Текст книги "Ломка"

– Убийцы! Нелюди! Такого человека загубили! Уматывайте отсюда, куски ворвани! – сквозь затемнённое сознание узнал Андрей голос Забелина. – Прости, Спас! Мы не видели, что тебя бьют. Мы на входе!

Очнулся Андрей в обезьяннике и долго не мог определить, где находится.

– Спас, как себя чувствуешь? – спросил Антон с соседних нар.

– Превосходно… А как мы здесь оказались?

– А как, по-твоему, попадают в КПЗ? – вопросом на вопрос ответил Забелин. Мелкое хулиганство, которое, по словам торгашей, спровоцировали мы. Митька на допросе у ментов, даёт показания.

– А Санька где?

– Санька уже, наверное, в деревне. К лучшему это. Я ему сам сказал, чтобы драпал со всех ног. Какой резон, если бы мы все здесь оказались?

– А Брынза?

– Вон он на полу дрыхнет. Он час назад у ментов был. Сказал, что бьют сносно, терпеть можно. Он им ничего не сказал.

– А что он должен был сказать?

– Да фиг его знает. Что-то, значит, должен… Ты мне вот что скажи, Спас. Какого чёрта ты из себя фашиста корчил? Какой, к чёртовой матери, из тебя фашист?

– Судя по тому, как ломит тело, – превосходный. Станиславский бы поверил.

– Что ещё за Станиславский? – спросил Забелин.

– Да так, деятель один. А если серьёзно, то я рад, что так всё вышло. Могло быть и хуже.

– Что может быть хуже? Сидим в «телевизоре», ты избит, вечером нас хватятся, праздник пропустим. Может, ещё чего добавить? – занервничал Забелин.

– Сидим за дело, я в прекрасной форме, почти все долги отдали, не допустили бойни, и утром, ну максимум в обед, нас выпустят, – отчеканил Спасский и расхохотался.

Проснулся Брынза и подсел к парням. Продрав кулаками склеившиеся глаза, заметил:

– Зашибись, жизня. Когда все смеются, ты, Спас, мрачнее тучи сидишь. А сейчас плакать надо, а ты ржёшь. Чё к чему?

В камеру заглянул мент:

– Спасский, на выход.

– Тронете его, я вас по одному выцеплю, – сказал Забелин в потолок, как будто ни к кому конкретно не обращался, но мент, как обычно, принял сказанное на свой счёт и на всякий случай пустил в ход дубинку.

– Фамилия, имя, отчество? – придерживаясь установленного порядка, спросил милиционер, заполнявший какие-то бумаги.

– Эта информация засекречена, товарищ старший лейтенант.

– Я с тобой тут шутки шутить не намерен. Отвечай на поставленные вопросы, – равнодушно продолжил милиционер.

– Я, конечно, могу ответить, но если вам дороги погоны, лучше не спрашивайте. Я – федерал.

– Вон оно что… А я – Майя Плисецкая, – решил позубоскалить старший лейтенант, чтобы развеять скуку.

– Если «Центр» узнает, что вы меня здесь держите, то Вы ею станете. Чекисты не любят, когда кто-то вторгается в их дела, – серьёзно сказал Спасский.

– Подоборзел народ. Всяких видел, но таких наглых ещё не встречал, – развеселился милиционер.

– Тюрьмы не обещаю, но из органов тебя выпрут, лейтенант. Ты мне задание срываешь. И ещё. Я тут перед тобой отчитываться не обязан. У тебя два выхода. Первый – позвонить по телефону, который я тебе сейчас дам. В этом случае получишь подтверждение насчёт меня и собственноручно поставишь крест на своей карьере. И, наконец, выход второй.

– Благополучный, – не выдержав, съязвил лейтенант.

– Нет, из-под печки. Ты начинаешь меня раздражать. В десять утра следующего дня я и мои товарищи должны быть отпущены. Не для того я учился в академии, чтобы люди, подобные тебе, вставляли мне палки в колёса. А теперь скажи, чтобы меня отвели. Надо выспаться… Вот телефончик.

Андрей взял со стола ручку, лукаво улыбнулся, достал из кармана купюру достоинством в пятьсот рублей, написал на ней первый пришедший в голову номер и торжественно вручил деньги милиционеру.

