Текст книги "Это не моя жизнь"

Родственница с Камчатки

Ни одно другое ожидание не отражалось на здоровье Изместьева так, как ожидание себя самого на заброшенной стройке восьмидесятых. Сердце колотилось во всех местах, к тому же грудь тянуло – наступило время кормления.

Красноречие Акулины не пропало даром, Аркаша был заинтригован услышанным, даже не стал заходить домой после школы, сразу же направился к ней.

Видя, как парень перепрыгивает через ямы и всякий строительный мусор, Акулина разнервничалась так, что долго не могла начать разговор. Когда же, наконец, совладала с собой и изложила основные причины своего пребывания в таком виде, Аркадий не поверил. Пришлось посвятить парня в кое-какие нюансы его глубоко «законспирированных» личных переживаний, от которых десятикласснику стало не по себе.

– И не каждый день вовсе! – обиженно уточнил он, когда незнакомая колхозница вдруг заикнулась про его мастурбацию. – Изредка, может, раз в месяц. Так это все… в моем возрасте…

– Я могу сказать – гораздо больше! – горячо убеждала его Акулина. – Но не для этого я здесь! Пойми, я хочу тебя предостеречь от скоропалительных решений. Через много лет Жанна Аленевская станет крупным банкиром. Она будет ворочать миллионами. Не упусти эту возможность! Через пару лет начнётся перестройка, потом заварится такая катавасия, что мало не покажется. Про коммунистические идеалы забудь, даже не отвлекайся на них. Поступишь в мединститут, распределяйся на хирургический поток. Потом – специализируйся на косметологии. Такие бабки засеребрятся в перспективе – пальчики оближешь! Не упусти Аленевскую, умоляю! Это очень важно!

– Хватит меня разыгрывать! – неожиданно твёрдо заявил Изместьев-84 Изместьеву-08 в женском обличье. – Вы, кажись, сами себе не верите. Настолько сумасбродно всё выглядит.

Сзади неожиданно послышался хруст снега, оба Изместьева оглянулись. Тот, что был постарше, едва не свалился в сугроб. К ним быстро приближалась Жанна Аленевская. Она была настолько обворожительна, что доктор зажмурился. Даже в простеньком пальто точёная фигурка смотрелась потрясающе!

Ничего женская внешность не смогла сделать с нормальной мужской сутью; хоть сейчас он готов был сграбастать девушку и нести на край света! Отдал бы всё на свете, чтобы поменяться в этот миг внешностью со своим молодым предшественником! Но реальность была настолько неумолима, что Жанна, окинув Акулину презрительным взглядом с ног до головы, прыснула в кулачок:

– Здрасьте! К тебе приехала родственница с Камчатки?

– Ну, что-то вроде того… – замялся десятиклассник. – Жанет, это совсем не то, что ты подумала. Выбрось из головы! Ну, подумай!.. Посуди сама!

– Да уж вижу… – с усмешкой протянула девушка. – А я было Серёжке Чикиреву поверила. И что, больше вам, неприкаянным грешникам, встретиться-то негде? Ты её прячешь от всех? Я тебя понимаю… Я-то думала, соперница появилась. Теперь вижу, что не права, извини.

Что произошло дальше, Акулина поняла не сразу. Кажется, Аркадий притянул её к себе за рукав:

– Откуда ты всё знаешь? Быстро говори и проваливай отсюда. Видишь, какие дела? Мне эти сложности ни к чему!

– Я из будущего, – незатейливо, по-колхозному, выразилась Акулина.

– Что-о?! – протянул Аркадий и застыл в изумлении – правда, по другому поводу.

Летящий в парня жилистый кулак просвистел над ухом Акулины подобно ракете класса «земля-земля». Клацнули молодые зубы. Закатив глаза, Изместьев-84 медленно повалился на бок.

– Ах вы, суки! – матерная хрипотца Федунка ворвалась в её уши подобно расплавленному свинцу. – Чё, мразятина, на молодых потянуло?! Я т-те покажу молоду кров, корячина! В роддому с этим голубёнком стесалася? То-то я мотрю, Клавка вроде как с его рылом-то… Признавайся, тварь! Губчека, твою мать!

