Текст книги "Это не моя жизнь"

Монолог старого валенка

В эту ночь супруги Доскины спали порознь; Акулина постелила себе на узком деревянном сундуке за печкой.

Федунок, как ни странно, не протестовал. Зато следующим утром разбудил её, не выспавшуюся, с синяками на тощих бёдрах в половине пятого и велел быстро одеваться.

Кое-как «продрав» глаза и опрокинув в желудок – без особого желания – кружку молока, Акулина выскочила на мороз. Курс – коровник.

Ледяной ветер прохватил насквозь, тотчас зазнобило. Плюс пару раз чуть не поскользнулась на застывшей грязи.

Метаморфозы, произошедшие во время болезни, посеяли в душе молодой матери безотчётный страх. Выходило, что происходящее с ней в любой момент рискует быть стёртым из памяти, его место может занять другое событие со всеми вытекающими последствиями. Она живёт как бы понарошку, не всерьёз, пишет не набело, а делает наброски в черновике, который всегда можно порвать или сжечь. И – жить заново.

Акулине казалось, что пружина её жизни закручивается; становится невыносимей, всё тяжелей. Варианты бытия сменяют друг друга, словно страницы сценариев, причём совершенно разных. Одна страница страшней другой. Иного выхода, кроме как бежать от всего этого, уже не видела.

Возле конторы стоял автомобиль – почти забытая модель «Москвич-408». За рулём сидел приличного вида очкарик с клиновидной бородкой, этакий козлёнок-вундеркинд. У выхлопной трубы вился дымок. Не раздумывая, Акулина рванула правую переднюю дверцу на себя и рухнула рядом с водителем. Через секунду сообразила, что поступила опрометчиво.

– Застыла совсем, гляжу, Акулинушка? – произнёс нараспев «вундеркинд», даже не взглянув на пассажирку. – И не боишься ничего, залезаешь так, при всех, хоть сама знаешь, полсела в курсе.

– Чего мне бояться? Чего скрывать? – «наехал» на водителя, как на пациента с острой язвой желудка, не желавшего соблюдать диету, Аркадий. Ему вообще надоело всего опасаться и приспосабливаться. – Поехали без рефлексов, жми на газ. В город! Срочно, я сказала!

– Кудыть? В город?! – бородка водителя, как показалось Изместьеву, взъерошилась и стала походить на наконечник ёршика, которым в далёком будущем жена Ольга обычно чистила унитаз. – Какой город, родная моя?! Твой Федро-Педро всю деревню возьмёт за жабры, покуда я не верну тебя туды, откудова взял. Как год назад, забыла, что ли? И чтоб я после этого с тобой связался? У меня до сих пор рёбра ноют к непогоде. Жить надоело? Вылазий, пока нас не застукали, ну!

Изместьев почувствовал как из глубины, из-под диафрагмы, поднимается почти медвежий рёв. Такое бывает, если огромным дрыном растолкать косолапого в середине января… в берлоге…. Всё вокруг – избы, заборы, крытые железом сараи – всё, казалось, ополчилось против него, врача из будущего. Где спрятаться? Кто поможет? Кто на его стороне? Все – чужие, все!

В какое дерьмо он вляпался с разбега?! Обложили по самое «не хочу», не рыпнешься! И ведь ничего другого не оставалось, как выйти из «москвича» на мороз и молча поплестись к коровнику.

Ничего, док! Когда ты ещё научишься коров доить, как не сегодня? Будет что вспомнить!

* * *

От запаха навоза пустой желудок, казалось, пытался вылезти наружу. Набитый трупами морг по сравнению с коровником казался санаторием. Скотина шарахалась от Акулины, словно она не доить её пришла, а с окровавленным топором – выбирать жертву. Бабы потешались над её неумелыми попытками подключить аппарат.

Конец мучениям Акулины положила бригадир доярок Эмилия Филимоновна. Взяв горе-подчинённую под руку, полнеющая невысокая женщина сказала:

– После родов женщина сама как бы должна рождаться заново.