– Да ты прирождённый, надо отметить, агент ФСБ… А я тебя недооценил, думал псих какой-то, – пробубнил лейтенант, рассматривая на купюре то ли телефонный номер, то ли ещё какие-то три цифири.

Утром Спасский с товарищами был благополучно отпущен на свободу. Парни стали торопить Андрея по поводу немедленного возвращения в деревню, но он заупрямился, сославшись на то, что у него есть кое-какие дела в городе. Забрав с собой Митьку, Андрей поехал домой.

Пятикомнатная квартира встретила своего жильца настороженно. Родовое гнездо, где воспитывался и мужал Андрей, где из жидкого податливого металла разрозненных мнений, впечатлений, принципов и чужих идей формировались собственные взгляды, затвердевшие со временем в непоколебимые убеждения, – смотрело взглядом отца, отправившего сына в самостоятельную жизнь, а теперь разочарованного, что сын вернулся. Мебель, дорогие картины излучали не тепло домашнего уюта, а пахнули в его лицо холодом и сыростью оставленного людьми жилища. Дом не принимал Андрея, но и не отвергал его; здесь он мог сейчас с удобством перекантоваться, но жить, именно жить, не смог бы теперь никогда.

Он подошёл к серванту. Красные, золотые, синие, зелёные переплёты любимых книг, глядя на него, молчали. Боль ушедших и живущих ныне людей, их радости, клубки сомнений в разные времена были выплеснуты на листки бумаги, чтобы соединиться на полках в богатую библиотеку и работать над провинциальным парнем, который решил, что способен на многое, потому как был уверен, что классики проводили бессонные ночи над своими рукописями только для того, чтобы когда-нибудь родился человек, способный вынести самое главное из десятков томов нагромождения писательских мыслей. Андрей не выносил банальных выражений по типу «книги – мои лучшие друзья» или «в книгах заложена человеческая мудрость», так как считал, что друзьями могут быть только люди, а мудрость есть продукт обобщения информации из различных источников. И этот продукт обобщения ещё и в обязательном порядке должен быть применён.

– Книги сделали своё дело. Книги должны уйти, – сказал Андрей и прошёл на балкон.

Он вернулся с тремя огромными коробками и попросил Митьку помочь ему уложить книги.

– Всё относительно – это факт. Годы писательского труда легко уместились в трёх коробках, – подумал Андрей.

– Спас, а эту куда? – подкидывая в руках огромную библию, спросил Митька. – Не входит.

– Как не входит?

– Берёт и не входит.

– Для всех, значит, нашлось место, а для неё нет. Ладно – оставлю дома.

Доехав до деревни на такси, парни выгрузили коробки с книгами и отправились в клуб. Улицы Кайбал напоминали пустыню.

– Все в клубе. Голову на отсечение даю, – сказал Митька.

– Дождались. День настал. День, которого все ждали, но не все верили, что он придёт.

52

Кайбальский клуб. Уйма народа, одетого празднично. Весёлые простодушные лица. Перешёптывания, комментирующие торжественную часть, которую проводит Надежда Ерофеевна. Сиденья заняты все. Тесно даже в проходах, где в основном толкётся молодёжь, перед началом праздника предупредительно уступившая сидячие места своим мамам, бабушкам и дедушкам.

Когда Спасский с Беловым миновали вестибюль и появились в большом зале, стоявшие у дверей люди зашушукались. Словно с помощью птичьей эстафеты разнеслась по клубу весть о прибытии парней, которых ждали все. Не успели они пройти и четырёх метров, как заскользили по ним обращённые со всех сторон взгляды.

Вытянувшись в струнку и вздёрнув подбородок под прямым углом к туловищу, вышагивал Митька, здороваясь за руку с парнями приблизительно так же, как генсек здоровался с кабинетом министров во времена застоя. Девушек он приветствовал снисходительным кивком головы, при этом его глаза каждый раз многозначительно прикрывались, как будто был он не Митькой с мордовского конца, а успевшим нюхнуть пороху и познать любовь женщин гусаром.

