Текст книги "Жертва тайги"

А если этот сфинкс доморощенный меня все-таки разводит? Он же здесь в одиночестве, наверное, давно от скуки мается. Вот и решил с чужаком поиграть маленько, зловредно пошутковать. Ладно, с утреца мы с этим разберемся.

А он здесь основательно устроился. Ничуть не хуже, чем в городе. Давно, видимо, тут обосновался. Чтобы такую хоромину в одиночку отгрохать, не один год уйдет. Почему ему вообще подобная блажь в голову пришла? От кого-то прячется? От ментовки? Может быть. Отчебучил что-нибудь весьма недостойное и забился как лешак в самый глухой таежный угол. Здесь его однозначно искать никто не станет. Сопи себе в дырочку и в ус не дуй».

Потом он ненароком перекинулся мыслями на семью:

«Как же там мои архаровцы шкодливые? Без меня, наверное, совсем от рук отбились? В последнее время с ними никакого сладу не стало. Переходный возраст, мать его так! Ни дня не проходит, чтоб какую-нибудь каверзу не придумали. Только ремень еще и выручает. Но это ничего. Перерастут. Сам когда-то такой же шкодой был. Пройдет время, перемелется. А так-то они ребята добрые получились, без заметного изъянца. Как батя когда-то говорил: «Это чудо великое – дети». Да, так оно и есть, батя. Чудо натуральное».

Вспомнив о жене, Антон нахмурился.

«Как же так получилось, что мы с Ириной в последнее время совсем перестали друг друга понимать, как будто вовсе чужие стали? Из-за каждой ерунды грыземся как собаки. Иногда по целым дням и слова доброго друг другу не скажем. А ведь когда-то все по-другому было. Совсем не так», – подумал Антон.

Перед ним появилось лицо жены. Да только не сегодняшней, хмурой и неприветливой, скорой на худое слово, с вечно поджатыми острыми губами, а той, вчерашней, из первых лет совместной жизни. С лукавинкой в открытом взоре, улыбчивой и простодушной, способной за секунду снять любую боль с души.

«А всему виною эта нынешняя жизнь треклятая! Одни деньги, деньги, деньги! Да будь она неладна!»

Антон полежал еще немного не шевелясь, а потом, не в силах больше терпеть, заворочался. Его давно уже тянуло выйти по малой нужде. Тихонько, стараясь не потревожить спящего хозяина, он поднялся со скрипучей раскладушки, натянул сапоги, надел штаны, нащупал в кармане талисман и прошмыгнул в сени. Антон аккуратно, чтобы не скрипнула, приоткрыл входную дверь, выбрался на крыльцо, помедлил немного, зябко передернул плечами и ступил на землю.

Облегчившись, он вернулся к дому, взялся за дверную ручку, но передумал, отступил на пару шагов в сторону, достал нэцке из кармана и присел на корточки. Антон медленно разжал вспотевшую ладонь, и она тут же засветилась, словно покрытая фосфором. Тонкие, ясно видимые лучи, исходящие из глазниц загадочного амулета, как будто потянулись в спящую тайгу.

«Какой необычный, странный лазоревый свет, – подумал он. – Почему эта штука всегда такая теплая на ощупь? Может быть, в ней какой-то радиоактивный элемент? Но тогда же она, наверное, – вредная до одури, а? Можно запросто дозу схлопотать. Да и ладно, бог с ней. Мне-то уже до фени. И так двоих детишек настрогал. А штуковина-то, похоже, древняя, и бабки за нее, вполне вероятно, можно неслабые срубить».

Антон зажал амулет в кулаке, заскользил тоскливым взглядом по небосводу, усеянному звездами. Пронзительная жалость к себе вдруг неожиданно болезненно сдавила грудь.

«Вот же попал я как кур во щи! Влетел на все деньги. Теперь бы только побыстрее до поселка добраться. Надоела вся эта затянувшаяся таежная болтанка буквально до чертиков».

Антон проснулся и, не раскрывая глаз, недовольно поморщился, почувствовав, как нестерпимо яркий, въедливый солнечный луч злонамеренно старался проникнуть через сомкнутые веки. Ворча и позевывая, он отвернулся к стене, натянул одеяло на голову с горячим желанием соснуть, добрать еще какую-нибудь пару-тройку минут в свое удовольствие.

