Текст книги "Ломка"

– И туалеты уличные, стервец, переворачивал. А теперь, гляди-ка, митингует. Прям как в сказке. А ну, ущипни меня.

– С чего это ради?

– Ущипни, тебе говорю. Так полагается, когда всякая дребедень мерещится. Мне в мои-то лета всякая чертовщина по ночам сниться стала. Давче муж, покойничек, во сне заявился. «Опохмели меня, жена, – говорит. – Скоро я тебя к себе заберу. На пару, – говорит, – в раю мучиться будем».

– А ты?

– Я и опохмелила. Родной же как никак.

– Ой, ну и дура же ты, Терентьиха. Прямо сладу с тобой нет. Как же он теперь пьяный у Господнего-то престола?

– Ничего, подруга. Схоронится на часок-другой под фиговым деревом и опять как стёклышко.

– А ну тебя. Послухай лучше, что Вжик-то наш говорит. Я, кляча старая, давно смерти ждала, а теперь пожить охота.

– Да, пожалуй, в спайке мы непобедимы», – подумал Андрей, посмотрев на ораторствующего друга. – День села сжёг последние мосты. Имеется корабль, пришвартованный к причалу, дружная команда, безбрежное море потенциальных возможностей, даже провожающие есть. Россия молодая уходит в дальнее плавание. Час Быка пробил. Со щитом или на щите! Через полтора месяца, – не будь я Спасский, потомок первых поселенцев Сибири, – в наших краях появится на свет легенда, на которой будут воспитываться люди, родившиеся после нас.

Незаметно для всех Андрей покинул водонапорную башню и отправился в лес. Разгуливая среди тополей, он думал о том, что его стране, как никогда, нужны сегодня герои. Откуда им взяться в бензиновой гари миллениума, он не знал. Но они были нужны как воздух. Это он знал точно.

– Может быть, – размышлял он, – когда наладится жизнь и людям ничего другого не останется, как наслаждаться безмятежностью преобразившегося мира, рыцари «без страха и упрёка» останутся в прошлом, но это будет не скоро… Я многое сделал, но силы иссякают. Я с ужасом осознаю, что они иссякают, а герои обязаны побеждать. Что-то со мной не так. Почему внутри такое опустошение, вялость, апатия? Казалось бы, нужно радоваться. Особенно сегодня. А мне хочется бежать, скрыться от всех. Давай, признайся же сам себе, Спасский, что ты жалкий червь, потому что помышляешь о побеге, когда всё только началось.

Прислонившись плечом к тополю, Андрей погрузился в себя. Каждый прожитый день в деревне был восстановлен в памяти, разбит на часы и минуты, поделен на микроскопические эпизоды, рассечён на монологи и диалоги. Анализ не дал ответа на главный вопрос: откуда взялась апатия?

– Я всё сделал так, как надо, – сказал он вслух. – Всё, абсолютно всё. Мне не в чем себя упрекнуть.

– Хочешь совет, юноша, – услышал Андрей голос где-то совсем неподалёку.

Оглядевшись, Андрей обнаружил старика, который сидел на пне, всем телом навалившись на посох. Незнакомец был одет в монашескую рясу. Длинные пепельные волосы падали на его плечи, на кончиках закручиваясь в кольца. Бородатое лицо улыбалось уголками больших аквамариновых глаз.

– Кто Вы? – с изумлением произнёс Андрей.

– Скиталец, – смиренно ответил старик.

– Уходите. Мне надо побыть одному. В советах я не нуждаюсь.

Незнакомец поднялся.

– Стойте. Присядьте, пожалуйста. Если у Вас есть время, выслушайте меня, – попросил Андрей.

– Мне и так всё известно.

– Тогда кто Вы?

– Тот, кто знает тебя, но кого не знаешь ты.

– У меня много вопросов.

– Отвечу на два.

– Кто Вы такой, чтобы я мог вам верить.

– Первый вопрос задан. Я – скиталец. Больше тебе знать не положено.

– Так не честно.

