Текст книги "Ломка"

26

– Спас, когда в поход пойдём? На какую дату стрелу набьём? – спросил Забелин.

– «Дата, дата, дата», – снежным вихрем закружилось в голове у Андрея. Новая неожиданная мысль возникла и подвергалась сейчас обработке.

– Стоп! Сработало! – вскричал Спасский.

– Ну что опять? – спросил Санька.

– Есть идея! – ответил Андрей

– Какая? – подключился Сага.

– У вас такой праздник как «День села» есть?

– Нет, – сказал Белов, – но, зная тебя, все мы можем предположить, что скоро он у нас появится.

– Общими усилиями может и получиться. Будем создавать вехи.

К Андрею подлетела Катя Черных. Отличительной чертой девушки был постоянный сарказм в отношении всякого, кто заводил с ней разговор. Красивая улыбка, обнажавшая ровный ряд белых, будто выточенных из слоновой кости зубов, подкупала. К Кате несли свои проблемы девушки и несловоохотливые парни. Черных выслушивала всех, кто в ней нуждался, ведь с красивыми людьми часто хочется поделиться. Недоступная в общении по каждодневным вопросам, Катя легко шла на сближение, если чувствовала за кем-нибудь тайну. Разговаривая с человеком один на один, она, пользуясь исходившим от неё обаянием, сразу же наталкивалась на откровенность. После того, как она понимала, что человек выпотрошил перед ней душу, Катя несколькими ироническими замечаниями заставляла раскаяться собеседника в желании поделиться с ней своими сомнениями и горестями. Эту Катину особенность знал в деревне каждый, но всё равно к девушке шли. Секреты Черных хранить умела, а живое сострадание, искрившееся в голубых глазах, заставляло ребят забыть, что за искренностью последует расплата.

– Что такое вехи, Андрей? – спросила Катя.

– Вехи – это те исторически-значимые события, которые останутся в памяти наших детей, которыми мы будем гордиться

– Значит, ты это сделаешь?

– Мы это сделаем, но только при вашем желании.

– Ага… День села. Как классно. Телевидение, речи с трибуны, шарики, ночной фейерверк, культурная программа с песнями и плясками… И в завершении памятного дня – поход, – с ласковой ехидцей сказала Катя.

– Всё, о чём ты сейчас упомянула, мы можем претворить в жизнь. На это, я думаю, у нас достанет сил, – сказал Спасский.

– На всё, что я перечислила? Не много ли ты на себя берёшь?.. Политик.

– Слово «политик» в данном случае неуместно, девушка… Да, и ты забыла, кстати, кое о чём.

– О чём же? – спросила обаяшка.

– Как вам всем такая идея, как появление в нашей деревне своего собственного флага? Он может стать символом нашего братства. Мы прогремели на всю Хакасию, но не следует останавливаться на достигнутом. Верховная власть республики должна видеть, кем она управляет. Мы докажем ей, что способны на многое, а ей, в конечном итоге, ничего другого не останется, как прислушиваться к нам.

Этой ночью Спасский впервые назвал Кайбалы нашей деревней. Это получилось как-то само по себе, но отнюдь не случайно. Он вдруг в какой-то миг перестал ощущать себя чужеродным телом и понял, что, наконец, отыскал свою малую Родину. И ещё он понял, что куда бы теперь ни забросила его судьба, мыслями он всегда будет возвращаться к тихому лесу за огородами, к извивающейся серебряным ужом речушке, к рассказам своей бабушки и ребятам, к которым прикипел… А те места, куда бегут наши мысли, и есть малая Родина.

– Мыслями я регулярно, к примеру, во Франции. Туда хочу, на берега Сены, – скажет читатель. – Что же мне теперь: Францию малой Родиной величать?.. Да-а-а, выходит, что так, и попробуйте мне возразить.