Андрей шёл несколько позади Митьки. Согнувшись от стеснения в три погибели, он изо всех сил старался слиться с окружающими, но у него это плохо получалось. Перемещающийся в пространстве красный пуловер с галстуком того же цвета, казавшимся полоской крови на белоснежной шёлковой рубашке, делали Андрея не похожим на всех остальных и вызывали оценивающие взгляды. Рассеянно здороваясь, он слышал, что все говорили о нём, и от этого он застеснялся ещё больше. Благо, что впереди у стены Спасский увидел Саньку, Брынзу и Сагу. Поравнявшись с ними, он попросил их немного расступиться и быстро занял образовавшуюся нишу.

– Слово предоставляется известному предпринимателю Севыхину Анатолию Павловичу. В декабре будут выборы. Анатолий Павлович выдвигает свою кандидатуру по нашему округу. Сейчас он познакомит нас со своей предвыборной программой.

Потенциальный депутат поднялся на сцену.

– Уважаемые кайбальцы! – сказал он, взяв у Надежды Ерофеевны микрофон. – Ни для кого не секрет, в каком плачевном положении находится сегодня село. Правду я говорю?

– Правду!

– Точно!

– Молодец, мужик!

– Это и без тебя все знают! – посыпались в ответ выкрики.

– Ещё один популист, – с раздражением подумал Спасский.

Он знал о Севыхине не много, но всё же намного больше, чем присутствующие.

Севыхин являлся членом КПРФ и капиталистом с многомиллионным состоянием. Но даже не это сочетание с явным заключённым в нём противоречием бесило Андрея. Такое ведь в России не редкость. Есть, например, либеральные демократы с гороховым шутом во главе, который только и делает, что огорошивает население тривиальной правдой и шуткует. Безобидный гоголевский чёрт, назвавшийся либеральным демократом, чтобы либеральничать и демократничать. Паяц, которому позволено обливать грязью всех и вся, кроме хозяина. Есть ещё правые и левые, лениво злословящие друг друга, чтобы под лживой маской соперничества скрыть полное равнодушие к народу. И, наконец, популярный среди масс центр, единый в том плане, что виляет куцым хвостиком перед президентом, пока он президент. В общем, если для простоты восприятия представить, что Нижняя Палата парламента – это собачья стая, то всё становится предельно ясно. Одни лают по приказу «голос» и всегда в почёте; другие лают, но не кусают; третьи воют от тоски по прошлому хозяину из шестидесятых годов, хирея с каждым днём; четвёртые интеллигентно тявкают и готовы при случае даже хозяина за ногу цапнуть, да цепь мешает.

– Коммунист с миллионным состоянием. Само по себе уже неприятно, но страшно другое. Зачем баллотируется от нашей республики, ведь не местный он?! Неужели от чистого сердца хочет сделать жизнь в Хакасии лучше? Или со своими людьми покумекал и выбрал наш регион только потому, что здесь ему никто не составит конкуренции. И как ему сейчас в душу заглянуть? – пронеслось в голове у Андрея.

– Я сделаю всё от меня зависящее, чтобы из федерального бюджета выделялись значительные средства на восстановление сельского хозяйства. Поверьте мне – это реально. Агропромышленный сектор многоукладной отечественной экономики нуждается в государственной поддержке, целевом финансировании. Мы не должны закупать зерновые культуры, мясомолочные продукты и другие сельхозпродукты у зарубежных стран. У нас самих есть необходимые производственные мощности и земли. Мы справимся сами. Интенсивные способы ведения сельского хозяйства, поддержка отечественного производителя, разнообразие форм собственности в АПК – вот три кита, на которых будет строиться моя политика в Государственной Думе. Я недавно в Хакасии. Красивый край. Степи, горы, тайга. Присоединяюсь к словам вашего губернатора, который сказал, что эту землю нельзя не любить. От себя же добавлю: в богатом краю не должно быть бедных…

– Депутатов!!! – крикнули из зала.

Спасский узнал голос Гадаткина. Дружный истерический хохот взорвал зал. Кайбальцы смеялись беззлобно, раскатисто, но Севыхин покраснел. С мрачным настроением Андрей разыскивал глазами Володю. Когда, наконец, нашёл, то увидел, что его другу тоже не до смеха. Их взгляды встретились, и они поняли друг друга без слов.