– Я не солгал, просто ты поспешил, – лукаво заметил старик. – Сок, выжатый из виноградной лозы, ещё не вино. Должны пройти годы, чтобы из забродившей под солнцем влаги получился драгоценный нектар. Выпьешь вино до времени, и оно вскружит голову, но не даст наслаждения, не вызовет желания употребить его вновь. Крепость духа, как и крепость вина, проверяется выдержкой. Ты действительно многое сделал, но в и без того быстротечной смене дней ты жил почти без отдыха, словно за суетные мгновения хотел испить чашу жизни до дна. Ты видишь глубину, но она у тебя, словно птица, в руках бьется, и улететь хочет. А ты приручи её… Это всё молодость, молодость… Ты бежал по короткому пути, хотел сократить время, опередить его.

– Вы же знаете, я хотел как лучше! Вы не можете запретить мне идти своей дорогой, она короче, она быстрее!.. Боже, как у меня раскалывается голова. Я выдохся, выдохся.

– Не надо играть в жизнь, юноша. Надо жить (старик опустился на колени и стал читать молитву).

– Я не живу, я сгораю!.. Скажи мне, странник, когда мой народ перестанет страдать?

– Ты сам знаешь ответ. Россия – Голгофа мира. Она распята на кресте очищения. Всё, что русский народ представляет собой, благодаря страданию и вопреки нему. Если люди разбогатеют – падёт духовность.

– А разве нельзя совместить понятия?

– Нет.

– Что Вы хотите этим сказать? Что я иду против людей, так как хочу, чтобы они стали жить лучше?

– А что ты понимаешь под словом «лучше»?.. Пусть всё идёт своим чередом. Настало время подвести итоги и подумать о спасении души. Если хочешь, я возьму тебя с собой в пустыню.

– Нет, не хочу. Попробую остаться чистым здесь – в миру.

– Это невозможно, юноша.

– Для чего, скажите мне, тогда на землю приходил Христос? Он не был отшельником, а проповедовал среди иудеев.

– В тебе нет смирения, – сказал старик. – Христос даровал человечеству совершенные законы, но люди забыли о них… Последние дни.

– Но ведь Вы же помните, и я помню, и 200 человек во Франции помнят, 500 человек в Германии не забывают о них, 700 человек свято их чтут в Британии. Так набираются миллионы. А Вы, если потеряли надежду, лучше идите в пустыню и там молитесь о нас. А мы будем продолжать. По Вам видно, что Вы желаете возразить. Я Вам запрещаю! Слышите – запрещаю! Может, я несу сейчас полную чепуху, но я не хочу, чтобы на Страшном Суде, которого не избежит ни один человек с самого сотворения мира, разлучались люди, любившие друг друга при жизни. Поэтому я намерен бороться за каждого, кого хоть мало-мальски знаю, и это не противоречит христианской морали. Может быть, кому-то всё равно, с кем делить райские чертоги или подземелья ада, а мне нет. Бросить людей? Никогда, ни за что на свете!

– Первая заповедь гласит о том, что прежде всего надо любить Бога.

– Но как мы сможем полюбить Бога, если даже людей не в силах любить?!

– Мне пора уходить, – с огорчением произнёс старик.

– Но Вы не ответили… – но говорить было не с кем – старик исчез.

На деревню легла ночь, когда Андрей пришёл на площадь у Дома Культуры. Раздавшийся в ночи залп заставил его вздрогнуть и посмотреть ввысь. Бледный огонёк ракетницы осветил мрак, пронзив стрелой унизанный бисером небосклон. Долетев до ковшика Большой Медведицы, огонёк на мгновение исчез из виду, и Андрея охватила тревога, которая переросла в восторг, когда во тьме стали распускаться цветы праздничного салюта. Ещё и ещё взмывали в небо ракеты, приятно тревожа мглу; ещё и ещё, то усиливаясь, то затихая, оглашали воздух крики радости.

– Андрей, ну куда же ты потерялся? Ребята с ног сбились, разыскивая тебя. Иди ко всем, – сказала проходившая мимо заведующая.

– Нет, я пойду домой. Мне надо побыть одному.

53

– Андрюшенька, зачем ты плачешь? – спросила бабушка, увидев внука, зашедшего в дом.

– Не обращай внимания… Это я так… Издержки сердца.

