Электронная библиотека » Алексей Писемский » » онлайн чтение - страница 27

Текст книги "Взбаламученное море"


  • Текст добавлен: 14 ноября 2013, 06:15


Автор книги: Алексей Писемский


Жанр: Литература 19 века, Классика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)

Шрифт:
- 100% +
8. Что собственно занимает ее

Сердце мое не утерпело.

На другой день я поехал проводить моих друзей на железную дорогу.

В первой же со входа комнате я встретил Бакланова, с дорожною сумкой через плечо и в фуражке.

– Merci, Писемский, – сказал он, с чувством пожимая мне руку и даже целуясь со мной. – Софи там, в отделении первого класса.

Я прошел туда, и так случилось, что подошел к Софи сзади. Возле нее, низко-низко наклонясь, стоял Петцолов. Я невольно приостановился и не подходил к ним.

Говорила Софи.

– Он несносен… Теперь он разоряется и выходит из себя, как будто бы я в том виновата, тогда как я живу решительно независимо от него…

– Надобно не зависеть и от любви к нему.

– Я его не люблю…

– Надобно доказать это на деле.

Софи грустно покачала головой.

– Для женщины это не так легко, – сказала она.

– Для умной женщины это должно быть совершенно легко, – проговорил Петцолов и потом довольно небрежно прибавил: – Я буду писать к вам!

– Нет, невозможно, – отвечала Софи серьезно: – я лучше сама вам напишу.

– Но до тех пор я умру.

– Нет, живите! – произнесла Софи явно нежным голосом.

Я, может быть, и еще бы узнал что-нибудь, но в это время входил Бакланов. Я поспешил к нему навстречу.

– Я все ищу! – сказал я.

– Да вот она, – отвечал он мне.

Мы подошли.

Софи кинула на Бакланова рассеянный взгляд, но увидев меня решительно просияла радостью.

– Ах, monsieur Писемский! Как это мило с вашей стороны. Merci, merci, – говорила она и даже отодвинулась, чтоб я сел рядом с ней.

Я сел.

Мне было немножко досадно на нее, но, главное, меня возмущал Бакланов: неужели он ничего не видал, что кругом его происходит, или, может быть, находит в этом удовольствие?

– Скажите, пожалуйста, вы едете теперь к семейству вашему? – спросил я его.

– Нет, семейство мое в К… – отвечал он, как-то еще ниже склоняя свою потупленную голову.

Он по-прежнему был заметно грустен.

– У вас ведь есть дети? – продолжал я его пытать.

– Есть, – отвечал небрежно Бакланов.

– Как вам, я думаю, грустно о них; вы более полугода не видали их.

Бакланов мне на это ничего не сказал, а заговорил о чем-то с проходившем мимо кондуктором.

Софи только мимолетом прислушивался к словам моим и продолжала грустно любезничать с гусаром. Она в этом случае, кажется, нисколько не стесняясь Баклановым.

– Вы до самой вашей деревни поедете с Александром Николаичем вместе? – спросил я ее.

– Нет, мы только по железной дороге… до Москвы.

– Но ваши имения в одной ведь губернии?

– Да, но потом мы с ним поедем в разное, вероятно, время!..

– Нет, неправда, вместе поедут, – сказал, подмигнув мне, Петцолов.

– Как вы смеете так говорить! – сказала ему Софи, больше шутя.

Об этом предмете они, видно, совершенно свободно разговаривали.

Мне ужасно хотелось сказать какую-нибудь дерзость Софи.

– Вы ужасная притворщица! – начал я прямо.

– Не может быть, нет! – воскликнула она.

– У вас все только для наружности, и даже я знаю, что такое в вас искреннее.

– Ну, что же во мне есть искреннего… что искреннего? Скажите! – пристала она ко мне.

– Сколько могу отгадывать, так любовь к разнообразию.

– В чем к разнообразию?

– Во всем.

– Совершенно верно, совершенно! – подхватила Софи, делая вид, что не понимает, к чему я это сказал.

– Это так, да, – подтвердил и Петцолов.

В это время ударил звонок, все встали.