– За одно мгновение живого смеха они готовы страдать четыре года, – казалось, говорил Андрей.

– Клянусь, что меньше всего хотел вызвать такую реакцию, – будто бы отвечал Володя. – Но кто мы с тобой такие, чтобы решать за них, как им реагировать? Может быть, они умнее нас?

– Не знаю. Скорее – мудрее. Давай не будем отставать.

– Давай, разрази меня гром. Долой нас, да здравствуют они.

Два припозднившихся парня, схватившись за животы, навёрстывали упущенное. Через некоторое время их взгляды снова встретились.

– Перебор, – прочитал Андрей по губам Володи.

– Понял, – кивнул Андрей и поправил галстук.

Усилием воли Спасский взял себя в руки. Он уверенным шагом поднялся на сцену и попросил Надежду Ерофеевну дать ему слово.

Нобелевские лауреаты не испытывают такого волнения, какое при выходе на сцену испытал Андрей, потому что почувствовал, что его звёздный час настал. Многое хотелось сказать.

В зале не смеялся только один человек – спецкор «Сельской нови». До начала праздника он думал, что, как всегда, придётся самостоятельно расцвечивать мероприятие, преувеличивая факты. Теперь он боялся их преуменьшить, увидев на сцене парня, глаза которого лихорадочно блестят.

– Он же сейчас говорить будет. Наверное, местный дурачок», – ухмыльнулся в душе корреспондент, но что-то подсказывало ему, что дурачки не одеваются с такой изысканностью, да и во всём облике парня не было и тени вырождения. Раздираемый сомнениями: включать диктофон или нет, он решил разузнать об этом парне у своей соседки, но смех, крики, свист не давали ему такой возможности.

– Точно, дурачок, – подумал он и решил не включать диктофон. – Ладно, хоть развлекусь.

Но стоило Андрею поднять руку, как зал мгновенно затих. Корреспондент был опытным ловцом сенсаций и поэтому быстро включил диктофон.

– Не обижайтесь, Анатолий Павлович! – услышал спецкор со сцены. – Жизнерадостный, юморной народ – кайбальцы! Умеют они ценить хорошую шутку. Они и надо мной похохотать не прочь.

– Вы меня, молодой человек, унизить, что ли, пытаетесь. Зачем юродствуете? – сказал Севыхин.

– Ну что Вы. Я ведь в декабре за Вас голосовать буду и всех к этому призываю. Если кто-то и сможет сделать что-то конкретное, то только человек со связями, а у Вас подвязки во властных кругах имеются. А смех – он как оправдание за будущее. Вдруг так произойдёт, что Вы не оправдаете их ожидания, сиденья без пользы протирать будете или, ещё хуже, окажетесь коррупционером и интересы всяких подонков лоббировать станете. Приятно будет кайбальцам, что хоть посмеялись они над вами от души. А моих слов близко к сердцу не принимайте… И в том, что станете депутатом, – даже не сомневайтесь. К плохому это или к хорошему – я не знаю. Спросить мы с Вас всё равно не сможем, нет в законодательстве таких пунктов, по которым можно было бы отзывать нерадивых депутатов. Государственные законы аппаратом чиновников создаются. Они несовершенны. А есть жизненные законы, проверенные тысячелетиями, которые, к примеру, в библии прописаны. А ещё, в конечном счёте, совесть есть, Анатолий Павлович. Сейчас я говорю не о Вашей, а о народной. Странно она проявляется – Западу не понять! Всему миру известно, что мы сердцем выбираем, а не умом, как, казалось бы, должно быть. А так не должно быть, неправильно всё это! Голосование умом в России может привести к хаосу в государстве, потому что ум винит других, а сердце – только себя! Надо выбирать людей, как и раньше выбирали, пока на арену истории не вышли люди, у которых ум не будет отделён от сердца. Это я и называю народной совестью, благодаря которой страна пока жива. Не общепринятая у нас демократия, а душевная. Такой она в Новгороде была с его вечевым колоколом. Пусть такой и остаётся! С демократией в России всё понятно; к ней простые люди инстинктивно тянутся, они лелеют и оберегают молодое деревце, а коршуны-чиновники зелёные листья на части рвут, почкам распуститься не дают. Не выйдет у них, пока корни живы! А корни – это народ!