– Я и родилась… заново, – всячески пытаясь скрыть смущение, отвечала свекольно-красная Акулина. – У меня во время родов была клиническая смерть, я всё забыла.

– Людям всего этого не объяснишь. Они помнят тебя сноровистую, по двадцать коров за раз доила. Теперь словно подменили тебя. Честно скажу, сама удивляюсь. Такого в моей жизни ещё не было…

– Ничего не помню, понимаете?

– Пытаюсь понять.

То ли она почувствовала в бригадирше родственную душу, то ли просто накатило отчаяние, но Акулину понесло:

– Коров как доить, это ерунда. Я мужа не помню, свекровь, дочуру свою – Нинку, и ту забыла! Чуть не померла ведь я, Эми… Эмилия Филиппо… Филимоновна.

– И говоришь ты совсем не так, как раньше, и ходишь, и смотришь. Тебя не подменили там случайно? Ты как другой человек!

– Другой… Совсем другая! – закивала головой Акулина, чтобы скрыть смущение.

– Ежели так, то я быстренько тебя в курс дела введу! – улыбнулась бригадирша, оглянувшись, не подслушивает ли кто. – Хоть что-то должна помнить! Разве не так? Истинная доярка всегда мечтает о большом молоке! Высокие удои зависят от таких факторов, как обильное кормление животных, полноценные рационы. Огромное значение имеют и заботливое обращение с ними, содержание их в чистоте, в сухих помещениях… и от ежедневных прогулок, естественно.

Интонация, с которой Эмилия Филимоновна «доводила» до Изместьева прописные «молочные» истины, зародила в подсознании доктора чувство стыда: да как он посмел выбрать ещё какую-то профессию кроме как… Сразу же после окончания школы… На всю оставшуюся жизнь… Только в дояры! В смысле, в доярки.

Он даже опустил глаза.

– Операторам машинного доения, – заученно продолжала лекцию бригадирша, – поручена, пожалуй, самая ответственная операция в производстве молочной продукции. Доить коров надо уметь. Способ извлечения молока из молочной железы влияет на уровень её секреторной активности: при сосании выше, чем при доении, при ручном доении выше, чем при машинном.

– Дак ежели при ручном выше, – зачем-то ухватился за только что услышанное Известьев, сам прекрасно понимая неправоту, – на фига тогда все эти машины?

Он думал, что бригадирша не выдержит и покрутит пальцем у виска, но произошло обратное. Полное лицо расплылось в улыбке:

– Вот! Теперь я вижу прежнюю Акульку – любознательную, болтливую, работящую, – при этом наставница даже похлопала доярку по плечу. И – перешла на «сурьез»: – Затем, дорогуша, что принятая в мае тысяча девятьсот восемьдесят второго года «Продовольственная программа» предусматривает интенсивное развитие агропромышленного комплекса страны и, как следствие, обеспечение растущих внутренних потребностей в продовольствии, в том числе и в молочке…

– Это понятно! А кто обеспечит молочком мою Клавочку-кровиночку? – Акулина решилась нанести сокрушительный удар по партийной подкованности бригадирши. – Я ведь тоже кормящая, та же корова. Как и эти…

«Кормящая» сделала широкий жест рукой, уловив при этом мелькнувшее в глазах Эмилии Филимоновны сочувствие.

– Подожди, кстати! Эт-то кто ж тебя сюда определил, сердешная?!

– Кто-кто?! – почувствовав, что ещё немного, и слёзы хлынут «через край», Акулина развела руками. – Муженёк, Федечка… Чтоб его!..

– Ну, я с ним поговорю! – пообещала наставница. – Ты вот что! Сейчас ступай домой, корми дитя и ни о чём не беспокойся. Уж я с ним поговорю! Я знаю, как твоего Федунка приструнить! Он у меня знаешь, где?

При последних словах пальцы бригадирши сжались в такой заскорузлый кулак, что Изместьев невольно ушёл в глухую защиту.