Антон лежал и лежал бы в полнейшей неге и умиротворении. Так хорошо, так комфортно спалось ему в теплой и чистой постели после холодных и неудобных бивачных ночевок. Там ты не столько спишь, сколько непрестанно вошкаешься, в полудреме терпеливо коротаешь время до рассвета. Однако сознание постепенно возвращалось и напомнило, что залеживаться недосуг. Оно заставило его шустро подскочить, подняться на ноги.

Чухонца в хате не было. Аккуратно прибранная кровать служила красноречивым подтверждением тому, что он давно уже проснулся и слинял. Хозяин ушел хлопотать по каким-то своим домашним нуждам.

Антон не торопясь оделся, заправил постель и строго цыкнул на кота, возобновившего было с утра свои назойливые попытки набиться к нему в кореша. Он обежал взглядом комнату и застыл в раздумье, борясь с сильным искушением в отсутствие Лембита тщательно пошарить по его сусекам, чтобы таким образом хоть немного прояснить для себя еще одного мутного лешака. Иногда ведь какая-нибудь пустяковая вещица способна гораздо больше рассказать о своем хозяине, чем долгие часы общения. Но Антон пересилил-таки недостойное, дурно пахнущее желание и решительно вышел за дверь.

Солнце уже довольно высоко поднялось над тайгой. Время, по всем прикидкам, подходило к десяти. Получалось, что дреманул он весьма неслабо. Совсем расклеился, распустил себя, а делать этого в сложившихся обстоятельствах отнюдь не следовало. Такая опасная непростительная расслабуха, случись что, вполне могла бы выйти ему боком.

Хозяина Антон нашел на огороде. Тот сосредоточенно и неспешно подправлял загородку, поваленную кабанами со стороны леса.

– Доброе утро, – обратился к нему Антон, не дождался ответа на свое приветствие и спросил с благим намерением наладить разговор: – Что? Напортачили тут тебе тупорылые? Смотрю, они и тыкву пожрали, и картошку копанули? Часто тебя чушки донимают? Да оно и понятно. Кругом же лес, не пригород.

– Бывает, – после короткой паузы буркнул Лембит и замолчал.

При этом на его бесстрастной физиономии, как и вчера вечером, не отразилось абсолютно никаких эмоций. Не заметно было даже, что он хоть в какой-то степени огорчен опустошительным ночным набегом зверья на свои угодья.

– А что собаку не заведешь? – спросил Антон, вспомнив, что, проходя по двору, нигде не заметил собачьей будки. – Или боишься, тигра ее погрызет?

Не услышав ответа, Антон затоптался на месте. Он усиленно соображал, что бы еще такое спросить у Лембита, дабы заставить его в конце концов раскрыть рот. Но почему-то ничего подходящего больше на ум не приходило.

Слишком нарочитым, нарушающим все мыслимые приличия было молчание нелюдимого хозяина. Он, как видно, в отличие от Антона, не испытывал по этому поводу никакого неудобства. Такие глупости его нисколько не трогали. Чужое мнение на свой счет этого человека, видимо, ничуть не колыхало, было ему глубоко параллельно.

Еще несколько минут Антон законченным дурнем, как неприкаянный потоптался у него за спиной. Потом его терпение окончательно иссякло. Не скрывая неудовольствия, четко написанного на лице, он вызывающе сплюнул через зубы, резко развернулся и пошел по направлению к дому.

Но не успел Антон отойти и на десяток шагов, когда Лембита неожиданно пробило.

– Когда собираешься? – спросил невозмутимый чухонец.

Вопрос его прозвучал абсолютно недвусмысленно. Пора, мол, тебе, парень, и честь знать. Убирайся, гостюшка непрошеный, к едрене фене. Нечего больше тут отсвечивать. Уже порядком достал, дескать, ты меня своим присутствием.

– Да не бойся, дядя, – съязвил Антон. – Не замаю. Голому собраться – подпоясаться.

– Ладно, – не обращая никакого внимания на вызывающую подначку, сказал Лембит. – В хате подожди. – Он помолчал и прибавил если не приветливым, то по крайней мере вполне безобидным нейтральным тоном: – Сейчас закончу, и поедим.

Антон вернулся в дом, зачерпнул полный ковшик воды из алюминиевого бидона, стоящего у дверей, и с удовольствием напился. Вода была вкуснейшей, холоднющей до ломоты в зубах. Однозначно родниковая, без всяких примесей.

Он строганул топориком смолячков и растопил печку. Через пару минут она благостно и ровно загудела, прямо как пчелиный рой, довольный богатым взятком. Тяга была доброй. Трубу явно регулярно чистили.

Антон постоял, поскреб в затылке, соображая, чем бы еще заняться в ожидании хозяина, но так ничего толкового и не придумал, начал бесцельно склоняться из угла в угол. Внимание его привлекли аптекарские весы с черными эбонитовыми чашечками, стоящие на подвесной полке. Он подошел, взял вещицу в руки, завертел так и эдак.

«Зачем ему такая точность? Что он вообще тут, в этой глухомани взвешивает?»

Не успел Антон допетрить, как дверь в комнату распахнулась, и на пороге возник чухонец с охапкой дров. Он бросил быстрый, острый взгляд на весы, зажатые в руках чужака, и тут же отвернулся. Но Антон все-таки успел заметить, как напряглась, насупилась при этом его физиономия, обычно просто каменная.

Лембит сгрузил дрова возле печки, не оборачиваясь, выдал указание садиться за стол и загремел кастрюлями. Антон смутился так, будто был пойман на воровстве, незамедлительно поставил весы на место и отошел в сторону.

После завтрака, прошедшего, естественно, в лучших традициях древнего домостроя, то бишь в полном нерушимом безмолвии, Лембит принес из сеней вытертый, выцветший на солнце солдатский вещмешок. Он бросил туда пару банок каких-то консервов без этикеток, ополовиненный кулек с самодельными сухарями. После недолгих колебаний хозяин дома добавил к весомой пайке, выделенной захожему чужаку его щедрой рукой, еще кусочек прошлогоднего сала, уже пожелтевшего, густо присыпанного крупной солью. Чухонец крепко перетянул мешок скрученными лямками и снисходительно бросил его на стол.

– Спасибо, – вымучил Антон.

На большее его не хватило. Он боялся сорваться, нахамить, еще сильнее обострить и так уже достаточно непростые взаимоотношения с негостеприимным хозяином.

– Так что? Пойдешь на бате? Оморочку[30]30
  Оморочка – лодка из бересты на тонком деревянном каркасе.


[Закрыть] не дам. Ты на ней все равно не усидишь. Для этого нужна сноровка.

– И не надо. Пешком пойду. Так надежней, чем по заломам кувыркаться. Сколько тут километров до ближайшего поселка?

– А он всего один, поселок-то. В самом устье. Там, где Сукпай в Хор впадает. До моста сто сорок. Около того. Иди прямо. Никуда не сворачивай. До Тагэму нет притоков, – выдал на-гора Лембит, замолчал и полез из-за стола, этим самым подводя итог разговора.

– Ладно. Понял, – с нескрываемой ехидцей отрапортовал Антон, подождав немного и убедившись в том, что подробный инструктаж на этом и закончен.

Напоследок он все же не сдержался и надерзил:

– Премного благодарен. Наше вам с кисточкой.

Узкая извилистая тропка, похожая на глубокий укатанный желоб, тянулась от дома через темную хвойно-лиственную урему[31]31
  Урема – мелкий лес и кустарник, растущий в низменных долинах рек, густые заросли в заболоченной речной пойме.


[Закрыть]. Антон семенил следом за хозяином, таким же неторопливым, как утомленный слон, то и дело сдерживая шаг, стараясь не наступить ему на пятки. Это его дико раздражало, но он благоразумно помалкивал, бросая косые взгляды на ружье, висящее у чухонца на плече.

«Кто его знает, лешака? Еще сорвется да замочит сгоряча? Лучше, от греха подальше, его лишний раз не напрягать. Да и на том спасибо, что проводить вызвался».

Сукпай оказался типичной горной речкой. Во время таежных скитаний по отрогам Сихотэ-Алиня Антон видел десятки таких же. Крутые обрывистые скалистые берега, заросшие до самой кромки непролазными лесными дебрями. Стремительный водный поток, ревущий на все лады, сметающий все на своем пути.

«Интересно, как далеко бы я тут в одиночку угреб? – подумал Антон, на секунду представив себе, что он согласился на дружеское предложение Лембита и с бешеной скоростью несется вниз по течению на неповоротливой и неуправляемой долбленке. – Не дальше, чем до первого залома! А там носом в воронку и капец! Все, приехали! – От этой картинки, нарисованной распаленным воображением, его передернуло так, как будто он добрый глоток касторки заглотнул. – Нет уж! Лучше пешедралом. Так привычнее».

Выйдя на берег, Лембит остановился, всем своим видом показывая, что дальше не пойдет. Пришло время расставаться.