– Сыты по горло мы твоей дерьмократией, парень! – выкрикнули из зала. – Сейчас бы Сталина сюда, чтобы порядок навёл, чтоб всех к стенке или на Колыму лес валить!

– Так говорят те, кто сам бы хотел оказаться на месте олигархов и других преступных элементов, но судьба распорядилась иначе: не смогли или не успели они! Я и сам раньше так думал, но потом изменил подход, – сразу же нашёлся Спасский.

– Дай высказаться. Почему считаешь себя вправе затыкать рот. Это их право. О свободе слова слышал? – вмешался Севыхин.

– Да, слышал. Слышал звон, да не знаю, где он. Если свобода слова – это злорадствовать и ругать, то мы имеем дело не со свободой, а с официальным разрешением на ярость, которая по сути есть пустая отрыжка. Не жалуйтесь и злитесь, а ищите выходы. Пусть СМИ бичуют власть, а нам некогда. Мы с вами работать должны.

Гробовая тишина в зале обрадовала Андрея гораздо больше, чем если бы раздались аплодисменты. Вглядевшись в лица деревенских, он увидел, что его поняли. Обиженные перестройкой и десятилетием полной разрухи, оплеванные и заброшенные, они в душе огрызались на его слова, противились правде. Кого-то другого они разорвали бы на куски, осмеяли и с позором прогнали прочь, но Спасский этого не заслужил. Этому парню уже привыкли доверять. А новая российская правда заключалась в том, что они не будут отомщены. Никогда и теперь уже и никем, потому что даже человек, за которым бы они охотно пошли, взывал к другому и не боялся при этом неодобрения. Такое настроение было у сидящих в зале, Андрей же думал о другом.

Стоя на сцене под устремлёнными на него взглядами сотен людей, он пришёл к выводу, что своего добился. Сегодня в его, может быть, единственном на всю страну лице воплотилась давняя мечта лучших сынов России. Через него произошло слияние интеллигенции и народа. Этот союз пока не был прочным, и Андрей это понимал – слишком большим был разрыв в образовании и материальном положении. Но он понимал и другое: эти люди ему верят и полагаются на него, так как других альтернатив им так никто до сих пор и не предложил. Два летних месяца – короткий срок, но нервы, взъерошенные донельзя, слова, звучавшие вскользь и напрямки, сделали своё дело. Не хватало только дел, и он провернёт их за оставшийся месяц, чтобы закрепить успех. А для этого нужны соратники. Фактически, они у него есть, но Спасский также принимал во внимание то обстоятельство, что без энтузиазма и романтики, этих вечных двигателей русских локомотивов, ему ничего не добиться. И он, Спасский, подкинет им эту идею, которая и его, и всех вдохновит. Лучшего момента, чем сейчас, может и не представиться. Расчесав мысли, он приготовился обратиться к молодёжи, но, по большому счёту, не она на этом празднике интересовала его. Спасский хотел заручиться поддержкой старшего поколения: матерей, отцов, стариков:

– Уважаемые кайбальцы! Когда я только приехал в деревню, мне казалось, что здесь всё кончено. Я ошибался! Думая, что здесь всё кончено, я в один прекрасный момент понял, что отсюда как раз всё и начнётся, потому что хуже не бывает, а, значит, страшиться нечего. Господин Севыхин поведал нам о своих трёх китах, а я назову свои. Они узконаправленные и подходят только для нашей с вами деревни. И эти три кита – работа, взаимопомощь и самостоятельность. На ладан дышат города, загублены сёла, гниёт страна, но люди, несомненно, живы, хоть сгорбило и покоробило их время. Пока не заработало сельское хозяйство в России, пока импортируем продукцию, у Кайбал есть шанс, реальная возможность пробиться на рынок. Надо всем миром взяться. Несколько лет уйдёт на наращивание капитала, долгих лет упорного труда, и я знаю, как накопить деньги. Зато потом начнём строить свинофермы, закупать скот, засевать поля, обзаведёмся хорошей техникой. Я говорю это, например, Митиной маме, отцу Забелина, бабушке Саги, но помощи от них никакой не требую. Очень скоро, уважаемые родители, дедушки и бабушки, нам понадобятся ваши советы и моральная поддержка. В остальном – сами!

