Текст книги "Ломка"

– Да.

– А приёмки с первого дня существования, по твоим словам, будут находиться в неравных условиях, ведь трудно определить, к кому понесут гриб, а к кому нет. Так?

– Так, чёрт возьми.

– А если так, то я должен позаботиться о каждом из парней. Знаешь, какую цель я преследую? – Володя с недоумением пожал плечами. – Во век не угадаешь, так как моя главная задумка – подготовка управляющих для заброшенных государством деревень. Я вижу академию, но не в общепринятом смысле этого слова. Аудитории – не замкнутые помещения с лестничной пирамидой парт, а сельские улочки с живущими на них крестьянами. Преподаватели – не кандидаты и доктора наук с их теоретическими познаниями, а поля, загоны с овцами и луга, где, в конце концов, пасутся реальные коровы. Нет у ребят возможности учиться. Образование в этой псевдодемократической стране – не для всех. Ну и Бог с этим! Мы с тобой заставим их читать книги. Сначала посоветуем, а если не захотят – заставим. Каждую главу мне пересказывать будут. Семинары станем проводить… Несуществующее в официальных документах высшее учебное заведение, – как тебе?

Такого Гадаткину пока не приходилось слышать. Слова Андрея защекотали ему пятки, потом прошлись по рёбрам, и он заелозил на табуретке, чтобы эпицентр зародившегося в теле смеха не пришёлся на лицо, а переместился куда-нибудь в коленную чашечку, но бесполезно.

– Прости, Андрюха, – промямлил он, и искорёженное от сопротивления лицо расплылось в улыбке, которая оказалась всего лишь плацдармом для последующего неудержимого хохота.

Володя, заходивший ходуном, начал отбивать неспециальные поклоны, как будто наседка быстро клевала зерно. Он, несомненно, покатился бы по полу, если бы тот был чистым. Удивление, граничившее со смятением, появилось на лице Андрея, и он подумал:

– Ничего страшного. В смехе мы, как никогда, беззащитны и становимся детьми, а только ребёнок может поверить в несбыточную мечту.

– Ты такой наивный, что я тебе даже помогу, – сказал Володя, наконец успокоившись. – И вообще, знаешь что? Если мы разучились понимать землю, то это вовсе не значит, что она разучилась понимать нас.

Парни вышли на улицу и закурили. Батарея бутылок в беспорядке валялась под навесом. Пустая тара никому не нужна. Хотя некоторые на дух не переносят пива, но признают, что кому-то оно тоже утоляет жажду, как это с тем же успехом, к примеру, делает вода. Плохо, когда бутылки пусты. Ещё хуже, если они наполнены жидкостью, удесятеряющей жажду.

– Интересно, а где пацаны? – спросил Володя.

– Наверное, с Антохой на рынок рванули.

48

Если у города и есть система пищеварения, то это, безусловно, центральный рынок, каковой имеется и в нашей столице. Ночью желудок спит, но рано поутру (с первыми покупателями) ненасытное чрево распрямляется и готово поглощать людской поток. Продавцы мяса, овощей, фруктов, приправ, домашних и не совсем домашних животных, колбас, сыра, молока и всякой другой снеди располагаются за своими прилавками и начинают выделять желудочный сок, открывая бойкую торговлю. Выкрики цен, реклама преимуществ товара по сравнению с идентичным товаром соседа, небесполезные просьбы покупателей сделать им скидку с заранее завышенной на продукт цены сливаются в протяжный гул, не умолкающий до вечера. Пряный запах, обволакивающий здание, представляет собой нечто среднее между ароматом базилика и вонью протухшей рыбы. Человеческим ноздрям чуждо такое сочетание, но свободная страна потому и зовётся свободной, что каждый уважающий себя гражданин имеет право бойкотировать тлетворный воздух. Он, конечно, может зажать нос руками, а может и задействовать рот. Правда, такой возможностью пользуются единицы, а подавляющее большинство продолжает мириться с миазмами в атмосфере.