Софи стояла, поправляя платье сзади. Хороша и величественна в эти минуты она была божественно!

Бакланов простился со мною нежно, и почему-то у нас обоих навернулись при этом слезы на глазах.

Софи, прощаясь с Петцоловым, явно с ним шепталась.

Я еще раз видел ее лицо, когда она, сев в вагоне, приложила его к окну и еще раз кивнула головкой мне и Петцолову.

Мы пошли с ним вместе из вокзала.

– Скажите, что за отношения у madame Леневой с Баклановым? – спросил я невиннейшим голосом.

– Она живет с ним, – отвечал он мне.

– И вы, кажется, не совсем к ней равнодушны.

– Нет, что же! Разумеется, немножко! – отвечал он, не думая нисколько, видно, скрываться в этом случае.

– Ну, смотрите, Бакланов вас убьет: он бешеный, вспыльчивый!

– О, нет, у них это совсем на других основаниях.

– На других?

– Она может делать, что хочет; он тоже… по этим, знаете, новым правилам.

– По новым?

– Да, в наше время убедились наконец, что глупость же хранит верность, ревновать друг друга.

– Разумеется! – подтвердил я.

В это время мы вышли на подъезд. Он сел на превосходную пару, на которой я раз видел Софи, и понесся по Невскому, зацепляя извозчиков и пешеходов.

«И это тоже прогрессист! Несчастная, несчастная моя родина!» – подумал я.

Не об общественном, разумеется, служении говорим мы здесь. Благословенна будь та минута, когда в обществе появилась стремление к нему! Но гневом и ужасом исполняется наше сердце, когда мы подумаем, в чем положили это служение: в проведении не то что уж отвлеченных мыслей, а скорей каких-то предвкушений мыслей. И кто наконец эта соль земли, эти избранные, пришедшие к общественной трапезе!.. Остроумные пустозвоны, считающие в ловкой захлестке речи всю суть дела!.. Торгаши, умеющие бесконечно пускать в ход небольшой запасец своей душевной горечи!.. Всевозможных родов возмужалые и юные свищи, всегда готовые чем вам угодно наполнить свою пустоту!..

9. Рассказы Венявиных

Перехожу снова к объективному способу.

Незаконные мои любовники, приехав в провинцию, в свой родной город, и остановясь в грязных номерах лучшей гостиницы, – Софи в одном номере, а Бакланов в другом, – осмелились дать о себе знать одному только старинному другу Бакланова – Венявину. Тот точас же сначала прибежал один, потом побежал за супругой.

Женат он был на доброй Маше, дочери священника. Первый раз он увидел ее у Леневых, приехав к ним визит делать, и сейчас же влюбился в нее. Маша тоже в него влюбилась. Они сочетались и до сих пор столько же раз и с такою же нежностью каждодневно целовались, как и в первый день своего брака. Детей у них было человек десять.

Оба толстенькие, оба коротенькие, расфрантясь сколько возможно, они прибежали к нашим петербургским гостям, сильно взволнованные как приятным этим свиданием, так и вообще разными совершившимися в это время в городе и около происшествиями.

Все поместились в комнате Софи, которая, чувствуя себя не совсем здоровою, сидела печальная и грустная, завернувшись в свою теплую, дорожную шаль.

Венявины беспрестанно говорили один за другим и даже перебивали друг друга.

– Я не помещик, а чиновник; но это невозможно, невозможно! – кричал Венявин, топорщась всем телом.

– Помещицу Коврову, – подхватила его толстенькая и совершенно с ангельским лицом супруга: – пошла она с девушкой в баню, трое мужиков подошли к окошку, да и смотрят. Она говорит: «Подите прочь!». Они пошли да колом дверь-то снаружи и приперли. Всю ночь в бане-то и просидела: кричала-кричала, никто в целой деревне не отпер!

– Да, да! – подтвердил и муж. – Она пришла к губернатору жаловаться, а он ей говорит: «Вы отсталая, говорит, женщина, крепостница!..»

– Да кто он, из моряков, что ли? – спросил Бакланов.

– Из моряков.