– Тебе лет-то скока? – спросил опохмелившийся с утра Митрофан Водянкин.

– Молчи уж, пень трухлявый. Куда тебе до него, – обернувшись в пол-оборота, рявкнула на Митрофана жена и тюкнула по лбу мужа указательным пальцем. – Ты говори, говори, Андрейка. Не обращай внимания на дурака, у нас с ним дома отдельный разговор будет.

– А я чё?.. Я ничё, – пробубнил Митрофан, приспустившись с кресла, а потом, выказав щербатый рот и прикрывшись рукой от угрозы справа, произнёс: «Возраст само то. Молодым везде у нас дорога. Дерзите»!

– Дерзайте, – поправила бабка Апаллониха.

– Я и говорю. Чё перебиваешь, старая? Мохом покрылась, а туда же. Когда мужик говорит, баба молчит.

– Тоже мне мужик нашёлся… Сиди уж, мужик! – цыкнула жена на Водянкина.

Что и говорить, – любят в Сибири добрую драку. Ни одна гулянка, ни одна свадьба не обходится без того, чтобы после изрядного подпития не зачесались у парней и мужиков кулаки. Спасский даже и предположить не мог, что каждый второй присутствующий на торжественной части ещё с раннего утра к обычному рациону завтрака добавит немного, по деревенским меркам, вонючего горячительного напитка.

Когда толпа вывалила из клуба и обнаружила подсинцев, скромно стоящих возле памятника, то промеж подвыпивших мужиков пошли разговоры о былых побоищах, и о том, что де современная молодёжь уже совсем не та, что раньше.

– Хлипкие вы и проку с вас никакого. Вот мы – это да! – заявил отец Митьке, отделившись от подвыпивших мужиков.

– Вы это, дядя Вова, зря, – сказал Забелин, услышав разговор. – Да мы им в два счёта накостыляем, раз плюнуть. Только у нас с ними теперь перемирие, об этом вся деревня знает.

– Ну ладно, тогда я пошёл… Эх, вы-ы-ы, – сказал дядя Вова и направился к мужикам.

Забелина это задело, и он подозвал стоявшего неподалёку Андрея, который беседовал с Володей.

– Спас, слушай сюда.

– Ну-у? Чего хотел?

– Да так.

– Говори прямо.

– Что у нас сейчас по плану?

– Игры.

– А давай, блин, в программу кулачный бой внесём.

– Зачем? – спросил Андрей.

– Короче, «Сибирский цирюльник» видел?

– Да.

– Вот я и захотел, чтобы у нас также было.

– Другое время.

– Ну и чё? Возьмём да и восстановим традицию.

– Хорошо, я поговорю с Надеждой Ерофеевной, что-нибудь придумаем.

Праздник был в самом разгаре. Кайбальский бабий хор спел несколько песен, подходили к концу игры, в которых старались принять участие все от мала до велика. Деревенский воздух, сдобренный налетевшим невесть откуда ветерком, развеял грусть, и повсюду были только улыбающиеся лица.

– А сейчас будет кулачный бой «стенка на стенку». Я была против, но ребята настояли. Запрещено бить ногами и ударять в паховую область. Я надеюсь, что драка пройдёт честно, по правилам.

– Посмотрим, – хмыкнул Дерябин.

– Типа честно. Хэ, – сказал Горилла.

– Как мне надоели эти драки. Они до того мне надоели, что сегодня я приму участие. Как уже осточертело разруливать конфликты, выступать миротворцем, уговаривать каждого. Эх, подеру-у-усь, – заговорил в Спасском казак, и он вклинился в центр кайбальской линии.

– Ты чего, Андрюха? С нами, что ли? – удивился Кореш.

– Я теперь всегда с вами. По всему мне так на роду написано.

– Держись за меня, братан – не пропадёшь. Отвечаю – не пропадёшь, – сказал Санька и перебрался поближе к Андрею.