Только на здании, где торгуют продуктами, рынок не заканчивается. Если хотите приобрести одежду, выходите на улицу и погружайтесь в толкучку бесчисленных рядов. С уверенностью можно сказать, что здесь есть абсолютно всё, кроме того, что душе угодно. Но отчаиваться не стоит. Ловкие менеджеры по продажам (так сейчас принято называть продавцов) докажут вам, что классическая рубашка в клеточку, которую Вы разыскиваете, Вам вовсе и не нужна, ведь за прилавком уже два года висят майки, достоинства которых по-настоящему можете оценить только Вы. Если, поддавшись на уговоры, Вы купите майку, то не думайте, что от Вас отстанут. На Вашу фигуру будут смотреть так, как будто кроме майки на ней ничего нет. Вы в буквальном смысле почувствуете себя голым. Не переживайте. Вас спасут, потому что только лишь по счастливой случайности за прилавком уже год скучают джинсы, которые с успехом прикроют наготу ниже пояса и будут гармонично сочетаться с майкой.

– У меня больше нет денег, – скажете Вы, когда участливый продавец предложит Вам кроссовки.

Не выпячивайте свою бедность. Это в магазины заходят поглазеть, а на рынок целенаправленно идут за покупкой. На Вас станут смотреть, как на короля, решившего погулять в народе, пообщаться, так сказать, с массами, а для этого тщательно скрывающего свои доходы, чтобы не выделяться. Не усердствуйте. В Вас всё-таки разглядят монарха и обуют по полной программе.

– Но, – попытаетесь Вы что-нибудь сказать.

– Что «но», – тут же перебьют Вас. – Кроссовки из Италии, родины Гая Юлия Цезаря и лучших в мире кроссовок.

Тут и конец Вашим сомнениям. Будучи до рынка носителем классического стиля в одежде, Вы покинете толкучку спортсменом – обманутым, но счастливым.

Близится полдень. Прибывают и прибывают люди. Рынок начинает напоминать муравейник или китайский квартал, если кому-нибудь второе сравнение нравится больше. Желудок переполняется, и начинается несварение. Продукты полураспада (наркоманы) попадают в родную для них кислую среду и вступают в реакцию с законопослушной толпой щёлочи. Кражи на рынке – явление обыденное. К ним люди всецело готовы, как с раннего детства готовы к тому, что брюхо ежедневно будет трепать голод. Проблема воровства не привлекает к себе особого внимания, не будоражит общественность и никого не напрягает. Если, конечно, кто-нибудь залезет в наш карман, то мы для порядка поднимем шум, чтобы отвести подозрение от себя, потому что сами ведь тоже не прочь поживиться чужим. Россия начала разваливаться тогда, когда люди стали работать в свободное от воровства время. Нормальные граждане живут в государстве, а мы со своим соперничаем: кто кого объегорит. Государство, как правило, побеждает, так как ему есть, куда нас посадить; а мы проигрываем, потому что нельзя наказать тюрьмой то, что само опирается на букву закона. На маленькую, конечно, а не на заглавную. А наркоманы – это всего лишь подножие айсберга, который пока что уносит в непонятном направлении.

В час пик Белов, Мирошниченко, Забелин и Брынза приехали на рынок и рассредоточились по залу, условившись соединиться на входе после того, как каждый закупит порученные ему продукты.

Митька огляделся по сторонам. Доверенные ему деньги он решил потратить с умом. Он стал с глуповатым видом расхаживать по рядам и прицениваться к консервам. В скором времени его ладони неожиданно зачесались, и он увидел в этом добрый знак. Неоплаченные консервы быстро прикрыли дно пакета. Выброс адреналина в кровь обострил все имеющиеся у него чувства, и Митька вспомнил, что у страха глаза велики. В данной ситуации это означало то, что ему каким-то непонятным образом удалось увеличить обзор за счёт затылка, на котором зашевелились волосы, как на голове у медузы Горгоны. Когда у пакета миновала середина, он стал совершать продолжительные вдохи и выдохи, чтобы привести в порядок оголённые страхом нервы. О содеянном Митька не жалел, предвкушая сдержанную похвалу со стороны своих товарищей. Он даже с удовольствием представил себе, как они скажут:

– Красавчик, Белов. Так держать.

