Текст книги "Государь Петр I – учредитель Российской империи"

В историю эти события вошли как «стрелецкое разорение». Еще при жизни Петра Великого А.А. Матвеев в своих «Записках» говорил об исчезновении «злого и богу противного рода и чина их стрелецкого».

…Свидетелями массовых стрелецких казней в Москве стали все иноземные послы, которые после этого поспешили взяться за перо. Один из них, цесарский посланник Гвариент, писал: «После исполнения казни я присутствовал на великолепном угощении, приготовленном у генерала Лефорта…»

На пышном пиру в лефортовском дворце царь Петр I казался иностранцам-дипломатам довольным событиями этого кровавого дня и необычайно приветливым. По словам того же австрийца Гвариента: «Царь оказывал себя вполне удовлетворенным и ко всем присутствующим весьма милостивым…»

Современники отмечают, что Петр I в ходе стрелецкого розыска большую часть времени проводил на допросах в Преображенском или на увеселениях в Немецкой слободе. Секретарь австрийского посольства Корб, описывая приезд царя московитов на крестины сына датского посланника (вечер прошел в танцах), рассказал о такой вспышке гнева монарха: «Заметив, что фаворит его Алексашка (Меншиков) танцует при сабле, он научил его обычаю снимать саблю пощечиной; силу удара достаточно показала кровь, обильно пролившаяся из носу…»

Свидетельства иностранцев, бывших в те дни в Москве, говорят о неистовой жестокости царя Петра I. Может быть, не случайно историк В.О. Ключевский, не питавший особых симпатий к Петру Великому, назовет венценосного реформатора человеком добрым от природы, но грубым царем, творившим кровавые насилия над своими верноподданными.

Но здесь надо отдать дань справедливости. Разве не менее кровавыми были, скажем, английские и французские короли, когда в их владениях вспыхивали мятежи феодалов и простонародья? Таких примеров для истории конца XVII и начала XVIII века в просвещенной, свысока взиравшей на Московию Европе было хоть отбавляй.

Современник Петра I австрийский имератор Леопольд I беспощадно истреблял казнями мятежных венгров. Показателен в этом отношении военный суд цесарцев в городе Эпериеште, действовавший с середины февраля 1687 года. По его решениям пытки и казни носили массовый характер: «Осужденным сперва рубили кисть правой руки, потом рубили голову или колесовали, сажая на кол, четвертовали, смотря по прихоти судей и их товарищей».

Естественно, напрашивается такой вопрос: что намеревались совершить взбунтовавшиеся стрельцы четырех московских полков? Ведь их обычно писатели и историки изображают страдальцами «за старину». Один из австрийских дипломатов, аккредитованных в Москве, И.Г. Корб, так «со стороны» излагал намерения мятежных воинских людей, которые для него выяснились во время допросов и пыток в Преображенском:

«Если бы судьба оказалась благоприятной нашим замыслам, мы бы подвергли бояр таким же казням, каких теперь ожидаем как побежденные. Ибо мы имели намерение все предместье немецкое сжечь, ограбить и истребить его дотла. И, очистив это место от немцев, которых мы хотели всех до одного умертвить, вторгнуться в Москву… бояр одних казнить, других заточить и всех их лишить мест (должностей. – А.Ш.) и достоинств…»

…Завершив массовыми казнями стрелецкий розыск, Петр I надолго отъехал из Москвы на воронежские верфи: в конце 1696 года вопрос о создании корабельного Азовского флота был решен окончательно. И теперь на верфях Воронежа и в других местах на берегах Дона тысячи плотников и иных мастеров строили парусные корабли…

Впоследствии царь Петр Алексеевич, став императором Петром Великим, «изречет» о себе следующее: «Знаю я, что меня называют жестоким и мучителем, однако, по счастию, не только чужестранцы, кои ничего не знают об обстоятельствах, в коих я сначала многие годы находился, и столь многие из моих подданных препятствовали мне ужаснейшим образом в наилучших моих намерениях для отечества, и принудили меня поступить с ними со всякою строгостию, но не жестко, а менее еще мучительски».

Были ли это слова оправдания венценосца за стрелецкие казни в Москве? Можно только судить да рядить о том, что имел в виду государь «всея Руси», оставив для потомков такое изречение о безысходности собственной жестокости и ореола мучителя собственных верноподданных.

Какими виделись московские стрельцы не только тех четырех взбунтовавшихся полков царю Петру I, так неожиданно прервавшему свое путешествие по Европе? Защитниками «стародавней старины»? Противниками любых нововведений в государстве? Сторонниками Милославских и царевны Софьи, упорно не хотевшей отдавать кремлевское правление в руки братьев-соправителей – Ивана и Петра?

Думается, что государь Петр Алексеевич видел московских стрельцов (но не стрельцов порубежных и сибирских городов) скопищем необузданных мятежников. Он видел их такими еще в детстве. Они действительно были не готовы (и того не желали) нести постоянную воинскую службу с отрывом от своих домашних забот и семей. Стрелецким полкам столицы уже не виделось достойного места в новой военной организации России.

В ходе стрелецкого розыска произошло событие в семейной жизни царя, которое осталось как-то незамеченным современниками. Петр I сослал свою жену царицу Евдокию Федоровну в Суздальский Покровский женский монастырь. Царевич Алексей передавался на попечение любимой сестры государя Натальи Алексеевны. Высочайшее повеление о ссылке супруги было прислано в Москву еще из Амстердама, но выполнено не было.

По всей видимости, царица Евдокия не хотела уходить в монастырь, что означало лишение ее сына Алексея. Не помогли ни уговоры придворных, ни угрозы князя-кесаря Ромодановского, который ведал политическим сыском и застенками в селе Преображенском. Тогда муж имел беседу с супругой, давно бывшей в опале, с глазу на глаз. Содержание их разговора для истории осталось неизвестным.

Нет точных сведений, приказал ли тогда самодержец «обрезать волосы» своей законной супруге, то есть постричь в монахини, или разрешил ей в монастыре носить светское платье. Но есть такие свидетельства: «Она в величайшем огорчении немедленно была отправлена из замка (Кремля) в Суздальский монастырь». «Царица пошла в Суздаль в худой карете и на худых лошадях».

Спустя три недели после той беседы простая карета увезла царицу в сопровождении всего двух прислужниц в Суздаль. В стенах местного женского Покровского монастыря появилась новая монахиня под именем Елены. Она пользовалась немалой свободой, но общение с ней было строго ограничено, равно как ей не дозволялось общение с внешним миром. За стены монастыря она не выпускалась.

…Петр I возвратился из Европы в Отечество с самыми твердыми намерениями переустроить патриархальную Россию. Казалось, перед ним должен был встать труднейший вопрос: с чего начать? С Боярской думы? С законоположений? С заморской торговли и проблем людей торговых, купечества? Со строительства новых железоделательных и иных заводов? С налаживания мира с соседями, в первую очередь с Османской Портой? С изменений уклада дворцовой жизни?

К чести последнего русского царя, он понял (и без настоятельных советов своих сподвижников), что начинать надо не с «топорного» переустройства государственной системы, а с военных реформ. То есть с обновления военной силы Московского царства. Той силы, с помощью которой она только и могла «войти в Европу». Выйти на морские берега и на морские торговые пути. Единственно могла.

Петр I Алексеевич Романов был Великим преобразователем России. Но, прежде чем стать им, он начал с Великих реформ русской военной силы. Но реформам предшествовал известный исторический курьез, который, однако, нес в себе глубокий смысл и некое «экономическое содержание».

Первое, что сделал царь, оказавшись, минуя Кремлевский дворец, в селе Преображенском, это собственноручно обрезал бороды у ближних бояр. Не избежали такой участи даже князь-кесарь Ромодановский и генералиссимус Шеин. В московском боярстве волей государя было «оставлено» две бороды: за испытанную верность боярину Т.Н. Стрешневу и за преклонную старость – князю М.А. Черкасскому.

Обрезание бород несло в себе не только психологический «эффект», символизируя расставание с московской стариной. Оно имело и огромную выгоду для царской казны. Право ношения бороды – этого векового украшения мужской половины государства можно было купить, заплатив специальную пошлину. Она была немалой: купечеству («гостям) – по 100 рублей в год, царедворцам, приказным и другим именитым людям – по 60, людям простого звания – посадским, мещанам, извозчикам – по 30 рублей. Крестьянству право на «бесплатное» ношение бороды самодержцем великодушно оставлялось.

Уплатившим пошлину за право ношения бороды выдавался специальный знак. Это был значок из красной меди с изображением на лицевой стороне бороды и усов под словами «деньги взяты» и с надписью на обороте: «207 год». Каждый год уплату надо было производить снова. В противном случае с нарушителем царского указа могли поступить «неприлично», то есть публично лишить бороды. Пошлины за право носить бороды положительно сказалось на пополнении царской казны. В изъятии денег с верноподданных были и другие новшества. Так, Франц Лефорт посоветовал государю взимать плату за въезд в город в неустановленное время.

Стрижка бород повелением самодержца, только-только возвратившегося из Европы, стала в будущем предметом многих писательских и исторических изысканий. Так, писатель А.К. Толстой посвятил тому немалому в жизни старозаветной России событию такие поэтические строки:

 
Царь Петр любил порядок,
Почти как царь Иван,
И так же был не сладок,
Порой бывал и пьян.
Он молвил: «Мне вас жалко,
Вы сгините вконец;
Но у меня есть палка,
И я вам всем отец!..
Не далее как к Святкам
Я вам порядок дам!»
И тотчас за порядком
Уехал в Амстердам.
Вернувшися оттуда,
Он гладко нас обрил,
А к Святкам, так что чудо,
В голландцев нарядил.
Но это, впрочем, в шутку,
Петра я не виню:
Больному дать желудку
Полезно ревеню.
 

После «стрижки боярских бород» последовали одно нововведение за другим. Вводится новое летоисчисление. Теперь Новый год начинался с 1 января. Петру Великому Россия обязана новогодней елкой: это тоже было государственное нововведение.

Упорядочивается городское управление. Посадских людей (купцов и ремесленников) царским указом выводят из подчинения местных воевод, «кормившихся» за счет посадов городов. Причем «кормление» зачастую напоминало откровенное вымогательство и грабеж. Органами городского самоуправления становятся земские избы, подчиненные Московской ратуше. Им передается сбор налогов с посадского люда, что заметно приубавило денежный поток в казну.

В городе Воронеже продолжается строительство военных кораблей для Азовского флота. Многотысячная масса крестьян, насильно согнанная на воронежские верфи, бедствовала. Людская смертность выглядела удручающе. Бежавших от непосильного труда корабелов ловили, наказывали батогами, заковывали в кандалы и вновь возвращали на верфи. Качество новопостроенных кораблей оставалось низким: они строились из сырого леса.

Все же Азовский флот все рос и рос. Его флагманом стал 46-пушечный линейный корабль «Крепость», на котором думный дьяк Е.И. Украинцев отбыл в Константинополь – Стамбул для ведения переговоров о мире с турецкой стороной. Российский флот теперь бороздил воды Азовского моря, порой показываясь на виду османской крепости Керчь, грозя несговорчивому султанскому дивану (правительству) выйти на просторы Черноморья из Керченского пролива. Турецкие же морские силы были связаны делами в Средиземноморье.

Царь Петр Алексеевич попытался тогда повлиять на турецкую сторону «видом» Азовского флота, достаточно внушительного по числу вымпелов и орудийных стволов. Для Стамбула это стало крайне неприятным сюрпризом, не говоря уже о том, что там помышлялось вернуть себе Азовскую крепость. Петр I торопил дьяка Украинцева с заключением мира с султаном: «…Сие как наискорей делай». Только после этого Россия могла вступить в войну со Швецией в составе Северного союза». Мирный договор с турками на 30 лет был подписан только в июле 1700 года.

В следующем, 1701 году царь Петр I отправил в Турцию князя Д.М. Голицына с задачей добиться от Стамбула согласия на свободное плавание русских кораблей по Черному морю. Но послу при султанском дворе ответили так: «Лучше султану отворить путь во внутренность своего дома, чем показать дорогу московским кораблям по Черному морю».

Полномочному послу Московского царства князю Голицыну пришлось докладывать в Москву неутешительные результаты своего пребывания на берегах Босфора и пустой траты драгоценных сибирских мехов на подарки султанским вельможам: «…Султан смотрит на Черное море, как на дом свой внутренний, куда нельзя пускать чужеземца; скорее начнет войну, чем допустит ходить кораблями по Черному морю».

Но Петр I после овладения Азовской крепостью и постройкой Азовского флота продолжал настаивать на своем желании «освоить» воды Черноморья. Его не остановило даже предупреждение патриарха Иерусалимского Досифея: «Не говори больше (с турками) о черноморской торговле, а если станешь говорить, то мир испортишь».

В ноябре 1701 года в Стамбул отправляется опытный дипломат (и по совместительству опытнейший разведчик) Петр Андреевич Толстой. Петр I хотел знать, что его реально могло ожидать в случае нового военного конфликта с Оттоманской Портой. Царь дал послу в дорогу наказ в виде «тайных статей»:

«Выведать и описать тамошние народы; состояние; какое там правление; какие правительственные лица, какие у них с другими государствами будут поступки в воинских и дипломатических делах; какое устроение для умножения прибыли или к войне тайные приготовления, против кого, морем или сухим путем; какие государства больше уважают, который народ больше любят. Сколько собирается государственных доходов и как: в казне перед прежним довольство или оскуднение. Сколько войска и где держат в готовности и сколько дается ему из казны; также каков морской флот, и нет ли особенного приготовления на Черном море. В черноморской протоке (проливе), что у Керчи, хотят ли какую крепость делать, где, какими мастерами, или хотят засыпать и когда. Конницу и пехоту после цесарской войны не обучают ли европейским обычаям, теперь или впредь намерены так делать, или по-старому не радят. Города – Очаков, Белгород на Днестре, Килия и другие укреплены ль и как, по-старому или фортециями и какими мастерами. Бомбардиры, пушкари в прежнем ли состоянии, или учат вновь, кто учит, и старые инженеры и бомбардиры иноземцы ли или турки, и школы есть ли».

Толстому при содействии патриарха Иерусалимского Досифея удалось добыть обстоятельные ответы на «тайные статьи» государя. Ознакомившись с ними, Петр I повелел начать на Украине строительство пограничной крепости Каменный Затон. Но туркам в лице силистрийского Юсуп-паши удалось добыть чертеж крепости, который был доставлен в диван (султанское правительство) в виде доказательства военных приготовлений России.

Но Московское государство в ходе Северной войны было заинтересовано в мире с Турцией. Посол Толстой получает «для ведения дел» новую партию дорогой соболиной казны. Противники России в Стамбуле делают ему новую «досаду». Неожиданно султан издает указ, согласно которому драгоценный соболиный мех отныне имеют право носить в Блистательной Порте только два человека – сам божественный султан и его великий визирь. Оттоманская империя со своим величием расставаться не хотела, о чем свидетельствовала дипломатическая переписка Посольского приказа. Царя же занимали другие проблемы.

Остро вставал вопрос о необходимости иметь инженеров, мастеров, офицеров, знающих математику, умеющих читать морские карты, пользоваться мудреными иноземными инструментами и приборами. Таких образованных людей требовало развитие кораблестроения и мореплавания, артиллерийское и горное дело, строительство крепостей.

Решить такую проблему государственной важности одними наемными за большие деньги специалистами-иностранцами было нельзя. Петр I, изучивший за границей систему гражданского и военного образования, прекрасно понимал важность подготовки отечественных кадров. Она началась уже в первые годы войны со Швецией.

Из Англии в Россию приглашается известный профессор Эбердинского университета Генри Фарварсон. В Москве он становится Андреем Даниловичем, главным преподавателем математики в Навигацкой (Навигационной) школе, открытой в 1701 году в Сухаревой башне. Вскоре появляются и другие математические школы.

Московская школа математических и навигационных наук, рассчитанная на 200 учеников, открылась по петровскому указу от 14 января 1701 года. В том документе говорилось: «…Быть математических и навигацких, то есть мореходных, хитростно искусств учению. Во учителях тех наук быть англицкия земли урожденным: математической Андрею Данилову сыну Фархварсону, навигацкой Степану Гвыну да Рыцарю Грызу…»

Московская Математико-навигационная школа называлась также Сухаревской (или Сретенской) башней, в которой она располагалась. По сути дела, это было объединение трех вполне самостоятельных школ: русской (где изучалась грамматика), цифирной (математической) и навигационной. Здесь преподавал известный отечественный математик Леонтий Магницкий. Первый выпуск состоялся в 1706 году.

Царь Петр I создавал это уникальное для России той поры учебное заведение, имея для себя образцом Королевскую математическую школу, находившуюся при госпитале Церкви Христовой в Лондоне. Самодержец понимал, что на такое учебное новаторство он пошел «от нужды в людях знающих», а потому предписал в школу «избирать добровольно хотящих, иных же паче и со принуждением».

«Добровольно хотящих» оказалось немного: в 1701 году в столичной Математико-навигационной школе обучалось всего… 4 человека. Пришлось прибегнуть к принудительному набору недорослей в возрасте от 12 до 20 (и даже старше) лет. К лету 1702 года все двести мест обучающихся были заполнены. Первоначально школа находилась в ведении Оружейной палаты. Однако мореходной России навигаторов требовалось много. В школу увеличили набор «недорослей». Весной 1715 года в ней обучалось уже 447 человек, а через два года – около 700.

В Сухаревской башне обучались дети дворян и людей боярских, подьячих, церковных служителей, посадских людей, солдат и унтер-офицеров, прочих чинов и сословий русского общества, кроме крестьян. Две трети учеников были дворянскими детьми. Московская Математико-навигационная школа стала родоначальницей военно-морского образования в России. Оно получило развитие в ходе войны со Швецией: история же возникновения Морской академии такова.

Часть навигаторов посылалась в Европу для углубленного изучения морских наук и морской практики. Многие из них, будучи из семей знатных и богатых, получая от родителей на жизнь большие деньги при отсутствии контроля над своей учебой, «окунались в разгульную жизнь». Об изучении военно-морского дела такие «недоросли» как-то не задумывались.

Царь Петр I о таком был наслышан. В 1711 году он в присутствии командующего Балтийским флотом генерал-адмирала Ф.М. Апраксина лично принял экзамены у всех молодых моряков, возвратившихся домой из заграничного плавания. Это испытание закончилось полным конфузом для большинства экзаменуемых навигаторов. По этому поводу Апраксин с нескрываемой тревогой за судьбу племянника Александра, находившегося на учебе за границей, писал ему, чтобы тот и не думал возвращаться в Отечество недоучкой:

«…Понеже (он) не познает науку морскую от вымпела до киля, ибо поспешивших возвратиться в Россию в прежнем чине (волонтеры получали производство в офицеры на иностранных флотах. – А.Ш.) удержался только один Конон Никитич Зотов, другие же пожалованы из поручиков в матросы».

Это был лишь один из многих примеров того, как государь радел за свое детище – военный флот, за «качество человеческого материала» на нем, за престиж чина корабельного офицера. И тем навигаторам знатных фамилий, провалившихся на том экзамене, пришлось не один год осваивать морское дело, прежде чем им возвратили офицерские патенты, полученные на флотах Голландии, Англии и других европейских стран.

Поскольку Балтийский флот быстро рос, а профессии моряков становились многопрофильными, Петр Великий 1 октября 1715 года подписал указ о создании в Санкт-Петербурге Морской академии. Она создавалась для обучения исключительно дворянских «недорослей», то есть с самого начала своего существования это было привилегированное учебное заведение.

Первыми учащимися в академии стали 300 «сухаревских» навигаторов, отобранных по сословному признаку. Особенно много среди них было детей военнослужащих лейб-гвардии Преображенского и Семеновского полков. Штат был определен в 300 человек. Кроме того, 30 человек обучалось на геодезическом отделении.

Для Европы открытие в России Морской академии оказалось новостью, над которой приходилось задумываться. От дипломатов, аккредитованных в Санкт-Петербурге, потребовали разъяснений. Посланник из германской земли Брауншвейг Ф.-Х. Вебер доносил по этому запросу в свою столицу следующее: «В это лето окончательно устроена Морская академия, и в целой обширной России не было ни одной знатной фамилии, которая бы не обязалась выслать в эту академию сына или другого родственника от 10 до 18 и старшего возраста».

В 1699 году в первопрестольной Москве появляется новая типография. Она стала печатать не церковнославянским, а светским шрифтом книги научного, светского содержания – «анженерские, артиллерийские, механические и прочих художеств, также и исторические, и календари». Правда, первые такие книги на русском языке в России появились не из столицы, а из Голландии, где типографское дело было поставлено для Европы образцово. Книги на русском языке там печатались благодаря петровским заботам в городе Амстердаме.

Петр I знал, насколько богаты недра его царства. Речь шла о тульских землях, Урале, Олонецком крае, земле Сибирской. Поэтому царской волей создается новое министерство той эпохи – Рудокопный приказ. Он должен был по мысли самодержца стать организатором сыска руд «золотых и серебряных и иных».

Драгоценные металлы в ту эпоху Россия завозила из-за границы, выменивая больше всего за меха (сибирскую ясачную соболиную казну) серебряные и золотые монеты. Венценосец из династии Романовых в свои молодые годы верил, что в его царстве есть и золотоносные жилы, и серебряные руды. Их надо было только сыскать рудознатцам.

По примеру Европы петровским указом от 10 марта 1699 года учреждается первый российский орден – Святого апостола Андрея Первозванного. Орден был учрежден в честь святого покровителя Руси и имел девиз «За Веру и Верность». По мысли Петра I орденская награда, которой его Отечество еще не знало (и в Европе той поры орденские награды можно было пересчитать по пальцам), предназначалась: «…В воздаяние и награждение одним за верность, храбрость и разные нам и Отечеству оказанные заслуги, а другим для ободрения ко всяким благородным и геройским добродетелям, ибо ничто столько не поощряет и не воспламеняет человеческого любочестия и славолюбия, как явственные знаки и видимое за добродетель воздаяние».

Почему Петр I назвал высшую государственную орденскую награду именем Святого апостола Андрея Первозванного? Он был святым покровителем не только Руси, а значит и ее наследницы России, но и Русской православной церкви. Судьба этого святого в христианстве была связана с Русской землей. В древнейшей летописи Руси – «Повести временных лет» рассказывается о том, что на одной из круч Старокиевской горы (ныне в центре Киева) апостол Андрей установил крест. Считается, что со своими проповедями он прошел весь путь «из варяг в греки».

Почему русский царь выбрал для Андреевского ордена необычный Х-образный крест? Как свидетельствует история, римский император Нерон, известный в истории своими жестокими гонениями на христиан, приказал распять на крестах многих проповедников, ставших для верующих апостолами. Такая же участь постигла и апостола Андрея: в 70 году первоученик Иисуса Христа был распят на кресте в греческом городе Патры. Крест же ему достался необычный: его брусья были скреплены наискось, Х-образно.

Андреевский крест синего цвета по воле Петра Великого украсил национальный морской флаг Российского государства (бело-сине-красное полотнище). Позднее эти цвета явили собой Государственный флаг России, а косой все того же синего цвета Андреевский крест украсил собой все российские военно-морские флаги, гюйсы, вымпелы, брейд-вымпелы и флаги должностных лиц. Развевается он ныне и над кораблями ВМФ Российской Федерации.

Рукой Петра Великого был сделан эскиз ордена. Его атрибутами являлись Андреевский крест, звезда, лента и золотая цепь. В первом орденском статуте, высочайше не утвержденном, но реально действовавшим долгое время, сказано: «Орденский знак имеет две стороны: передняя представляет изображение св. Андрея, висящего на так называемом Андреевском кресте, представленном продолговатым изображением в виде косого креста, на котором сей святой Апостол был распят…

На задней же стороне изображен двуглавый орел с тремя золотыми коронами, означенный золотою и синеватою тенью на крыльях. Грудной щит изображает Георгия Победоносца, убивающий копием змия… На одном боку орла стоит А – начальная буква имени святого Апостола Андрея, патрона сего ордена, а на другой П, в память Основателя Покровителя оного ордена. Кругом креста, на орденской цепи написано российскими буквами изречение, или девиз: «За веру и верность».

Сей крест должен быть золотой с алмазами, наведенный финифтью, украшенный алмазною короною, ценой около 85 рублей, повешен сквозь крючки на петлях из цельного золота. Ангелы, держащие над ним корону, должны быть вышиты серебром, корона – золотом, а слова «За веру и верность» служат надписью, или девизом. Однако кавалер может дать несколько алмазов и других дорогих каменьев Казначею для употребления на крест и украсить оный по своей воле.

Носить же сей орден на голубой ленте косвенно через плечо от правого на левое до пояса. Орденскую осьмиконечную звезду должно пришивать на кафтане и епанче, в середине оной золотое поле, в котором серебряный крест».

Появление у Московии царского ордена произвело на иноземцев сильное впечатление. В дневнике секретаря австрийского посольства И.Г. Корба по случаю учреждения первой российской орденской награды говорилось: «Его Царское Величество учредил Кавалерский Святаго Апостола Андрея орден… чтобы им украшались те, которые, счастливо начальствуя над армиею, храбростью своею снискали себе славу в войне с Турками. Первым кавалером этого ордена был пожалован боярин Головин…»

Вручая орден Святого Андрея Первозванного своему ближайшему сподвижнику Федору Алексеевичу Головину, Петр I заметил: «Согласен наложить оный на себя впредь до случая, желая получить его только за военный подвиг».

Награждение Ф.А. Головина было символично, а заслуги первого орденского кавалера перед Россией – несомненны. Он стоял у истоков петровской дипломатии, регулярной армии и флота. Имел чины генерал-фельдмаршала и генерал-адмирала, титул графа, командовал «генеральством» (дивизией), был президентом Посольского приказа, главным начальником Мастерской, Оружейной, Золотой, Серебряной палат и Монетного двора, наместником Сибирским.

Головин в 1686–1689 годах возглавлял посольство в Китай, заключив выгодный для России Нерчинский договор. Был участником обоих Азовских походов (1695 и 1696 годов). Командовал первой русской эскадрой в Азовском море. Возглавлял открытую по указу царя Петра I в Москве Школу математических и навигационных наук, то есть стоял у истоков высшего военно-специального образования в России.

Петр I Великий жаловал за заслуги перед Россией орден Святого апостола Андрея Первозванного очень скупо, зная ему истинную цену. Достаточно сказать, что при его жизни, то есть за два с половиной десятка лет, этой награды удостоились всего 38 человек, в том числе 12 иностранцев. Имя Петра Алексеевича Романова в их списке стоит всего лишь шестым. Орден Святого апостола Андрея Первозванного стал высшей государственной наградой старой России на протяжении 218 лет. И в новой России – Российской Федерации Андреевский орден занял в ее наградной иерархии высшее место…

…Изменяется сама форма московской дипломатии. В отличие от своих венценосных предшественников Петр Алексеевич Романов стал собственноручно подписывать акты международного характера: грамоты, ратификации договоров. Ранее такое практиковалось не часто. Он стал вести переговоры с иноземными посланниками лично и при закрытых дверях. Раньше в практике Посольского приказа подобное не упоминалось.

Готовясь к борьбе за выход на берега Балтики, царь Петр Алексеевич решил «повторить» Великое посольство в Европу. Но только на этот раз его имя в нем не значилось. Задумка же дипломатического круиза состояла в следующем.

Волей судьбы и по царской воле в преддверии Северной войны стать дипломатом пришлось ближнему боярину Б.П. Шереметеву, человеку с дарованием полководца. Именно его Петр I направил с большим вояжем по Европе: требовалось прозондировать ее позицию на случай войны России со Швецией. Царь снабдил своего полномочного посланца письмами к высочайшим особам: австрийскому императору Леопольду I, папе римскому Иннокентию XII, дожу Венецианской республики и Великому магистру Мальтийского ордена.

Потом скажут, что Борис Петрович Шереметев «очаровал Европу». Он проявил себя в этой поездке не только как блистательный дипломат-разведчик, понимающий премудрости дворцовых интриг, способный, никого не обижая, но и никому не угождая, отстаивать интересы Отечества, и как щедрый вельможа.

Правда, европейское турне началось для Шереметева с того, что петровскому посланцу пришлось вырываться из замка польского магната Радзивилла, который к числу друзей Московии не относился. Зато польский король Август II встретил царского боярина с большими почестями. Так его принимали и в Вене, и в Вечном городе, то есть в Ватикане, в Неаполе, Флоренции и Венеции.

На Мальте Великий магистр Малтийского ордена Раймунд-Переллос-Рокафулл наградил боярина Б.П. Шереметева командорским крестом и вверил русскому посланнику командование двумя галерами, которым предстояло действовать против турок.

В Москву Шереметев 12 февраля 1699 года привез то, чего ожидал от той поездки Петр I: европейские политики одобряли решение российского монарха драться со шведами и продолжать священную войну с иноверцами, то есть с Оттоманской Портой. Последнее от Московии особенно желали Вена и Венеция, Рим и Мальта. Но в тех столицах, где побывал петровский посланец, конкретной помощи особо не обещали, зато обещали оставаться в том конфликте на севере континента нейтральной стороной. Это было для Петра I, в те дни усиленно занимавшегося законодательством, крайне важно.