Кое-как вырвавшись из цепких рук невесть откуда взявшегося Федунка, Акулина склонилась над Аркадием. Парень был без сознания. Пульс на сонных артериях прощупывался слабо.

– За букварём она поехала! Гнида! – гудел сверху Федунок, периодически попинывая супругу. – За тетрадками… Я тебе дам учебники! Думашь, валенком по лбу встряпала, дак и с молодыми кобелями якшаться можешь?!

– Что ты наделал, олух? – шлёпая лежащего десятиклассника по щекам, кричала Акулина. – Сначала разобрался бы, а уж потом…

– Кто олух? – Федунок кажется растерялся. Потом, по-видимому, не найдя ничего обидного в прозвище, согласился: – А, ну, может, я и олух. Только ты – тварь самая что ни на есть!

– Идиот клинический! Маразматик, алкаш! Ты что с парнем сделал, нехристь?! Урод! – решив, что здесь не Кормилицы, и терять ей особо нечего, Акулина выпрямилась и двинулась на мужа.

Изловчившись, она заехала ему коленом в пах.

Федунок выпустил газы, несколько секунд стоял, растерянно моргая. И тут на него посыпались удары Жанны. Девушка начала бегать вокруг, бить Федунка сумочкой и кричать что есть мочи:

– Помогите! Милиция! Милиция! Ради бога! Убива-а-ают! Колхозники вонючие-е! Понаехали из своих деревень. Спасения от вас не-ет!

Потом она вдруг подскочила к Акулине, оттолкнула её от лежащего Аркадия:

– Тебе какого чёрта здесь нужно, шмара деревенская? Из какой подворотни ты выползла? Откуда взялась? П-шла вон! Затычка суконная!

– Ничего не понимаю! – Федунок, продолжая моргать, зажевал шнурок-вязку своей шапки-ушанки. – Дак ты… Это… Что? С кем, значит? Не с ним, чо ли?

Жанна трясла лежавшего на снегу Аркадия, который не подавал признаков жизни.

Акулина ругала себя последними словами, озиралась по сторонам, пока, наконец, не решилась:

– Надо «скорую» вызвать. У тебя мобильник есть?

– Что?! – Жанна округлила глаза. – Мобильник? Ты о чём это? Автомат за углом, беги в темпе! Он без сознания!

«Да, к хорошему быстро привыкаешь, – подумал Изместьев, одёргивая себя. – Что ни говори. Когда-то сотовых не было вообще. И люди же как-то жили…»

* * *

Когда Аркадия увезла «скорая», Жанка усвистала домой, а Фёдор благополучно был препровождён в ближайший милицейский участок, на Акулину напал ступор.

Что будет, если с парнем что-то случится? Сама того не желая, она грубо вмешалась в своё прошлое. Можно сказать, грязными сапогами залезла на чистую простынь. Она должна была предвидеть, что ревнивец Федунок последует за ней. Слишком подозрительно легко он её отпустил, согласившись с доводами о школе. Правда, за то, что он сделал, и поплатился: Акулина в отделении дала против него такие свидетельские показания, что выпустят его не скоро. И хотя дети дома одни, не жалела о содеянном – всё равно толку от мужа никакого не было. А к вечеру сама должна была вернуться домой.

«Потерял ты бдительность, Изместьев! А о чём нас всегда предупреждали на Истории КПСС? Правильно: будьте бдительны, враги не дремлют. Они, эти враги, готовы заплатить любые деньги, лишь бы завладеть информацией. А ты, говоря языком начала двадцать первого века, облажался!»

Ноги сами её принесли к дому, тому самому, где Аркадий жил в восьмидесятые.

Сердце колотилось, сосуды готовы были лопнуть в одночасье, когда зашёл-зашла в подъезд.

Акулину здесь никто не знал. Пользуясь этим, стала подниматься на свой этаж. Замерев на несколько секунд перед дверью квартиры, закрыла глаза.

Там были слышны голоса. Жанна с отцом Аркадия разговаривали на повышенных тонах. Обсуждали, естественно, только что произошедшее. Акулина прислушалась.