49

Спасский стоял на берегу Абакана. Частокол тополей остался позади, а впереди – река, название которой переводится с хакасского языка, как «медвежья кровь». Он по колено зашёл в воду и остановился. Диск солнца отражался от водной глади. На поверхности резвились стайки окуньков, вычерчивая циркулями хребтов саморасширяющиеся окружности, которые тут же стирали невидимые ластики речки. На разных этажах деревьев-небоскрёбов щебетали птицы. Спасскому захотелось услышать соловья, но он знал, что в сибирских лесах тот не водится.

– Знаю, что невзрачный с виду, – подумал Андрей, – а людям яркое оперенье и не нужно. Все мы к сердцам тянемся. Устремится соловьиное соло в небесную синь, разбередит душу, приглушит многовековую боль, впитанную нами с молоком матерей, а тоску не излечит – усилит её. На древнерусской печали о неведомом земля наша стоит. Три спасительных родника из-под гранитных глыб бьют: Вера, Надежда, Любовь. Про то и поёт соловей.

Андрей увидел птичку по телевизору, о ней Дроздов в своей передаче рассказывал. Рассердился он тогда на любимого телеведущего за то, что показал соловья. Исчезла загадка. Мысль прервалась кукованьем, раздавшимся в лесу. То замирало, то вновь возобновлялось:

– Ку-ку, ку-ку, ку-ку.

Андрей спросил:

– Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось?

Птица отмерила ещё сорок семь лет.

– Маловато будет, бездетная мать, – дружелюбно сказал Андрей. – Успею ли?.. Должен успеть во что бы то ни стало.

– «Хорошо, что рано начал, – завязался узелок мысли. – Не истрепался на житейское, не увязнул в быту. Сколько ребят высшей пробы в семьях потерялось?.. Нет им числа. Всю юность свою на притирку с жёнами да мужьями потратили, максимализм на тряпки и скандалы с коврами распылили. С двенадцати до двадцати восьми надо себя искать, за всё общество в одиночку сражаться, сотрясать степенное равнодушие старших, свой Шервудский лес найти, подобно Робин Гуду, человеку эпохи «львиных сердец». А ещё звуками рога вольных стрелков собрать – таких же, как ты – молодых и горячих. Настоящая дружба завязывается в пору юности, когда деньги ещё не играют существенной роли. Для меня это время настало. Я буду проверять, и пусть меня проверяют, – пока режется без стеснения правда-матка, пока жизненный опыт не научил уходу от прямого ответа, пока душевные порывы не контролируются головой. Выстрою ряды единомышленников, а потом, если не буду справляться, жизнь заменит меня кем-нибудь другим, более решительным и мудрым. Пожалуй, не жизнь, а я сам передам руль достойному кормчему, как только увижу среди своих друзей такового. Моя задача – научить ходить и понимать прописные истины. Потом я уйду… И единственное, о чём попрошу, так это разрешить мне занять место в первой шеренге стройно идущих легионов. Рядовым. Без всяких нашивок и орденов.

Андрей привстал на колено. Прохладное течение ударялось о мраморное изваяние молодого человека, решившего произнести клятву перед своей совестью на заре нового тысячелетия. Слишком много он понимал, чтобы расточать дремлющие в нём силы на суету. Взяв в руки камень со дна, он начал выводить на реке слова, сопровождая их шёпотом.

– Пока в моей груди бьётся сердце, оно будет биться за народ, – отнесло течением первую строку клятвы. – Только строить и никогда не разрушать. Клянусь. Подчиняться обстоятельствам, но никогда не становиться их рабом. Клянусь. Все неприятности, которые будут происходить со мной, расценивать как очищение за видимые и невидимые грехи. Клянусь. Не потакать слабостям, не останавливаться на достигнутом. Клянусь. Всех принимать хорошо: и добрых, и злых. Гнать в шею тех, кто при всей своей порочности нагло утверждает: «Зло торжествует над добром. Повеселимся, а после нас – хоть потоп». Клянусь. Поддерживать всякое доброе начинание и возносить до небес даже незначительный хороший поступок, совершённый человеком. Клянусь. Искать правду, внутри себя искать. Она – там. Точно там, и нигде больше. Клянусь. А вся мерзость, существующая среди людей, идёт из тёмных сторон моей души. Только из моей, и ничьей больше. Клянусь, что своими собственными руками вырву из сердца тошнотворную полынь и высушу её на солнечной равнине моей души. Клянусь, что не поверю в Апокалипсис, пока люди, окружающие меня, будут говорить: «Здравствуй, Андрей». Просто: «Здравствуй Андрей». Клянусь никогда не убеждать человека встать на мой путь, пока он сам не присоединится ко мне по доброй воле, потому что моя дорога – ведёт к погибели. Клянусь специально не искушать судьбу, но и не уклоняться от её ударов. Клянусь, что не буду на «обломовском диване» наблюдать за горизонтом возрождения, а забегу далеко вперёд и стану ожидать там остальных. Клянусь, что не упаду духом, если горизонт начнёт отодвигаться вместе со мной, и с людьми я так и не встречусь. Клянусь, что в этом случае вернусь назад и начну медленно брести вместе со всеми. Клянусь, что не стану выть от одиночества и замыкаться в своём тесном мирке, раз уж так повелось, что люди сосуществуют вместе. Клянусь, что даже если все ополчатся против меня, я буду за всех.

Клятва была закреплена росписью, которая врезалась в воды реки на добрые двадцать сантиметров. Чувство необъяснимого восторга овладело Спасским, какого раньше он никогда не испытывал.

– Господи, ради того, что я сейчас испытал, стоит жить», – подумал Андрей и, как подкошенный, рухнул в воду.

Прохладные струи Абакана сомкнулись над головой юноши и остудили выжженные калёным железом слова клятвы.

Спасский прозрел будущее. То, что было спрятано за пеленой тумана, открылось вдруг и стало ясным и прозрачным. Воля сжалась в кулак и пробила брешь в стене непонимания. Заплакала утренней росой душа, почувствовав, на что себя обрекает. Андрей ужаснулся от того, что увидел. Всё те же беспросветный мрак и пустота, о которых он раньше подозревал, но всё же надеялся на лучшее; а теперь он знал, что никакого светлого «завтра» нет и никогда не будет. Есть лишь «Чёрная дыра», в которую засасывает тлеющие угли звёзд. Если бы не Андрей, а кто-нибудь другой увидел эту бездну, куда наслаивающимся комом скатывается всё живое, он бы сошёл с ума от отчаяния.

Спасский встряхнул головой и отогнал видение. Ликование переросло в апатию, так как теперь он понимал, что ничего не добьётся. Вскоре апатия сменилась сильнейшей депрессией, и мельком увиденный рай стал представляться турникетом перед входом в ад; а те немногие, кто, веря в ренессанс человечества, распространяет жетоны на входе – самыми страшными лицемерами.

Андрею тисками сдавило виски, и жизнь показалась такой дурацкой штукой, что на сознании самопроизвольно накернилась мысль о самоубийстве.

– Нет альтернативы. Что бы ни делал, а на всё один конец», – подумал он и горько улыбнулся.

Андрей перебирал в памяти знакомых ему людей и радовался, что они находятся в блаженном неведении.

– Нет, убивать себя не стану. Нельзя впадать в крайности. У вечности не существует только белого или только чёрного. Цвета перемешаны. Чёрный при соединении с белым, красным, жёлтым, фиолетовым, синим или голубым даёт чёрный, но Бог исключил его из радуги. Цвет тьмы просто нельзя использовать, не надо даже думать о том, что он есть. Сила чёрного проявляется тогда, когда мы вводим его в свою палитру; на холсте жизни ему подвластно закрасить всё. Стоит лишь усомниться в непрочном по структуре белом, и чёрный уже достаточно силён, а при употреблении он всемогущ, – подумал Андрей.

– Эй, сатана! – воскликнул Спасский. – Ты же сейчас где-то поблизости трёшься. С прискорбием должен отметить, что ты всего лишь тень, отбрасываемая Господом. Безусловно, большая тень. Это из-за того, что Бог большой. Когда в следующий раз решишь ко мне приблизиться, придумай что-нибудь пострашней.