– Ну, бывай. – Антон весело оскалился на него. – Всего тебе, так сказать. Не поминай лихом.

– Не помяну. – Чухонец сощурился. – Шагай уже.

– Лады, – сказал Антон, подхватил сирнапу, поправил сползшую с плеча лямку полупустого сидора, повернулся и сошел с тропы.

Он ощущал между лопатками неприязненный взгляд угрюмого хозяина заимки. Отойдя на полста метров, Антон неожиданно подвернул ногу на скользком булыжнике, потерял копье и кубарем полетел под гору.

Его тащило вниз через заросли с громким треском, поэтому звука первого выстрела он толком не расслышал. Только когда жахнуло вторично и крупной картечью сыпануло по кустам совсем рядом, он понял, осознал, что торчит у чухонца на прицеле. Антон уцепился за тонкий дубок, затормозил падение, подскочил, обрел равновесие, низко пригнулся и очертя голову рванулся в тайгу.

Первое время он несся наобум, не разбирая пути. Потом сообразил, что, потеряв из вида Сукпай, лишится единственной надежной привязки к местности, и начал забирать поближе к берегу. Он выскочил к ясно видимому просвету в лесных дебрях и припустил что есть мочи вдоль речной поймы.

Антон бежал, пластался по лесу до тех пор, пока не зарябило в глазах. Грудь сдавило, словно стянуло железным обручем. Он постоял, сложившись пополам, упираясь руками в дрожащие коленки, выровнял дыхание и, не разгибаясь, прислушался. Через минуту от сердца у него отлегло. Похоже было, что оторвался.

«Хорошо, что у него собаки нет. Без нее ему меня в тайге никогда не отыскать. Я ведь тоже не пацан желторотый. Небось не пальцем деланный».

Дальше Антон пошел спокойным размеренным шагом, обходя препятствия, стараясь поменьше шуметь и держа ушки на макушке. Пробираясь через заросли, он прикрывался локтем. В кровь исхлестанное, иссеченное ветками лицо и так уже горело как обваренное крутым кипятком.

«Почему он вдруг на меня окрысился? Обиделся на треп, что ли? Но не такой же он законченный дурак, чтобы из-за пустяка за ружье хвататься? Я ему должен был чем-то просто поперек горла стать… Стоп, а ведь чухонцу явно не понравилось, что я эти весы его аптечные в руки взял. Золотишко, наверно, тихариком полощет да на них и взвешивает. Вот и решил убрать меня, как потенциально опасного свидетеля. А вдруг я на его заначку покушусь или стукну куда следует?»

Все дальше и дальше от дома
В отрыв от погони. – Встреча с удэгейцами. – Неудавшееся камлание. – Новая попытка прорваться к дому. – Опять под пули. – Возвращение в фанзу. – Исчезновение Геонки и Одаки

Антон шел без остановки до самого вечера, стараясь убраться как можно дальше от злосчастного таежного кордона. Только когда солнечный диск запунцовел и провалился в древесные кроны, он решился выйти из чащи на речной берег.

Язык уже едва ворочался в пересохшем рту. Пить хотелось зверски. Антон закрутил головой, пытаясь присмотреть удобный спуск к воде. Но берег, как назло, везде был обрывистым и слишком высоким, не меньше трех метров. Если и удастся спуститься, не свернув себе шею, то уж выбраться обратно будет весьма проблематично.

Но еще хуже оказалось то, что уже под самым берегом темнела капитальная глубина. При первой же попытке нащупать ногами дно ухнешь в ледяную водицу по самые помидоры.

«Эх, сейчас надо бы обыкновенную пластиковую бутылку! Но где же ее взять в глухой тайге? Где не живем, там и не гадим. Ладно. Сейчас завалю лесину да из пригоршни напьюсь. Рисково, конечно, блин, но не подыхать же, в конце концов, от жажды».

Он приглядел подходящее деревцо, подошел к нему, примерился, услышал приглушенный треск в кустах и окаменел с топориком в руке, занесенным для удара. Липкий противный страх сковал, стреножил его.

«Неужели сучий потрох этот все-таки догнал? Прямиком на меня вышел? Если так, то один выход – в воду!»

Звук становился все громче и громче. Антон подобрался к самому обрыву и замер в полной готовности броситься вниз, если его худшая догадка подтвердится. Но по мере того как источник звука приближался, он все больше успокаивался. «Нет. Это не человек. Точно! По-другому ломится. Там животина какая-то. Вроде бы небольшая. Скорее всего, барсук или енотка».

Он почти угадал. Через минуту прямиком к его ногам выметнулась из кустов невысокая, узкая в кости, остроносая ладная лаечка-камчадалка. Она остановилась в паре метров и, восторженно глядя на него умнющими пронзительно-голубыми глазишками, приветливо завиляла хвостом, скрученным в бублик.

– И как же тебя кличут, девочка? – Антон моментально сбросил с себя напряжение, расплылся в улыбке, присел на корточки и безо всякой опаски протянул руку.

К собакам, в отличие от кошек, он с самого малого возраста испытывал стойкую симпатию. Особенно к лайкам, как правило, сообразительным и совершенно незлобивым по натуре.

– Ну, давай знакомиться, красотуля.

Собака не заставила себя долго ждать. Она подскочила, тут же смело положила свою лапу на его раскрытую ладонь, да еще и мордашку сверху взгромоздила.

– Вот какая ты умница! – похвалил ее Антон, погладил собачку по голове и тут же получил благодарственный смачный поцелуй в нос.

Лайчонка полизалась всласть, отскочила от него на несколько шагов, напружинилась, поглядев призывно, и опять принялась выделывать кренделя своим пушистым опахалом.

– Что, зая?.. – Антон понимающе усмехнулся. – Зовешь с твоими хозяевами познакомиться, да? Знать бы еще заранее, что они за люди. Это же не факт, что такие же, как ты, добрячки покладистые. Есть определенный риск опять на брямс нарваться. – Но, поразмыслив накоротке, он сам себе и возразил: – Хотя это вряд ли. У такой девчонки ласковой, наверное, и хозяева под стать. Обычно так бывает. Да и что еще мне остается, кроме как на это надеяться?

Антон положил топорик в вещмешок и закинул его за спину. Собака убедилась в том, что недолгие сборы закончены, радостно заскулила, сорвалась с места и помчалась в глубь тайги, увлекая его за собой.

Не больше чем через четверть часа лес неожиданно расступился, и Антон вышел на небольшую круглую полянку, скрывающуюся в густой тени высоченных столетних лиственниц, усыпанную сухой прошлогодней хвоей. На ее краю стояла приземистая фанза[32]32
  Фанза – прямоугольное в плане каменное или саманное жилище на каркасе из деревянных столбов.


[Закрыть] с пологой односкатной камышовой крышей, сложенная из грубо обтесанного кругляка. Рядом с ней, почти впритирку, торчал амбар на сваях. Его окружали покосившиеся вешала с юколой, нанизанной на тальниковые палочки. Чуть поодаль Антон заметил летний шалаш полуцилиндрической формы, крытый кедровым корьем. Рядом с ним лежала перевернутая, подготовленная к просмолке, зашкуренная долбленка.

Через круглое отверстие, расположенное в центре крыши, прорывался сизовато-белый дымок. Он вился над фанзою, распространяя вокруг запах какого-то аппетитного мясного варева. Антон принюхался, и в пустом желудке тут же звучно заурчало. Есть захотелось зверски. Ясное дело, не до еды, не до обеда ему было, когда стволом в затылок тыкали.

Как только он вышел из леса, знакомая лайчонка заскакала, заметалась у входа в фанзу, зашлась заливистым жизнерадостным призывным лаем, нетерпеливо извещая хозяев о прибытии гостя. Дверь со стуком широко распахнулась, и из жилища вышел сухонький седовласый удэгеец, низкорослый, как пигмей, и кривоногий, как кавалерист. Одет он был в легкий свободный кафтан из выделанной рыбьей кожи и замызганные, вытертые до дыр ватные штаны, заправленные в короткие растоптанные камусные торбаса[33]33
  Камусные торбаса – обувь, сшитая из камуса, кожи, снятой с ноги лося.


[Закрыть], расшитые узором по верху голенищ.

Он пытливо поглядел на незнакомца из-под руки, как будто прикрываясь от солнца, и произнес скрипучим старческим голоском:

– Нибида эмекте?[34]34
  Нибида эмекте? – Кто пришел (удэг.)?


[Закрыть] Кто такая?

– Добрый день, – кивнув, сказал Антон и замялся, не зная, как продолжить.

Пауза затянулась.

– Твоя чего стоишь? – пробурчал старик, утомленный его молчанием. – Дом заходи. Моя против нет. – И прикрикнул на собаку: – Твоя уходи, Найда! Ругай буду!

Антон низко пригнулся в дверном проеме, вошел в фанзу следом за стариком, и глаза сразу защипало от едкого дыма, заволокло слезой. Да еще и жарой несусветной в момент обдало, обволокло так же крепко, как в хорошо протопленной деревенской бане.

«Вот, блин, душегубка! – подумал он. – Как они тут живут, в таком дыме и духотище? Да здесь же только клопов гнобить!»

Антон прокашлялся, протер глаза и осмотрелся, стоя у порога.

Посередине широкого, почти квадратного помещения пылал очаг, обложенный булыжником. Над ним висел на крюке огромный трехведерный котел, закопченный до черноты, на самом дне которого громко булькала, шкварчала на стенках какая-то густая похлебка.

У очага, помешивая в котле деревянной ложкой с длиннющей тонкой ручкой, склонилась круглолицая смуглая аборигенка, на вид лет двадцати с небольшим. В отличие от старика, она была одета просто и незатейливо, без всякой претензии на национальную самобытность. Дешевенький китайский спортивный костюм прекрасно сочетался с синими парусиновыми тапочками. На приветствие Антона она не ответила, а только зарделась и смущенно потупилась, продолжая с еще большим усердием, теперь уже, как добротный электромиксер, взбивать ложкой варево.

– Твоя сюда ходи, – похлопав рядом с собой ладонью, позвал хозяин, вольготно развалившись на широком низком кане[35]35
  Кан – невысокий каменный или глиняный выступ, расположенный вдоль стены и используемый как лежанка, под которым проходят печные трубы.


[Закрыть], расположенном у стены и застланном звериными шкурами.

Антон повесил вещмешок на гвоздь рядом с одноствольным хозяйским тульским ружьецом, приклад которого был испещрен насечками. Он снял обувь, чуть помялся, метнул смятенный взгляд на девушку и быстро засунул внутрь сапог портянки в иссиня-черных разводах, издающие отстойное амбре. Он, встав на карачки, забрался на лежанку и растянулся рядом со стариком.

Но не прошло и минуты, как Антон понял, что совершил дичайшую ошибку! На кане, прогретом теплом очага, он в один миг взмок как мышь подвальная, взопрел с головы до ног. Гость задышал с присвистом, захлопал открытым ртом как карась, вытащенный из воды. Воздуха катастрофически не хватало.

– Айя[36]36
  Айя – хорошо (удэг.).


[Закрыть]. Тепло, хорошо, да? – через минуту философски изрек хозяин, блаженно закатив глазки.

– Уф, блин! – не сдержался Антон.

Слова старика переполнили чашу его терпения.

– Извини, дед, но я тут больше не могу. Пойду проветрюсь. Уже одурел вконец от такой сумасшедшей душегубки.

– Одежа снимай. – Хозяин недовольно поджал губы, посмотрев на него с укоризной. – Штаны снимай. Куртка снимай. Мало-мало соображай надо.

Антон разоблачился до пояса. Штаны оставил, посчитав неприличным щеголять в одних трусах, светить причиндалами перед незнакомой девушкой, хоть его так и подмывало содрать с себя все до последней шмотки. Это представлялось ему сейчас просто верхом неземного блаженства. В промежность Антону словно кто-то от щедрот душевных горячих угольков насыпал.

«Да, точняк, вкрутую сварятся! – вопил он внутренне, незаметно подсунув пятерню под ремень. – И как он это переносит, пенек старый? Ведь даже торбаса не скинул!»

– Моя ничего, – проговорил хозяин, словно отвечая на его незаданный вопрос, и растянул рот до ушей, скаля редкие прокуренные зубы. – Старый ноги шибко боли. Тайга не ходи. Соболюшка не лови. Манга[37]37
  Манга – плохо (удэг.).


[Закрыть], однако… Сейчас теплый кан лежи. Он старика молодой делай. Опять тайга туда-сюда бегай. Соболюшка лови. Колонок лови. Плохо нет.

Более-менее свыкнувшись с жарой, Антон полежал немного на спине, молча, исподтишка ощупывая взглядом молодую и смазливую, хоть и неухоженную, но рдеющую как майская роза в присутствии постороннего мужика девушку. Только потом, вдоволь насладившись ее смущением, он повернулся на бок – к старику. Начал издалека, зная, что в разговоре с аборигенами совершенно недопустимо сразу же переходить к делу. Это будет мгновенно расценено как верх неуважения и бестактности. По их понятиям положено долго и нудно ходить вокруг да около.

