Текст книги "Куншт-камера. Зал второй"

Плохой сон

Привиделась во сне Павлу Сергеевичу такая картина: будто он, Павел Сергеевич, отправился утром на службу, да заблудился в темном дремучем лесу. И бродил он по лесу, пробираясь сквозь буреломы и болота, пока не вышел на полянку, пестревшую красными мухоморами. А посреди этой полянки торчит черный трухлявый пень. Сел Павел Сергеевич на пенек этот и горько заплакал.

И вот, значит, сидит себе, плачет, как вдруг сквозь слезы видит, что он не на лесной поляне вовсе, а в какой-то ресторации. Ну, тут, конечно, Павел Сергеевич приободрился, махнул гарсону и заказал тому графинчик водочки, огурчиков солененьких, котлет по-киевски с картофельным пюре, салатиков всякий, борща со сметаною, хлеба и еще кое-чего по мелочи. И закуривши огромную сигару, стал дожидаться заказа.

Но только видит Павел Сергеевич, что бежит к нему швейцар, размахивая помелом, и кричит на Павла Сергеевича: мол, кыш нечистый! Мол, нету такого закона, что бы вокруг швейцара в ресторацию являться! Дескать, сгинь в преисподнюю и точка!

И, значит, помелом этим – шасть Павлу Сергеевичу прямо в морду.

Заплакал тогда горько Павел Сергеевич, аж сигару на исподнее уронил, да только сквозь слезы видит, что сидит он уже не в ресторации, а натурально лежит в одной постели с Марфой Елизаровной!

Ну, тут, конечно, Павел Сергеевич приободрился, и давай подкатывать к пышным формам с непристойными намеками. То с одной стороны подлезет, то с другой, то вообще черте знает как. И уж вроде даже немного определился в нужном направлении, но тут Марфа Елизаровна громко зевнула, распахнув свою пасть так, что от сияния фикс спальня наполнилась волшебным светом, и говорит, что, мол, что-то вы, любезный Павел Сергеевич как будто возомнили о себе невесть что. Мол, от вас же, любезный Павел Сергеевич, никакого проку: ни материального, ни духовного, ни, тем паче, мужского. Так что, любезный Павел Сергеевич, валите-ка вы вон с моего ложа любви, пока я, мол, вам по шеям не надавала и не сдала в милицию, как злостного насильника!

Снова горько заплакал Павел Сергеевич. Так зарыдал, так закручинился, что аж сердчишко прихватило. И такие слезы у него хлынули, что уж больше он ничего разглядеть и не смог.

Так и проснулся в расстроенных чувствах.

Напрасное ожидание

В глухом дремучем лесу, на маленьком островке посреди топкого болота, на камушке, скрестив по-турецки тоненькие ножки в красных глиняных башмачках, сидел пластмассовый синий кубик.

Он задумчиво жевал зеленые нитки, читал историю древней Руси, в оригинале, на арамейском языке, и поглядывал на висящие на гнилой коряге золотые часы: минуты тянулись так долго, что казалось, будто время остановилось и даже, если смотреть на часы незаметно, скосив взгляд, то и вовсе повернуло вспять.

Так всегда кажется, когда влюблен, и с нетерпением ожидаешь свидания. Особенно, если дело касается пластмассовой красной пирамидки.

Но напрасно кубик поглядывает на часы – пирамидка не придёт, поскольку, где это видано, чтобы пластмассовые пирамидки ходили?

Привычное утро в доме номер три

Каждое утро в доме номер три по Энской улице происходили привычные вещи.

Ровно в пять часов жилец Прыгин, из шестой квартиры, открывал левый глаз и что есть мочи вопил:

– ЗРАВСТВУЙ УТРО!!! – и тут же открыв правый, совсем уж истошным голосом добавлял: – НОРМАНДИЯ-НЕМАН!!!

А дальше начиналось следующее: соседка Марья Федоровна привычно падала с кровати; старушке из двенадцатой квартиры привычно случалось видение князя тьмы; грубиян Федоров, сосед сверху, привычно начинал посылать Прыгину громогласные угрозы и проклятия; Дмитрий Егорович, сосед снизу, привычно начинал заикаться (у него заикание в одно утро появлялось, а в другое исчезало); все без исключения несовершеннолетние дети в доме привычно писались; беременные женщины рожали, а не беременные готовы были родить; старенький генерал-майор в отставке привычно хватался за именной наган и припадал к окну, намереваясь отстреливаться от врага; а из подвала дома привычно начинали разбегаться темные личности, не имеющие определенного места жительства и рода занятий.

Таким образом, дом номер три по Энской улице привычно просыпался и наступал новый трудовой день. А жилец Прыгин, с чувством выполненного долга, ложился спать дальше.

Приглашение на именины

Валентин Сергеевич был приглашен на именины Елизаветы Павловны и поэтому изрядно нервничал.

Во-первых, он совершенно не хотел встречаться со скотиной Улицким, который непременно припрется на этот званный ужин. Во-вторых, он терпеть не мог батюшку Елизаветы Павловны, Павла Поликарповича, за его солдафонский нрав. В-третьих, Валентин Сергеевич недолюбливал брата Елизаветы Павловны – недоросля лет двадцати с совершенно ужасными манерами и пошлыми шуточками. В-четвертых, он испытывал личную неприязнь к маменьке Елизаветы Павловны, отвечающей ему той же монетой.

Кроме того, Валентин Сергеевич всей душой ненавидел подруг Елизаветы Павловны – этих, как он говорил, пошлых тупоголовых нимфоманок с замашками базарных проституток. А уж друзей Елизаветы Павловны, Валентин Сергеевич лично и с превеликим удовольствием развешал бы на фонарях городского парка, так как представляли они собой, по мнению Валентина Сергеевича, сборище жуликов, маразматиков, подлецов и никчемных балбесов.

Да и сама Елизавета Павловна вызывала такое отвращение, что Валентину Сергеевичу хотелось бежать в уборную от одной мысли о ней. Да и как вообще эта общипанная зеленая курица, стухшая стерлядь, размалеванное обезьянье рыло посмело его куда-то приглашать?! Да что она вообще возомнила о себе?! Да кто ей?!.

В общем, Валентин Сергеевич, сославшись телеграммой-молнией на недомогание, никуда не пошел и остался дома.

Дальний родственник

Как-то к одному человеку заехал дальний родственник, который будучи, якобы, проездом из города А. в город Б. не преминул проведать своего любимого троюродного дядю. А дядя, надо сказать, довольно сильно насторожился, когда выяснилось, что у приехавшего родственника не только не было никакой ручной клади, но даже неприглядного вида старые штиблеты были обуты прямо на босу ногу. Да и вообще видок у родственничка оказался изрядно потрепанным, с завершающим картину довольно ощутимым резким запахом сивушных масел и браги.

А поскольку это все ж таки родственник, хотя дядя, если честно, совершенно не мог его припомнить, то гнать его взашей не стал, а даже наоборот выказал себя радушным хозяином и родственничка напоил, накормил и уложил с дороги спать. А сам отправился в ближайший гастроном на предмет прикупить того-всего к ужину.

А когда вернулся, то… родственника в квартире не оказалось. Зато вместо него на кухне на столе лежал чемодан и записка:

«Спасибо тебе мой дядя за хлеб, за соль!

Извини, что ушел не попрощавшись. И вряд ли мы когда-нибудь еще увидимся.

Но поскольку из всей кодлы родственничков ты оказался единственным приличным человеком, и не выставил меня вон и даже не вызвал милицию, то этот чемодан я оставляю тебе.

Я сорвал приличный банк в картишки и решил поделиться со всеми родственниками. Но не просто так, а проверив их для начала на вшивость. И среди них не нашлось приличных людей, кроме тебя. Так что поздравляю: вся их доля – твоя! Используй чемодан на свое полное усмотрение.

Будь здоров и не поминай лихом!

Твой троюродный племянник, а ныне гражданин Швейцарии, Д.»

Приличный улов

Евгений Витальевич вышел на берег реки, достал удочку, наживил на крючок червяка и, в предвкушении приличного улова, забросил снасть в воду.

И не успел поплавок принять равновесие, как что-то со страшной силой дернуло за леску и утащило Евгения Витальевича вместе с удочкой в реку. Это что-то оказалось огромной рыбиной, которая немедленно заглотила Евгения Витальевича, царствие ему небесное, вместе с сапогами.

Так что, с точки зрения рыбины, учитывая крупные габариты покойника, улов оказался вполне приличный.

Изверги

Дмитрий Егорович с самого раннего утра взял и не проснулся.

То есть, не то чтобы совсем не проснулся или, там, преставился, а просто приоткрыл один глаз, повращал им в разные стороны, пробурчал «Да ну вас!» и продолжил почивать, вспугивая сидящих на лбу мух легким храпом.

– Что значит «Да ну вас»?! – возмущенно пробасил незнакомых голос.

В ответ Дмитрий Егорович только хрюкнул и чему-то улыбнулся во сне.

– Нет, позвольте гражданин! Что значит «Да ну вас»?! И что за неуместное хрюканье?! – в незнакомом голосе послышались истеричные нотки, насколько они возможны, когда говорят басом.

В ответ Дмитрий Егорович натурально захохотал, но через мгновение резко прервал свой смех, повернулся на бок, поджал ноги и снова хрюкнул.

– Да что за безобразие, гражданин?! Что вы себе позволяете?! – видимо говоривший действительно был возмущен на столько, что его бас внезапно сменился фальцетом. – Немедленно прекратите ваши штучки и извольте убираться отсюда!!!

В ответ Дмитрий Егорович сложил фигу, и, помахавши ей в разные стороны, снова пробурчал «Да ну вас!».

– Что??? Да как вы смете?! Да мы… – тональность голоса уже плохо поддавалась анализу.

– ДА НУ ВАС К ЛЕШЕМУ! – громко и отчетливо сказал Дмитрий Егорович, трижды хрюкнул, сплюнул и, повернувши на другой бок, добавил: – Поспать не дают приличному человеку, изверги…

– Идите спать в другое место! – возмущенно на все лады закричало многоголосье. – Здесь вам не ночлежка! Пьянь! Развалился по всей остановке, что людям не пройти! Еще и заблевал все! Милицию надо вызвать! Что за безобразие?! Милиция! Милиция!!!

Факт

– А знаете, Семен Михайлович, вы мне определенно не нравитесь!

– С чего бы это, Егор Кузьмич?

– А вот не нравитесь и все тут!

– Но ведь есть же какая-то причина?

– Нет. Абсолютно никакой. Просто не нравитесь и все тут.

– Хм. Ну и зачем, собственно, вы мне это говорите?

– А что б вы знали, Семен Михайлович!

– Но мне-то какое дело – нравлюсь я вам или нет, Егор Кузьмич?

– А плевать я хотел, есть вам дело или нет. Просто знайте, что лично мне вы совершенно не нравитесь. Подозреваю даже, что не только мне. Но это меня уже не касается.

– Так и что с того? Я не пойму что-то…

– А тут и понимать нечего. Примите это как факт: вы мне не нравитесь. И рожа у вас, простите, затрапезная. И умишко – того. Ну не фонтан, в общем. Да и сами вы какой-то убогенький…

– Ну, знаете, это уже оскорбительно просто!

– А мне плевать! Как хотите, так и воспринимайте! Я просто хочу, что бы вы знали. И нечего на меня ноздри раздувать – я вам не Бобков, могу и в рожу двинуть!

– Ну, это уже слишком! Вы, Егор Кузьмич, совсем с катушек съехали! Идите-ка домой!

– Домой? Домой! Да я вообще уйду! И не появлюсь тут больше, чтобы не видеть вашу богомерзкую рожу! Старый вы маразматик! Идите к черту!

– Ну, вот что, господин Чопиков! Идите-ка вы к черту сами! Свой приказ о вашем повышении в должности я аннулирую! А равно как и приказ об увеличении премии! Ваше заявление «по собственному» жду в течение получаса! В противном случае, вышибу вас по статье!

– Как, приказ о повышении?.. Семен Михайлович!.. Но я же не…

– А мне плевать, Чопиков! «Как хотите, так и воспринимайте»!

– Семен Михайлович! Я не хотел! Я… Простите! Семен Мих…

– Я все сказал, Чопиков! Прощайте!

– Но…

– И вот что, Егор Кузьмич – вы мне тоже не нравитесь. И никогда не нравились. Вы же бездарь! Бездарь и совершенно никчемный человечишка! Если бы не ваша любезная супруга, то давно бы уже под зад сапогом получили! И… Как вы там сказали? Ах, да! Примите это как факт!

Пристрастился

Как-то раз Дмитрия Григорьевича пригласили на рыбалку старые знакомые.

А надо сказать, что до этого момента Дмитрий Григорьевич ни разу в своей жизни не был на подобном мероприятии, и о рыбной ловле имел самое смутное представление. Так сложилось, что рыбалка никогда не входила в круг его интересов, так что этим самым знакомым пришлось сильно потрудиться, чтобы уговорить Дмитрия Григорьевича поехать. Ему даже была обещана персональная удочка с какой-то, якобы, заговорённой снастью привлекающей богатейший улов даже из мелкой лужи.

В общем, скрипя сердцем, Дмитрий Григорьевич согласился и поехал.

Сначала знакомые посмеивались над Дмитрием Григорьевичем, точнее над его видом: он, конечно, был не в смокинге, но и не в резиновых сапогах. Однобортный пиджак, белая рубашка, отутюженные брюки, приличные ботинки и фетровая шляпа мало вязались с окружающим пейзажем, но Дмитрию Григорьевичу, совершеннейшему новичку в этом деле, такой вид, согласитесь, был простителен.

Так вот, поначалу знакомые над ним посмеивались, но когда Дмитрий Григорьевич неожиданно стал выуживать из озера одного за другим приличных подлещиков и крупных окуней, смешки приутихли, и появилась некоторая озабоченность.

И эта озабоченность усилилась, когда остальным, кроме нескольких полуживых уклеек и пары сморщенных плотвичек, ничего иного выудить и вовсе не удалось! В то время как уже не старый друг, а теперь сволочь и падла Дмитрий Григорьевич уже истекал потом выуживая сотого леща.

Причём, если на первых порах его удача списывалась на ту самую якобы заговорённую снасть, то после того, как Дмитрий Григорьевич её оборвал на первом же десятке и теперь ловил на самую, что ни на есть, обычную, списывать уже было не на что.

Ну, а когда на его удочку с какого-то перепугу стали цепляться огромные щуки – в воздухе натурально запахло мордобитием и поножовщиной…

В общем, все конечно обошлось и опрометчивые знакомые с кислыми минами в итоге поздравили Дмитрия Григорьевича с небывалым уловом, но на рыбалку его больше никогда не приглашали. Так сказать, во избежание.

А что до самого Дмитрия Григорьевича, то этот удачный рыболовный дебют вселил в его душу необычайную страсть, и теперь более заядлого рыбака вы, пожалуй, и не встретите.

Притча

И взошли мы на гору. И видели там волосатого человека. И говорил нам волосатый человек: «Откель на гору мою взошли?»

И отвечали мы человеку волосатому: «А сам-то, откель тут взявши?»

И возопил волосатый человек. И сделались с ним корчи. И упал он с горы той, а куда – неведомо.

И спустились мы с горы. И отправились восвояси.

А на другой день вновь взошли мы на гору. И видели там безволосого человека. И говорил нам безволосый человек: «Рататуй бывает двух видов – зеленый и синий!»

И отвечали мы безволосому человеку: «А зеленые нитки бывают только двух видов – во рту и на катушке!»

И возопил безволосый человек. И сделались с ним корчи. И упал он с горы той, а куда – неведомо.

И спустились мы с горы. И отправились восвояси.

А на другой день опять взошли на гору. Но более там никого не видели.

И возопили мы не своими голосами. И сделались с нами корчи. И упали мы с горы той, а куда – неведомо.

Мрачный кондитер

Доподлинно неизвестно, что такое привиделось Льву Афанасьевичу, да только теперь на нем лица нет, и ходит будто в воду опущенный. Может и правда, как он говорит, посетило его привидение под видом давно усопшей бабки из Кологрива, а может, разыграл его кто, зная об излишней, прямо-таки невероятной впечатлительности, а может и вовсе спьяну ему чего померещилось. В общем, загадка.

И вроде бы и черт с ним, со Львом Афанасьевичем – пусть себе ходит пришибленный, да вот только на производстве без него никаких вопросов решить не могут. Можно сказать, производство встало. Шутка ли – ведь Лев Афанасьевич работал не кем-нибудь, а главным кондитером! И без его одобрения ни один торт и ни одно пирожное не могло покинуть пределы кондитерского цеха.

И ведь мало того, что он теперь начисто стал забраковывать всю продукцию, отчего ее скопилось немыслимое количество, так еще и сам создавал такие торты, что без содрогания на них вообще нельзя было смотреть, не то, чтобы пробовать. И, в конце концов, как это ни печально, производство пришло в полный упадок и загнулось на корню, так как нормальную продукцию Лев Афанасьевич не выпускал, а от того, что производил сам – у детей случались истерики, а у взрослых нервные тики и обмороки.

И казалось, что все, нет больше когда-то славного и всеми любимого кондитерского цеха. Ушел он в прошлое вместе со своими знаменитыми тортами и пирожными. Не вкушать больше гражданам радости от соприкосновения со сладкими вкусностями. В общем, баста.

И можно было бы поставить точку на этом повествовании, если бы не одно но: совершенно неожиданно мрачная продукция Льва Афанасьевича поимела небывалый успех среди различных молодежных субкультур. И к всеобщему удивлению кондитерский цех не только не закрылся, но наоборот расцвел с новой силой и даже расширил количество рабочих мест, принимая на работу бывших патологоанатомов, разуверившихся служителей культа, и прочих мрачных и подозрительных личностей.

Автор и сам, было, хотел туда наняться в качестве какого-нибудь дегустатора абстинентного крема или, скажем, ночного сторожа-крематора, да не взяли – сказали, что недостаточно мрачен для такой тонкой работы.

Пробка

Петр Евгеньевич сидел за столом в гостиной и предпринимал отчаянные попытки выковырять при помощи маникюрных ножниц пробку из бутылки с дешевым портвейном.

Дело осложнялось тем, что в пробке уже благополучно пребывали обломки штопора, нескольких саморезов, лезвия перочинного ножика и даже клык самого Петра Евгеньевича. А время, меж тем, до прихода Тамары Михайловны, оставалось катастрофически мало.

У него, конечно, имелась в запасе бутылка водки, но предлагать водку даме сердца, Петр Евгеньевич как-то не решался, считая это свинством и неуважением к женщине. А поскольку к вину Петр Евгеньевич относился совершенно скептически, и считал его баловством не достойным взрослых людей, рассчитывающих, к тому же, на серьезные дальнейшие отношения, то и остановил свой выбор на портвейне. Причем, самом дешевом, так как разницы во вкусовых качествах напитка, в зависимости от цены, Петр Евгеньевич определенно не прослеживал, а потому и не видел смысла тратить больших денег.

И вот, граненые стаканы тщательно протерты, банка из под кильки высвобождена от окурков, почищенные чесночины аккуратно разложены вокруг двух-сантиметровых ломтей копченого сала, соленые огурчики недвусмысленно выглядывают из горки маринованных помидор, и даже горка соли, насыпанная на колотом блюдце, выглядит призывом к новым свершениям. А тут – на тебе, такая гнусная пакость! Паршивая пробка совершенно определенно вознамерилась испортить Петру Евгеньевичу праздник!

И, в конец отчаявшись, взбешенный Петр Евгеньевич в неистовстве встряхнул бутылку и залепил, что было сил, ладонью по донышку, от чего та взорвалась, подобно осколочной гранате, залив Петра Евгеньевича с головы до ног, сильно пахнущим брагой липким портвейном. Ну, а заодно и Тамару Михайловну, вошедшую в этот самый, не совсем удачный, момент…

В заключении остается лишь добавить, что когда испуг от взрыва прошел, Тамара Михайловна назвала Петра Евгеньевича «дурашкой», обняла и поцеловала. После чего они рассмеялись, и, приведя себя и комнату в божеский вид, сели пить водку, пробка от которой ничего не имела против посиделок влюбленной пары.

Пробуждение наяву

Павел Семенович проснулся в самом наипрекраснейшем расположении духа.

Замурлыкав себе под нос какую-то веселую мелодию, он с легкостью соскочил с постели и направился на кухню заваривать ароматный кофе и готовить хрустящие тосты. И каково же было его удивление, когда открывши дверь на кухню, он обнаружил, что кухни нет. То есть, буквально – за дверью, там, где раньше имелась довольно просторная кухня, теперь была лишь голая кирпичная стена.

«Что за притча?» – подумал Павел Семенович, ощупывая холодную стену. И чтобы убедится, что все это не продолжение сна, он проследовал в ванную комнату, с целью сунуть голову под холодную воду. Тут он удивился еще больше, так как за дверью, где раньше была ванная комната, тоже оказалась стена.

«Ну, теперь все ясно – я еще сплю» – подумал Павел Семенович и направился обратно в спальню, с целью прилечь и окончательно проснуться.

Но и спальни тоже больше не было. Не было и гостиной, и других комнат. Даже кладовка и та исчезла. И таким образом Павел Семенович оказался в коридоре со множеством дверей, за которыми скрывались лишь глухие холодные стены. И тогда Павла Семеновича обуял дикий ужас. Он неистово закричал и… проснулся в наипресквернейшем расположении духа.

«Ну конечно, – подумал Павел Семенович, – Разве можно наяву проснуться в хорошем настроении?».

Кое-как, нехотя, он сполз с постели и побрел на кухню заваривать горький кофе…