50

– Спас, я сэкономил! Эти конкретно поистратились, а у меня почти все бабки целы и невредимы. Куда сгружать продукты? – спросил Митька.

Санька, Брынза и Антон покатились со смеху, заметив недоумение, промелькнувшее в глазах Андрея.

– Скоропорт – в холодильник, остальное – под навес. Давайте-ка я вам помогу. Устали ведь, наверное, – сказал Андрей.

– На славу погуляем, – заметил Митька, сгружая колбасу в холодильник, – а всё благодаря тебе. Спасибо.

– Ничего особенного, – скромно ответил Андрей. – Мы ещё и не такими делами воротить будем.

– Спас, а зачем тебе всё это надо? – спросил Брынза, сооружая из консервов египетские пирамиды.

Санька с видом всезнайки опередил брата:

– Проще простого. Затем, блин.

– Как это так? – удивился Брынза.

– Так это так, – улыбнувшись, ответил Санька.

– Молодцом, пацаны, – похвалил Андрей. – А тебе, Митька, финансистом быть. Как там говорится? Экономика должна быть экономной, кажется.

– Красавчик – базара нет. Стибрил консервы и в ус не дует, – вырвалось у Брынзы.

Санька, Митька и Антон переглянулись. Они забыли предупредить Брынзу, что при Андрее нельзя сильно распространяться о тёмных делишках.

Все трое подумали примерно одно и тоже:

– Что-то сейчас будет… Отмазываться бесполезно.

Спасский и в этот раз никого не «разочаровал». Под его яростным взглядом, обозревающим всех вместе и каждого в отдельности, стали опускаться головы виноватых. Парни почувствовали приближение неизбежной бури, которой и не собирались сопротивляться, чтобы сохранить хорошие отношения с человеком, которого за прямоту и справедливость они успели уже полюбить.

– Пусть ругает нас последними словами, пусть выговорится. Мы – бронявые», – думал и Митька, и Забелин, и Санька, а теперь уже и Брынза. Они старательно прилагали усилия, чтобы выглядеть как можно более жалкими, раскаивающимися и смешными.

Но буря оттягивалась. Спасский перестал метать громы и молнии. Он начал улыбаться, и это не предвещало ничего хорошего. Митька здорово струхнул, он теперь ни сном, ни духом не знал, что будет дальше, потому что от городского можно было ожидать всего, чего угодно.

– Деньги придётся вернуть, – сказал Андрей.

– Ты чё – рехнулся? Это же статья! Меня посадят к чёртовой матери! Ты этого хочешь? – с расширенными от ужаса глазами произнёс Митька.

– Андрюха, постой! Зачем так жёстко? Ну лохонулся парень, ну своровал немного, но больше ведь не будет. Не будешь же, Митька? – воскликнул Санька, чувствуя за собой вину, что не остановил воровства.

– Не буду! Вот вам крест! Я же для общего блага, для всех старался!

– Если не будешь, тогда ехать надо тем более. Если пойдёшь в отказ, я отправлюсь один, чтобы твоя якобы экономия не обернулась для нас в будущем серьёзными потерями. Ничто не проходит бесследно. Честную игру надо вести, иначе свалится на нас всех какая-нибудь гадость в самое неподходящее время, а ты и не задумаешься над тем, что она шлейфом за нами тянулась, на хвосте сидела, ждала момента, чтобы шарахнуть нас по голове как можно больнее. И запомни на всю жизнь, что честную игру мы ведём только для самих себя, и тогда можно не бояться ударов в спину со стороны судьбы.

– Это гон, бред сивой кобылы, – сказал Забелин.

– Это суровая правда. Независимо от того, хотим мы её признавать или нет, она существует. Давай, Митька, грязные деньги, и я поехал. Для меня они уже не представляют никакой ценности, но я восстановлю её.

– Ладно! Я с тобой, пропади всё пропадом, – крикнул Митька, увидев, что Андрей быстрым шагом направился на улицу.

– Определился? – спросил Спасский.

– Окончательно и бесповоротно, хотя знаю, что ты меня под конкретный монастырь подведёшь.