* * *

Крик дочери Акулина услышала задолго до того как добралась до калитки забора, что окружал её избёнку. Клаве явно чего-то недоставало. Нина сидела на печке и плакала. Видимо, получила от отца за неумение справиться с младшей сестрёнкой.

Перепеленав и накормив дочь, Акулина вышла к подвыпившему супругу.

– Чевой-то раненько ты, советская доярка, л-ля! – держа в руке стакан с мутным пойлом, Федунок так же мутно улыбался. – Як там на продовольственном фронте? А?

– Тебе привет от Эмилии Филиппо… Филимоновны.

Стакан в руке Федунка дрогнул. Мутная жидкость, распространяя смрад, растеклась по столу, но муженёк этого не заметил.

– Милька? А что Милька?! Ты, Кульк, не думай, это…

Глядя на туго соображающего супруга, Акулина схватила с полатей подвернувшийся старый валенок и, не раздумывая, огрела мужа по голове. Раздалось гулкое «пох!», словно в черепе у него было так же пусто, как и в валенке.

– Ей-богу, Кульк, не было ничего! – заорал оглушённый Федунок, пытаясь прикрыться руками; стакан был брошен на пол.

– Это тебе за Мильку! А вот это за Клавку! Это за Нинку…

Удары сыпались на пьяную голову один за другим. Опомниться Федунок не успевал.

– Завтра же поеду в город. И тебя не спрошу! – сообщала Акулина между ударами. – А я думаю, чего это он отдельно спать лёг, блудовик? Отродье! Чтоб деньги на столе утром лежали! Куролесник!

– Зачем тебе в город-то? – слегка трезвея, поинтересовался муж и, наконец, перехватил руку с занесённым валенком. – Недавно ить оттуда!

– Нинке одежда нужна, учебники! Ей учиться надо, изверг! Алкоголик хренов!

– Лады, – по-лошадиному головой мотая, согласился Федунок. – Езжай, раз надо. Деньги в шкафу возьми сама. Сколько надо, стока и возьми, ладноть…

Обрадованная Нина спрыгнула с печи, захлопала в ладоши. Когда к ней подошла мать и обняла, девочка прошептала на ухо:

– Я, правда, пойду в школу?

Сердце Акулины сжалось – насколько же напуган ребёнок, что даже не может в полный голос порадоваться. Она сильнее прижала к себе дочь:

– Конечно, пойдёшь, родная. Обязательно!

Оттепель в его честь

Утром Акулина покормила младшую дочь, поцеловала спящую старшую, собрала нехитрый «багаж» и через полчаса покачивалась в битком набитом автобусе. Разумеется, планировалось приобретение школьных принадлежностей, но главной целью поездки был разговор с десятиклассником Аркашей Изместьевым.

Акулина смутно представляла, как она, закутанная в деревенский платок, обутая в резиновые сапоги, сможет заинтересовать кумира большинства старшеклассниц двадцать седьмой школы. Надо было придумать нетривиальный «маркетинговый» ход. И о чём она будет говорить? И есть ли вообще смысл в этой встрече?

Обратно, в далёкий две тысячи восьмой ей всё равно не вернуться; тело разбилось вдребезги, возвращаться некуда. Какой смысл сбивать с толку парня? Напортачить можно прилично, а цель так и останется недостигнутой.

Изместьев вспомнил, ради чего он всё затеял и почувствовал резкую боль за грудиной. Разве возможно сейчас ухаживание за Жанкой Аленевской? А на косметолога он выучится? Всю жизнь ему испохабил этот Клойтцер! Чтоб ему ни дна, ни покрышки!.. Стоп!!!

Сознание Акулины Доскиной вдруг словно начало сдвигаться набок. Съезжать помаленьку с проторённого пути.

Если парень в этом времени женится на Аленевской, если послушается её и в отведённый для этого промежуток времени проспециализируется на косметолога, то у него никак не должно возникнуть желания чего-либо менять в будущем! Он не согласится ни на какую авантюру Клойтцера. Более того, с ним не встретится, не пересечётся. Ведь не на «скорой» он будет работать, а в Институте Красоты!.. И тогда он не прыгнет с шестнадцатого этажа, не прыгнет! Не дурак ведь! Тело не разобьётся! Всё встанет на свои места! Игра стоит свеч, Акулинушка?.. Вот только ты им, Аркашей, никогда не будешь, поскольку так и останешься в своих Кормилицах куковать бабий век. Никто никогда тебя не найдёт, ты в глубокой заднице, причём неизвестно чьей!

– Девушка, вам плохо?

Акулина открыла глаза. Народу в автобусе стало меньше. Над ней склонялся интеллигентного вида молодой человек с тонкой полоской усов над верхней губой, в плаще и шляпе.

– Нет, а что? Почему вы спросили?

– Вы вдруг сильно побледнели. А я врач…

Изместьеву стоило огромных усилий, чтобы не ответить коллеге соответствующим образом. Но он сдержался и отвернулся к окну.

Когда замелькали кварталы знакомого с детства города, слегка запаниковал. Никогда ещё ему не приходилось встречаться с самим собой двадцатилетней давности. Никогда ещё при этом он не был женщиной, да ещё и колхозницей.

И вспоминал, что мог чувствовать, как ощущать себя семнадцатилетний юноша, комсомолец, активист. Полный сил, энергии, планов. До злополучной новогодней ночи, «выстрелившей» ему в глаз пробкой от шампанского, оставалось каких-то две недели, за которые всё должно решиться… А парень не знает о шампанском!

Стоп!!!

Снова вся кровь Акулины отлила от головы, и женщина едва не отключилась. Если он, доктор из двадцать первого века в новогоднюю ночь не вклинился в своё тело двадцатилетней давности, значит… Значит, в него может вклиниться кто-то другой! Тело вакантно!

Чёрт, рассказав о бутылке этому прощелыге Клойтцеру, Аркадий раскрыл очень важную тайну, которой в будущем просто нет цены! Он вспомнил, как псевдо-Поплевко жаловался на то, что слишком мало информации о клинических смертях в прошлом.

Конечно! Они решили использовать выстрел шампанского с большим эффектом для коррекции своего долбанного будущего! А его просто выкинули в эрмикт-пространство, авось да пристроится где-нибудь. И он по чистой случайности «залетел» не так далеко от того, куда, собственно, и планировал.

Кому нужна колхозница? Наплевать на неё. А тело старшеклассника под Новый год с открывающимися перспективами в будущем – серьёзная находка!

Какой ужас! Какой великодержавный эгоизм! Его нагло использовали!

Эту новогоднюю ночь Изместьев просто обязан встречать с Аленевской! И вообще, не отпускать её от себя ни на шаг! Это его судьба. Но как убедить парня в этом? Помнится, одной из черт характера в этом возрасте был юношеский максимализм и независимость. Мнения других людей Аркашу в то время интересовали меньше всего.

Как заставить его поверить себе? Кем представиться? Кто ты вообще такая, Акулина Доскина, чтобы вмешиваться в жизнь столь интересного семнадцатилетнего парня? А не пойти ли тебе куда подальше?..

Комсомольский проспект, улица Карла Маркса, школу отсюда не видно, но Изместьев знал, что скоро уроки «первой смены» закончатся, народ «повалит». Где перехватить парня? У школы? У подъезда дома? По дороге? Это если он пойдёт один. А если с компанией? С девушкой, с той же Аленевской, к примеру.

Выйдя из автобуса возле продовольственного магазина, Акулина направилась к школе. Времени почти не оставалось.

Совершенно забытая жизнь врывалась ветром в подворотни домов, залетала снегом, сбитым с крыш голубями, за воротник, в уши – скрежетом трамваев и визгом тормозов…

Изместьев вспомнил, как он смотрел на ровесников Савелия в далёком будущем. Интернет, ноутбуки, мобильники, фильмы формата 4D… Нет, он им не завидовал нисколько! У него была своя юность, не менее интересная и захватывающая. Бесшабашная и романтичная.

От нахлынувшего желания навсегда остаться «здесь и сейчас» доктор чуть не задохнулся. Никогда в жизни не испытывал ничего подобного!..

В городе детства случилась оттепель. В его честь! Ему на миг показалось, что не было этого промежутка в двадцать с лишним лет. Ещё ничего страшного не случилось! Он вышел после занятий, а вокруг – солнце, капают сосульки. Тут и там – проталины на чёрном ноздреватом снегу. Как можно всё это называть застоем, если юность не выбирают, она не повторяется? Не его вина, что он рос вместе с нумерацией партийных съездов, рапортовал им, как все. Никогда не повторятся улыбки одноклассниц, блеск их глаз и аромат улиц детства.

Ему навстречу попадались знакомые, многие из которых к концу века уйдут из жизни. Изместьеву было не по себе от своей информированности. Знания буквально обжигали, завораживали, не давали чувствовать себя свободно. Словно окружали его ожившие мертвецы, пусть не все, но некоторые. Они торопились по делам, кто-то неспешно прогуливал внуков, кто-то просто «забивал» козла, сидя на скамейке. По спине доктора прокатились мурашки озноба: как глубоко он внедрился, сколько дров можно наломать? И сколько уже наломал, наверное…

Почему обречён прозябать в этих Кормилицах до конца своих женских дней?! Где справедливость? В другое тело не вклинишься, не перенесёшься…

Вербовка с Запада

Пока он думал, из-за угла выпорхнула стайка девчонок в белых фартуках.

– Куда несётесь, пигалицы?! – не сразу узнал свой голос. – Простудите себе придатки, будете потом лечиться всю жизнь! Оделись бы сначала, потом бегали!

– Да мы быстренько, бабушка, не бутузь! – кинула на бегу самая болтливая, уколов Изместьева прямо в сердце. – Будь проще, и люди к тебе потянутся…

«Куда ты суёшься, огрызок? Тебя молодёжь бабкой называет. Поучает тебя, как колхозницу времён коллективизации. Ишь, от ностальгии прибалдел, подумаешь! Ты вообще, на себя когда последний раз смотрел, урод? С тобой никто разговаривать не станет! Можешь не париться понапрасну…»

Возле школы был сквер, о котором Изместьев совсем забыл. И хотя сейчас все скамейки были запорошены снегом, не посидеть на одной из них он не мог. Сколько здесь было всего! Чего только не вырезано ножичком на спинках и сиденьях! «Маша + Саша = Любовь».

Нет, молодёжь далёкого будущего совсем не так объясняется в любви. Всё стало гораздо проще, приземлённей. Всё стало хуже, это надо признать.

Акулина поднялась со скамейки и медленно побрела вдоль аллеи.

Опасность «подкатила» совершенно с другой стороны. Разумеется, в десятом классе они курили по-чёрному, и после уроков дружной толпой направились в киоск за сигаретами. Деньги водились далеко не у всех, поэтому стреляли потом друг у друга. Зажигалки были лишь у самых «продвинутых».

– Посторонись, тоскливая! – знакомый голос прозвучал над самым ухом.

Его голос! Вибрировали его связки!

– Ну и попка, как орех, так и просится на грех…

За всеобщим хохотом Акулина не успела сообразить, что реплики относятся именно к ней. Кажется, даже ощутила небольшой шлепок по ягодицам, но обступивших парней было так много, что в толпе невозможно было разобраться, кто именно её столь «ласково» приложил.

Ох уж этот эффект «толпы», когда любая шутка, пусть даже самая плоская из ныне существующих, воспринимается как высший пилотаж Жванецкого и сопровождается гомерическим хохотом! Он начисто парализовал Акулину.

Очень быстро поняла, что выглядит в толпе длинноволосых, «фонтанирующих» остроумием старшеклассников как доисторический ящер на парижской выставке высокой моды.

– А я думал, на лошадях уже отъездились!

– Нарьянмар мой, На-рьян-мар! – Вадик Парахин чуть не пустился вприсядку. – Городок не велик и не мал. У Печоры у реки, где живут оленеводы, там рыба-а-ачат рыба-а-а-ки-и-и-и…

«Ну, вылитый Максим Галкин! – подумал Изместьев, даже не пытаясь перекричать беснующуюся толпу. – Но тогда мы не могли сравнивать, на телеэкране царствовали совершенно иные лидеры».

Интерес к «колхознице» у старшеклассников угас быстро, они ускорили шаг.

– Аркаш! – произнесла Акулина негромко, но так, чтобы парень услышал её.

Тот, действительно, услышал, но решил, что это ему показалось, даже не оглянулся. Ещё бы, что может быть общего между претендующим на золотую медаль выпускником и дояркой, неизвестно каким способом попавшей в центр города! Расстояние между Акулиной и парнями увеличивалось. Она набрала в грудь побольше воздуха и крикнула:

– Изместьев!

Патлатый паренёк зафиксировал позу, словно товарищ крикнул ему «замри». Затем повернулся и удостоил Акулину испепеляющим взглядом:

– Вы меня? Но мы с вами не знакомы!

– Так познакомься! – кто-то из одноклассников похлопал Аркашу по плечу. – Это только тебе кажется, что не знакомы. На самом деле между вами давно существует телепатическая связь.

Друзья продолжали издеваться над ним. А Акулина, приближаясь… к себе, думала, что ещё никогда шутки одноклассников не были настолько пророческими.

– Можно тебя на пару минут? – интригующе произнесла она, подойдя почти вплотную, ох! – к самому себе. – Очень важная информация.

Рассматривая себя двадцатилетней давности, Изместьев чувствовал во всём теле невероятную лёгкость.

А он был ничего, очень даже ничего! И даже длинные волосы не выглядели излишеством, какой-то нарочитостью. Этот блеск в глазах, умеренная неотёсанность – это так импонировало одноклассницам!.. То, что надо!

– Вообще-то мы опаздываем на «химию», – парень развёл руками, как бы намекая, что у него нет никаких секретов от друзей. Тем более в столь пикантной ситуации.

– Твою матушку зовут Светлана Христофоровна, а отца – Илья Дмитриевич, – заученно выпалила Акулина, боясь, что не успеет. – А шрам на левой голени у тебя появился во время прошлогодней поездки в Абрау-Дюрсо. Ты не переносишь молока и страшно любишь сначала начистить много-много семечек, а потом есть их ложкой.

По мере того, как она выкладывала «сведения», глаза Аркадия округлялись всё больше. Наконец, он взял её под руку, отвёл в сторону, махнув одноклассникам, чтобы шли своей дорогой.

– Что тебе нужно и кто ты такая? – резко спросил он, дыша в ухо.

– Я твоя дальняя родственница, скажем так, – затараторила Акулина пытаясь высвободиться из крепких объятий ученика десятого класса. – И у меня для тебя есть очень важная информация!

– Это, типа, вербовка? – Аркадий недоверчиво прищурил глаза. – Знаем, знаем. Для вас главное – сначала шокировать человека. Потом будете качать информацию. Только про отца я ничего не знаю, он со мной информацией не делится. Ничего интересного сообщить не могу.

Акулину словно током ударило – как же она не подумала о такой реальности восьмидесятых, как идеологическая пропаганда! Враги внешние и внутренние, «Голос Америки», «Би-Би-Си», вербовка… Изместьев был подкован, как никто другой из одноклассников, комсорг всё-таки!

– Хорошо, хорошо, – пошла на попятную Акулина. – Сходи на свою химию. Только прошу, не сверкай сейчас своим остроумием. В том, что ты это умеешь, не сомневаюсь ничуть. Я буду ждать тебя у подъезда. После школы. Поверь, это очень важно. Для тебя.

– Тогда уж не у подъезда, а… на стройке, – опасливо озираясь на удаляющихся одноклассников, прошептал Аркадий. – За нашим домом. Там и поговорим. Обо всём.