– Слышь чё, второй номер, – тихо сказал Митька Саге. Ты за Спасом приглядывай, телохранителем, короче, у него будь. Всякую здравую голову беречь надо, а то потом проблем не оберёмся.

– Угу, – ответил Сага, мгновенно выпал из линии и встал рядом с Андреем.

Странным образом Брынза, Забелин и Данилин тоже решили, что их место в центре.

Дерябин ухмыльнулся. Намётанным глазом бывалого бойца он сразу увидел, что по какой-то пока непонятной ему причине, противник оголил фланги и сформировал ударную группу в центре.

– Горилла. А Горилла? Как думаешь, почему они края ослабили? В чём фишка?

– Не знаю. Моё дело – рожи бить, а твоё – думать.

– До чего же ты всё-таки тупой. Вот я, кажется, понял что к чему. Да, кажется, понятно. Узнаёшь того парня, который галстук с шеи снимает? Он, дорогой ты мой шатун из-под валежника, твой. Его, распрекрасный ты мой косолапый мишка, надо вырубить первым… Сможешь?

– Не-е-е, его не трону… Хороший парень.

– А кто тебе сказал, что его надо трогать? Я тебе такого не говорил. Ты мне, разлюбезный волосатый друг дорожку расчисти, а там я уж как-нибудь сам. А теперь давай-ка невзначай передай по цепочке, что Весёлому, Пыренку и Толе Кузнецову надо срочно переместиться на левый край, а Рыжему с братьями на правый. Только спокойно, без лишнего кипиша.

– Зачем? – спросил Горилла.

– Затем, гора, поросшая лесом! – психанув, заорал в ухо товарища Дерябин.

– Все готовы? – спросила Надежда Ерофеевна.

– Да! – посыпались выкрики.

Таранный центр кайбальцев, выстроившись наподобие журавлиного клина, быстро набрал разгон и врезался в гущу соперника. На самом деле гущи не было, потому что по знаку Дерябина подсинцы организованно расступились, оставив для встречи с врагом вечно запаздывающий монумент – Гориллу. Он и принял первый удар на себя, положив на асфальт бежавших в авангарде Брынзу и Кореша. Через секунду на ревущий монумент налетела разъярённая стая. Так вышло, что Спасского занесло на грудную клетку, и ему показалось, что даже морские волны, накатывая на скалы, не встречают такого отпора; он просто стёк под ноги Горилле. Монумент пошатнулся, но выстоял, а потом стал сильно напоминать рождественскую ёлку, на которой сразу повисли все кому не лень. Пытаясь избавиться от лишнего груза, бедный подсинец закружился волчком и от отчаяния успешно столкнул лбами две вцепившиеся в руку гирлянды, которые разбились о землю уже без сознания. Кайбальцам было уже всё равно, что их атакуют со всех сторон, предательски молотят по спинам, что наваленные в радиусе пяти метров от Гориллы тела их товарищей образовали стонущую кучу, над которой потешались девушки и взрослые. На всё это было уже наплевать, потому что все теперь хотели только одного – свалить Гориллу.

– Харэ! – крикнул Дерябин, напоследок съездил Гадаткину по лицу, а потом подал ему руку.

После встречи с потенциальным депутатом, которая переросла в пламенную речь Андрея Спасского, кайбальцы задумчивой толпой вышли из клуба и направились к водонапорной башне, зная, что там ожидается начало праздника – День села.

Водонапорная башня не наблюдала возле себя такого столпотворения с тех пор, как на её вершине лет восемь назад повесился Михаил Варганов. Много воды утекло с того времени, и теперь праздничный повод собрал кайбальцев всех вместе на самом краешке деревни. Сколько-нибудь значимые события случаются в русских деревнях редко. Отвыкли крестьяне гулять и работать, и вместе с тем сохранилась в этих людях, за которыми закреплена Богом земля, та самобытная изначальная живинка, дающая им право считаться наследниками Святой Руси. И наследниками самыми главными. Живинку эту не всякому дано разглядеть, запрятана она от чёрного глаза. Чтобы на неё натолкнуться, надо поселиться в деревне и дышать сельским воздухом, слушать степенные разговоры мужиков и просыпаться с первыми петухами, вылавливать сома на воронках и мчаться без оглядки по изумрудному лугу, собирать в лесу грибы и видеть с какой трепетной любовью, вздыхая о любимом парне, доит бурёнку деревенская девушка.