– Значит, так, – сказал Спасский, вернувшись в комнату. – Если есть желание, можете все поехать с нами, но перед этим пообещайте мне, что останетесь сторонними наблюдателями, как бы ни развёртывались события.

Парни дали согласие.

51

На своём веку центральный рынок видел всякое, но принимать под своей крышей раскаявшихся воров ему не приходилось. Четыре парня внимательно следили за пальцем Белова, который указывал то на одного, то на другого продавца, мило ворковавших с клиентами и явно не догадывавшихся о том, что к вечеру у них выплывет недостача.

– Может не надо? – спросил Белов.

– Надо, Митя, надо, – отрезал Андрей. – Сейчас мы будем отмывать деньги. – Он с задором похлопал Митьку по плечу и заразительно рассмеялся, чтобы снять напряжение у своих товарищей. – Ну ты даёшь! Бомбануть такое количество людей, снять такой урожай с прожжённых торгашей, – это какой же талант надо иметь?

– Чё ты веселишься? Нашёл время для смеха. Что я бабушке скажу, если вдруг вас схватят? – спросил Санька, побелев как полотно.

– Скажешь, что брату твоему деревня наскучила, и он рванул домой. Дня три, четыре можно будет проболтаться где угодно, пока всё не откроется… Да, кстати. Зарезервируйте-ка на нас с Митькой два VIP-места в клубе. Я так ждал этого дня. И ещё. Если что, то Митька на неделю поехал ко мне погостить. Мать его может не поверить. В этом случае съезжайте на Володю, он вывезет… Вроде всё.

– Ну чё – пошли? – уныло произнёс Белов.

– Да, пора.

За прилавком стояла женщина лет сорока. Увидев в подошедших парнях потенциальных покупателей, она превратилась в само благодушие.

– Сколько здесь взял? – спросил Андрей.

– Три кильки в томатном соусе и две тушёнки, – ответил Белов.

– Что-то не так, мальчики? – осмелилась спросить продавщица.

– Да… Мы – воры, – отрешённо ответил Андрей, пробежавшись глазами по ценникам, а теперь пытаясь сосчитать сумму, на которую было украдено.

– Не поняла.

– Что ж тут непонятного? Мы у вас недавно пять банок консервов стащили. Возьмите восемьдесят семь рублей, сдачи не надо, – сказал Андрей, подавая продавщице сотню. – Да, дешёвые у Вас консервы. Стыдно, Митька, стыдно.

– От производителя, – прошептала удивлённая продавщица, проводив взглядом парней.

– А здесь сколько брал? – спросил Андрей, остановившись у очередного прилавка.

– Штук пять или восемь, – ответил Митька

– «СЭС», – опустилось всё внутри у молоденького парня, совсем недавно открывшего своё дело, а потому решившего скупить просроченные консервы по бросовой цене для быстрой раскрутки.

– Значит, округляем до десяти, – заявил Андрей.

– Возьмите, пожалуйста. Я не знаю, как правильно это делается, но вы же мне расскажете, – срывающимся голосом произнёс парень и протянул две сотни. – Это мой дневной заработок. Больше нет.

Митька не понял, за кого их приняли, но в роль всё-таки вошёл:

– Давай, давай. И больше так не делай, а то придём ещё. Развелись тут, понимаешь. Народ обманывают. Давай-ка прикрывай свою контору. Не рынок, а балаган какой-то.

– Митя, верни деньги, – делая акцент на каждом слове, произнёс Андрей. – По-хорошему.

– Хорошо. И запомни, – как там тебя?

– Игорь, – ответил продавец.

– Так вот, Игорёк. Мы мзду не берём, нам за державу обидно, – сказал Митька и аж прям растрогался от того, какие они со Спасом молодцы, что выставили какую-то государственную службу в самом порядочном свете. – Ты парень вот что. Мы тебе сейчас спонсорскую помощь окажем. Субсидию, короче, малому предпринимательству дадим. То есть – тебе. Помни добро, крохобор, а то в следующий раз мы тебе грешков-то не скостим.