– Тут не плакать, тут радоваться надо. Сколько хорошего я про тебя сегодня услышала!

– Спать пойду. Пожалуйста, не задавай вопросов. Мне надо отдохнуть. Впереди много дел, а я с каждой минутой теряю силы. Но ничего, ничего, баба.

Лишь голова коснулась подушки, Андрей уснул. И я, дорогие мои читатели, смею утверждать, что с этим замечательным парнем заснула республика. Тысячи Спасских трудятся сегодня в разных часовых поясах. Сменяя один другого с Востока на Запад, они просыпаются с первыми лучами солнца, не сомневаясь, что для их Родины всё ещё впереди. Их считают чудаками, потому что они живут по правде, пусть и не ими придуманной, но полюбившейся их сердцу. Они подхватывают упавшие на землю знамёна и рвутся на поля не ими проигранных битв. Вы спросите: почему? Да потому, что они идеалисты, которые сегодня не в почёте. Глядя на них, обрюзгшие реалисты ядовито усмехаются, но невдомёк хвалёным приверженцам суровой жизненной концепции, что идеализм легко приживается в радиусе трёх километров от человека, верящего в братство и единение людей, любящего окружающую и человеческую природу, стремящегося постигнуть тайны бытия через поиск новых путей…

Спасский проснулся с первыми проблесками зари и настежь распахнул окно. Частица деревенского утра, не задумываясь, заглянула в гости, поделившись с уютной комнаткой накопленной за ночь свежестью. Заёрзал на койке Санька, почувствовав озноб от утренней прохлады, и с головой спрятался под одеяло. Андрей улыбался в открытое окно и нежился от прикосновения юного, слегка тронутого солнцем воздуха. Он смотрел на раскачивающиеся верхушки деревьев синеющего вдалеке леса, на анютины глазки в своём палисаднике, на отрезок дороги, на то, как в доме напротив баба Фёкла открывала ставни, на гусей дяди Миши Назарова, которые, вытянув длинные шеи, помчались с гагаканьем на протоку. Он смотрел на всё это и подумал, что рассветы в деревне могут врачевать душевные и телесные недуги, исправлять негодяев, переделывать трусов в храбрецов.

– Вывезти бы город на пару недель сюда, чтоб подышали, отдохнули от своих хрущёвок. Бабушку им мою приставить с её отменными пирогами и вечным брюзжаньем, с её пензенскими словечками, сохранившимися с тех пор, когда семьи жили патриархальным укладом, ели деревянными ложками и колядовали на Рождество. Её рассказы о былых временах никого бы не оставили равнодушным.

– Что ты шепчешься там опять тихо сам с собою? – с недовольством в голосе пробурчал Санька, откинув одеяло. – Крыша твоя, как я вижу, давно уже укатила, только тебя прицепом забыла прихватить… А надо бы.

– Не начинай. Что ты, в самом деле.

– Короче, тебе нужна девчонка, иначе свихнёшься, – вынес вердикт Санька. – У меня несколько есть на примете. Я это дело запросто обстряпаю. Хочешь?

– Не до этого мне.

– Ну и дурак!.. А, хочешь, голую правду перед тобой сейчас выложу?

– Давай, – сказал Андрей.

– Без обид?

– Без обид, но, боюсь, тебе нечего будет прибавить к тому, что я давно уже знаю.

– Праздник прошёл, и в том, что он состоялся, во многом твоя заслуга, – начал Санька. – Я наблюдал за тобой, долго наблюдал. И вот тебе моё умозаключение, так сказать. Ты страшный человек на самом деле. Нет, ты такой же, как все. Тебе хочется того же, чего и другим: красивых женщин, развлечений, дорогих машин. Но вся разница между нами в том, что ты можешь себе позволить многое, а я нет. Из-за этого тебе уже не надо ни женщин, ни развлечений, ни хороших машин. Тебе, пресыщенному парню богатых родителей, достаточно того, что все в курсе, что ты можешь себе позволить всё, что угодно. Ты прекрасно образован, неглуп, разбираешься в людях и видишь, что оттопыренным от бабок карманом не сможешь завоевать симпатии людей, а только лишь чёрную зависть. Ты мог бы всех купить…

– Заткнись! – сказал Спасский с перекошенным от злобы лицом.

– Чё? Заколола? Правда – она такая! Да, ты мог бы всех купить, но над тобой бы за спиной подтрунивали, – а ты ведь не хотел, чтобы смеялись над дойной коровой? Бац – и ты набрасываешь на себя личину мирового парня, борца за счастье людей! Ха-ха. Тяжело было?

– Нет, – огрызнулся Спасский и покраснел.

– Верю, потому что силы воли у тебя хоть отбавляй. Ты молодец! Справился! Я бы не смог! Клянусь!.. Сначала было тяжело. Кстати, а когда начал? С той пресловутой бойни в июне?

– Раньше, – бессвязно прошептал Спасский.

– Намного раньше?

– Да.

– Вот это личность. Не думай, я не насмехаюсь. Как же ты выдержал? Не отвечай – знаю! Сначала ты находил наслаждение в том, что страдал от всеобщего непонимания. Ты был уже на пределе, когда вдруг к тебе потянулись люди. Не ожидал от них?.. Верю! Ты тяготился терновым венком, который собственноручно на себя повесил, но всё-таки жил так, как было надо, а не так, как хотелось… Затем привык!.. И даже изменился!.. Но повесил нос! Не надо сбрасывать меня со счетов, я всё прекрасно вижу.

– Если бы ты был вчера в лесу… Я другим стал после встречи с одним человеком, – сказал Андрей.

– А я был там.

– Ты за мной следил?

– Нет, охранял тебя от тебя же самого; лицо мне твоё последнее время не нравилось… А старик хороший. Мудрец, одним словом. Я испугался, так как он увидел меня раньше, чем начался ваш разговор. Думаю, он хотел, чтобы я остался. Я ни черта не понял из вашей беседы, но, по-моему, вы оба были правы. Кто-то чуть больше, но это не имеет значения. В конце вашего разговора старик понял, что ты будешь продолжать движение в выбранном направлении, но… по инерции. А законы физики прозрачно намекают, что тело, увлекаемое по инерции, неминуемо остановится… И ты думаешь, что я позволю тебе стопорнуться?! Тут ты гопника Саньку недооценил! И в моей башке работа идёт! Вот вам всем скрытный типчик и хулиган Санька! Он вас всех вокруг пальца обвёл! – Санька нервно засмеялся. – Я ведь тоже в жизни кое-что смыслю, только не афиширую этого! Может я самый ранимый и чувствительный человек в мире, правда, разуверившийся во многом!.. А теперь!.. Что там у нас по плану? Бизнес? Грибочки? Я за любой кипиш, кроме голодовки!

– Не сможем! – сверкнув глазами, бросил Андрей, но по хлёсткому тону брата Санька определил, что всё они смогут.

– Тогда я пущу тебе пулю в лоб из твоей же газовой хлопушки, а потом застрелюсь сам. И пусть все живут, как жили. По рукам?

– По рукам, брат! Счастье на всей планете невозможно…

– Но на конкретном участке – вполне, как ты часто бормочешь во сне, – перебил Санька случайной рифмой.

Радикальные реформы Спасского, проведённые в донельзя сжатые сроки, дали свои плоды. С недавнего времени нет-нет – да и зазвучит его имя на правах образца для подражания.

– Вот придёт Андрейка Спасский и всыплет тебе по первое число, – говорили матери нашкодившим малышам. И знаете, действовало, потому что любой трёхлеток на селе приблизительно с годовалого возраста ни в грош не ставил выдуманных Кощеев Бессмертных и опасался только старших братьев и сестёр, а они уважали городского, и это уважение в несмышлёной детской головке приравнивалось к боязни.

О таком положении дел Андрей не догадывался. Его заботили другие проблемы. Во-первых, надо было съездить к отцу и попытаться выбить деньги – огромную по меркам провинции сумму. Во-вторых, «отвести», как выражалась его бабушка, поход, где будут произнесены последние слова перед намеченным бизнес-прорывом. В-третьих, разыскать хозяина компании «Морис» и постараться заключить с ним соглашение, устраивающее обе стороны. В-четвёртых, собрать ребят и обсудить с ними совместную работу. В-пятых, нужны были весы, машины, прицепы, ящики и много чего другого. Он надеялся, что с любым неучтённым фактом или форс-мажорным обстоятельством они справятся по ходу дела. В-шестых…

Это «в-шестых» нравилось Андрею больше всего, но и пугало его. Ему хотелось, чтобы его друзья стали капитанами и перенесли новые веяния на почву других деревень, в которых, безусловно, тоже жаждут сдвигов. Он с щемящим восторгом в сердце мечтал о том, что те, от кого все давно открестились, начнут своеобразную артподготовку перед немыслимым доселе общим выступлением, должным охватить целые регионы. Для этого требовалось одно: пример горстки людей из отсталого по всем социально-экономическим показателям субъекта Российской Федерации. И если всё получится, то он, Андрей Спасский, позаботится о том, чтобы о кайбальском опыте узнали люди. Национальная идея, поиском которой занимаются лучшие умы, примет чёткую форму через самых что ни на есть обыкновенных носителей – заурядных, ничем особо не выделяющихся парней. Главное верить в себя, а также в то, что ты не болтик, отвалившийся от динамо-машины, а большой важный механизм в механизме громадном.

– Ты закончил с поливом? – рассеянно крикнул Саньке Андрей, вырвав за думами все сорняки на морковной грядке и даже немало самой морковки.

– Да вроде бы.

– Завтра – в город! Чую, что будет бой!

54

Антон Спасский был в прескверном расположении духа. В семейных трусах он утопал в кожаном кресле, и его изрядно выпирающий живот, не прикрытый рубахой, сейчас сильно напоминал не испещрённый проливами и плоскогорьями полуглобус. Однако для точности описания следует отметить, что от макета планеты сохранилась большая половина, потому что там, где по всему располагается студёная Арктика, легко можно было поставить стакан с горячим чаем, не опасаясь какого-либо крена, грозящего на гладкой как яичко поверхности полуглобуса настроить пупырчатых гор и, в конечном счёте, растопить ту ледяную область, которую называют Антарктидой. Но как раз этого Антон и не боялся, потому что какой дурак захочет без весомой на то причины подвергать опасности северный полюс, а тем более местами и без того тёплый южный.

– Лучше, наверное, теребить указательным пальцем пуп земли, который здорово сохранился, несмотря на все тектонические перипетии при моём рождении, – наверняка бы сказал Антон, если бы узнал, какие сравнения мы осмелились употребить.

– Нет, – ответили бы мы ему, предварительно согласовавшись с политической картой мира, – это не пуп, а пупок, обрезанный как и у всех при рождении. И вообще тут должно располагаться пресноводное озеро Байкал, а не пещеристая выемка после пересохшей лужицы.

– Привет, папа. У нас с Санькой к тебе дело, – без предисловий сказал Андрей.

– На мильён рублей? – улыбнувшись, спросил отец.

– Нет, всего лишь на двести тысяч, дядя Антон, – сказал Санька.

– Ну и шутники вы, ребята. У меня и так проблем хватает, да ещё вы тут лезете с дурными просьбами.

– Нам действительно нужна эта сумма. Хотим открыть собственный бизнес. Мы всё просчитали, – уверенно произнёс Андрей и стал говорить о том, как они хотят поставить дело.

Округляя затраты до минимума, Спасский возносил до небес ожидаемые барыши, с самой выгодной стороны расписывал ребят, с которыми предполагал заняться бизнесом и в конце концов так увлёкся, что переключился на сельское хозяйство, которое вот-вот, через годик-другой, словно ртутный столбик в градуснике, начнёт подниматься и достигнет таких высот, что получится кризис перепроизводства, и надо будет выходить на глобальные рынки. Воображаемые вагоны и зачем-то именно белые теплоходы, украшенные разноцветными треугольными флажками, устремлялись во все уголки света. Слаборазвитые страны, бойкотировав продукцию Штатов, с распростёртыми объятьями принимали у себя наших предпринимателей и, апробировав картошку российского производства, сразу же находили её более качественной по сравнению с аналогичными образцами конкурентов с Запада. Успеху не мешало даже то обстоятельство, что русский картофель почти сплошь приходил с сухой гнилью под кожурой – зато, как не безосновательно утверждали наши, она практически не пахнет и не имеет никаких сатанинских биодобавок внутри.

– Не получишь и рубля, – сказал отец, выслушав пламенную речь сына.

– Если не дашь, уйду из дому, – пригрозил Андрей.

– Скатертью дорога, дитятя. Можешь идти на все четыре стороны. Никто тебя не держит.

Андрей побелел как полотно. От волнения в его глазах полопались сосуды. Вновь, растопырив свои мерзкие щупальца, зашевелилась в душе гордыня, захотелось нагрубить отцу, но титаническим усилием воли он удержал себя от необдуманного шага. Таким образом, в запасе ещё оставалось несколько шансов. Он решил бороться до конца, даже если придётся унижаться, выклянчивать деньги, так как его мимолётные амбиции могли приостановить развитие и становление как минимум десятка людей его поколения и подставить под удар намечающуюся кампанию. Единственное, с чем он не мог согласиться, так это с тем, что свидетелем его позора может стать брат:

– Саня, выйди. Мне надо поговорить с отцом один на один.

– Я понял, – сказал Санька и вышел.

– Посмотри на меня, папа. Внимательно посмотри на своего сына. Мне девятнадцать лет, но я ни разу не подвёл тебя. Я благодарен тебе за то, что ты воспитал меня, но молодому птенцу пришло время пробовать крылья. Знаешь, для чего ты копил свои капиталы?.. Для того, папа, чтобы на двадцатом году жизни к тебе зашёл сын и ты не отказал ему, потому что за ним стоят силы, способные сотрясать империи до основания. Не вставай у них на пути, иначе ты погубишь сыновей своих правнуков, и род Спасских придёт в запустение. Ты думаешь, что Бог простил нам цареубийство? Нет, он не простил! В наших с тобой жилах, хоть и разбавленная, но всё ещё течёт кровь захудалого дворянства, примкнувшего к большевикам. Наш прадед Юзеф, достопочтенный польский шляхтич, продал Россию, а нам с тобой её выкупать. Белая эмиграция спустя 86 лет со дня кровавых событий никакой ответственности за страну не несёт, потому что древние фамилии – вот всё, что от неё осталось. Мы же с тобой разговариваем на русском языке, и, значит, нам восстанавливать попранную честь замаранных в грязи родов. Гражданская война, развязавшая братоубийственную резню, съела табель о рангах, перемешала в своём поганом рту целые сословия. Чавкая от ненасытности, она проглотила, переварила и извергла из себя тех, кто когда-то гордился тем, что он дворянин, и тех, кто корил судьбу за то, что он крестьянин. Великая Октябрьская Социалистическая Революция удобрила русскую землю человеческим навозом, в перегнивающей жиже которого страна копошилась семьдесят лет, не зная роздыху, наваливая новые кучи на старые… А 41-ый должен был принести России не смерть, а спасение. Страшная, чудовищная трактовка, но это так. Трусливые рабы, загнанные в угол тридцатыми сталинскими, ушли на войну, чтобы за четыре года, ежеминутно сталкиваясь со смертью, вернуться смелыми, решительными людьми и выступить единым фронтом против ненавистного диктаторского режима. Только не говори мне, что мы по-пластунски доползли до Берлина, благодаря примостившимся за спинами воинов освободителей заградотрядам. Это ложь! Не говори, что всех сколько-нибудь достойных загнали в лагеря, потому что при демократическом строе недовольны сотни, а при тоталитарном – все. Разве не видели наши солдаты и офицеры, как живут в Европе? Прикрывая грудью друзей от вражеских пуль, они показывали спины, когда горстка негодяев сажала за решётку побывавших в плену; боялись протянуть руку помощи семьям отверженных; устало кряхтели, но подчинялись, когда чекисты врывались в их дома, и целые народы, оставляя нажитое добро, теряя детей, запихивались в вагоны и перевозились за тысячи вёрст на необжитые места. Мы – мужественный, но рабский народ! Это страшно! Это позор! – Голос Андрея достиг высшей степени накала. – И после всего сказанного, папа, – я прошу всего лишь двести тысяч вместо того, кто обязан был бы заплатить по счетам, но уже умер.

– Над тобой хочется посмеяться, но на глаза почему-то наворачиваются слёзы. Возьми деньги в сейфе. Как видишь, твой отец вовсе не каменный.

Антон Владимирович увидел, как розовые пачки, перевитые крест-накрест банковской бумагой, стали неряшливо рассовываться сыном по карманам. Он устало улыбнулся и мысленно попрощался с деньгами. Потом Антон подумал, что страна, должно быть, дошла, если молодые люди, игнорируя радости, которые дарует легкомысленная юность, пускаются в невообразимые предприятия, чтобы хоть как-то заглушить муки даже и не своей совести.

– Андрей, ты полагаешь, что ребята, о которых ты говорил, – оценят тебя, полюбят за то, что ты хочешь для них сделать?.. Или нет, не так выразился. Будут ли они хотя бы тебя уважать?

– С недавних пор я перестал нуждаться в их уважении, понимании, а тем более любви… Я, папа, Честь имею… До последнего времени я играл по правилам, заставлял себя думать по правилам, не говоря уже о том, что поступал по правилам. Совсем недавно один старик сказал мне, что наступили последние дни. Он, безусловно, недалёк от истины, так как в его словах мне послышалась воля самого Господа, уставшего от нескончаемых распрей между людьми, недовольного нами за жутко неверное истолкование свободы, которую Он дал народам… Но я не разочаровался в людях, и Господь теперь подождёт. Он будет наблюдать за тем, чьё подточенное червями сомнений нутро станет возрождать законы, записанные первыми христианами со слов самого Богочеловека. Как ты думаешь – это нарушение промысла Божьего?

В глазах отца застыл ужас. Слушая сына, он часто глотал слюну. Казалось, что адамово яблоко, скорее обычного перекатывавшееся по горлу, должно было вырваться из-под кожного покрова и раздробить массивную челюсть отца.

– Ты давно к этому пришёл, Андрей?

– Нет. С каждым часом я понимаю всё больше и больше. Зло ведёт к краху человечества, и это осознаёт даже само зло. Оно понимает, что, растлевая души, подминая под себя континенты, порабощая сомневающиеся или чистые умы, – нарушает баланс, взятый за основу существования нашей планеты. Следовательно, подводит итог и своему пребыванию на земле. Таким исходом осталось бы довольно уставшее от борьбы добро, но не хитрое, полное сил, цветущее зло. Сегодня в подземельях ада, где на медленном огне поджариваются человеческие души, идёт повышение квалификации злых сил. И верховодит всем этим сам дьявол, штампуя завуалированную нечисть, а затем выпуская её в мир под видом сектантов, лжепророков, чародеев и прорицателей. Сатана хочет сохранить равновесие во что бы то ни стало. Господь уничтожит землю в одну секунду, как только увидит, что большинство людей подпало под влияние мнимых спасителей. Но чтобы сохранилась планета в том виде, к которому мы привыкли, надо без помощи Всевышнего самим изгнать прислужников сатаны.

– Кем же ты себя видишь? – спросил отец.

– Пограничником.

– В чём же твоё новаторство?

– Любовь к ближнему, любовь к Богу, любовь к Земле.

– Не нахожу в твоём уставе ничего нового. Сам же знаешь, откуда взяты эти слова. Библия называет их заповедями.

– А как же любовь к Земле?

– Давай цитату, – заинтересовался отец.

– Не любите мира, ни того, что в мире… Как же мне не любить то совершенство, которое сотворил для нас Бог? Ответь, папа! Царство Небесное – это хорошо, конечно. А войдут ли в него луга с васильками? Берёзовые рощи, огоньки полустанков, перестуки вагонных колёс, зелёные долины, расстилающиеся с горных вершин? А русские былины? Бабушкина старина? А предание о том, как языческая Русь принимала святое крещение в водах Днепра? Ни слова об этом в книге книг… А сохранятся ли стога сена у просёлочных дорог? Непременно хочу, чтобы остались.

– «Он всё ещё ребёнок, слава Богу», – подумал отец.

Лицо Андрея действительно прояснилось, от философской натуги не осталось и следа. Сейчас он напоминал четырнадцатилетнего мальчика-подростка. На щеках выступили пунцовые яблочки.

– А войдут ли туда голуби? Не те белокаменные, слетающие с небес в виде Святого Духа, а наши… несуразные серенькие?

– Да, – не стал разочаровывать отец.

– А полевые мыши, от которых почти все брезгливо отворачиваются?

– Несомненно, – улыбнулся отец.

– А Люда Варенникова? Помнишь её? Которая со мной в третьем классе училась? Которая мучила кошек, потому что была хиленькой и не могла ответить ребятам, постоянно дразнившим её?

– Да, – растрогался отец.

– А ребята, у которых не было такого отца и такой мамы, как у меня? Ребята, у которых были пьяные отцы, развратные мамы и кусок чёрствого хлеба за столом? Ребята, которых били, и которые сами потом били своих детей, потому что у них не было такого отца и такой мамы, как у меня?

– Скорей всего, хотя…

– Войдут, обязательно войдут. Лучше пусть они, чем я или ты. Пусть хоть на небе им будет хорошо, а мне и на земле не плохо… Сыт, обут, одет… Нет, папа, не подумай, что я строю из себя святого. Я видел бомжей и злился на них. Но не за то, что они, потеряв всякий стыд, роются в отбросах нашей мусорки и одеты в лохмотья, пропитанные мочой. Мне не составило бы труда обуть их и одеть, но проку от такого добра мало, потому что я всё равно бы считал себя выше их. Я зачитывался Ницше с его убийственной логикой по всем вопросам бытия… Или Пелевин… Хотелось проникнуть в стан противника, изучить стихию, в которой он вращается, – а что получилось? Куски мяса, талантливо выпирающие со страниц «ДПП», наводнили мою голову грязными мыслями. Я купил грязь за сто семьдесят рублей, и она засела там, хотя раньше я и не подозревал, что о таком может размышлять человек, живущий параллельно со мной. А сейчас, папа, к моему стыду скорее перпендикулярно, потому что однажды я пересёк то, что никогда не должен был пересекать. Тогда ли приходит мудрость, когда искушаешь себя знанием противоположного лагеря? И вопреки всему я люблю людей. Они замечательные, только заблудшие.

– А этот синячище под глазом? Не люди ли тебя избили?

– Да, иногда я бываю нещадно бит, – с горечью продолжил Андрей, но потом его глаза посветлели. – Только, заметь, бит добровольно. Не испытывать голода, не знать нужды, созерцать природную красоту, иметь время на размышления, видеть обоими глазами, ходить на двух ногах, слышать всеми ушами, петь, смеяться, танцевать, любить, мечтать, менять – и за всё это по физиономии изредка не получать?.. Кто-то облачается в добродетель, чтобы после смерти получить комнатушку в раю. Такие мучаются сами и заставляют страдать других, так как им невыносимо думать, что любовь к невидимому Богу надо пронести через долгую, полную соблазнов жизнь. А я, папа… я уже в эдеме, и вношу плату за нахождение в нём. Мои вчерашние страдания с лихвой окупаются сегодняшней музыкой сверчка, который для меня играет вальсы в старой бане. Я не сумел бы проникнуться переливами его чудной скрипки, если бы делал зло и иногда не страдал за добро. Тебе может показаться, что твой сын альтруист. Это не так. Есть люди, которые свои лучшие годы кладут на то, чтобы разбогатеть, а потом лет десять-пятнадцать изощряться в наслаждениях. А я нашёл более короткий путь к настоящему счастью. Когда страдаю, у меня душа становится лёгкой и чувствительной к малейшему проявлению красоты. Понимаешь?.. Так я живу только для себя, в этом мой трансформированный эгоизм. Рай у нас под ногами, и узрят его только те, кто сумеет отыскать своё счастье в счастье других. Рядом со мной или с тобой всегда на кого-нибудь сваливается радость. Ликуй с матерью, когда у неё рождается ребёнок. Смейся неожиданному богатству абсолютно незнакомого тебе человека, как будто оно не ему, а тебе досталось.