На пригорке у подножия водонапорной башни Антон Забелин снял чехол с кайбальского флага. Радостно загудела толпа, знакомясь с новым символом. Человеку со стороны ликование деревенских наверняка бы показалось ребячеством, но если этому человеку поведать о том, какие интересные и сложные недели предшествовали появлению синего полотнища с расшитыми на нём яркими звёздами, он бы понял ликование кайбальцев. И вроде ничего особого не произошло. Внешне деревня осталась прежней. Просто некто, не отличающий плуга от бороны, загорелся желанием найти общий язык с народом и раскрыть ему глаза на то, что творится в стране. Рано говорить: получилось у него это или нет? Мечтая стать ловцом человеков, он достиг результата лишь отчасти: его самого стали называть человеком.

– Кто водружать будет? – закричал Антон.

– Кому, как не Спасу! – откликнулся Сага.

Андрей пробрался через толпу к Забелину и коротко бросил:

– Не я! Митька будет!

Выбив из лестницы дробь, лихо взлетел на башню Белов и с помощью верёвки прикрепил древко к центру кайбальской высотки.

Распрямился, заиграл на ветру флаг, захлопал в ладоши, а затем речной рябью покрылся. Находившимся внизу кайбальцаим на миг показалось, что реет он над деревней уже целую вечность. Единодушное «ура» разнеслось над местностью.

Ошеломлённый спецкор, делая заметки в блокноте, боялся, что кончится паста. Перебегая от одной кучки людей к другой, он на лету схватывал разговоры и тут же заносил их в блокнот, чтобы потом ничего не забыть.

– Кайбальцы, теперь скажу я! – крикнул Володя Гадаткин. – Родом я, сами знаете, – отсюда! Ваши проблемы знаю досконально! – Спасский, услышав это, улыбнулся. – Кто мне скажет, где сейчас Севыхин? Его нет! Он уехал и никогда больше не вернётся, так как понял, что в его представительстве в нижней палате мы не нуждаемся! Многие сегодня думают, что нашей страной управляют сволочи! Это не так! Сволочей у нас не много, просто так получилось, что они скопились наверху. А когда знаешь их по именам, всегда кажется, что они живут в соседнем доме! Знаете, о чём я мечтаю? Я мечтаю о том, чтобы они поскорее наворовались и уезжали из страны! Быстрей бы! Они несчастные, проклятые Богом люди! Им первым давалась возможность изменить Россию, но они это дело профукали! Они прошли в дамки и стали есть свои же пешки! Глупее ничего не придумаешь! Впереди новая большая игра, в которой будут принимать участие поумневшие пешки – мы с вами! Вскорости страна всколыхнётся, но повторяю, что это будет не война, а игра. Сейчас мне понятно, почему над башней реет звёздный флаг, а не триколор, не трёхцветное знамя! Среди нас, вот он рядом со мной, стоит корреспондент «Сельской Нови». Строчи, корреспондент, записывай мои слова! Такая-то, такая-то деревня Алтайского района бросает вызов существующему порядку… Записал? Давай дальше! Начиная с сегодняшнего дня, кайбальцы будут вариться в своём котле, и это не сепаратистские настроения, а воля времени. Пиши корреспондент, и пусть читатели нашей газеты знают, что где-то рядом не ждут с моря погоды, а начинают коренную ломку! Мы всё сможем, и всё успеем, не забудь записать! Любой человек из другой деревни получит от нас посильную помощь, несмотря на то, что мы сами в ней нуждаемся! У кого есть фотоаппарат?

– У меня! – крикнула Женя Вишевич, для убедительности помахав «зенитом» над головой.

– Фотографируй, Женя! Флаг, людей, Митьку на башне! Для будущего!

– Слушаю его и диву даюсь, – сказала бабка Терентьиха, толкнув соседку в бок. – Наш Вжик, который стёкла в спортзале бил, когда я в школе уборщицей работала.