Парни пошли дальше. Митьку стала забавлять опасная игра, а Андрей был всё также сосредоточен, так как цель, которую он преследовал, не имела почти ничего общего с тем, чем они сейчас занимались на рынке. Он по своему обыкновению вперёд глядел, на многие и многие годы вперёд. Он должен стать своим среди обнищавших, не верящих ни в Бога, ни в чёрта деревенских, в горе, в радости – везде. И сейчас он ни деньги возвращал, а показывал своим друзьям, что даже ради них не поступится своими принципами, что даже готов пострадать за несовершённое им злодеяние, но с дороги не сойдёт. Парни, по его мысли, должны оценить подобное поведение и всем рассказать, что Спасский их любит, но смотреть на проступки спокойно не станет – всем сестрам по серьгам раздаст, даже если его самого это погубит. Ни в мелочах, ни в крупных делах они потом не посмеют усомниться в нём. На рынке он оставлял своеобразные зарубки на их совместном стволе жизни.

– «Говорящее прозвище должно стать брэндом, стандартом качества», – думал Андрей и не находил в этой мысли ничего эгоистичного.

– Что хотели, мальчики?.. Полный ассортимент. Выбирайте, что на вас глядит, – сказала озорная продавщица.

– Возьмите деньги за украденный товар, – произнёс Андрей.

– Берите, берите. Не стесняйтесь, – поддакнул Митька.

– Это кода вы уже успели? – на удивление сразу поверила продавщица.

– Наш пострел везде поспел. Простите, если сможете, – сказал Андрей и отошёл от прилавка, сгорая от стыда.

Митька потупил глаза.

– Может, просто забыли заплатить? Всякое в жизни бывает, – подбодрила Белова продавщица, почему-то почувствовав себя виноватой, увидев, как сразу потускнел и замялся перед ней парень, который ещё несколько минут назад смотрел на неё забиякой.

– Да мы… Да я. Гад я, в общем, – промямлил Митька и позорно сиганул в толпу, проклиная себя за то, что согласился поехать на рынок.

– Кому мы ещё долги не отдали? – спросил Андрей, когда отыскал в толпе растерянного друга.

– Вон тем, – показал он. – Спас, может не надо напрямую бабло отдавать? Подсунем втихаря и сделаем ноги. Не нравится мне всё это.

– Хочешь заднюю скорость включить?.. До конца – так до конца!

– Сам не знаешь, чего добиваешься! – с раздражением произнёс Белов и буром пошёл к прилавку.

Два азербайджанца, размахивая руками, на тарабарском языке что-то доказывали друг другу, когда в привычную для русского уха перебранку вмешался Митька:

– Что опять не поделили, чёрные? – грозно начал он. – Всю страну оккупировали! Удружил, Андрюха. Перед этими свиньями извиняться. Что притихли, свиноты? Не любите, когда с вами вот так. – Белов сорвался на крик. – Эй, Спас! Где ты там, чёрт тебя подери? Подползай сюда, я ведь этих ублюдков тоже!.. Ха-ха!

Бронебойный удар в переносицу отнёс Белова метра на три от того места, где он произнёс свои последние слова.

– Наших бьют! – закричал Митька и был услышан.

Два огромных мужика, разделывающих по близости мясо, подошли к истекающему кровью парню.

– Эти тебя? – спросил один из них, махнув рукой в сторону рассвирепевшего азербайджанца.

– Они, суки! – ответил Митька и, зажав пальцем одну ноздрю, высморкался кровью.

– Давно я на них зуб точил, щас мы их разделаем, – злобно прошипел второй мясник.

Его маленькие глазки, отнесённые один от другого, казалось, на два километра, едва были заметны под нависающей скалой лба. Его облик представлял собой если не свирепую решимость, то непроходимую тупость точно. В каменном веке он наверняка бы стал вождём, потому что топором владел отменно. Более того – топор ему шёл, как идёт какой-нибудь женщине со вкусом подобранное платье. Работа мясником не искоренила в нём звериных инстинктов, а развила их до превосходной степени. Он не просто разрубал туши, он любил их разрубать, а значит, правильно выбрал профессию и находился на своём месте. Уверенной длинной рукой он направлял топор в говяжью или свиную массу и умилялся по-своему, щедро улыбаясь правой половиной лица, когда железо после лёгкого (как казалось со стороны) размаха, входило в нужную область. В общем, своим существованием мясник с центрального рынка опровергал бытующее среди всезнаек-учёных мнение о том, что питекантропы вымерли в доисторическую эпоху. Они, слава Богу, всё ещё живут среди нас, хотя и не располагают к себе; и их надо беречь так же, как образчик редкой породы бережётся в хранилище музея.