– Если бы её кто-нибудь знал! Мы бы с ней быстро разобрались! Её муженёк приревновал к Аркашке. Смех, да и только! Ну и схлопотал 15 суток, теперь есть время поразмыслить над жизнью.

– Да куда его увезли? В какую больницу? – в словесный поток Жанет отец сумел вставить своё. – Как там его самочувствие? Что с ним?

В этот момент раздался телефонный звонок. Отец, по-видимому, схватил трубку.

– Да? Лида! Как он? В какую больницу его отвезли?.. Ну, ну… Пункцию, говоришь? Когда?..

В этот момент послышался звук приближающихся шагов. За дверью.

Из глубины квартиры раздавалось:

– Может, со Стефаном созвониться?.. Думаешь, обойдётся?..

Акулина стояла вся в поту и тряслась… от холода. Нет, это выше её сил! Она не может видеть отца! Испытание из разряда запредельных! Сердце, психика могут не выдержать! Нельзя, нет… Она не готова!

Звук шагов приблизился.

Выстрел внутри

– Кто к нам пожаловал! Нет, вы посмотрите на неё! – открыв дверь, Жанна округлила зеленоватые глаза. – Та самая, которая… Сама пришла! Чтоб мы, значит, ей глазки повыцарапали! Что вам здесь надо, бабушка?!

– Жанна, уйми свой пыл! – раздалось из глубины квартиры, и вскоре в проёме появился отец.

Отца Изместьев не видел вечность, тот умер в девяносто пятом году.

– Здравствуйте. Думаю, вы расскажете нам, что же произошло на самом деле?

Вопрос отца повис подобно сигаретному дыму на лестничной площадке, потом площадка почему-то закружилась, сделалась лабиринтом и, подобно шлангу огромного пылесоса, жадно всосала Акулину.

– Доктора позовите! – ударилось о спину убывающим эхом. – Женщине плохо! Она в обмороке, помогите кто-нибудь!

Над ней плыли огни, потрясывало на неровностях. Вскоре поняла, что едет на кушетке. Вернее, её везут. Огни вверху – это лампы бесконечного больничного коридора. Что с ней? Кажется, упала в обморок. Но обморок – не кома. Хотя… Смотря как упасть! Можно так шарахнуться, что угодишь и в глубокую кому.

– Давление шестьдесят. Что на кардиограмме? Что значит, не делали ещё?! Аллергия? Не знаю… Преднизолона шестьдесят, глюкозы четыреста. Шевелитесь, мать вашу!

Это про неё? Но что могло произойти? Она не может пошевелить ни рукой, ни ногой. И вообще, кто она в данный момент: Изместьев? Доскина? Или, может, кто-то третий? Она ничему не удивится.

Ей беспардонно задирают подбородок, заталкивают в гортань ларингоскоп, потом трубку. Искусственная вентиляция? Господи, это ещё зачем? Ах, да! Действительно, не может самостоятельно сделать вдох. Нет для этого сил!

Чувствует каждое сокращение своего сердца. Как желудочки и предсердия наполняются кровью, как выталкивают её в сосуды. Качать с каждой минутой становится всё труднее, капилляры забиты тромбами. Она знает, что сердце делает свои последние удары.

Какое оно, последнее сокращение моего сердца?

Оно похоже на хлопок далёкого выстрела. Только сделанного внутри. Выстрел жизни, точка. Или – как последний вздох захлёбывающегося пловца, скрученного под водой судорогой. После которого – ни-че-го!

Совершенно ничего: ни ветра, ни дождя, ни солнца. Ты их, конечно, ещё увидишь. Но не почувствуешь. И это страшно.

Эмоции выплеснутся, тебя больше нет. И смотришь на то, что крутится-вертится после тебя. И – не можешь повлиять. Вершатся глупости, смешные и несуразные, тебя распирает, но… Поздно, господа офицеры.

– На плёнке асистолия. Зрачки… Адреналин, соду, кальций, не спать, не спать!.. В подключичку!… КПВ!…

Как им не стыдно?! Она – совсем раздетая, на ней ничего нет. Мужики столпились – налипли, как гвозди на магнит. Все лапают грудь, такую некрасивую… Такую невзрачную… Она сверху всё видит!

Ах, это они непрямой массаж сердца делают! Во рту – трубка, какой-то щупленький паренёк раздувает чёрный мячик. Это мешок Амбу. Это он так за неё дышит. Поскольку она ничего сделать уже не может сама. Разучилась за считанные секунды.

Кто-то тянет вверх. Сквозь потолок, сквозь все этажи. Странно: от пролёта сквозь бетонные перекрытия ничто не сломалось, не разверзлось. Будто из радиоволн состоит, а не из плоти и крови!

Она никогда не прыгала с парашютом, ощущение затяжного прыжка совершенно незнакомо. Тем более, когда несёшься не вниз, а вверх. А там что-то трещало, затягивая ввысь. Внизу уже ничего не было видно из-за множества облаков.

– Дефибриллятор, быстро! – влетело в ухо. – Двести для начала! Всем отойти! Разряд!

Бабахнула молния, Акулина кувыркнулась через голову и помчалась вниз. Бабахнуло ещё и ещё! И снова потянуло куда-то вверх. Дёргало в разные стороны, болтало, как дерьмо в проруби.

Наконец, она вынырнула из белой маслянистой жидкости. Даже не вынырнула, её кто-то вытащил за шиворот. Вытащил и упорхнул в зелёную чащу неподалёку, даже не успела заметить.

– Спасибо, Ханс! – прозвучало прямо перед ней.

Зрение кое-как сфокусировалось, и она вздрогнула: перед ней стояла… она сама. Акулина Доскина собственной персоной! Стояла, сверлила глазёнками-кнопками и шипела:

– Откуда ты взялась такая? Кто тебя вместо меня вставил? В мою постелю положил, лярву такую? В мои трусы-рейтузы воткнул? Отвечай!

– Акули… Акуль… – начала сбивчиво шептать только что прилетевшая, но голос отказывался подчиняться, из горла вырывался непонятный хрип.

Акулина, стоявшая напротив, была одета в белое до пят платье. Её русые волосы заплетены в косу и тщательно уложены вокруг головы. В движениях чувствовалась уверенность, а в голосе сквозила обида и злость:

– Как ты умудрилась заместо меня дитя родить? Оно моё, кровинка моя, дитятко… Как Федро тебя не раскусил?! Умеешь притворяться, с-с…

Неожиданно говорившая замолчала и стала пристально вглядываться в своего прилетевшего двойника. С двойником что-то происходило, и он сам чувствовал это.

– Так вот, значит, как ты мужа зовёшь… Федро! Простенько и со вкусом! Акулина, я сейчас всё объясню, – ответил двойник внезапно огрубевшим голосом. – Ты ни в чём не виновата. Это я по ошибке, не специально, вклинился в твоё тело. Я прилетел из будущего…

– Господи! Что с тобой? Ты мужик, что ли? – запаниковала настоящая Акулина. – У тебя борода растёт! Ханс, кого ты принёс? Я тебе разве этого заказывала? Посмотри!

Изместьев чувствовал, что меняется на глазах; с лица словно снимали многолетний гипс – кожа трескалась, волосы застилали лицо, лезли в рот, в нос и глаза. Пальцы рук и ног заныли; из фаланг полезли ногти, они крючились, загибались. Ощущения были совершенно незнакомые и не поддающиеся описанию.

– Так это ты меня сюда вытащила?! – промычало жуткое существо, в которое за считанные секунды превратился Изместьев. – Кто тебе позволил это сделать?! Я понимаю, что поступил скверно, но ты не имела права! Как ты посмела?!

Боль и скрип во всех конечностях сделали своё дело – Аркадий разозлился на Акулину. Он медленно, насколько позволяло его теперешнее состояние, начал наступать на трясущуюся Доскину. Та в ужасе бросилась от него, но её ноги почему-то скользили по зелёной траве.

Шаги Изместьева были гораздо эффективней, он приближался, злость на колхозницу клокотала в груди, он готов был её разорвать. Хотя – за что? Даже если отбросить эмоции, они квиты: он вышиб её из седла в родильном отделении, а она дотянулась до него на пороге его квартиры. Квиты! Впрочем, волосато-бородатый вурдалак не хотел об этом думать. Он изо всех сил двигал конечностями, догоняя несчастную женщину, лишившуюся детей, мужа и быта…

Акулина почувствовала настрой монстра и не на шутку испугалась. Издавая пронзительные вопли, пыталась ускользнуть от его крючковатых лап.

До Изместьева же время от времени доносилось неизвестно откуда:

– Разряд! Давай триста! Не бойся… Дышать, дышать! Как зрачки? Рефлексы? Продолжаем!

Акулина кричала громко. На травянистую поляну то тут, то там стали выходить люди в белом. Седовласые причёсанные старцы были недовольны тем, что кто-то их побеспокоил в столь благостный час. К Акулине приблизилось странное, словно только что слетевшее с картины Ван Гога, существо.

Они начали возбуждённо шептаться, потеряв при этом бдительность, чем не преминул воспользоваться Изместьев. Он практически дотянулся до беглянки, но в этот миг отчётливо донеслось – откуда-то снизу:

– Всё! Последний раз триста шестьдесят шарахнем и всё! Разр-р-ряд!!!

Звездануло так, что, показалось, вывернуло наизнанку. Именно изнанкой и полетел вниз, сквозь все мыслимые и немыслимые препятствия. Его вновь обступили шорохи и медицинская суета. Кто-то вновь чем-то холодным и острым раздвинул гортань. В лёгкие вдувалась смесь. Он жил.

– Есть синусовый ритм!

– Капаем, капаем, дышим! Активней, активней!

– Грудину с рёбрами не сломали? А то она хрупкая такая…

– Если сломали, починим! Не в первый раз!

– Вытащили, кажется…

Винчестер на грани

Какая странная иллюзорная двойственность! Словно с Савелия в одну из ночей удачно сняли копию. И – вдохнули в неё жизнь, как гелий из баллона – в шарик. И она, эта копия, начала жить в другом месте, другом времени, под другим именем. По-другому чувствовать, двигаться. У неё другой темперамент.

Но весь парадокс кроется в том, что на двоих им оставили один мозг! Вся информация стекается в один компьютер. У этого компьютера от немыслимой перегрузки вот-вот сгорит винчестер!

Его забыли об этом предупредить, когда снимали копию. Если вовремя не вдохнуть или не воткнуть чего-нибудь «вышибающего», то от увиденного и услышанного можно съехать с рельсов, и потом уже никогда на них не встать! На такой объём информации жёсткий диск не рассчитан…

Один Савелий выслеживал Трутня с Крапивницей. С биноклем. Ходил за парочкой неотступно, стараясь то и дело попадаться им на глаза. Трутень – он и есть Трутень, что с него взять? Но его обожала Крапивница, и с этим Савелий вынужден был считаться. Частенько представляя себя на его месте, рисовал в воображении сцены, позы, объятия, находя в подобной медитации отдалённый аналог наркотического забытья.

Второй Савелий был всерьёз озабочен судьбой отца. Того самого, которого ещё вчера люто ненавидел. Почему именно сын почувствовал перемены в родителе? Причём единственный из окружающих! Ни жена, ни друзья… Может, между ними была установлена телепатическая связь? Хотя связь какая-то, конечно, должна быть, они же родственники!

Савелий был уверен, что всему причиной служила наркота. Благодаря её действию, он мог выходить из обычного трёхмерного пространства и видеть, предсказывать то, что другим неподвластно. И в этом заключалась его… миссия.

Вот и сейчас каким-то восьмым своим чувством явственно ощущал, что отца нет среди живых, но и среди мёртвых он также отсутствует. С родителем что-то случилось. И это что-то не поддавалось никакому объяснению. Из тех, что известны всем.

Для окончательного выяснения… чего-то не хватало. Возможно, дозы.

Передозировка могла стать критической, сердце не выдержит и не выйдет из наркоза. Савелий знал такие случаи, даже был свидетелем одного. Повторять судьбу других не хотелось. Но другого выхода не было, добраться до разгадки не хватало времени.

Самочувствие последних двух дней было ни к чёрту: он то потел, то задыхался. Сердце иногда колотилось так, что приходилось становиться под абсолютно ледяной душ, рискуя простудиться и умереть от пневмонии.

Аппетита не было, всё время подташнивало.

Причина очевидна: он почти неделю без «подкачки».

Топка требовала дров. Дрова хранились в яйце, яйцо было в утке, утка в зайце, косой сидел в ларце… Ну и так далее, как в сказке про Кощея.

Его «дрова» не мог обнаружить никто. Никто не мог додуматься, где они находятся. Потому что их как бы не было в реальности.

Давным-давно, когда он ещё не сидел на игле так плотно, они с Урсулом брели по летнему городу и потягивали пивко из банок. Именно тогда Аркадию и пришла в голову простая, как копейка в мусорном баке, мысль. А что, если просто обменяться банками. Никто не знает, что они пусты, что в одной – товар, в другой – деньги. Кто-то будет проверять?

Так и происходило.

После условленного звонка по мобильнику Савелий выходил на проспект с пустой банкой из-под пива и не спеша прогуливался, периодически к ней прикладываясь – делал вид, что пьёт. Вскоре к нему присоединялся Шота с точь-в-точь такой же банкой.

Какое-то время они шли рядом, беседуя о пустяках.

Нет, они не просто брели! Они тщательно изучали обстановку. Имея в запасе по настоящей банке. Мало ли что, ведь «Отдел» не дремал. Рисковать не стоило.

Затем Шота делал вид, что поправляет шнуровку на ботинке. Банка при этом ставилась на какую-нибудь поверхность. Этот же трюк повторял и Савелий.

Потом они брали не свои банки и вскоре расходились.

Савелий находил в банке завёрнутые в стерильный бинт ампулу, пилку и одноразовый шприц. Любой туалет подходил для того, чтобы произвести… манипуляцию…

Сегодня он заказал две ампулы. Разумеется, за двойную плату. Шота лишних вопросов не задавал. Передача товара прошла как по маслу, без эксцессов. Матери дома не было, поэтому Савелий решил не «изобретать велосипед», а просто уколоться в комфортных условиях.

Какое-то время размышлял над тем, сколько вкалывать – полтора или два кубика? С двух кубиков чистого промедола могла наступить остановка дыхания; как сын врача, он хорошо это знал. Но с другой стороны меньшая доза могла оказаться недостаточной для того, чтобы понять главное – что случилось с тем самым врачом, то есть, с отцом?

Последние «заплывы» явно свидетельствовали: отец на что-то решился, на какую-то страшную авантюру. Его аура бледно мерцала на расстоянии, появлялась в проёмах света, и Савелию недоставало сил и времени её достичь.

Нет, надо вколоть два кубика! Он так решил. Всё равно Крапивницы ему не видать, как собственных ушей. Ничем не рискует.

Прощай, Мария! Авось, встретимся когда-нибудь!

И вот он в ночном городе. Плыть на этот раз пришлось дольше обычного. Город-аквариум не хотел выпускать из своих объятий. Дома и скверы словно обладали магнетизмом и притягивали. Савелий даже испугался, что заблудился, так долго пришлось плутать по безлюдным тёмным улицам.

Наконец, увидел впереди высотное здание, в окнах горел свет. К одному из окон его тянуло сильнее, чем к другим. Намного сильнее. За стеклом он различил силуэт. Кажется, это был силуэт отца. Тот сидел, склонившись над столом, и что-то писал.

До горевшего окна оставалось совсем немного, когда отец вдруг поднялся, посмотрел на часы и вышел из комнаты. Савелий приближался к окну, чувствуя, что силы покидают. Неужели два кубика – недостаточная доза? Неужели он ошибся? Нет, ему должно хватить! Он обязательно дотянется до окна!

Уже различал рисунки на обоях. Ещё немного усилий – и влетел в комнату, вдребезги разбив стекло.

Отца в комнате не было. Лишь на столе лежал исписанный листок бумаги.

Савелий начал читать. Строчки то двоились, то плясали перед глазами, он с трудом понимал смысл. Отец просил у них с матерью прощения. За что?

Папа, родной, в чём ты перед нами провинился? Ну, почему ты здесь ничего не пишешь? Что ты задумал? Как это узнать?

Чувствуя, что сил совсем не остаётся, Савелий принялся ходить по комнатам, затем вышел на лестничную площадку. И в этот момент за окнами что-то пролетело. Сверху вниз.

Почувствовав неладное, поспешил к окну, кое-как раскрыл его, без этого в узкий створ никак не получалось выглянуть, и высунулся наружу.

Внизу, на асфальте, лежал… отец. Савелий понял это по футболке и трико.

Вернее, отец не лежал, а продолжал лететь!

Савелию стало не по себе. Сердце словно сорвалось с цепи, виски сдавило, и он вывалился в окно. И полетел. Вниз. Вслед за отцом…

В это невозможно было поверить, но они летели вглубь земли, не встречая никаких препятствий. Неведомая сила несла по извилистому подземному лабиринту, он всё отчётливей видел впереди отцовскую футболку. Расстояние между ними сокращалось.

И вот, когда отец оказался совсем близко, когда можно было до него дотянуться рукой, на их пути встретилась развилка. Тоннель раздваивался. Отец скрылся направо, а Савелия утянуло в левый проём. Как он ни кричал, как ни сопротивлялся.

Вокруг стоял полнейший мрак. И вдруг ощутил чьё-то присутствие. Ничего не видя, прокричал:

– Кто здесь?

Вернее, он хотел прокричать. Крика не то, что не получилось, даже рот не открылся, поскольку не было его. Но Савелия услышали.

– Спокойно, парень! – прозвучало в голове вполне разборчиво. – Нам теперь с тобой никак нельзя потеряться. Хоть ты меня и не знаешь.

– Кто вы? – попытался спросить Савелий.

– Зови меня дядей Кло, – было ответом.

Однако поболтать по душам с невидимкой не удалось. Вскоре раздался какой-то скрип, затем – стук щеколды, и над Савелием загрохотало. Кто-то ходил.

Сквозь узкие щели Савелий различил фигуру огромного человека с фонарём типа «летучая мышь» в руках. Ещё через пару минут половина «потолка» с неприятными звуками отъехала в сторону, и парень во всей красе смог разглядеть того, кто только что грохотал над ним. Он спускался, освещая фонарём собственную опухшую физиономию…

Вышло, что Савелия неведомым образом занесло в подпол деревенской избы. В мерцающем свете фонаря можно было различить огромный ларь с картошкой, подёрнутую плесенью морковь и свёклу на полках. Не сразу Савелий понял, что находится наполовину в стене, «выставляясь» из неё плечом прямо в бутыль, за которой, как оказалось позже, и спустилось опухшее от многодневных попоек «чудовище».

– Как бухать, дак все! – хрипело чудовище, хватаясь за бутыль, в которой заплескался мутный самогон. – А как за первачом, дак Хаманю… Хаманя завсегда на побегушках!

Вслед за «чудовищем» в подпол спустился пушистый кот с вдавленным носом. Увидев Савелия, грозно на него зашипел.

– Ты ч-чё, Гвен? – пропело чудовище басом. – На мышей разве так реагируют? Или, может, крысу увидал? Эта тварь побольше будет…

Через несколько секунд Савелий уже витал над дымным застольем, слушая не совсем внятную матерную речь. Ничего особенного и полезного для себя не услышал, пока обнажённый по пояс бритоголовый главарь не грохнул кулаком по столу:

– Спать пора, портянки! Не забыли, надеюсь, куда завтра идём?

Все одобрительно загудели, задвигали табуретками. Бритоголовый отошёл на минуту в сени, потом вернулся и бросил на усыпанный крошками еды стол мятую фотографию.

Со снимка на Савелия взглянул совсем юный Аркадий Изместьев, его отец.