– Ну, так вот что мне про него в Петербург рассказывали: у него с корабля упал матрос – ему бросили там что-то такое, вытащили его, и он сейчас же велел дать ему сто линьков, зачем смел закричать, когда упал в воду; а теперь человеколюбивый эмансипатор.

– Я тебе говорю, братец! – восклицал Бакланов.

– Нашего старика таки-удалили наконец! Нашли несовременным! – продолжал Бакланов.

– Но ведь те лучше были, честнее, – горячился Венявин: – те откровенно по крайней мере, действовали, а это иезуиты: пошли их царство небесное на земле вводить, или, как Ирод, младенцев резать, они одинаково будут это делать за жалованье.

– Поля-то, Господи, – вмешалась опять Маша, не менее мужа взволнованная: – поля-то у помещиков, этакие большущие, наполовину стоят незапаханные и незабороненные.

– Будет голод, непременно, непременно! – поддерживал Венявин.

– Этак неприятно и ехать в деревню, – проговорила наконец Софи, все время молчавшая и даже вряд ли слышавшая, что кругом ее говорили.

– Ай, да вы и не ездите! Просто страшно! – подхватила Маша. – У папеньки столько теперь приезжает помещиков и останавливается: «Не можем, говорят, жить в деревне; очень уж нам грубят и обижают нас!».

– Скоро по дорогам, пожалуй, будут грабить! – прибавил, разведя руками, Венявин.

– Да чтой-то, Николай Гаврилыч, как это ты так говоришь: будут! – прикрикнула на него Маша: – и грабят уж! Вот к папеньке мужик за навозом ездит, так ехал пьяный в воскресенье из города – ограбили!

– А мы сегодня ночью думали было выехать! – проговорила опять Софи.

– Ай, нет, душечка Софья Петровна, ангел мой! Не ездите! – воскликнула Маша.

– Нет, нет! – подтвердил и Венявин.

Эти два кроткие существа насказали потом еще таких страхов и ужасов, что даже сами испугались и побоялись итти пешком домой, а попросили послать человека, нанять им извозчика.

Бакланов и Софи, по отъезде их, не сказав друг с другом ни слова, разошлись по своим комнатам, и каждый, с своими грустными мыслями, улегся почивать: видно, незаконная любовь так же имеет свойство охлаждаться, как и законная.

10. Прежнее Ковригино

Были серенькие, мокрые сумерки.

По той же самой дороге, с которой некогда мы начинали наш рассказ, ехала Софи с Баклановым, и какая разница была в том поезде и в этом: вместо домоделанных крытых саней и розвальней – лондонской сборки карета; лошади не крепостные, а вольнонаемные, идущие какою-то развалистою походкой. Высокий малый, извозчик, сидел без всякой церемонии и беспрестанно курил. Наконец в экипаже сидели не муж с женой, а любовник с любовницей, и не стыдились так ехать в свое имение.

Тетушка Биби, что чувствуют твои кости при этом!

Почтенная девица сия, как только получен был первый манифест об освобождении крсетьян, захирела и померла.

– Я родилась и умру госпожой своих людей! – были почти последние ее слова перед смертью.

Наследницей она оставила Софи, единственно потому только, чтоб имение не досталось мерзавцу Виктору.

Когда въехали в усадьбу, первое, что кинулось в глаза, был дом с заколоченными окнами.

Бакланов сам должен был выйти из экипажа, чтобы выкликнуть кого-нибудь из людей.

Он на первую попал на добрейшую и глупейшую Прасковью, сделавшеюся теперь совсем старою девкой.

– Госпожа ваша, Софья Петровна Ленева приехала! – сказал он.

– Ай, батюшки, Господи! Барыня приехала! – воскликнула эта простодушная девушка и сначала пробежала опять в кухню за ключом от заднего крыльца, отперла его, пробежала по дому и отперла переднюю; потом побежала в кухню за свечкой и чтобы оповестить других людей.

Софи все это время сидела в экипаже.

Наконец Бакланов ее высадил, и они, в сопровождении Прасковьи со свечой, вошли в дом. Оборванные в зале обои висели огромными лопастями. Зимние рамы были еще не выставлены, и к ним пропасть наприставало околевших мух. Круглое, в золотой раме, зеркало, как было в похороны Биби завешено черным флером, так и оставалось; отовсюду пахнуло уже не ладаном и воском, а какою-то могилой и сыростью.

Путники наши прошли в гостиную. Там, в углу, стояло старое кресло майора, точно будто бы сейчас только сняли его с них.

Прасковья поставила свечку на стол.

– Самовар прикажете-с? – спросила она.

– Да! – отвечала Софи.

Добрушка эта убежала ставить самовар.

Бакланов и Софи сели друг против друга. Обоим было грустно. Перед обоими проходила их прежняя молодость: сколько было надежд, в какой богатой перспективе открывалась тогда будущая жизнь, и что ж в итоге?

– Вон, у этого комода, помните? – сказала с грустною улыбкой Софи, показывая глазами на простеночное трюмо: – я в первый раз вас поцеловала.

– Да! – отвечал Бакланов.

– А вот тут, помните, на диване, я раз, в сумерках, прикурнула, а вы стали передо мной на колени, и вдруг тетенька Биби вошла, – как мы перепугались тогда! – продолжала Соня.

– Д-да! – отвечал и на это Бакланов.

Его душу в эти минуты волновало целое море разнообразнейших чувствований.

Софи встала, подошла к нему и оперлась на его плечо.

– Грустно мне, друг мой, грустно! – проговорила наконец она, склоняясь к нему головкой.

Бакланов обнял ее и посадил к себе на колени.

– Что ж тебе грустно? – спросил он ее.

– Так… ты меня не любишь больше!

– Из чего же ты это видишь?

– Так… Ты все стал нынче говорить о жене своей; говоришь, она умная, честная, чистая женщина.

Бакланов ударил себя в голову.

– О! – воскликнул он: – не напоминай мне об этой несчастной моей мученице!

– Она твоя мученица, а я, значит, твоя злодейка. Вот, посмотри: ты уж и плачешь о ней!

– Нет, не ее я оплакиваю, а долг свой, свои обязанности, над которыми я надругался, как подлец, как мальчишка какой!

– А я-то как живу всю жизнь! Господи! Господи! – воскликнула Софи, в отчаянии разводя руками.

– Нет! Тот безумец, – продолжал Бакланов: – кто говорит, что в браке нет таинства. Сам Бог тут присутствует, и Он один только может освятить эти между людьми отношения!

– Именно! – подтвердила Софи. – Я тебя, например, очень люблю; а прямо и откровенно скажу: мне жить с тобой гораздо тяжелее, чем с покойным мужем моим. Тот мне гадок, противен был; но я знала, что хоть страдаю, но не грешна и не преступна.

– Ну, старого уже не воротишь! – отвечал ей мрачно Бакланов и поспешил спустить ее с колен.

Входила Прасковья с самоваром.

Софи сейчас же принялась сама хозяйничать.

– Подайе сливок! – сказала она.

Прасковья что-то переминалась.

– Не знаю, матушка, сбегаю, – начала потом она: – не доят, чу, барские-то коровы, худые такие!

– Как, неужели же все не доят? Сколько же коров?

– Четыре коровы.

– Как четыре?.. У тетушки, я думаю, их было сорок!

– Околевали-с, умирали… Нет ли хоть у крестьян у кого, схожу! – отвечала Прасковья и опять побежала.

Софи и Бакланов, оставшись вдвоем, грустно усмехнулись.

Прасковья возвратилась и принесла жиденького молочка.

– Ну, уж мы этого пить не станем, – сказала Софи, отодвигая молочник назад: – поесть нам тоже, вероятно, нечего?

При этом вопросе Прасковья даже покраснела.

– Ничего, кажется, нет-с.

– И яиц даже? – спросила Софи.

– Перевели барских-то кур тотчас же, как покойница-то барышня скончалась. У курятницы тоже дочка на волю выдана, все теперь и живет там-с.

Бакланов начинал уже выходить из себя.

– Ты вот скажи старосте, – продолжала Софи: – со мной нарочно приехал брат, – прибавила она с ударением, показывая на Бакланова: – он завтра же примет все по описи, и я вступлю в управление имением серьезно.

– Слушаю-с, – отвечала покорно Прасковья. – Вам где прикажете постель отправить, у тетеньки в комнате-с? – спросила она. – Только в их комнате постелька-то и осталась.

– А прочие где же?

– Не знаю-с.

– Хорошо, у тетки.

– А вам где прикажете-с? – обратилась Прасковья к Бакланову.

– Обо мне не беспокойся, я вот хоть тут на диване засну.

– Ты можешь итти, – сказала ей Софи.

Прасковья ушла.

Бакланов пошел и запер за ней дверь.

– Ты, друг моя, ляг у меня в комнате, – сказала ему Софи.

– Непременно! – отвечал он, и вскоре потом они со свечой вошли в комнату Биби.

Огромная киота с дорогими образами была заперта и даже запечатана печатью.

– Святыню-то Божью пощадили, не разворовали, – сказал Бакланов.

– Да, ужасно какой народ! – сказала Софи.

Затем они, общими стараниями отыскав под образами бутылку с деревянным маслом и засветив лампаду, улеглись; Софи за ширмами на теткиной постели, а Бакланов на полу.

При каждом малейшем шуме на улице или в доме они переговаривались.

– Что такое? – спрашивала обыкновенно сейчас же Софи.

– Не знаю! – отвечал тоже встревоженным голосом Бакланов и потом уж только прибавлял: – нет, ничего!

Они боялись, что мужики придут и убьют их.

11. Староста старый и новый сельский староста

На другой день в комнаты явилась опять одна только Прасковья и, как следует доброй, хорошей крепостной девушке, несколько принарядились по случаю радостного приезда господ.

– Что ж мы будем сегодня есть?.. Ты пошли мне повара.

– Нет его, пса этого. Косить ушел, верст за пятнадцать. Позвольте, я уж состряпаю что-нибудь.

– Сделай милость!.. На вот тебе денег… купи там курицу, говядины, что ли.

– Слушаю-с. У своих-то не укупишь, в Парфеново сбегаю, куплю.

– Но скажи, пожалуйста, отчего же меня все так чуждаются?

– Ну, матушка, народец ведь у вас… сами, я думаю, изволите знать!

Весь это разговор происходил, когда Прасковья одевала Софи.

Та, придя пить чай, рассказывала все это Бакланову.

– Вот я вам этого старосту вызову, – сказал он и вышел на крыльцо.

– Эй ты, любезный, – крикнул он проходившему по двору молодому дворовому малому, который, при виде его, сейчас же насупился и нахмурился: – пошли ко мне старосту сейчас же!

Парень, больше по привычке повиновался барскому голосу, повернулся и прошел в старостину избу.

Бакланов продолжал стоять на крыльце.

Парень вышел из избы.

– Говорил-с… – объяснил было он коротко и хотел уйти ободворком.

– Да ты не «говорил», а чтобы сейчас он здесь был!.. Зуба ни одного у канальи не оставлю… – заревел Бакланов.

Парень вернулся в избу.

Староста, мозглый и худенький старикашка, наконец показался и подошел к Бакланову.

– Ты староста? – спросил тот.

– Я, сударь, я, – отвечал тот, как-то плутовато тряся головой и точно пряча свои глаза.

– Пойдем к барыне, к госпоже твоей! – проговорил Бакланов.

Староста пошел вслед за ним в горницы.

– Вот он-с! – проговорил Бакланов, показывая на него Софи.

Та встала на ноги и собрала, сколько у ней было присутствия духа.

– Отчего вы не хотите ко мне явиться? – сказала она.

– Нам нельзя того! Извините нас, сударыня, на том! – сказал староста, по-прежнему потупляя глаза.

– Отчего нельзя?

– Воля уж, значит, теперь: какое явленье! Под неволею тоже опять-то голову сунешь, так и не выцарапаешь!

– Но воля сама по себе, а мое право на вас само по себе, – говорила Софи.