Машина смерти, мясник-профессионал с распространённым человеческим именем Лёха, поигрывая джомолунгмами мускулов, неторопливым шагом направился к азербайджанцам. Закостеневший детский ум а-ля Марианская впадина не потрудился над выяснением причин избиения подростка, а сразу же сконцентрировался в костяшках кулаков.

Слух о том, что ненавистные азеры ни за что, ни про что обидели русского парня, быстро разнёсся по рынку. Азербайджанскую диаспору, оттяпывающую львиную долю прибыли у местных торгашей, не переваривали. Перепрыгнув через прилавки, мужики побежали на помощь двум мясникам, которые пока в драку не ввязывались, ожидая подкрепления. Соотношение сил «два против четырнадцати» быстро изменилось на «двадцать семь против четырнадцати». В выражениях противоборствующие стороны не стеснялись, но понять друг друга уже не могли, потому что объятые страхом азербайджанцы перешли на родной язык и потеряли способность воспринимать речь чужой для них земли. Конфликт нарастал.

– Боже, я посеял межнациональную рознь. Я опять во всём виноват. Никудышный я человек», – думал подавленный Андрей, не желая слышать, как с каждой секундой усиливались возгласы: «Убирайтесь к чёрту, черномазые»! – Как же это?

Дикая мысль осенила Андрея, и он улыбнулся. Растолкав мужиков, он прорвался к Белову, на которого уже никто не обращал внимания и сквозь зубы процедил:

– После того, что ты только что натворил, попробуй только чего-нибудь вякнуть. А сейчас смотри, на что я вынужден пойти, чтобы перекрыть твоё безмозглое поведение уже второй раз за день.

Не дожидаясь ответа от Митьки, Спасский, работая локтями, приблизился к азербайджанцу, нанёсшему Белову удар. Зловещий крик, вырвавшийся из Андрея, привлёк к себе внимание:

– Чего ждём, мужики?! Россия для русских! Бей их! Мы, активисты русского национального единства, давно призываем народ объединиться против черномазых!

– Фашисты, – понеслось с разных сторон.

– Кто там сказал – фашисты? Не стесняйтесь! Я вижу, что вы уже готовы присоединиться к нам! Изгоним иностранцев с нашей территории! Сотрём эту мразь в порошок! Пошли вон с наших рубежей! – с искажённым от злобы лицом закричал Андрей и плюнул в лицо злополучному азербайджанцу.

– Мы тебе не ровня, молокосос, – услышал Спасский прокуренный бас сзади и заполучил толчок в спину.

– Нашлись люди, – подумал он, распластавшись на полу.

Загудело от встряски тело, грызла обида за несправедливое страдание, но миссия ещё не была закончена, и Спасский зарычал:

– Тот, кто меня толкнул, – ренегат! Таких перво-наперво уничтожать будем!

– За такие слова получай, сволочь. Не ожидал я, что страна, победившая фашизм, породит выблюдков на вроде тебя! – прогрохотал всё тот же бас.

– На себя посмотри, урод, – с трудом выдавил из себя Спасский, понимая, что своими словами окончательно восстанавливает общественное мнение против себя.

Так и произошло. Замелькали перед носом кирзовые сапоги, подключились туфли самых разных размеров и стали выколачивать из тела парня нацистскую заразу. Ни один стон не вырвался из груди Спасского, ни один мускул не дрогнул на его лице. Из глаз у него потекли слёзы, и мужики подумали, что он плачет от боли, но тут была совсем другая причина, о которой догадался разве что только Белов. Через некоторое время Спасский перестал чувствовать пинки и пришёл к выводу, что, наверное, добрая четверть внутренних органов пришла в негодность.