– Как в этом году охота, отец? Много уже мясца навалил?

– Какой охота? – натянув на лицо презрительную мину, набычился хозяин. – Еще никакая охота нет. Снежок лети. Мороз кусай. Тогда охота начинайся. Твоя не знай, что ли?

– Так ты что же, летом вообще не охотишься? – легко и беззлобно подкузьмил его Антон. – Одну травку жуешь, да?

– Твоя плохо говори! – обиженно повысил тон хозяин. – Нельзя так говори – травка жуешь! Моя не олешка. Моя летом рыбка кушай. Баба пельмешки рыбка лепи. Сугдя силени[38]38
  Сугдя силени – суп из свежей рыбы с картофелем (удэг.).


[Закрыть] вари. Уафа[39]39
  Уафа – соленая икра (удэг.).


[Закрыть] делай. Много чего готовь. А ты говоришь, трава жуешь! – Он помолчал, нахохлившись, и уже гораздо спокойнее продолжил: – А охота летом совсем нет. Твоя раньше не знай? Летом каждый зверюшка детки есть. Козлушка есть. Сохатый есть. Зюбряк есть. Каждый малюсенький люди – и то есть. Моя не моги стреляй. Моя жди, пока звериный детка мало-мало подрасти. Тогда стреляй.

– Да ты что, батя, взбеленился-то? – поспешил загладить свою оплошность Антон

Он не ожидал от деда такой бурной реакции на подковырку, вполне безобидную по его разумению.

– Знаю я, конечно, что сейчас никакой охоты нет. Промысел же только с первого ноября начнется. Так, пошутил я малость. А ты сразу в штыки.

– Твоя шути – хорошо есть, – совсем чуть-чуть поразмыслив над его словами и легко сменив гнев на милость, примирительно произнес хозяин. – Твоя как зови?

– Антон.

– Моя – Геонка, – уже перегорев, безо всякой обиды в голосе представился старик, посмотрел на девушку несколько секунд, в раздумье пожевал губами и прибавил: – А она – Одака. Жена мой.

– Твоя жена?! – не удержался от восклицания Антон.

От этой информации у него буквально челюсть отвисла.

«Так ему ж, пердуну старому, в обед сто лет! Восьмой десяток точно разменял. Она же ему во внучки годится. Это уже не мезальянс, черт возьми, а что-то похлеще. Вроде педофилией попахивает».

Вслух же, боясь испортить отношения со стариком, едва начавшие налаживаться, он с серьезным видом произнес совсем другое:

– Приятно познакомиться.

– Айя! Сейчас племяшка Сукпай приплыви. – Геонка пришел в хорошее расположение духа и с заговорщицким видом подмигнул ему. – Мало-мало кушай будем. Суля[40]40
  Суля – водка (удэг.).


[Закрыть] пить будем. Хорошо гостя встречай.

Старик еще с минутку поиграл с гостем в веселые переглядки, потом повозил кулаком в глазу и сладко зевнул во весь рот:

– Мало-мало спи, однако.

Он брякнулся на спину, раскинул руки по сторонам и через несколько мгновений громко и протяжно захрапел.

Скоро и Антона невыносимо потянуло в сон. В жаре и духоте он разбух и поплыл как опара на припечке. Чтобы как-то отвлечься, Антон попробовал завязать разговор с женой Геонки, но та держалась как партизанка на допросе, словно сохраняла священный обет молчания.

Он сдался, безвольно уронил веки и успел подумать: «Да что там!.. Вздремну и я чуток, пока есть такая возможность».

Антон проснулся от громкого собачьего лая, встряхнулся и свесил ноги с нар, таращась на дверь. Она со скрипом отворилась, и на пороге вырос коренастый парень лет тридцати, остроскулый и смуглолицый, одетый в чистую, похоже, недавно купленную легкую серо-зеленую штормовку из смесовки и блестящие глазированные болотники с аккуратно подвернутыми голенищами. По виду натуральный городской житель. Глядя на Антона, он приветливо улыбался во всю щеку.

Он обменялся с гостем коротким приветственным кивком, снова выскользнул за дверь, а потом уже появился в фанзе с куканом на плече, на котором висела здоровенная рыбища. Антон, приглядевшись, определил, что это таймень килограммов на двадцать с гаком.

– А-а, племяшка пришла! – вскрикнул проснувшийся Геонка, покряхтывая, пятясь задом, слез с лежанки и запричитал в радостном возбуждении: – Уф-уф! Хорошо! Дзели[41]41
  Дзели – таймень (удэг.).


[Закрыть] принес, однако! Айя! Его всегда фарцуй[42]42
  Фарцуй – удача (удэг.).


[Закрыть] есть! Его большой мастер рыбка лови. Молодец, Ингтонка! Сейчас тала[43]43
  Тала – блюдо из свежей или замороженной сырой рыбы с уксусом и специями (удэг.).


[Закрыть] делай. Шибко вкусно наша гости корми!

Пока старик с женой занимались приготовлением талы, Антон с Ингтонкой вышли на двор и закурили. Паренек, к превеликой радости Антона, в отличие от мокрушника чухонца, тоже страдал пристрастием к табаку. После первой же затяжки у Антона закружилась голова, он прислонился плечом к стене фанзы и крепко зажмурился.

Антон жадно добил сигарету до фильтра и попросил еще одну:

– Извини, Инто… Ингтонка. Три дня не дымил. Совсем уши опухли.

– Ничего. Бери-бери, – с готовностью откликнулся парень. – Забирай всю пачку. У меня еще два блока есть в заначке. Знаешь, зови меня лучше Игорем. Так тебе легче будет. У нас имена такие, что с непривычки язык сломать можно.

– Похоже, ты не с дедом живешь, да? – спросил Антон.

– Он мне не дед, а дядька по отцу. А живу я в Бикине. Сюда действительно приехал порыбачить. Выдалась неделька свободная, вот и решил немножко душу отвести. Сейчас же самый клев. Ленок и таймень идут отлично. На блесну и на мыша[44]44
  Мышь – пенопластовая или деревянная болванка, обтянутая беличьей шкуркой и оснащенная тройником, предназначенная для ловли хищной рыбы в ночное время, имитация плывущей мыши.


[Закрыть]. Да и хариус на мушку.

– А ты как сюда добирался?

– Да как обычно, на моторе.

– А мне сказали, что сейчас по Сукпаю на моторке не пройдешь. Мол, вода слишком низкая.

– Да ну, что ты!.. Три дня подряд дождь как из ведра хлестал. Только позавчера прекратился. Вода едва на спад пошла. Еще ни один перекат толком не оголился, наружу не вылез, – сказал Ингтонка и, явно смущаясь, спросил: – А кто тебе такую глупость сказал, если не секрет?

– Да есть тут один деятель, – с полыхнувшей злостью проговорил Антон. – Чухонец мутноватый. Я у него ночевал вчера.

– Лембит, что ли?

– Да. А ты его знаешь?

– Сам я с ним ни разу не встречался. Дядька как-то о нем говорил. Он ему очень не нравится.

– А почему?

– Я точно не знаю, – нерешительно произнес Ингтонка, но Антону показалось, что он просто хочет уклониться от ответа. – Но, видимо, есть у него на то какая-то причина.

Антон призадумался: «Сказать ему, что этот чухонец отмороженный убить меня хотел? Или все же не стоит? Как-то уж слишком робко он о нем пролопотал. Нет. Пока не буду. Поглядим, как дальше разговор повернется».

Но беседу с Ингтонкой пришлось прервать на какое-то время. Хозяин позвал гостей в дом.

Усевшись на короткий чурбачок у низкого квадратного стола, Антон невольно закатил глаза и тихо простонал от вожделения, прямо как неисправимый чревоугодник после долгого поста. Картина маслом впечатляла.

В огромном казане исходил паром наваристый рыбный суп, подернутый желтоватой пленкой жира. В здоровенной сковородке красовалась только что выловленная наисвежайшая рыба, зажаренная до светло-коричневой корочки. Вареная чумиза[45]45
  Чумиза – однолетнее травянистое растение семейства злаков.


[Закрыть] в плошках. Хутку[46]46
  Хутку – кетовые брюшки (удэг.).


[Закрыть] и макори[47]47
  Макори – чистое мясо кеты без костей (удэг.).


[Закрыть]. Литровая банка с крупной ядреной оранжевой икрой. Соленая черемша с лучком. Остро отдающая уксусом, нарезанная тонкой соломкой розово-мраморная тала в крапинках ароматных пряностей, уже одним своим аппетитным видом вызывающая жесточайшие спазмы желудка.

Ингтонка разлил водку. Старик взял в руку свой стакан, наполненный чуть больше, чем наполовину, и скуксился как обиженный пацаненок: