Текст книги "Это не моя жизнь"

Привычки невидимки

Серпантин горной дороги был пуст, словно кто-то перед этим подмёл его гигантским веником. Однако пустота и тишина были какими-то пугающими, напряжёнными. Будто что-то вот-вот разорвёт её на части.

– Интуиция вас не обманывает, – вкрадчиво заметил пришелец. – Через несколько мгновений здесь произойдёт страшная трагедия. Но средства коммунистической информации, если можно так выразиться, умолчат о ней, как и о многих других событиях этого времени. Нам же это происшествие понадобилось для того, чтобы зафиксировать вас для эрмикт-бластеров. Без этого никак не вернуться назад, поймите. Пока вы – один из миллиардов призраков, не более того.

– Как раз это я способен понять!.. – призрак хотел разразиться гневной тирадой, но вмешался Савелий.

– Всё! Они едут! Папай, будь начеку!

Вначале послышался истошный звуковой сигнал, затем из-за поворота «вынырнул» автобус, причём поворот был выполнен водителем настолько круто, что призраку показалось, будто два из четырех колёс на доли секунды оторвались от асфальта, и «Икарус» едва не покатился с обрыва.

Боязнь нарастала вопреки законам логики, вопреки здравому смыслу. Стыдно признаться, но Изместьев… привык быть призраком. Пусть никак не может повлиять на круговерть событий, не может заниматься любовью, ощущать, как по пищеводу, как по бикфордову шнуру, бежит глоток коньяка… Но он уже… адаптировался, ему вроде бы ни к чему всё вышеназванное!

Зачем любовь призраку? У него нет проблем сексологического характера, так как нет крови, по которой циркулировали бы гормоны. Он привык смотреть на всё со стороны. Как зритель в партере. Он невидим, и это главное! Вошло в привычку!

Автобус тем временем приближался.

Клойтцера словно подменили, его команды стали отрывистыми и чёткими:

– Быть рядом! Ни на шаг не отставать, мы только-только успели! Опускайтесь на асфальт, он вас должен задавить на этом повороте, видите?

– Вижу. Хорошо. Буду, – панически соглашался Изместьев. – Дальше-то что? Кроме того, что он меня… задавит? Не пора ли объяснить?

– Парень сидит в правом ряду, кучерявый такой, у него ещё родинка над правой бровью, – утробно гремел голос пришельца в голове доктора. – Зовут парня Кохабер. Лет двенадцать ему. Группа детей направляется в санаторий Тоби-Гар, они ни о чём не подозревают.

– Понял я это. Усёк! – нервно рявкнул Изместьев, словно ему, таёжному отшельнику, предстояло провести первую брачную ночь с отвязной девицей. И важно при этом не ударить лицом в грязь. – Дальше-то что?

– Потом, когда всё случится, главное – не паниковать! Будет очень страшно, очень! Даже для вас, доктора со стажем. Но через это надо пройти, потому что иначе – никак! Необходимо сохранять хладнокровие. Эрмикты вас увидят, подготовьтесь к этому! Они начнут реагировать. Их поведение наши аналитики спрогнозировали, как могли. Но всё предусмотреть невозможно, будьте готовы. Они отделятся от тел. Быстро, их буквально вышибет из них…

– Как это – вышибет?! – призраку показалось, что от услышанного начал материализовываться. – Что произойдёт?

– Ваша задача, зарубите это на носу, – мерцая на фоне гор, Поплевко буквально «втемяшивал» информацию в призрачный мозг доктора, – быть во что бы то ни стало рядом с Кохабером. Хоть что вокруг вас бушуй, хоть что! Главное – расположиться в эти считанные секунды между эрмиктом Кохабера и его телом. Не отвлекаться НИ НА ЧТО! Другой возможности не будет. Надо успеть, Аркадий Ильич!

– Понял я, понял! – прокричал Изместьев, отчётливо различая трещины на лобовом стекле надвигающейся махины. – Он меня сейчас… того. Осталось всего ничего! Столкнёмся! Скорей бы!

Внезапно в голове призрака раздался голос сына:

– Папай, я давно хотел сказать тебе, но всё не решался…

– Потом, сынок, после! – прорычал Изместьев, с ужасом глядя в полупьяные раскосые глаза водителя летевшего на него автобуса. – У нас будет время. Надеюсь…

– Отец, мне кажется, его у нас не будет! Мне ещё предстоит забрать деньги из камеры хранения, иначе не состыкуется…

Что именно не состыкуется, Аркадий так и не понял.

«Икарус» летел на него «во весь опор». Призраку не впервой было находиться на траектории двигающегося транспорта, вблизи неминуемой гибели для любого, кто из плоти и крови. В голове успела мелькнуть мысль: «Разве так детей возят?!»

– Отец! – голос Савелия прорвался к нему сквозь грозный рокот автобуса и свист ветра. Сквозь всё. Голос его родного сына. – Отец, я хотел сказать: прости меня. Прости за всё! Слышишь?! Если сможешь…

Он хотел удивиться, хотел ответить… Честно, не помнил, чтобы Савелий называл его так подчёркнуто… важно – отец. Хотел заверить сына, что зла на него не держит, что, наоборот, сам должен извиниться, ведь своим поступком фактически пытался вычеркнуть Савелия из жизни, стереть из реальности…

Аркадий много чего хотел сказать, но не успел.

Его задавили.

Ты украл моего мужа!

Павел хотел, как лучше, а получилось…

В том-то всё и дело – он не знал, как получилось. Вспомнил нервное лицо Изместьева, когда тот припёрся просить его помочь с путаной. Требовалось убедить эту «бабочку» не делать аборт. Не смех ли?! Проще простого, Ватсон! Убедить – мелочь, но было ещё кое-что!

Было обещание, данное Ольге. Это обещание он должен был выполнить любой ценой. Оно заслонило в тот момент всё. В подкорке всплыло: вот возможность, другой не будет. Действуй!

И он выполнил обещание… В его распоряжении были какие-то минуты, чтобы вклиниться в подкорку Аркашки, впечатать туда намертво эту «прошмандовку» Аленевскую. Пару-тройку штрихов о её «бандитском» прошлом. Что-то про связь с криминалом. Как по накатанному… Мало, что ли, детективов в юности читал?

Впечатать-то впечатал, только потом у него не было времени закрепить эффект. То, на что обычно уходит несколько сеансов гипноза, с Аркашкой спрессовалось в те короткие несколько минут.

Эта галиматья с проституткой… Путалась, как исходящая лаем шавка под ногами! Какая разница, абортом больше, абортом меньше? Здесь и без программирования понятно, что не нужен путане отпрыск, не ну-жен! Зачем огород городить и всё усложнять?

Ольга… Та самая, смущённая и застенчивая, доверчивая и обидчивая…

Во всей этой череде бредятины и маразма только её образ Павел не позволял даже в мыслях как-то очернить или опорочить. Последние дни непростительно много о ней думал. Фактически её семья разрушена. Муж неизвестно где. Сын – можно сказать, не жилец, на аппарате в палате реанимации. Уже не выкарабкаться. Она осталась совершенно одна…

Человек в её положении катастрофически нуждается в поддержке, в понимании, в заботе. Душевная неприкаянность не может продолжаться сколь угодно. Это дорожка в невроз, если не в более серьёзные диагнозы. И здесь на его плечи ложится колоссальная ответственность. Кто, если не он, оградит Ольгу от всего этого? Пусть оградить не получится, но максимально смягчить удар того, что на неё обрушилось…

Он гнал машину по улице Луначарского в сторону городского токсикологического отделения, поскольку знал, что Ольга находится сейчас возле сына. Бедная женщина! Где она ещё может находиться в такой момент?!

Он нашёл её в узком больничном коридоре, сидящую на стуле возле двери с надписью «Палата интенсивной терапии». По бледному лицу и кругам под глазами понял, что Ольга давно не спала.

– Он на аппарате, – бесцветно сообщила. – Не выходит из комы. Прогноз, как говорят врачи, неблагоприятный. Такие предупредительные… Когда они настолько вежливы, ничего хорошего не жди, это я уже усвоила. Я всё понимаю, но откуда они могут знать? Они не боги!

– Понятно, не боги, – закивал Ворзонин, присаживаясь на стул рядом. – Ты-то как? Когда спала последний раз?

– Я? А что я? – словно спохватившись, Ольга начала озираться вокруг. – Причём здесь я?! Не обо мне речь. Он всегда выходил из комы. Он знал свою дозу. Так долго ещё не было. Что-то случилось… Это на него непохоже. Он умный…

– Он у тебя классный! Настоящий мужик…

Что он несёт?! Она ж не дура, неприкрытую фальшь тотчас раскусит! Лучше помалкивал бы! Как там в рекламе – иногда лучше жевать, чем говорить?

По лицам пробежавшей медсестры и вслед за ней – двух докторов Павел понял, что дело плохо. За годы работы в медицине научился безошибочно определять подобные вещи. Скорее всего, у парня случилась остановка сердца. Ольга почувствовала неладное, рванулась вслед за медиками, но они словно ждали её реакции. Последний развернулся и загородил дорогу:

– Извините, вам нельзя сюда. Никак нельзя!

– Я должна, понимаете?.. – захлёбываясь слезами, она захлёбывалась и словами: – Он меня… почувствует. Я… помогу ему… Он мой сын…

– Знаю, что сын, знаю! – твердил коллега Ворзонина. – Но никак нельзя. Особенно сейчас.

Павел почувствовал, что сейчас его выход. Обняв Ольгу за плечи, развернул к себе и обнял. Она разрыдалась.

– Успокойся, родная, там без нас разберутся. Ты голодная?

Она посмотрела на него полными слёз глазами:

– Как ты можешь про еду?! Как ты можешь?! Сначала исчез Аркадий, потом…

– Могу! – уверенно произнёс Павел. – Я твой друг и поэтому могу.

– Что?! Ты – мой друг?! По-настоящему мне друг – мой муж!.. А что вы понимаете? Какой он…

– Ты что, Олюнь? Я наоборот хотел! Как лучше…

– Ой, да ладно! – она взглянула в его глаза. – Ну вот кто тебя просил?! Разве ты умнее остальных? Разве я не догадываюсь, с какой целью ты украл моего мужа?

– Украл мужа?! Что ты говоришь! – попытался обнять её, но она неуклюже освободилась.

– Украл, украл! Не посоветовавшись со мной! Ты подумал, что мне нужна твоя психологическая поддержка? Теперь ты видишь, что затея провалилась, ничего не выгорело. И хочешь изо всех сил… вернуть всё на круги своя! Чтобы всё было по-старому. Раз не по-твоему, так пусть по-старому! Тебе так легче жить! Господи! О чём мы говорим?!

И внезапно разрыдалась так, что упала в истерическом припадке на пол и выгнулась дугой. Павел, как мог, удерживал её. Откуда-то появились медсёстры со шприцами, кто-то прикатил «каталку»…

«Неужели всё это из-за меня?!» – отпечаталось в мозгу Ворзонина после того, как Ольгу увезли в психосоматическое отделение.

Много раз потом он будет вспоминать эти её крики, заплаканные глаза, дрожащие пальцы…

Шелест пионерских галстуков

Нет, «задавили» – это не про него. Задавить призрака невозможно. Так непременно произошло бы, будь он человеком. Сейчас же оказался на заляпанном карамельками и фантиками полу, в уши ворвалась популярная среди школьников того времени песня:

 
Ребята, надо верить в чудеса,
Когда-нибудь весенним утром ранним
Над океаном алые взметнутся паруса,
И скрипка пропоёт над океаном…
 

Своего подопечного обнаружил тотчас. Паренёк, зажмурив глаза, сосал из полиэтиленового пакета желтоватую жидкость. Со всех сторон на него сыпались упрёки: «Подпевай, Кохаберчик, не филонь!», «А ты не обоссышься, приятель?», «Ишь, присосался!»

– Как вам не стыдно! Э, отара! Как у вас языки не повываливались? – раздалось откуда-то сбоку. Доктор повернул призрачную голову на резкий гортанный голос.

Как он мог забыть про воспитательницу! Дети не могут путешествовать одни!

Пусть это прозвучит кощунственно, но низкорослую, необъятную в поперечнике грудастую особу с тремя слоистыми подбородками призраку было не жалко. Может, всё дело в том, что доктор «завис» чуть выше уровня пола и мог лицезреть её вульгарно раздвинутые целлюлитные ляжки в серо-желтоватых панталонах? Детям такое увидеть – не приведи, господи!

Почему-то он сразу обозвал её «ракетницей», вспомнив чёрный юмор фильма с Денни де Вито «Сбрось маму с поезда». Ракетница была многократно сварливей, страшней и толще той экранной героини.

Разве таких можно подпускать к детям ближе, чем на длину экватора?!

Тем временем Ракетница продолжала воспитывать вверенное ей детское сообщество:

– Много не пейте, сосунки! Остановок до Чивора не будет! Мурод, прекрати паясничать! Я вам не нянька! Заткнитесь, черти!

Тряся подбородками, Ракетница не выпускала из рук вязку, проворно орудуя спицами в толстых пальцах.

Во всеобщем гоготе, пении, рёве мотора призрак ощущал дыхание каждого, шелест всех пионерских галстуков сразу. В один момент ему показалось, что различает даже стук детских сердец. Возможно, это объяснялось тем, что жить детишкам оставалось недолго. Осознавать, что ничего не можешь предотвратить, было невыносимо.

Азиатские лица лучились улыбками, девчонки мило щебетали друг с другом, мальчишки щипали их, дёргали за косы… Внезапно на одном из задних сидений увидел знакомое славянское лицо с голубыми глазами. Девочка едва сдерживала слёзы. Ещё немного – и расплачется.

Кого она Изместьеву напоминала? Даже не напоминала, она была ею – Ниной Доскиной, его несостоявшейся дочерью в далёких Кормилицах!!! Доктору показалось, что она смотрит ему в глаза и умоляет о спасении.

Как Нина могла оказаться здесь, в таджикском автобусе? Как призрак ни убеждал себя, что этого не может быть, знакомые, почти родные глаза смотрели прямо на него. В самую душу. Словно девочка могла различить в этой какофонии его присутствие. И нельзя скрыться от этого взгляда.

И вот тут в голове словно вспыхнул второй экран. На краю обрыва, который из-за выступа был никому не виден, даже водителю, затормозил грузовик, столкнув вниз внушительных размеров глыбу. Подпрыгивая, она медленно покатилась вниз к тому самому повороту, к которому с другой стороны приближался автобус с детьми.

– Папай, скорей к Кохаберу! – прозвучало в голове призрака. – Сейчас начнётся, подготовься… Держись, папай!

Он знал, что их траектории пересекутся – глыбы и автобуса, автобуса и глыбы. Уж так устроен мозг призрака – видеть не только смерть, но и то, как она незаметно приближается к человеку. Медленно и неотвратимо. Или быстро. Но всё равно – не-от-вра-ти-мо.

Сквозь хохот и рёв мотора Изместьев услышал грохот этой глыбы. Вот и поворот, открывающаяся панорама за ним… И – летящая в лобовое стекло глыба. Им не избежать встречи! Стеклу и глыбе.

В детских глазах застыл ужас, стекло выстрелило внутрь тысячей осколков, испещряя кровью детские лица. Визг пронзил призрака, словно шампуры – куски баранины!..

Водитель крутит руль вправо, салон заваливается на бок. Он деформируется от страшного удара, окровавленные лица с округлёнными глазами кувыркаются, как селёдки в бочке.

Их кидает то к окнам, то на пол, то на потолок и оттуда – на спинки сидений. Хруст детских позвоночников, исковерканные тела, брызги крови… Если на свете существует ад, то доктору однозначно «посчастливилось» в нём побывать.

Доктор перестаёт отличать красные галстуки от кровавых разводов на футболках, блузках и рубашках. В голову лезет всякая чушь про то, что красное знамя такого же цвета… От ударов «выстреливают» боковые стёкла, шинкуя собой детские тела. Автобус, не снабжённый ремнями безопасности, катится с горы подобием пустотелого грецкого ореха. В нём смерть своей косой…

Странным образом автобус обретает равновесие, будучи зажат между камнями. Прежде, чем его сплющило, водитель успел высунуться сквозь разбитое лобовое стекло. Хотел спастись, покинуть вверенное ему транспортное средство, бросив всех на произвол судьбы!

В обрушившейся тишине началось… Отделение детских душ.

Розовато-фиолетовые сгустки тумана с глазами и губами подобно воздушным шарам поднимались вверх. Кто-то выше, кто-то ниже. При этом глаза были устремлены на него. В них читались злость и негодование.

Вновь раздался невыносимый истошный визг! Изместьев понял: его почему-то считают виновником катастрофы. Но в чём он провинился? В том, что не был виден до поры?

Кохабер! Доктор с ужасом обнаружил, что в смертельной суматохе потерял парня из виду. Он начал метаться от тела к телу. Парня нигде не было, словно тот вылетел в окно во время удара. Изместьев не на шутку запаниковал.

Рядом ни Клойтцера, ни Савелия. Его бросили в это аду! Пронзительно визжавшие детские души обступили, их кольцо сужалось… Они стали увлекать доктора вверх. Конкретно!

И в этот миг Изместьев увидел Кохабера. Кое-как пробравшись к пареньку, призрак взглянул ему в глаза и обмер. Тот был жив! Он дышал, его эрмикт и не думал отделяться от тела!

Клойтцер ошибся! Не на того поставил! И ничего удивительного: из такого далёкого будущего невозможно вычислить крохотную жизнь одного таджикского мальчишки! А нет эрмикта, значит, нет и перевоплощения. Ничего нет!!!

Напрасны ожидания, страхи, тревоги. Можно лететь обратно в Пермь. Если удастся выбраться из этого ада, конечно.

Из-за криков, визга невозможно было сосредоточиться. Призрака видели все! И – обрушили на него свой гнев. Он – чужак, как он оказался в автобусе?! Как посмел?! Ату его!

Рассудок отказывался подчиняться, ситуация казалась патовой: что бы доктор ни предпринимал, всё оборачивалось против. Он бы не удивился, если бы в этот миг услышал пронзительный крик Натальи Варлей: «Позовите Вия!..»

Буквально за мгновение до того, чтобы окончательно потерять рассудок, Изместьев уловил рефлекторный вздох Кохабера. По лицу мальчика пробежала судорога, грудная клетка несколько раз дёрнулась…

Медленно, словно нехотя, от мальчика начало отделяться розоватое облачко. Призрак поймал себя на том, что сам в это время почти кричал:

– Ну, шевелись! Скорей же, твою мать! Как варёное, в самом деле! У меня времени в обрез!

Ощутил своё почти животное желание вернуться в забытый мир живой материи. В мир, где есть прикосновения, запахи, пронизывающие ветры и моросящие дожди. Он дико соскучился по ощущениям!

Едва эрмикт поднялся над трупом мальчика, доктор чётко последовал совету Клойтцера и втиснулся между «душой и телом». При этом не заметил, как оборвал пуповину – тонкую связующую нить, вызвав тем самым такой взрыв писка со всех сторон, что едва не оглох!

Он в прямом смысле «прильнул» к бездыханному телу, скорее почувствовав, чем увидев, как на них, подобно глыбе с обрыва, падает внушительных размеров чемодан. Откуда он взялся? И прямо Кохаберу на живот!

Призраку показалось, что частично взял на себя силу удара. По телу мальчика вновь пробежала судорога, доктор ощутил, как его резко стало засасывать внутрь тела. Он мчался вглубь, будучи не властен что-либо предпринять. Через секунду ощутил невыносимо-резкую боль в животе, острый запах бензина и пронизывающий холод. Мигом стих окружающий визг.

«Надо подняться во что бы то ни стало!»

В разбитых окнах свистел ветер, по затылку что-то текло за шиворот, во рту стоял металлический привкус, детское сердце в груди стучало с перебоями. Ощущения обрушились на него подобно ведру с помоями.

Вот она, другая жизнь! Всего ничего – оказаться в нужное время в нужном месте. И ты – другой человек! До чего же хрупка эта грань! Один шаг, даже меньше! Надо вставать, парень! Через «не могу», наверняка бензобак повреждён, сейчас рванёт так, что мало не покажется. Превозмочь!!!

Воплотить установки в жизнь почему-то не получалось. Ноги и руки не слушались. Ещё бы, они были чужими, он их присвоил! Уже не в первый раз, следует признать!

Кое-как доктору удалось подняться. Лицо и уши горели, словно голову засунули в паровозную топку. Шатаясь, перешагивая через трупы друзей, Изместьев в теле Кохабера направился в сторону выбитого лобового стекла. Его никто не атаковал, эрмиктов не было, только исковерканные тела… Ветер шевелил мёртвые волосы, надувал окровавленные рубашки…

Скорей выкарабкаться из этого ада! На воздух, на простор и – бежать! Доктор поймал себя на том, что жалеет об утраченной способности летать, сейчас бы явно не помешало.

Савелий с Клойтцером, даже если были поблизости, ничем не могли ему помочь.

В прямом смысле «вывалившись» из окна автобуса, несколько раз порезался и больно ударился коленями. Прочь, прочь от мрачной громады машины! Сквозь застилавшую глаза кровь он кое-как рассмотрел бегущих со стороны шоссе людей.

Итак, он – мальчишка! Полный нос соплей и крови, во рту не хватает двух передних зубов, боль в животе не даёт разогнуться. Он карабкается к бегущим людям, на лицах которых запечатлена тревога. Широко шагнуть не получается…

У тебя, доктор, было другое детство. С какой целью втиснули тебя в эту оболочку, объяснить не успели. Якобы для твоей же пользы. Может быть, может быть… Перед тобой – горная тропинка, пересечённая местность. Она должна стать широкой просёлочной дорогой, магистралью, жизненным путём. Сколько по ней идти?

– Коха! – внезапно послышалось сзади, но доктор не обратил на это никакого внимания. К этому имени он не привык. – Не бросай меня, мой мальчик! Помоги мне, Коха-а-а!!! У меня, похоже, перелом ноги!

Стоп, медицинский термин!

Боже, да это голос Ракетницы! Той самой, со слоистым подбородком. Ожила, стало быть!

По незнакомому телу пробежал озноб. Как странно, что из всего автобуса живыми остались они вдвоём. Символично, не правда ли?! Он обернулся, но воспитательницы не увидел. Она его видела, а он её – нет. Только голос. Из ниоткуда. Да и что он сможет сделать – хрупкий подросток! – для этой толстой женщины? С самого начала ему не было жаль её.

Коха-Изместьев, стиснув зубы, продолжил свой путь. Ни он, ни кричавшая ему вслед Ракетница не могли знать, что случится через секунду. Наверное, в этой безоглядности людского существования, в этой неподдельности и искренности таится высший смысл однократности каждой отдельно взятой человеческой жизни.

Изместьев остро почувствовал, что окружавшие его люди как бы жили всерьёз, а он… понарошку. У него был выбор, варианты. Немного, но были…

Хотя об этом подумал потом, когда сзади грохнуло так, что тельце мальчика вспыхнуло подобно сухому хворосту, брошенному в костёр. Автобус взорвался, поставив жирную точку в судьбе Кохабера и всех остальных малолетних пассажиров.