Текст книги "Политбюро и дело Берия. Сборник документов"

№ 1.53

Копия протокола допроса свидетеля М. А. Предит от 1 августа 1953 г.

Совершенно секретно

Товарищу Маленкову Г. М.

Представляю копию протокола допроса свидетеля Предит Мартина Андреевича от 1 августа 1953 г.

Приложение: на 3 листах.

[п.п.] Р. Руденко

3 августа 1953 г.

№ 116/ссов

Протокол допроса свидетеля

1953 г., августа 1 дня, г. Тбилиси. Ст[арший] помощник главного военного прокурора полковник юстиции ИВАНОВ допрашивал ниже поименованного в качестве свидетеля, который показал:

Предит Мартин Андреевич, 1889 г. рождения, по национальности – латыш, постоянное местожительство – Тбилиси, Зваретская, д. 25, персональный пенсионер, член КПСС с 1915 г., рабочий, образование низшее, не судим.

Будучи предупрежден об ответственности по ст. 95 УК ГССР за дачу ложных показаний свидетель Предит показал:

В 1919 г., в августе м[еся]це, из Астрахани была направлена на подпольную работу в Закавказье и в тыл к Деникину группа в составе 10 коммунистов. В эту группу входил и я. В Астрахани нашу отправку готовил С. И. Киров. До окрестностей Баку мы добирались на парусных лодках. При высадке на берег часть товарищей задержали местные жители. Среди задержанных был и я. Нас через полицию передали в мусаватистскую контрразведку. Однако там нас раскрыть не смогли и отпустили с обязательством через три дня выехать из пределов Баку. Я и мой товарищ Канделаки в Бакинский подпольный ЦК партии явки не имели, а имели явку к представителю ЦК КП Грузии в Баку тов. Кваталиани. На третьи сутки после освобождения из контрразведки утром при выходе из гостиницы на моих глазах неизвестный тогда мне молодой грузин задержал Канделаки и повел его в город, где была контрразведка. Я тут же поднялся в гостиницу, чтобы забрать свои вещи, но вслед за мной пришел другой агент, задержал меня и отвел в мусаватистскую контрразведку. Там меня арестовали и направили под конвоем в распоряжение английских оккупационных войск в Батуми. Однако по дороге на станции Пойли мне удалось сбежать, пользуясь опьяненным состоянием конвоя.

По явке, которую мы успели получить в Баку у Кваталиани, я в Тбилиси встретился с Канделаки, который мне рассказал, что после того, как его в Баку задержал агент мусаватистской и английской контрразведки по имени Берия, он дал ему крупную взятку и был им освобожден и бежал в Грузию. Канделаки в 1920 г. рассказывал об этом и другим нашим товарищам.

В 1921 г. Канделаки работал секретарем Тбилисского комитета партии, и через год он умер.

Я же с 1921 г. стал работать в органах ВЧК – ОГПУ Грузии в Тбилиси.

В 1923 г. на должность начальника секретно-оперативной части ОГПУ Грузии прибыл Берия, который начал перемещать работников. На должность начальника экономотдела, где я тогда работал, был назначен Куропаткин. В это время я поинтересовался, не был ли Берия в Баку в 1919 г., и не он ли арестовал моего товарища Канделаки. Выяснилось, что Берия Л. П. в это время был в Баку, и он был похож на того молодого грузина, которого я сам видел и который задержал Канделаки. После этого я написал заявление о службе Берия в Баку в мусаватистской контрразведке в 1919 г. по задержании им нашего подпольщика Канделаки. Куропаткин обещал мое заявление передать председателю Закавказского ГПУ Панкратову, но не передал. Вскоре я разоблачил Куропаткина как вымогателя взяток от семей арестованных. Куропаткин был арестован, и при нем было обнаружено мое заявление о Берия. Таким путем мое заявление попало в руки к Берия, и он вызвал меня к себе. Во время нашего разговора, в присутствия Новицкого, Берия признал, что он работал в 1919 г. в Баку в мусаватистской контрразведке, но что якобы он это делал по заданию партийной организации. О том, почему же он вымогал и взял взятку от Канделаки, мы тогда с Берия не говорили. Зам[еститель] начальника СОЧ Новицкий предложил мне написать объяснение. Я это сделал, но что с ним стало, не знаю. Через несколько дней Новицкий мне предложил написать рапорт об уходе из органов ОГПУ.

Такой рапорт я вынужден был написать, и меня освободили от работы. Потом я вернулся на работу в органы ОГПУ в 1932 г., т. е. через 9 лет.

Об этой истории со мной знали Меркулов и Зубов Петр. С ними я работал тогда в одной комнате и дружил с ними.

Позднее я этого вопроса больше не поднимал. Однако в мае 1953 г. я работнику ЦК КП Грузии Бедунидзе Отару сказал, что если я умру, то вы знайте, что Берия в 1919 г. работал в Баку в мусаватистской контрразведке, арестовал моего товарища Канделаки и за взятку его освободил.

Записано с моих слов правильно и мною прочитано.

Предит

Допросил: Ст[арший] пом[ощник] главного военного прокурора полковник юстиции Иванов

Верно: [п.п.] Майор административной] службы Юрьева

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 465. Л. 137–140. Копия. Машинопись.

№ 1.54

Копии протоколов допроса свидетеля А. Я. Герцовского и обвиняемого Л. Е. Влодзимирского от 4 августа 1953 г.

Совершенно секретно

Товарищу Маленкову Г. М.

Представляю копию протоколов допроса свидетеля Герцовского Аркадия Яковлевича и обвиняемого Влодзимирского Льва Емельяновича от 4 августа 1953 года. Приложения: на 9 листах.

[п.п.] Р. Руденко

4 августа 1953 г.

№ 125/ссов

Протокол допроса свидетеля

1953 года, августа 4 дня, пом[ощник] главного военного прокурора полковник юстиции Успенский допросил с соблюдением ст. 162–168 УПК РСФСР в качестве свидетеля

Герцовский Аркадий Яковлевич

(Анкетные данные имеются.)

Подписка: В соответствии со ст. 164 УПК следователь меня предупредил об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний.

Герцовский

Дополнительно к своим показаниям от 23 июля 1953 года хочу показать о следующем:

С ноября 1938 года до декабря 1939 года начальником 1-го спецотдела НКВД СССР работал Петров Георгий, его отчество, кажется, Александрович. До этого Петров работал секретарем у Кобулова, в бытность его работы начальником СПО НКВД СССР. В последних числах ноября 1939 года, в субботу, Петров и его два заместителя – Баштаков, я и помощник Калинин, – в 4 часа ночи, закончив работу, на одной машине поехали домой по своим квартирам. Буквально через час мне позвонил на квартиру дежурный по отделу и сообщил, что Петров скоропостижно умер. Тогда я поехал к нему на квартиру вместе с Баштаковым и начальником секретного отдела Якимец. На квартире Петрова мы застали врача, но было уже поздно – Петров скончался от разрыва сердца еще до нашего приезда. Помимо дежурного врача на квартире Петрова мы застали постоянно лечащего врача Мариупольского.

В связи с этим случаем смерти НКВД СССР производилось расследование. Кто вел расследование – я не помню. Знаю, что Федотов, ныне начальник 1-го Главного управления МВД СССР, а тогда работавший начальником контрразведывательного управления, участвовал при вскрытии трупа Петрова. Знаю, что при расследовании допрашивались некоторые свидетели, производилась экспертиза. В результате расследования производство по материалам было прекращено, и материалы были сданы в архив, но, насколько я помню, не сразу, а через продолжительный период времени. Как мне теперь припоминается, материалы о скоропостижной смерти Петрова поступили в архив спецотдела от Федотова вместе с материалами о смерти артиста Щукина в 1947 году, когда Федотов из МГБ СССР уходил в Комитет информации.

Не помню точно, примерно в 1948 или 1949 году, б[ывший] министр госбезопасности Абакумов потребовал от меня материалы о смерти Петрова. Я ему их дал, и через некоторое время они снова были возвращены в архив. Вскоре Абакумов потребовал их вторично, и я лично принес ему материалы, сказав, что он уже недавно смотрел эти материалы. Тогда Абакумов сказал мне, что его эти материалы интересуют потому, что Петров умер не сам, а его умертвил Кобулов в связи с тем, что Петров, работая секретарем у Кобулова в СПО, уничтожил много материалов по его указанию. Какие именно материалы были уничтожены Петровым – мне Абакумов не говорил.

Абакумов материалы на Петрова оставил у себя, и когда они были возвращены в архив и были ли вообще возвращены в архив – я не знаю. Во всяком случае, эти материалы могли попасть в архив и минуя меня, а если их в архиве нет, то должна быть моя записка о том, что материалы на Петрова переданы Абакумову.

Знаю, что лечащий врач Мариупольский в 1940 году был арестован – в связи с чем, не знаю, а затем был расстрелян.

Ничего другого по этому поводу я сообщить не могу. Внести необходимую ясность в это дело может Абакумов.

Хочу рассказать еще об одном подозрительном случае с женой б[ывшего] заместителя] наркома обороны Кулика – Симонич. Случай этот относится к 1940 году. В это время начальником 1-го спецотдела был Баштанов, а я – его заместителем. Но в связи с болезнью Баштакова, я исполнял обязанности начальника 1 – го спецотдела.

Бывш[ий] начальник следчасти У ГБ НКВД СССР Влодзимирский пришел ко мне и принес материалы для объявления розыска внезапно исчезнувшей жены маршала Кулика – Симонич-Кулик, по национальности сербки, находившейся в каком-то родстве с б[ывшим] послом Югославии в СССР. Влодзимирский просил немедленно объявить розыск, для чего был составлен план розыска, утвержденный б[ывшим] заместителем] НКВД СССР Меркуловым. Розыск был объявлен по телеграфу, при этом были даны шифровки во все органы и размножены фотокарточки разыскиваемой.

Через день или два меня вызвал Берия. У него в кабинете были Кулик и кто-то еще из сотрудников НКВД. Я показал Берия шифротелеграмму, разосланную для розыска, размноженные для рассылки фотокарточки, и Берия, обратившись к Кулику, сказал ему: «Видишь, мы приняли все меры к ее розыску».

После этого ни Берия, ни Меркулов, ни Влодзимирский результатами розыска не интересовались, хотя все органы были обязаны каждые три дня доносить о ходе розыска.

Сам факт объявления розыска на Симонич через 1 – й спецотдел, без привлечения к активному агентурному розыску оперативных аппаратов, свидетельствовал о формальности самого розыска, и у меня сложилось впечатление, что все это делалось только для успокоения Кулика.

Позднее этого я слышал разговор между работниками спецгруппы, фамилий которых теперь не могу вспомнить, о том, что примерно в то же время, когда объявлялся розыск на Симонич, спецгруппой в присутствии Влодзимирского была расстреляна какая-то женщина, причем в отступление от общего порядка этот расстрел был произведен без участия 1-го спецотдела и до того, как прибыл к месту расстрела прокурор Бочков. Эти же сотрудники спецгруппы говорили, что Бочков за это их крепко ругал. У меня сложилось впечатление, что эта неизвестная женщина, расстрелянная в присутствии Влодзимирского, была женой Кулика. Несомненно, что подробности этого дела должны быть известны Влодзимирскому, Меркулову и Берия.

Материалы о розыске Симонич-Кулик, безусловно, должны быть в архиве 1-го спецотдела МВД СССР.

Были ли составлены какие-либо документы о произведенном расстреле женщины работниками спецгруппы – я не знаю.

Третий факт, заслуживающий внимания, – это случай освобождения из-под стражи шпиона Серебрянского и его жены.

Серебрянский, имя и отчество не помню, был нашим закордонным сотрудником. Он находился за границей вместе со своей женой – фамилии ее не помню.

В 1938 году оба они были арестованы за шпионаж и впоследствии, насколько мне припоминается, в 1940 или, возможно, в начале 1941 года, они были Военной коллегией Верховного суда СССР осуждены: Серебрянский – к расстрелу, а его жена – к 10 годам ИТЛ. Приговор в отношении их длительное время не приводился в исполнение, а в начале войны оба они были из тюрьмы освобождены.

В это время я работал начальником 1-го спецотдела НКВД СССР, а освобождение Серебрянского и его жены производилось 2-м отделом НКГБ СССР. В этот период времени Берия был наркомом внутренних дел СССР, а наркомом госбезопасности СССР был Меркулов, а его заместителем – Кобулов. Хотя эти наркоматы существовали раздельно, фактически с начала войны всеми делами обоих наркоматов управлял Берия, а спустя месяц после начала войны произошло вновь слияние обоих наркоматов, и во главе НКВД СССР стал Берия.

Со слов б[ывшего] начальника отделения 2-го отдела НКГБ СССР, ныне работающего начальником 1-го спецотдела МВД Киевской области Баринова, мне известно, что освобождение Серебрянского и его жены производилось не обычным порядком. Их из тюрьмы доставили в кабинет Судоплатова, работавшего тогда начальником одного из управлений, и здесь Судоплатов им объявил, что они освобождаются, вручил им крупную сумму денег от имени Берия и в сопровождении сотрудника направил их на жительство в одну из московских гостиниц. Каким образом было оформлено освобождение Серебрянского и его жены – я не знаю, и какие документы поэтому приобщены к архивному делу Серебрянского и его жены, я сказать не могу, но архивное дело их должно находиться в 1-м спецотделе МВД СССР.

Мне известно, что до 1946 года или 1947 Серебрянский работал в центральном аппарате НКВД – НКГБ СССР, так как б[ывший] начальник Управления кадров Свинелупов брал из архива дело Серебрянского в связи с решением вопроса о его увольнении из органов. Дальнейшая судьба Серебрянского мне неизвестна.

Берия было, безусловно, известно о шпионской деятельности Серебрянского. Этот вывод я делаю на основании следующего. Еще в начале 1939 года Берия проводил совещание лиц, выделенных для составления учебников по чекистским дисциплинам. На этом совещании присутствовало около 100 человек, в том числе и я. На этом совещании кто-то внес предложение о привлечении к составлению учебников некоторых сотрудников органов, арестованных за нарушение законности. При этом была кем-то названа и фамилия Серебрянского. На реплику другого лица, что Серебрянский арестован за шпионаж, Берия ответил: «Нам известно, что он работал и на нас, и против нас, больше против нас. Тем не менее его надо использовать». В это время Серебрянский находился в тюрьме под следствием. Был ли использован для этих целей Серебрянский, я не знаю, но бесспорно то, что Берия знал о его шпионской деятельности, а спустя два года Серебрянского освободили.

Дополнительно к сказанному могу указать еще на такой факт.

Весной 1951 года Абакумов передал мне записку, написанную рукой Саркисова – начальника охраны Берия, в которой имелись сведения: фамилия, имя, отчество женщины-врача и наименование райпрокуратуры г. Москвы, которой велось следствие по делу этого врача.

По указанию Абакумова это следственное дело мною было истребовано и передано ему.

После ареста Абакумова секретариат переслал следственное дело мне, и я доложил его Огольцову. Из дела было видно, что женщина-врач привлекалась к уголовной ответственности за производство незаконных абортов и неправильное лечение, в результате чего одна из больных, находившаяся под ее наблюдением, умерла. Огольцов при мне позвонил Саркисову и после переговоров с ним велел это дело хранить у себя.

Спустя примерно полтора месяца прокуратура района затребовала это дело, и я вновь доложил дело Огольцову, который предложил мне дело вернуть в прокуратуру. Фамилию обвиняемой я не помню. Полагаю, что Саркисов по поводу этого дела обращался к Абакумову не от своего имени. Записка Саркисова и переписка по этому делу должны храниться в 1 – м спецотделе МВД СССР.

Показания записаны с моих слов правильно. Мне прочитаны, дополнить не могу.

Герцовский

Допрос начат в 11 ч.15 м.

Допрос окончен в 14.00 ч.

Допросил: Полковник юстиции Успенский

Верно: [п.п.] Майор административной] службы Юрьева

Протокол допроса обвиняемого

4 августа 1953 года ст[арший] помощник главного военного прокурора полковник юстиции Иванов допросил обвиняемого

Влодзимирского Льва Емельяновича.

(Анкетные сведения приведены ранее.)

Допрос начат в 15 часов.

ВОПРОС: Расскажите все, что вам известно об аресте и расстреле гр[ажданки] Симонич-Кулик?

ОТВЕТ: Летом или в начале осени 1940 года меня вызвал к себе Берия в присутствии Меркулова или один Меркулов (точно это сказать я сейчас затрудняюсь, так как не все помню) и объявил мне, что я вхожу в состав группы из четырех человек, которой поручается произвести секретный арест жены маршала Кулика гр[аждан]ки Кулик. Кроме меня в состав этой группы входило 2 или 3 работника 3-го спецотдела НКВД СССР, но фамилий их я не помню. Возглавлял тогда 3-й спецотдел Церетели, прибывший вместе с Берия из Тбилиси еще в 1938 году. Принимал ли Церетели лично участие в этой операции, я точно сейчас не помню.

Согласно намеченному плану, задержание гражданки Кулик должно было быть произведено на улице, без огласки. Для этого были выделены 1 или 2 легковых автомашины, и в них дежурила вся группа. Засада была установлена недалеко от дома, в котором находилась квартира Кулика. На второй или на третий день, когда гр[аждан]ка Кулик вышла из дома одна и пошла по пустынному переулку, она была нами задержана и доставлена во двор здания НКВД СССР. С ней тогда остались сотрудники 3-го спецотдела НКВД СССР, а я ушел.

Всей этой операцией руководил Меркулов, он приезжал и проверял засаду и в ночное время один или два раза снимал пост.

Через месяц или полтора после задержания гр[аждан]ки Кулик Меркулов или Кобулов поручили мне и начальнику внутренней тюрьмы Миронову съездить в Суха-новскую тюрьму, взять одну арестованную, которую нам там выдадут, привезти ее в здание НКВД и передать ее коменданту Блохину. Когда мы приехали в Сухановскую тюрьму, то нам выдали арестованную, в которой я опознал жену Кулика.

Гр[аждан]ку Кулик мы с Мироновым доставили в помещение НКВД в Варсонофьевском переулке. Нас там встретил во дворе комендант Блохин, который вместе с Мироновым отвел ее во внутреннее помещение нижнего этажа здания. Я с ними прошел в первое помещение и остался в нем, а Блохин с Мироновым провели гр. Кулик в другое помещение, где ее и расстреляли.

Через несколько минут, когда мы вышли уже во двор с Мироновым и Блохиным, к нам подошли прокурор Бочков и заместитель наркома внутренних дел СССР Кобулов. Я хорошо помню, как Блохин при мне доложил им, что приговор приведен в исполнение. Бочков тогда выругал Блохина, сделав ему строгое замечание, что он привел приговор в исполнение, не дождавшись его и Кобулова.

ВОПРОС: Имели ли вы постановление на арест гр. Симонич-Кулик, санкционированный прокурором, и ордер на ее арест, когда проводили ее задержание на улице?

ОТВЕТ: Я этого не знаю. Я таких документов не видел. Эти документы могли быть по существующему положению у работников 3-го спецотдела НКВД СССР.

ВОПРОС: Вы участвовали в допроса гр. Симонич-Кулик?

ОТВЕТ: Нет, не участвовал и не знаю – кто и о чем ее допрашивал.

ВОПРОС: Что вам известно о причинах и основаниях к аресту Симонич-Кулик?

ОТВЕТ: Мне абсолютно по этому вопросу ничего не известно.

ВОПРОС: Что вам известно о том, на каком основании была расстреляна гр. Симонич-Кулик?

ОТВЕТ: Об этом я также ничего не знаю. Однако в связи с тем, что для приведения расстрела в исполнение явился прокурор, я считал, что все сделано на законном основании.

ВОПРОС: В каких других случаях проведения секретных арестов и по чьим поручениям вы участвовали?

ОТВЕТ: Насколько я помню, в других случаях проведения секретных арестов я не участвовал.

ВОПРОС: Скажите, Влодзимирский, а после секретного ареста Симонич-Кулик для его прикрытия объявлялся розыск ее и инсценировались мероприятия по розыску?

ОТВЕТ: Возможно, это и делалось, но сейчас я точно этого не помню. Очевидно, по этому поводу должны были сохраниться документы.

ВОПРОС: Вас вызывал к себе Берия, когда он принимал мужа гр. Симонич-Кулик?

ОТВЕТ: Насколько я помню, Берия меня к себе при приеме Кулика не вызывал. Я точно не знаю, принимал ли он вообще Кулика после «исчезновения» его жены.

Записано с моих слов правильно и мною прочитано.

Допрос окончен в 16 часов 50 минут.

Влодзимирский

Допросил: Ст[арший] помощник главного военного прокурора полковник юстиции Иванов

Верно: [п.п.] Майор административной] службы Юрьева

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 465. Л. 142–151. Копия. Машинопись.

№ 1.55

Заявление А. Ф. Вестерблома от 27 июля 1953 г.

Начальнику Управления МВД по Красноярскому краю полковнику Ковалеву от Вестерблом А. Ф.

27. VII.1953 года

Заявление

Мне известен ряд фактов из личной жизни б[ывшего] министра МВД Л. П. Берия, характеризующих его моральное лицо как человека, использовавшего свое огромное государственное положение в своих личных, сугубо эгоистических интересах, как человека, полностью утратившего облик члена партии, совершенно деклассировавшегося в буржуазного перерожденца и в половом отношении ставшего извращенно-звероподобным.

Москва. Конец 1946 года.

В Наркомате Вооруженных сил в должности небольшого канцелярского работника служит молоденькая девушка, комсомолка Нина Шумская.

Она недавно, после военного перерыва, успешно закончила 10 классов, но война помешала ей продолжать образование, и она, имея прекрасное обеспечение дома, все же решила работать, хоть и на небольшой работе. Она очень хороша собой, с большим вкусом одета, следит за собой, посещает в Москве 1-ю образцовую парикмахерскую, где косметичка, некая Дина, знакомит ее с уже немолодой дамой, которая называет себя Галиной Стефановной.

В один из дней декабря 1946 года эта Галина Стефановна, находясь в парикмахерской, приглашает Нину Шумскую в Г. А. Б. Т. на «Травиату». У нее-де, мол, есть лишний билет, а идти одной ей скучно.

Девушка соглашается, вечером за ней заезжает машина, и вот она на бессмертном творении Верди, переживает страдания несчастной Виолетты. Будучи девушкой повышенной чувствительности, сентиментальной, во время арии умирающей Виолетты Нина не выдерживает и плачет, склонившись к платку. Ранее, во время одного из антрактов, когда Нина и Галина Стефановна прогуливались в фойе, к ним подошел представительный полковник очень интересной внешности и пытался познакомиться, но был встречен очень холодно, т. к. это сочли неудобным как Нина, так и ее спутница.

Кончилась «Травиата», начался разъезд публики, и, выйдя из театра, обе женщины были встречены этим же полковником, вдоль тротуара медленно шел «паккард», и было очень учтиво предложено развести дам по домам. Но обе жили очень близко, к тому же это показалось не совсем приличным, и предложение было отвергнуто.

В канун Нового года в квартире Шумских раздался звонок. Нина открыла парадную дверь, и каково же было ее изумление, когда она увидела Галину Стефановну в сопровождении того самого красавца-полковника, который теперь рекомендовался Павлом Петровичем. Оба они стали усиленно приглашать Нину на встречу Нового года, но она оказалась не совсем здорова, а вышедшая мать наотрез отказалась пускать дочь с совершенно незнакомыми людьми.

Прошло несколько времени, девушка была вновь встречена Галиной Стефановной, та ей рассказала, что познакомилась с Павлом Петровичем – полковником для особых поручений одного очень крупного государственного деятеля, и этот полковник рассказал ей, что его «патрон» тоже был тогда на «Травиате» и его крайне удивило, что такая молодая, жизнерадостная, полная энергии на вид девушка так горько рыдала. Он подумал, не постигло ли ее какое-нибудь горе, не встретила ли она на своем жизненном пути какую-либо преграду, которую ее небольшие силы не могут преодолеть.

Одним словом, он хочет видеть ее, поговорить и помочь. Нина Шумская была очень озадачена, взволнована и растрогана, а когда она узнала, что этот государственный муж – Л. П. Берия, взволнованность ее еще более усугубилась. Она согласилась на встречу, т. к. ей просто хотелось увидеть такого большого человека в своей личной обстановке, а не на трибуне мавзолея, во время демонстрации на Красной площади.

И вот полковник и Галина Стефановна везут ее в Спиридоньевский переулок, останавливаются у какого-то большого особняка с садом. Полковник проводит их через вестибюль, ряд комнат в столовую, где их встречает женщина в белоснежном халате и приглашает всех к столу, уставленному винами и закусками.

Полковник и Галина Стефановна ужинают, у наэлектризованной Нины куски застревают во рту, она полна трепета ожидания. Вскоре оба ее спутника начинают торопиться домой, она просит не покидать ее, но они непреклонны и уходят.

Оставшись в полном одиночестве в огромном особняке, она начинает бесцельно бродить по комнатам и останавливается в небольшом спортивном зале, где и садится на диванчик, рассматривая какой-то альбом.

Через некоторое время дверь открывается и входит Берия – улыбающийся, довольный, в благожелательном расположении духа.

Нина срывается с места, здоровается, ее ласково берут за плечи, сажают и говорят: «Ну, Ниночка, вас похитили?..»

Она отвечает: «У вас тут, в доме, как во дворце эмира Бухарского…»

Начинается разговор, расспросы о ее семье, о ее делах, о причине слез в театре и т. п. Одновременно с разговором ее проводят по всему особняку, показывая устройство и убранство комнат и зал.

Ей показывают две ванные комнаты с бассейнами, причем, когда ее проводят во вторую, черного мрамора, ей говорят: «Это только для моих жемчужин…» Затем они проходят в рабочий кабинет, где Берия показывает ей портрет своего сына Серго и говорит ей, что если бы на его месте был бы его сын, то Нина не была бы так насторожена и холодна.

Он показывает ей ряд книг, написанных им, и говорит, указывая на одну брошюру по истории Грузии, что написание этой книги сделало то, что его заметили, и он начал свою большую жизнь.

Нина спрашивает удивленно, зачем ему, такому большому человеку, она, такая маленькая, глупенькая девушка, с ней ведь и поговорить не о чем, она только еще формирует себя как человека, с ней ведь, должно быть, скучно и неинтересно.

Ей Берия отвечает, что он хоть и на огромной важности государственной работе, на нем лежит колоссальная ответственность, но в личной своей, частной жизни он такой же простой человек, со всеми страстями, пороками и качествами, что он-де, мол, такой же мужчина, которого влечет к свежести юной девушки.

Он удаляется на несколько минут в какую-то боковую дверь, и у него в руке девушка видит шприц для инъекций, но она не совсем хорошо видела его, и с полной уверенностью об этом говорить нельзя.

Возвращается он особенно возбужденный, глаза искрятся, движения порывисты, он снимает пенсне и становится очень смешным, весь он напряжен, напружинен, как струна.

Он увлекает ее в следующую комнату, которая оказывается спальней, заставляет выпить несколько рюмок крепкого вина, сажает ее рядом с собой, лепечет какой-то бессвязный вздор и, находясь в состоянии крайнего аффекта, начинает рвать на ней платье, обнажая плечи, целуя их. Затем в экстазе вонзается зубами в ее правую грудь, она от боли и ужаса кричит, он увлекает ее, полубессознательную, на постель и овладевает ею.

Не имея возможности противостоять патологическим инстинктам Берия, находясь в полном подчинении его величия и власти, маленькая московская девушка Нина Шумская несколько раз привозится в особняк в Спиридоньевском переулке и на личную дачу Берия на 36-м км шоссе Москва – Киев, где он, надругиваясь над ее молодостью, над ее моралью, чувством собственного достоинства, удовлетворяя свою извращенную, дикую похоть, не любя эту девушку, совершенно берет ее как вещь, как предмет своего наслаждения, своей прихоти, полностью теряя облик советского человека, члена партии, находясь в крайнем пределе бытового разложения, думая, что ему все сойдет, поскольку ему удалось занять такой пост.

Но правда у нас, в Советском Союзе, всегда восторжествует, и он, отвечая за свои тягчайшие преступления огромной политической значимости, ответит и за поступок с простой московской девушкой – Ниной Шумской.

Все вышеизложенное стало мне известно 10 июля 1953 года от Нины Константиновны Шумской, женщины, с которой я состою в гражданском браке и которая по нездоровью не могла приехать в г. Красноярск сама и все это изложить.

А. Вестерблом

Верно: Начальник секретариата УМВД

[п.п.] Майор Кустов

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 465. Л. 154–158. Копия. Машинопись.