Текст книги "Невыносимый"

7

Приятно тратить деньги, когда на всё хватает. За последние недели я сделался довольно богат – богат настолько, что позволил себе почти полностью выплатить долги, набранные у товарищей для покупки квартиры. Из крупный займов за мной остались лишь восемь тысяч долларов, взятые у Надежды под один процент в месяц. Эти деньги можно было вернуть в последнюю очередь.

Появившееся свободное время я использовал с толком – занялся ремонтом квартиры, совершил несколько вылазок в магазины для покупки мебели. Ничего, правда, крупного так и не выбрал, ограничившись одной мелочёвкой.

Чем бы я не занимался в эти майские дни, мысли мои постоянно возвращались к тем странным путешествиям, участником которых я неожиданно для самого себя сделался. Нет, кошмары мне не снились, поскольку они мне вообще никогда не снятся. Психика у меня железобетонная, а кроме того, все понятия, явления и люди разложены в коре моего головного мозга строго по своим этическим полочкам и стеллажикам, а потому никакого самоедства из-за случившихся убийств я не испытывал вовсе. Строго говоря, людей я убивал и раньше. И даже много… Но мыслишки всякие постоянно крутились в голове и независимо от того, готовил ли я завтрак или штукатурил стены, возвращался к одному и тому же вопросу: в какую же это авантюру умудрился я затесаться? Причём ответов у меня получалось столько, что в один прекрасный день я был вынужден взяться за анализ своих размышлений серьёзно, как привык это делать раньше.

В технике наружного наблюдения, другими словами, слежки, чуть ли не с девятнадцатого века использовался простой, но очень наглядный способ представления информации об объекте. Брался лист бумаги, кругом в центре обозначается «объект», то есть человек, за которым велась слежка; все его «связи», то есть лица, вступавшие с ним в контакт, изображались кружочками, расположенными вокруг. Условными линиями, соединяющими центральный круг с периферийными, показывался характер отношений объекта слежки с этими людьми: деловые, интимные, дружественные, случайные. Отдельными значками указывались отношения подчинённости, материальной зависимости, родственные связи и тому подобное – короче, существовало множество видов детализации представляемой информации. Помимо этого, схема дополнялась потребной тестовой информацией, накопленной в ходе слежки. В царской России такие условные рисунки именовались «картонками», поскольку их выполняли на картоне; в советскую же эпоху их назвали наукообразнее и благозвучнее – «планшеты».

Удобство подобного графического представления информации заключалось в том, что такую схему без особых затруднений можно было расширять чуть ли не до бесконечности. Любой из периферийных кругов, представивший интерес с точки зрения оперативной разработки, становился центром собственной схемы и обзаводился своими «спутниками», дополняя исходный «планшет». Выкладывая такие «планшеты» рядом, можно было наглядно увидеть, скажем, целую подпольную организацию с присущей ей иерархией, зримо охватить большой объём информации, ускользающей от умозрительного анализа в силу своей чрезмерной детализации.

Этот же приём я решил использовать применительно к себе, точнее – к анализу ситуации, в которой очутился. Взяв большой чистый лист писчей бумаги, я нарисовал в центре круг и надписал его: «Я». Круг мне понравился – я, наверное, такой и есть: круглый, самодостаточный и гладкий. После этого задумался над тем, что особенно необычное кроется в тех условиях, в которых мне пришлось очутиться, приступив к работе в компании «Высокомощные магнито-гистерезисные машины»? И ответил на этот вопрос, надписав в углу листа: «Полная анонимность. Запрет задавать вопросы». Ответ, разумеется, можно было детализировать, но я не стал этого делать, поскольку суть оказалась передана точно – я действовал в условиях умышленного ограничения меня в информации.

От круга в центре листа, символически изображавшего меня самого, я начал отводить лучи, каждый из которых изображал «связь». Каждый лучик соединял меня с одним из действующих лиц инновационной компании. Так на листе появились кружочки с надписями «Калитин», «Первый», «Второй»… Таким образом я изобразил и все прочие персоны, с которыми мне довелось столкнуться в последние недели, в том числе и «Алтухова» и «шофёра Серёжу». Подумав немного, я решил детализировать схему и помимо людей, изобразил и неодушевлённые объекты, каждый из которых в силу каких-либо обстоятельств явился причиной моего беспокойства. Чтобы визуально отделять неодушевлённые объекты от людей, я изобразил первые в виде квадратов.

Первым на моей схеме появился квадрат, который я обозначил буквами БСК: бесшумный снайперский комплекс. Это оружие спецназа не относилось к категории служебного и согласно законодательству Российской Федерации его никак не могли использовать частные охранные структуры. Получалось, что те, кто дал мне в руки БСК пошли на прямое нарушение действующих законов. Поэтому рядом с этим квадратиком я сделал приписку: «Очевидное нарушение «Закона об оружии».

Следующий квадрат я обозначил кратко и ёмко: «яйцо». С транспортным средством, на котором я совершал свои путешествия, оказались связаны сразу несколько очевидных несуразиц. Прежде всего эта капсула не имела ничего, что могло бы считаться двигателем и движителем. Кроме этого, оно явно не могло никуда перемещаться ввиду того, что находилось на большой глубине под землёй. Ну, если только создатели «яйца» не умудрились нарушить все мыслимые и немыслимые законы физики. Капсула эта быстро нагревалась и остывала – сие выглядело тоже очень и очень странно. Подумав немного, я тезисно написал всё это пониже квадрата и сделал приписку: «очевидная невозможность использования в качестве транспортного средства».

Третий квадрат я назвал несколько расплывчато: «цель путешествия». Подумав немного, я перенёс этот квадрат на чистый лист бумаги, тем самым создав второй «планшет», призванный дополнить первый, связанный непосредственно со мной. С целью путешествий в яйце оказалось связано большое количество в высшей степени странных наблюдений. Я попытался их детализировать: то место, куда я попадал резко отличалось от Санкт-Петербурга климатически и ландшафтно. Воздух там был явно суше, совсем иным казался рельеф местности, наконец, там я видел во множестве живых скорпионов. Как ни крути, на широте Петербурга скорпионы по земле не бегают. Да и барханов тут тоже нет.

Я продолжил детализировать свои впечатления и сделал приписки о Полярной звезде, переставшей быть полярной, о лазерном луче, застывающем в виде синусоиды, о странных пирамидах, так не похожих на хорошо знакомые пирамиды Гизы. Пирамиды эти имели замощённые вокруг дворы, дворы в свою очередь оказывались обнесены стенами, с внешней стороны стен прокладывалась дорога. А по дороге этой ходил ночной караул. Вот уж хрень, так хрень! В Египте караулы туристической полиции давно уже ходят не с копьями и факелами, а с автоматами, громкоговорителями и фонарями…

Все свои замечания я выписывал на второй «планшет» и максимально детализировал. Скоро весь лист оказался испещрён моими заметками разной степени безумия.

Разумеется, я не мог пренебречь застреленными мною людьми – они должны были занять подобающее место среди моих «контактов». Чтобы отличать загадочных врагов в керамических доспехах от других людей, я обозначил их ромбиком, внутри которого нарисовал череп с перекрещенными костями. Получилось аллегорично и по существу верно. К этому ромбику сделал приписку: «абсолютная нереальность оружия и технического оснащения».

Подумав немного, я завёл третий «планшет», который целиком посвятил неизвестному противнику. Выписал туда всё, что посчитал способным характеризовать его по существу. И «использование оружия на неизвестных физических принципах», и «керамические доспехи», и «десантирование без парашютов или иных посадочных средств, в огненных коконах». Не забыл добавить и «подавление систем ночного видения», и «прерывание радиосвязи путём постановки помех».

В течение целого дня шестнадцатого мая я правил и дополнял свои «планшеты». Венцом моего труда явился четвёртый лист, куда я выписал вопросы, призванные явиться своеобразным тестом на мою собственную адекватность: «Чем я вообще занимаюсь? Как я это делаю? За что мне платят деньги? Если я путешествовал, то куда? Если я путешествовал, то как именно я это делал?» И сам же тезисно на каждый из них ответил.

И разложив по полочкам и закоулкам сознания собственную писанину, я принялся внимательно изучать получившееся. В нейро-лингвистическом программировании это называется забавным эвфемизмом «обработка внутреннего опыта».

Хотя занятие это могло показаться со стороны лишённым всякого практического смысла, польза от него оказалась немалая. Я как бы пережил события последних недель заново и увидел людей и явления в их, так сказать, сермяжной сути. Этот незамысловатый структурный анализ позволил отмести мимолётные и ошибочные впечатления и вычленить наиболее существенные элементы пережитого.

Что я мог сказать по существу? Конечно, написанное мною выглядело настоящими записками сумасшедшего. Причём одноимённая повесть Гоголя на фоне этих «записок» выглядела просто жалкими потугами инфантильного писаки. У меня же получалась настоящая ахинея, шизофренический бред в его дистиллированной, так сказать, форме. М-да, именно так, готовый диагноз!

В школе подготовки оперативного состава, куда я попал после зачисления в КГБ, нам читали очень интересные лекции по психологии и психиатрии. Конечно, они имели сугубо прикладную направленность, лекторы не ставили перед собою цель глубоко осветить психолого-психиатрические особенности человеческой личности с научной стороны, но познавательной и практически полезной информации эти занятия содержали очень много. Нас учили отличать бред психически нездорового человека от ценных сведений, сообщаемых добросовестным источником. Дело в том, что сумасшедшие могут быть в своих рассказах очень достоверны, зачастую они подкрепляют свои бреды разного рода документами – удостоверениями, авторскими свидетельствами и фотографиями. Бреды при некоторых видах шизофрении предстают в виде чрезвычайно детализированных и внутренне логичных рассказов с порой весьма сложными сюжетами. Логичность их может оказаться столь «железобетонной», что при всём желании опровергнуть их, опираясь лишь на фактологию самого бреда, оказывается невозможно. Но практически всегда в основе бреда лежит некий изначальный посыл, очевидно безумный в глазах нормального человека. Это своего рода индикатор безумия. Шизофреник же этого безумия не ощущает, поскольку он искренне верит в правдивость своих видений и переживаний. И именно это даёт возможность ясно понять, кто же именно перед тобой – здоровый человек или нет. Задача оперативного работника при столкновении с психически больным человеком, заключается в том, чтобы как можно быстрее обнаружить этот «бредовый посыл» и должным образом скорректировать своё поведение с нездоровым человеком.

Изучая свои записи, я понял, что по сути они представляют собой образец безумия – сложно структурированного, внутренне логичного, весьма достоверного. Являясь человеком адекватным и склонным к аналитическому мышлению, я смог это признать, точнее говоря, не побоялся себе в этом признаться.

Так с чем же я имел дело? Очевидно. что спустившись в подвал и усевшись в «яйце», я никак не мог перенестись на другой континент и уж тем более на другую планету. Полярная звезда никак не могла перестать быть полярной, а лазерный луч никак не мог изгибаться. Мне стало ясно, что все эти моменты как раз и образуют тот самый «бредовый посыл», который способен помочь мне не потерять голову и остаться на позициях здравого смысла.

Но оставался один нюанс, который не укладывался в схему. За две «командировки» я получил более двадцати тысяч долларов – два своих оклада и премию в пятьдесят процентов. Деньги эти не были бредом – я благополучно поменял их в банке и раздал долги. Кассовые справки убеждали меня в том, что эти тысячи долларов не привиделись мне в наркотическом бреду и не приснились с пьяных глаз.

Так за что же мне платили? Действительно ли я убил неведомых мне четверых человек в некоем загадочном месте или это воспоминание внушено мне кем-то с некоей, непонятной пока целью?

Я много думал над всем этим, крутил проблему в голове по-всякому, пытаясь подступиться к головоломке с неожиданной стороны. Я почти перестал сомневаться в том, что явился жертвой некоей психологической игры, или точнее говоря, эксперимента, хотя так и не понял, кто этот эксперимент ставит и как именно он это делает.

Но именно поэтому поздним вечером шестнадцатого мая я позвонил своему старому другу по «Граду» Славе Микешину и произнёс сакраментальное:

– Отведи-ка меня к Степану Могильному!

Есть такая старая-старая русская примета, или поверье – уж и не знаю, как правильно назвать: коли первый раз идёшь к колдуну лечиться – возьми собой поводыря. В принципе, Степан Степанович Могильный не являлся колдуном, а я менее всего походил на болезного, которого надо полечить, но… но примету я уважил. В приметах, вообще, большая сила кроется – убеждался я в том за годы своей корявой и опасной жизни неоднократно.

Мало кто знает, что Виктор Фёдорович Карпухин, руководитель группы «А», будущей «Альфы», уволенный в запас сразу после провала ГКЧП, уехал в Казахстан, где почти год возглавлял Службу безопасности Президента. Затем он вернулся в Россию, а вслед за ним появился и Степан Могильный, выдающийся психолог и психотерапевт, творивший, как говорили знающие люди, феноменальные вещи.

Насколько я понимал, Могильный всегда крутился возле силовых структур, имел там массу друзей и пользовался известным покровительством. Скорее всего, привлекался к каким-то работам в их интересах, прежде всего, как эксперт и консультант. Но основным источником доходов его, разумеется, являлась частная практика и закрытые демонстрации. Говорят, Могильный лечил всё – от онкологии до бесплодия и делал это исключительно психологическими методиками. А на публичных демонстрациях вообще творил невозможные вещи – мало того, что пил серную кислоту, так ещё поил ею и людей из зала, причём без погружения их в гипнотический транс. Серная кислота, разумеется, ожогов не вызывала, а сие возможно лишь при фундаментальных изменениях на уровне клеточного метаболизма. Сам я таких фокусов никогда не видел, но о них мне рассказывали люди, заслуживавшие абсолютного доверия.

Познакомился я со Степаном Могильным несколько лет назад через Славу Микешина. Последний являлся каким-то дальним родственником феноменального психолога, то ли через жену, то ли через тётку, то ли через кого-то там ещё на седьмом киселе. Раз в квартал Степан Стеапанович приезжал в Питер и принимал здесь по записи пациентов, а также давал одно-два представления для узкой аудитории. Короче, из города он увозил чемодан денег.

Это не метафора и не гипербола. Под «чемоданом денег» следовало понимать именно чемодан денег, а не полчемодана или, скажем, треть.

Понятное дело, человек с чемоданом денег хотел быть уверен в своей безопасности. А кто мог обеспечить таковую лучше офицеров спецподразделения по борьбе с терроризмом городского Управления ФСБ? Ото ж… В общем, Слава предложил мне и ещё двум офицерам подработать. Мы и подрабатывали. И хорошо, кстати, куролесили! Один раз уложили рылами в снег весь наряд ДПС, вздумавший остановить наши автомашины для проверки документов. Могильному понравилось как мы это проделали, ментам – не очень, поскольку ночь была холодной, мы – очень злыми, а наши кулаки – зело тяжёлыми…

Близко со Степаном Степановичем я не общался, но разумеется, он меня видел и достаточно хорошо знал. Это давало мне основание рассчитывать на то, что уважаемый психолог вспомнит теперь меня и не откажется принять, тем более, что повод представился уж больно необычный.

На мою удачу Могильный оказался в Санкт-Петербурге и вечером семнадцатого мая Слава Микешин подвёз меня в самый конец Таврической улицы, где в ведомственной гостинице городской Администрации остановился Степан Степанович. Поскольку парковка перед зданием была запрещена, выскочил охранник, пожелавший отогнать нас, так что Славе пришлось показать своё удостоверение. В отличие от меня, он ещё продолжал работать в ФСБ и творить чудеса на ниве борьбы с международным терроризмом.

Маг, чародей и психолог подъехал четвертью часом позже. За те два с половиной года, что я не видел Степана Могильного, он несколько прибавил в весе и лицо его приобрело некоторую одутловатость – видимо, сказывался нездоровый образ жизни. Работа у него, конечно, была интересной и отдавался он ей самозабвенно, но как и всякая работа с людьми, здоровья сей мирный труд не прибавлял.

Увидев нас, он заулыбался, с чувством потряс мою руку и предложил:

– А знаете что, богатыри? Давайте-ка поужинаем вместе. В гостинице есть два банкетных зала, давайте-ка попросим там накрыть…

Несмотря на свои хохляцкие корни Степан Степанович был напрочь лишён той анекдотичной сквалыжности, что увековечила украинский национальный характер в массе анекдотов. Он искренне любил поить и кормить своих друзей и гостей, вообще представать в глазах окружающих этаким добродушным барином. Хотя, если б я катался по городу с чемоданом денег, то тоже чувствовал бы себя таковым.

Мы втроём расположились в том банкетном зале, что назывался «зелёным». Ничего зелёного там не имелось, просто согласно преданию, лет тридцать назад в нём висели занавеси зелёного цвета. Вокруг нас шуршала официантка Наташа, раскладывая салфетки и приборы, и Могильный между прочим осведомился, как тем её миома? Вопрос выглядел несколько невежливым и неуместным, ну да только чего не простишь заезжей звезде? С миомой, кстати, всё оказалось в порядке, Степан Степанович, как оказалось, в очередной раз оправдал репутацию великого чародея…

– Я вижу, Глеб Евгеньевич, в ваших волосах прибавилось седины, но глаза по-прежнему блестят здоровой злостью и у вас нет ни капельки лишнего веса! – заметил Могильный, явно заводя нужный разговор. – Может, записаться к вам в ученики?

– В каком это смысле? – не понял я. – Разве я кого-то учу?

– В смысле, перенять ваш метод поддержания физического тонуса.

– Знаете, у донских казаков есть хорошая поговорка: справный петух жирным не бывает. Так вот справный волк – тоже…

Нам Степан Степанович заказал отбитую свинину, а себе – омара в винном соусе с тархуном и тушёными овощами. Для развязывания языков было решено прибегнуть с трём бутылкам белого вина… Для начала.

Рассказ свой я повёл от третьего лица. Могильный не мог знать, что я закончил свою службу в органах государственной безопасности, и это обстоятельство должно было помочь мне определённым образом избежать лишней детализации. Я, разумеется, очень не хотел, чтобы мои слушатели догадались где и с кем происходили описанные в моём рассказе события.

И Могильный, и Микешин слушали очень внимательно, лишь иногда перебивая краткими уточняющими вопросами. Рассказ мой занял почти сорок минут, я даже и не думал, что в памяти моей накопилось такое количество деталей, о которых необходимо упомянуть. Я рассказал о «яйце», о странных «телепортациях» в незнакомые места, о событиях, произошедших там, и тех необычных феноменах, которые мне довелось наблюдать. Про деньги, полученные в качестве оплаты, я, разумеется, говорить не стал, ибо знаю, что не следует лишний раз травмировать воображение голодных соседей по столу. В рассказах о собственном богатстве вообще следует быть максимально аккуратным, даже если твой слушатель – психолог… Особенно, если твой слушатель – психолог.

Под вино и свинину разговор протекал легко, ненавязчиво и вполне осмысленно. Думаю, мне удалось озадачить Степана Могильного. Про Славу Микешина ничего сказать не могу – тот только головою качал, да изредка подкидывал уточняющие вопросы и понимающе вздыхал «да-а-а!» Что означало его «да» так и осталось для меня загадкой. Я даже подозреваю, что он не всё понял в сказанном мною. К тому моменту, когда подали десерт и кофе, рассказ мой почти закончился.

Могильный, кивнув на дольки нарезанного торта, сказал:

– Видите торт с голубикой? Вы даже можете подумать, что в нём кусочки ягод. Но на самом деле нужный вкус придаёт ему стабилизатор сливок. С одной стороны – это банальное достижение химии, с другой – оно настолько достоверно, что обманывает наши вкусовые рецепторы.

– Да-а-а, – привычно вздохнул Слава.

– Ага.. – только и сказал я, поскольку не понял, к чему клонит психолог.

– Теперь посмотрите на свою чашку с кофе. Вы видите, что бариста…

– Кто, простите?

– Бариста – мастер, заваривший вам кофе.

– Ага… Не знал. Просто слово звучит как оскорбление, – пояснил я. – Если б меня так назвали в пивном ресторане, я бы, пожалуй, сломал обидчику колено.

– Вас так не назовут, – успокоил меня Могильный. – У вас лицо другой конструкции. Так вот бариста, используя питчер, нарисовал в вашей чашке сердечко.

На поверхности сливок в моей кофейной чашке действительно красовалось забавное сердечко.

– Как вы назвали инструмент, которым он пользовался? – на всякий случай уточнил я.

– Питчер – специальный кувшинчик для добавления молока или сливок в кофе, – любезно отозвался Могильный.

– Замечательно. Я так не умею, – сознался я.

– Я тоже, – кивнул мой собеседник. – Но кое-кто владеет таким искусством в совершенстве. Оно – это искусство – называется, кстати, питчингом. Так вот, есть люди, умеющие не просто рисовать на поверхности жидкого кофе с помощью питчера разные замысловатые фигурки, но и делающие это вслепую. На последнем чемпионате по латте-арту победил австралиец, оформивший шесть чашек разными рисунками, наливая сливки за спиной.

– Латте-арт вы сказали? – я всё менее понимал своего собеседника. – Ну, и к чему этот пример?

– К тому, что наши органы чувств и ориентации очень сложны и весьма-весьма совершенны. Однако, их можно обмануть – я с этого начал, если вы, Глеб Евгеньевич, это ещё помните. Обман органов чувств и ориентации – важнейший элемент погружения человека в трансовое состояние.

– Вы хотите сказать, что путешествие среди пирамид – это всего лишь игра ума в трансовом состоянии… – уточнил я.

– Именно. Заметьте, я ничего не говорю о гипнозе, поскольку трансовые состояния вообще шире гипноза. Простейший пример погружения человека в трансовое состояние – посещение им кинотеатра. Кинофильм обманывает органы чувств, талантливый кинофильм делает это талантливо. Зритель понимает, что он находится не в подводной лодке, а в кинозале, но вместе с подводниками на экране переживает ужас бомбардировки глубинными бомбами и нехватку воздуха. А когда по экрану движутся всякие гады, типа пауков или змей, зрители инстинктивно поджимают ноги и откидываются на спинки кресел, стремясь отдалиться от них.

– Если я правильно понял вашу мысль, то когда люди усаживались в «яйце», они подпадали под некое воздействие, погружавшее их в транс.

– Вы поняли меня правильно. Отсюда и ощущение нестыковок временных интервалов: между входом и выходом из этой камеры объективно проходит всего полтора часа, а по субъективным ощущениям тех, кто побывал внутри, намного больше, пять-шесть часов. Ощущение это всем знакомо по посещениям кинотеатров. Можно говорить и об обратном эффекте – это когда человек взахлёб читает поглощающую всё его внимание книгу и не замечает, что ему давным-давно пора спать.

– То есть чтение книги – это тоже трансовое состояние?

– Конечно. Изменение восприятия времени сигнализирует о том, что человек «выпадал» из реальности в транс. Поездка в метро, стояние в автомобильной пробке, ожидание казни в камере смертников – примеры можно множить почти до бесконечности.

Слова психолога звучали разумно и обоснованно. Меня вообще как-то сразу успокоил его тон, поскольку стало ясно, что Степан Степанович правильно понял мой рассказ и тот его в тупик не поставил. Могильный помогал формировать Службу безопасности Президента Казахстана, помогал именно как психолог, и я не сомневался, что вопросы внушаемости изучались им и его коллегами очень и очень серьёзно. Если такой человек утверждал, что путешествие в «яйце» является всего-навсего игрой ума, стало быть, так оно и есть.

– Хорошо, будем считать, что вы меня убедили. Хотя я не понимаю пока, когда именно и как людей погружали в состояние изменённого восприятия, но согласимся, что вы правы, – продолжил я. – Однако, вот что интересно: люди привозили из этих поездок трофеи – рюкзаки с грузом, керамический шлем, неизвестное оружие. Это были абсолютно реальные вещи, за которые они получали очень большие деньги. Для чего это делал «организатор» опыта, если таковой реально существовал?

– Это уже вопрос целеполагания. – пожал плечами Могильный. – Ради чего, вообще, «организатор» затеял этот опыт?

– Да Бог его знает!

– Я тоже не знаю. Но судя по вашему рассказу, вся подготовка проведена весьма тщательно и… по высокобюджетной схеме, скажем так. То есть, не студенты, напившись пива, принялись изучать парапсихологию…

– Ну да, – согласился я.

– Стало быть, существует цель, под которую выделено весьма немалое финансирование, и она того стоит. Как мне кажется… – Могильный запнулся, подыскивая слова. – …так вот, мне кажется, что имеет место проверка возможности неявного управления большой группой людей. Думаю, подобный опыт может оказаться весьма полезен при решении некоторых вопросов государственной важности. Вы представляете каким может оказаться эффект, если удастся, скажем, добиться поголовной управляемости делегации противной стороны на международных переговорах?

– Разговор-то немного о другом. Непонятно, при чём здесь предметы, «привозимые из транса»? – я снова перестал понимать психолога.

– «Привозимые», разумеется, условно, поскольку реально никто никуда за ними не катается, – поправил меня Могильный. – Подождите минутку – и мы дойдём до этих трофеев. Я же пока говорю немного о другом. Логика человека, находящего в трансе, заметно отличается от нормальной. Человеку в трансе говорят – на одном стуле сидит Эйнштейн, и на другом – тоже Эйнштейн. Один из них говорит, что скорость света нельзя превысить, а другой заявляет, что можно. Человек в трансе разговаривает с двумя стульями, на которых вообще никто не сидит, но при этом соглашается сначала с одним Эйнштейном, а затем с другим. И когда его спрашивают, как же так, почему ты согласился с двумя взаимоисключающими утверждениями, испытуемый вопроса не понимает, просто потому, что он не видит в своём согласии противоречия. Подкорка нашего мозга совершенно иначе работает с категорией отрицания, частицу «не» она воспринять не способна, этические нормы и ограничения срабатывают совсем не так, как у человека в нормальном состоянии, хотя они и сохраняются.

– Ну и что?

– А то, что постановщику эксперимента важно контролировать степень внушаемости, погружённости испытуемых в транс. Вот он подкинул вводную, вручил «керамический шлем» загадочных пришельцев и смотрит, как люди начинают вокруг этого «шлема» кипеть мозгами. На самом деле это обычная кастрюля, но испытуемые верят, что перед ними таинственный артефакт. Они возятся с ним, «снимают» его с «трупа», затем бегут в свою капсулу, там рассматривают. И все испытуемые верят, что перед ними именно «шлем», а не кастрюля. А если бы кто-то из испытуемых встал и сказал, ребята, вы чего, сумасшедшие, что ли? какой же это шлем, это ж кастрюля, пойдёмте макароны варить, то эксперимент, скорее всего, провалился бы, либо… Либо был бы зафиксирован его вот такой неожиданный исход. Тогда исследователям надо было бы поработать над тем, чтобы добиться более полного погружения всех участников группы в транс, чтобы ни у кого из них «стоп-кран» не сработал. Далее, вы упомянули о Полярной звезде…

– Да-да, очень интересно, что вы скажете об этом феномене, – я даже подобрался на своём стуле, до такой степени мне показалось интересным то, как Могильный объяснит услышанное.

– Да никакого феномена там нет и в помине! – усмехнулся он, аппетитно отправив в рот кусочек торта с голубикой, вернее, со стабилизатором сливок, имевшим вкус голубики. – Подумайте рационально: кто-то повернул Землю? кто-то повернул небосвод? как такое может быть? Да никак! Понятно дело, никто ничего не поворачивал, по причине невозможности подобной манипуляции. Сами выйдите на балкон безоблачной ночью и посмотрите на Малую Медведицу. Так значит, с чем мы имеем дело?

Я переглянулся с молчавшим Славой Микешиным и только теперь вспомнил про остывший кофе. Глотнул из чашки и вежливо поинтересовался:

– Так и с чем же мы имеем дело?

– Постановщик эксперимента вбрасывает предельно абсурдную… нелепую… бредовую мысль… не мысль даже, а я бы сказал «вводную информацию». Знаете, есть люди с очень высокой степенью самоконтроля; когда они видят сны и понимают, что находятся внутри сна, то способны проснуться…

– Это про меня, – проговорил я и слова мои не были выдумкой. – Вообще-то, сновидения я вижу редко, но несколько раз случалось так, что когда я понимал, что вижу сон, то заставлял себя проснуться.

– Со мной тоже такое бывало, – поддакнул Микешин. – Последний раз, буквально прошлой ночью. Мне приснилось, будто разговариваю с погибшим товарищем. Разговариваю-разговариваю, а сам соображаю, как же это я могу с ним говорить, ежели он уже полтора года, как погиб. Ну, думаю, значит сон снится… Подумал так и заставил себя проснуться, усилием воли вытащил себя из сновидения.

– Очень хорошо, – кивнул психолог. – Значит вас особенно интересно было бы ввести в транс и постараться внушить какую-то белиберду, типа того, что Полярная звезда уже не полярная. И посмотреть, насколько критично вы сами оцените это впечатление, когда выйдите из транса. Выскажусь иначе – все эти, якобы, «феномены» и якобы «трофеи», о которых вы, Глеб Евгеньевич, тут рассказали, представляют собой внушённые экспериментаторами впечатления о событиях и вещах, которые на самом деле не являются таковыми, каковыми их восприняли испытуемые. Что именно проверяют экспериментаторы я сказать не могу. Тут широкое поле для фантазии, есть над чем поломать голову. Из вашего рассказа я понял, что речь идёт даже не о единичном эксперименте, а о целой исследовательской программе, поставленной с размахом.

Я отставил допитую чашку и попросил появившуюся официантку Наташу принести ещё кофе «с рисунком».