нетерпеливо промычал Брынза.

– Баранки гну… Подсинцы. Подожди-ка, подожди-ка. Андрюха с ними.

– Выручать надо, – сказал Забелин, и его стало рвать.

– Выручальщик хренов! Тебе только боржоми пить, – сказал Кореш и своим новеньким оранжевым беретом зажал Забелину рот. – Тихо… Блюй сюда.

– Пацаны, ничего не предпринимайте до того, как я вернусь, – попросил Гадаткин – единственный, кто был абсолютно трезвым.

Прижимаясь к белой стене клуба, стараясь с ней слиться, Володя метр за метром продвигался вперёд и вскоре достиг стены, за которой было крыльцо. До него отчётливо донёсся разговор:

– Слишком много накопилось. В один момент всё исправить нельзя, – сказал какой-то парень.

– Можно. Пусть остаётся дух соревнования между деревнями. Смотрели же Олимпийские игры? Честная борьба за право считаться лучшим. Бег, футбол, баскетбол… Приезжайте.

– Чтобы ваши над нашими посмеялись?

– Я уверен, что этого не произойдёт. Приложу максимум усилий, чтобы всё было ровно. Коля, только никаких пьяных, иначе кто-нибудь из ваших может распустить язык. Я тогда ни за что не ручаюсь… Будет провокация.

– И самая большая бойня за всю историю междеревенских отношений.

– Ты тот, кого я искал. Пора возвращаться, – подумал Гадаткин.

Часть парней, спрятавшихся за клубом, стала проявлять нетерпение. Более или менее соображающая тройка (Санька, Брынза и Кореш) уверяли окосевших от водки товарищей, что драка никуда не убежит, надо только дождаться разведку.

– Там же твой брательник. Чего ждать? Надо резко!.. Вот! Неожиданно! Всем вместе! Они и опомниться не успеют! – напал Белов на Саньку и, не дожидаясь ответа, подмигнул Саге.

Тот смекнул, что от него требуется, и заорал универсальную фразу:

– Наших бьют!

– Дерябин – мой! – только и успел крикнуть Данилин.

Пьяная орава, расталкивая друг на друга, выбежала из-за поворота и стремглав понеслась к крыльцу. Расстояние между кайбальцами и подсинцами стремительно сокращалось. В воздухе засверкали клинки ножей.

– Стоять! – крикнул Андрей, но ситуация вышла из-под контроля, и он понял, что в этот раз не сможет предотвратить драку.

– Если вы не сделаете то, о чём он попросил, можете считать, что подсинцев на два человека больше! – отделившись от стены, закричал Гадаткин и встал рядом с Андреем.

Бегущие остановились, а подсинцы выстроились по бокам от своих неожиданных союзников. Пошла перебранка, в ходе которой враждующие стороны начали обстреливать друг друга крупнокалиберным матом, выхватывая из бранного словаря тьму иссиня-поганых выражений, способных свалить динозавра. Ругательный лексикон Спасского обогащался с каждой секундой помимо его воли. Как от встречной машины забрасывает ваше чистое лобовое стекло ошмётками жидкой грязи, так и ясная, готовая к любому виду информации голова Андрея была закидана неслыханным им доселе словесным дерьмом. Он включил мозговые дворники, но только размазал зловонную жижу, которая начала медленно стекать в подсознание.

– Ну что? Выпустили пар? – крикнул Спасский, когда почувствовал, что в обмене любезностями стали вырастать значительные паузы. – Чего ещё не говорили?

Санька выкрикнул припасённую напоследок гадость.

– Повтор на шестом слове! Боевая ничья! Это я даже не от вас слышал, а от ваших соперников! – сказал Андрей.

– Ты ваще, брат, заткнись! Шкура ты продажная!

– Принимается! Судья обращается к команде «Подсинее». Имел ли место акт подкупа главного арбитра?

– Нет, – на полном серьёзе ответил Дерябин.

– Так они прямо взяли и сознались, что дали тебе взятку, – процедил сквозь зубы всё ещё пьяный Санька, но тут же понял, что попался на удочку.

– Итак, 15 июля. Год 2003-ий от Рождества Христова, – провозгласил Спасский сквозь всеобщий смех.

– Не понял, – сказал Гадаткин.

– Поворотная дата в истории двух деревень. Назовём сегодняшнее событие «Ночное стояние у Клуба». За неимением ручки и бумаги в устной форме заключается пакт о ненападении, – торжественно произнёс Спасский.

– Я таких ненормальных ещё не встречал, но тебя хочется слушать, – помотав головой, сказал Дерябин.

На волне успеха Спасского понесло:

– Узнает ли Россия о том, что произошло 15 июля? Нет, конечно. Люди в нашей стране забыли о том, что история вершится не только во время бесчисленных войн, которые до последнего времени вела сверхдержава. Мы помним, в каком году царь Пётр разбил шведа под Полтавой, но не имеем сведений о том, когда из-под его пера выходили указы о создании первых заводов на Урале. Или нет! Слишком широко взял. Лучше под микроскопом взглянем на карту российской империи, пойдём от общего к частному. Пробегая по строкам книг или учебников, мы начинаем гордиться деяниями наших предков, но у нас складывается впечатление, что их дела уж точно к нам никакого отношения не имеют. И зря! Петербуржец, расхаживая по молекуле под названием «Мойка», может долго рассуждать о том, что его прапрадед мог лет сто семьдесят назад столкнуться с Пушкиным и послужить прообразом, например, Онегина. А почему нет? Горожанину северной столицы есть, чем гордиться, потому что он живёт там, где каждый камень овеян славой, припорошён вековой пылью, которую поднимали и перегоняли с места на место ботфорты полководцев и великих государственных мужей. А чем гордиться кайбальцу? Ну не было здесь битвы, как у Прохоровки в 43-ем. А если цепляться за мирное время, которому почему-то так мало уделяют внимания наши люди? И здесь полный крах, хотя так бы хотелось, чтобы в Кайбалах или Подсинем была построена первая школа в Сибири. Нам нечем гордиться в масштабах страны, абсолютно нечем. И мы не имеем возможности в силу своего материального положения посетить Красную площадь, чтобы воочию убедиться, откуда пошло русское государство. Потому разобщены мы и живём в своих узких мирках, а о том, что огромное государство всё ещё существует, узнаём из телевизора, слушая прогноз погоды, в котором, кстати, о Хакасии ни разу не упоминалось, несмотря на то, что мы больше Швейцарии, например.

– Невероятно. Неужели я его слушаю? – подумал Дерябин.

– А наш земляк Домрачеев, прикрывший своей грудью командира в Афгане? – обиженно выкрикнул Кореш.

– А то, что у нас самая новая школа в Алтайском районе с самыми просторными классами?! Забыл, что ли? – возмутился Забелин.

– Он и не знал… А я его слушаю, – подумал Дерябин.

– А мой батя когда-то был лучшим комбайнёром, – сказал кто-то из подсинцев.

– Значит, нам всё-таки есть, чем гордиться, – не дожидаясь дальнейших перечислений, заключил Гадаткин. – Стоит лишь придать любому факту значение. И сегодня мы сами стали участниками истории. На молекуле под названием Кайбалы, как любит выражаться Андрюха, победил здравый смысл.

В эту ночь за многолетнюю историю противостояния двух деревень было заключено перемирие.