– Франция, дорогой читатель, малой Родиной для Вас стать не может, – несколько испуганно отвечает автор, – так как об этой замечательной во всех отношениях стране Вы думаете через местечко Вашей России. Вы сравниваете, – ведь так? И уж что точно не вызывает никаких сомнений, так это то, что нам с вами скорее хотелось бы переместить процветающие французские провинции в Россию, чем наши субъекты в Шампань или Гасконь.

4 часа в Кайбалах, в Москве – полночь. Столице видеть сны, в Кайбалах скоро займётся новый день. Возможно, и президент спит. Он, наверное, и не подозревает, что его «завтра» для некоторых уже «сегодня». Что ж – пусть спит и ни чём не тревожится. Утром он проснётся, будет подписывать важные государственные документы, встречаться с высокопоставленными чиновниками администрации. Быть может, по плану у него экономический форум или полёт в дальнее зарубежье, – как знать? Любому из нас известно, что Путин станет говорить правильные речи, за которые, по крайней мере, хоть стыдно не будет, но что с того? Ему, пусть и наделённому большой властью, не охватить всей страны. Она огромна. Законы, указы, прогресс доходят до нашей республики медленно, а то и вовсе застревают где-то на распутье. Президент – человек и символ, частенько дипломатично скрывающий свои настоящие мысли за общими фразами. Когда-то ему уходить на покой, – стране оставаться. Судьба России решается сегодня на местах; пусть и незатейливо, например, в обсуждении флага, но кто знает, что будет дальше.

27

Забрезжил рассвет. Продирая горло, распевались петухи. В мордовском краю замычала корова, басовито и требовательно. Звёзды медленно таяли, подобно восковым свечам. Краешек солнца хитро высунулся из-за подсинских холмов, надеясь застать месяц. Не ведало дневное светило, что своим появлением предоставляет собрату световое укрытие. Дачные сады на горизонте примеряли алый наряд. Лёгкий ветерок метался по деревенским закоулкам; ударяясь о серые заборы, заглядывая во всевозможные щели, он находил желанный простор на широких деревенских улицах, на площади перед клубом. Если бы не горлопаны петухи, то тишина была бы полной. Из пекарни доносился душистый запах свежеиспечённого хлеба, любимый и знакомый.

Деревенские спали, сидя на картонных коробках, прислонившись к белой стене клуба. Неожиданно всхрапнул Сага и уронил голову на плечо горделивой Кати. Она проснулась, посмотрела на наивное во сне лицо сельского громилы, улыбнулась и закрыла глаза. Девушки спали на коленях у парней, но чаще наоборот. Только Забелин сидел один, по-наполеоновски сложив руки. Суровость отражалась на его красивом лице, несмотря на то, что он видел свой любимый сон про тайгу. И снилось ему, что стоит он возле горы кедровых шишек, а бурундуки скатываются с деревьев и воруют орех. Тело не подчинялось приказам рассудка, не желало сдвинуться с места, чтобы помешать такой наглости, да Антон и не больно противился: «Берите, божьи твари. Мне хватит». Санька, как король, навалил руки на плечи сразу двух девушек – Олеси и Жени. Его ноги были скрещены; вид, в целом, деловой и непреступный, если бы, конечно, не разинутый рот с перекошенной набок челюстью.

На некотором отдалении от дома культуры стояли трое неугомонных, отвоевавших у внутренних часов право не спать. Это Андрей, Белов и Заварова. Они то и дело по очереди кидали взгляды на спящих, понимая, что судьба флага осталась за ними. Мозги у всех троих затуманило, глаза в красных блёстках, лица стянуло утренней свежестью. Прошло около сорока минут, как ребята оказались совсем одни. Они успели сходить к Митьке и попить чай с сушками. Белов остался верен себе и поэтому разговаривал только с Андреем, чему тот не противился, из врожденной тактичности делая вид, что ничего не замечает.

– Холодно-то как. Продрогла я до костей, – сказала Наташа.

– Это тебе, Андрюха, не в тапках ёрзать. В Сибири живём, – заявил Митька.

Он резко откинулся от оградки памятника, снял ветровку и передал её Спасскому, который, в свою очередь, галантно набросил её девушке на плечи.

– Спасибо, Митя, – поблагодарила Наташа.

– Да ладно, – буркнул парень в ответ.

– Что будем делать с флагом? – спросил Андрей.

– А без него разве никак? – ответил Митька.

– Нельзя без него. Праздник пройдёт, а память после него останется. Он станет напоминанием каждому, кто сегодня остался ночевать возле клуба, что все разговоры не зря, что мы многое можем, если захотим. Флаг – это начало, отправная точка. Он то, с чего всё начнётся.

– Что всё? – спросил Митька.

– А я и сам пока не знаю, – ответил Андрей. – До предела деревня дошла. Дальше – пропасть. Положение в Кайбалах, как я успел заметить, ещё не такое безнадёжное; соседство с городом спасает. Там, как никак, работу подыскать можно… В мечтах-то я вижу другие деревни. Богатые красивые добротные избы, мощёные улицы, тучные стада скота, засеянные рожью и пшеницей поля, счастливые довольные лица людей. А на деле – чёрная пропасть без начала и конца… А мечты – это игры бессильного ума, теряющего у заоблачных берегов драгоценное время, отведённое человеку на то, чтобы изменить себя и мир.

– Андрей, я вот о чём сейчас подумала. Давайте не будем уходить в дебри. Пусть флаг будет чёрным, а на нём… на нём звёзды. И звёзд столько, сколько сейчас вместе с нами ребят. Мы же ночью флаг обсуждали, звёзды мерцали, и звёздами были мы.

У Спасского сонливость как рукой сняло. Деревенские не переставали его удивлять. Сначала Забелин, теперь Наташа.

– А у тебя поэтическая натура. Красиво выразилась. Пройдёт время… Может быть, десять, двадцать, пятьдесят лет, и страна будет другой… Жить в ней, могу вас заверить, нам не придётся.

Спасский рассмеялся.

– Доживать, – грустно улыбнувшись, добавил Белов.

– При хорошем раскладе, – заключила Наташа.

– Если бросим пить и курить, – добил Андрей и продолжил: «Солнце будет палить, падать снег, лить дождь, дуть северные жестокие ветры, и чёрное поле кайбальского флага станет от времени белым. Звёзды исчезнут, померкнут… Да вон заснут, как наши ребята на крыльце.

Андрей заметил, что Митька ушёл в себя.

– Митя, ты что? Загрустил что ли? – спросил он.

– Да ну вас… Хотя ладно… Так и быть – скажу. Вам-то хорошо, а мне теперь точно влетит по первое число. Мать скажет: «Опять всю ночь где-то шарахался». Не поверит она, если я расскажу ей, о чём мы здесь говорили. Будет снова трындычать, что я нажрался, пропил последнюю совесть, а я ведь ни капли в рот.

28

Новый день народился, похожий на предыдущие и отличный от них. Облака, как взбитые сливки, с пепельной подливкой на нижних ярусах, медленно кочевали по небу. Деревенский пастух, Васька Асташонок, на вороном коне вылетел на деревенскую площадь и остановился. Норовистый скакун раздул ноздри и непокорно попятился назад.

– У-у-у, кур-р-рва, – гаркнул Васька и с силой натянул поводья, принудив животное застыть на месте.

Матовое лицо пастуха говорило о вчерашней попойке. На Ваське были кирзовые сапоги, требующие некосметического ремонта, спортивные штаны в заплатах и чёрная болоньевая куртка – без явных, различимых глазом дыр, но несколько стесняющая движения в подмышках.

Издалека конь казался сытым, а выступавшие гармонью рёбра свидетельствовали лишь о том, что Васька (так звали животное) не ленивая заевшаяся кляча, а скакун в теле.

К своему тёзке Асташонок питал самые нежные чувства, то есть по пьяным дням совершал с лошадиной мордой троекратное, по русскому обычаю, целованье.

Запланировано-небрежный вид обоих представлял собой голодную независимость. Человек с Васькой были друзьями и напарниками по работе. Симбиоз двух Васек мог бы привести к открытию в селе Кайбалы нового подкласса людей или лошадей – кентавра, но для этого Ваське-коню надо было бы произнести одну ключевую фразу, употребляемую хозяином в КУМе, а попросту Кайбальском универсальном магазине.

– Светик, взвесь водочки, – вот всё, что требовалось от совсем даже неглупого и способного животного.

Но Ваську-коня по каким-то непонятным автору причинам в магазин не запускали, поэтому быть ему до скончания века необразованной скотиной и слушаться во всём нетрезвого венца творения – Ваську-человека.

– Здорово, Васька, – окликнул пастуха Митька.

– Здоровей видали, – заржав, немного погодя ответил один из напарников.

По летнему обыкновению ранёхонько потянулись в стадо коровы, переваливаясь с боку на бок, роняя шлепки свежего запашистого навоза. Одни шли самостоятельно, другие в сопровождении людей. То и дело окрестности оглашали разящие удары бичей, если кому-либо из игривых бычков приходило на ум свернуть налево с проторенной тропы, ведущей к месту общего сбора. Заспанные люди встречались, обменивались приветствиями и продолжали идти уже вместе, вяло перебрасываясь словами.

Митька завидел среднего брата и подошёл к нему.

– Как обстановка в доме? – нетерпеливо спросил старшой.

– Обстановка-то?.. Нормальная обстановка. Вот коров веду.

– Не тяни, дура. Ты прекрасно знаешь, о чём я говорю. Выкладывай, а то всыплю.

– А это ты видел?.. Всыплет он, – сказал Серёжка, указав на прут в руках.

– Какая, блин, спрашиваю в последний раз обстановка? Не буди во мне зверя, Серёга, а то тебя и прут не спасёт.

– А я тебе говорю, что обстановка нормальная. Одна проблема. Батя пообещал, что вырвет тебе ноги и скормит их собакам, – сказал младшой, состроив довольную гримасу.

– А ты с утреца родаков-то подначил. Батю взвёл – к бабке ходить не надо, – сказал Митька.

– Чё-ё? Больно надо, – нагло ответил Серёжка, но по тому, как забегали у брата глаза, Митька определил, что попал в точку.

29

Андрей вернулся домой. В хате никого не было, и он пошёл в огород. Аккуратные грядки моркови, свёклы, чеснока, лука радовали глаз. Бабушка всегда содержала огород в чистоте. И теперь, на склоне лет, она не изменяла сложившимся привычкам. По давно заведённому порядку старушка, на ночь глядя, составляла план по облагораживанию засаженных соток и этому плану следовала неукоснительно, не обращая внимания на приключавшиеся хвори. Изматывать себя бабушка не любила, поэтому все крестьянские работы производила вовремя. Покопается немного и пойдёт отлёживаться. Отлежится – и снова в огород. И так раз за разом, чередуя отдых с трудом. Вот и сейчас Андрей застал бабушку за прополкой.

– Привет, баба. Вот я и вернулся.

Старушка всплеснула руками и подошла к внуку:

– Ты где пропадал, горе луковое? Я всю ночь глаз не сомкнула… Ждала, все глаза проглядела. Явился, не запылился… Деда поискать отправляла, а он уснул и хоть бы хны.

– Прости, бабуля. Больше не повторится.

– Не повтори-ится. Знаю я вас, охламонов… А где второй?

– Возле клуба спит. Там и ребята кайбальские.

– Навязались на меня, окаянные, – сердито сказала бабушка. – Ну всё, ступай. Ступай, ступай, – чего встал? Нет, постой. А может, девчонку завёл?

– Как собаку прямо. Тоже скажешь.

30

Спасский лежал на кровати, сложив ноги на козырёк. Сон не шёл, призрачной лентой уносился прочь. Взятые обязательства не давали покоя, тяготили.

– С чего начать? На кого опереться? Как выстроить тот день, на который будет намечен праздник? – вставал вопрос за вопросом. За думами пришёл долгожданный сон.

Спящее воображение предвосхитило события. Андрей увидел то, что желал увидеть. Он стоял на мосту через Абакан, и деревня расстилалась у его ног. Гирлянды разноцветных огней рождественской сказкой опоясали Кайбалы. Чудное хитросплетение света разогнало вечерние сумерки, и каждый дом, каждый сарай и забор был виден как на ладони. Празднично одетые люди высыпали на улицы, водили хороводы, пели песни и чему-то радовались. Чёрный кайбальский флаг развевался над водонапорной башней, и на нём явственно были видны звёзды. Двадцать семь звёзд. Андрей не считал, но был уверен, что их именно столько. Слезы текли по лицу, и их солёное прикосновение очищало душу и вселяло надежду. Андрей почему-то чувствовал, что ему в деревню нельзя. Нет, при желании он мог бы пойти туда, но тогда бы что-то рассеялось и ушло, но что – непонятно. Потусторонние силы удерживали его на месте, но Спасский преодолел их и спустился к людям.

– Кто ты? Откуда пришёл, чужестранец? – спрашивали люди.

– Я – Андрей Спасский, – отвечал он.

– Не обманывай нас. Андрей далеко. Оставайся с нами и празднуй, – говорили люди.

А потом он снова перенёсся на мост, но смотрел он уже не в направлении деревни, а на течение чёрной речки. Холодные струи накладывались одна на другую, и вода излучала свечение. Далее Андрей увидел какие-то незнакомые лица, и они сразу стали родными. Теперь он понял, что это сон, и торопился запомнить этих людей, так как был уверен, что, когда придёт время, он встретится с ними. Кто-то, словно по волшебству, переместил его на гору. Под ногами затрепетала земля, а на горе стояло много людей, и никто из них не шевелился.

– Извержение? – спросил он.

– Сердце бьётся, – ответила девушка справа.

Внезапно Андрей перестал чувствовать подземные толчки. В этот момент он ощутил руку девушки в своей. И все вокруг взялись за руки. И стало больно, нестерпимо жгло пальцы, но никто не разлучал ладоней. Потом стало светло и тихо, под ногами снова завибрировала земля. Только девушки уже не было рядом. Многих не было, а те, кто остались, сомкнули ряды и сейчас казались на голову выше и сильнее.

Санька тормошил брата:

– Андрюха, вставай. Хватит спать. Надоело мне одному вялиться.

Спасский открыл глаза и, посмотрев на брата, сказал:

– Санька, я сон видел… Пророческий сон. Время сжалось. Господи, оно сжалось. Сжалось, сжалось, сжалось. У нас всё получится. Помнишь, о чём мы вчера говорили возле клуба? Вижу, что помнишь. Время сжалось. Бред, но факт остаётся фактом. Оно сжалось, и его надо насытить. Господи, насытить во что бы то ни стало. Мне дана возможность. Не знаю кем, но мне.

– Ты думаешь, – срастётся? – зевнув, прервал Санька.

– Да, – ответил Андрей.

– По-моему, так с днём села перебор. Поход – реально, а чтобы праздник замутить, нужны большие деньги… Где мы их возьмём?

– Не такие уж и большие… Будем искать спонсоров в городе, – уверенно заявил Андрей.

– Так они тебе взяли и раскошелились. Благотворительность сегодня не в моде. Что мы можем дать им взамен?

– Раскрутку и рекламу. Повесим перекидки, рекламные щиты. Телевидение ж будет снимать… Можно ещё кое-чем воспользоваться. В декабре будут выборы в Думу. Вчера в ящике я кое-что обнаружил. Баба газеты не выписывает и в ящик не заглядывает. А там открытка была. Мол, жители Хакасии поздравляются с днём республики от некоего Севыхина. Слышал о таком? Будет баллотироваться на четыре года, – как пить дать. В чистые намерения, вероятно, будущего народного избранника верится смутно, но может, я и не прав. Севыхин повёл активную пиар-кампанию, встречался с представителями партийных групп, главами пятидесяти крупных хакасских родов и от всех получил поддержку, несмотря на то, что открыто и честно о желании выдвинуться от нас пока не заявлял. Обещал сделать Хакасию регионом-донором, то есть не обещал, конечно, потому что баллотироваться ещё не надумал.

– Короче сказал, что у нас есть все шансы стать продвинутым субъектом, – сказал Санька.

– Да, но дело не в этом. Бог с ним, с Севыхиным. В своих предвыборных акциях он до деревень ещё не добрался. Пусть это будут Кайбалы, – хитро сказал Андрей. – Выступит, ободрит людей. Больше мне от него ничего не надо.

– Если ты к нему припрёшься, он тебя даже слушать не станет. Тут поддержка взрослых нужна… Дам тебе ценный совет. Через неделю танцы. Поговори с завклубшей.

– Как её зовут? – спросил Андрей.

– Надежда Ерофеевна. Она тебя поддержит. Ещё до того, как я ушёл в армию, была у неё одна страсть – страсть к восстановлению традиций… Ну там проводины в ту же армию. Больше, правда, я ничего и не припомню. В общем, побазарь с ней. Толк будет.

– Хорошо.

– Только говори с ней обстоятельно, без этих твоих вселенско-глобальных штучек, которыми ты так любишь сыпать. Краткость и чёткость. Понял?

31

– Ну, доброе утро, сынок, что ли, – обратился отец к сыну. – Клавдия, иди встречай героя. Наша гордость пришла, блудная. У всех дети как дети, а у нас чудо неизвестной породы.

Отец рубил дрова, а мать убиралась в угольнике. Услышав мужа, подошла. Митька стоял тут же, виновато понурив голову.

– И что нам с тобой делать, Митя. Совсем от рук отбился… А ну-ка дыхни, – сказала мать.

Митька повиновался.

– Чё? – спросил отец.

– Да пахнет от него, вот чё. Табачищем за километр прёт. И без водочки дело не обошлось. Рази-и-ит. Против спирту воевал, воевал – и до того навоевался, что напился на радостях.

– Не пил я, правда, не пил. Мы вчера… А ладно, всё равно не поймёте.

– Что же это мы не поймём? Иль умнее нас себя считаешь?.. Хватит с нас, отец… хва-а-атит.

Глава семейства снял ремень, и Митька понял, что на этот раз расправы не миновать. Было обидно, что сейчас влетит ни за что.

– Кричать не буду, с места не сдвинусь, – подумал парень.

Сыромятная кожа осиным жалом впивалась в тело. За семнадцать с гаком лет Митька впервые страдал несправедливо, а потому на каждый взмах отцовской руки злобно огрызался, чтобы хоть как-то утихомирить боль. Ремень с методичностью рассекал воздух, чтобы через секунду вновь вонзиться в загорелую спину, красным рубцом оставить след. Отец уже начал выдыхаться, когда подскочил Олежка и юлой закрутился по кругу.

– Вдаль ему, папка. Так ему, так ему, – веселился мальчуган.

Вот гадёныш шепелявый, шмакодявка паршивая. Молись! Земля круглая – встретимся, – сквозь зубы процедил Митька.

Но Олежка наперёд не загадывал. Парнишка по молодости и неопытности жил в теперешнем отрезке времени и был счастлив настоящим, продолжая вертеться волчком и накручивать отца.

Алёнка, увидев с летней кухни, как бьют брата, подбежала к отцу и стала хватать его за руки:

– Папочка, не трогай его. Не надо. Пожалуйста, – серебряным ручейком зазвучал голосок девочки.

– Уйди, сестра. Видишь, человек за правду страдает, – с гордостью сказал Митька.

А ремень тем временем продолжал прилипать к телу, но обжигал уже меньше; притерпелась спина.

– «А где Серёга? Пусть бы посмотрел, как брательника мутузят… В доме, наверное, где-то скрысился. Боится выйти… А до чего же больно-то. И когда ему надоест? Мне бы уже точно надоело, – думал Митька.