Староста при этом даже усмехнулся.

– Нету, матушка, прав этаких ныне! – проговорил он.

– Да ты известен или нет о духовном завещании? – воскликнул ему Бакланов.

– Да что, батюшка, конечно, что покойница тогда грех только изволила лишний на душу взять, писавши это самое; а что умереть изволила, значит, мы вольные; порядки-то нынче известны-с! – отвечал староста, не ворочая к нему головы.

– Что ж вы и работать на меня не будете? – спросила Софи.

– Никак нет-с!

– И оброков платить мне не будете?

– Нет-с!

– Так я вас заставлю! Ах вы, мерзавцы, бунтовщики! – вскричала Софи, вся побледнев.

Госпожа в ней наконец проснулась. Она готова была своими хорошенькими ручками вцепиться старосте в волосы.

– Сейчас чтоб у меня прощения просили, сейчас! – продолжала она, стуча ножкой.

– Мир-то меня, сударыня, может теперь поедом съесть, что я и в дом-то вас допустил! – возражал ей староста.

– Меня в дом? – воскликнула Софи, ударяя себе в грудь.

– Да как же, помилуйте, дом общественный!

При этом Софи и Бакланов переглянулись между собой.

– Calmez-vous! – сказал он, беря Софи за руку. – Кто здесь посредник? – обратился он к старосте.

– Не могим знать-с, – отвечал тот.

– Как не знаешь? – спросил Бакланов, задыхаясь от бешенства.

– Делов тоже никаких не имели до них, почему нам знать! – продолжал староста, водя глазами по полу.

– А! не знаешь, не знаешь! – проговорил Бакланов и, схватив старика за ворот, притряхнул его.

Старик позеленел.

– Посредник, ваше благородие, Иван Егорыч Варегин, – сказал он.

Бакланов сейчас же отпустил его.

– Варегин! – произнес он радостно. – Пошел вон! – прибавил он старосте, и тот, как бы ничего особенного не случилось, посмотрел себе на ноги и вышел.

– Ну, вот и прекрасно! Все теперь устроится! – сказал Бакланов, обращаясь к Софи, котрая смотрела на него вопросительно.

– Параша, Параша, – крикнул он убиравшей в соседней комнате чашки Прасковье. – Нет ли кого послать за посредником-с?

– Пошлите-с сельского старосту! Он у нас тут недалеко в Парфенове живет-с, – отвечала та шопотом.

– Сбегай, ради Бога, – произнес Бакланов.

– Я нищенку пошлю-с; самое-то, пожалуй, наши дьяволы увидят и изобьют еще! – отвечала Прасковья и ушла.

Через несколько времени явился сельский староста, молодой, вежливый мужик.

– Съезди, любезный за посредником, – сказал ему Бакланов.

– Слушаю-с, – отвечал тот с видимою готовностью.

– Что такое, скажи, пожалуйста, отчего это неповиновение ко мне? – спросила, выйдя к нему, Софи.

Староста модно переложил из руки в руку шляпу.

– Бог знает, сударыня, – отвечал он, как-то особенно ужимая губы. – Надо так полагать, что глупость одна их.

– Так ты им растолкуй! – сказала Софи.

– Нам они, сударыня, не верят, как не по их говоришь… Все одно, вы говорят, от начальства…

– Пожалуйста, съезди! – повторила Софи.

– Слушаю-с! – отвечал староста и уехал.

– Чтобы не обманул он! – сказал Бакланов.

– Нет, съездит-с! Он у Софьи Петровны лесу хочет торговать, так съездит-с! – объяснила Прасковья.

Бакланов и Софи возвратились в гостиную.

– Варегин мне приятель и отличнейший человек: он сейчас все устроит, – заговорил первый.

– Но я боюсь, друг мой, он сейчас, пожалуй, придут, – сказала Софи.

– Пускай идут; у меня револьверы готовы. Прежде чем они дотронутся до тебя, человек двадцать уложу!.. – произнес Бакланов и положил на стол действительно два револьвера.

Софи между тем принялась плакать: она была очень рассержена.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации