Текст книги "Нательный крест, или Двенадцать прелюдий"

Маленькой ёлочке холодно зимой
Святочный рассказ

Посвящается протоиерею

Николаю Агафонову

Улица сияла огнями. Витрины кафе, ресторанов и магазинов тянулись одна за другой и празднично светились. Потухали и вспыхивали с диковинными названиями, чаще всего иностранными. Все деревья, шеренгами стоящие вдоль тротуаров, были увешаны гирляндами разноцветных лампочек, которые переливались, создавая вокруг атмосферу радостного новогоднего праздника.

– Ух ты! – невольно выдохнул Коля Лепешкин и постарался увидеть всю главную улицу города сразу. Здесь запрещалось движение автомобилей и все было устроено для веселья и отдыха.

В другое время Коля рассмотрел бы каждую витрину, особенно необычные. Например, с механическими фигурами людей, которые двигались и приглашали отобедать или улететь к теплым морям.

Но сейчас Коля замерз и потому пошел вперед, боковым зрением отмечая особо примечательную рекламу.

У витрины магазина «Адидас» он все же остановился и сразу увидел ботинки на коньках и темно-синие, с красными кантами костюмы, и картонных хоккеистов, скрестивших клюшки в борьбе за шайбу.

Дверь магазина открылась, на улицу вышли парни с сумками, смеясь и что-то обсуждая. Наверняка в сумках у них лежали покупки, может быть, коньки, которых теперь у Коли нет.

Вчера он отдал их Сереге, защитнику из «Стрелы», с которым вместе играли весь прошлый сезон. Серега – надежный защитник и в пас играть умеет. Коля надеялся, что друг выручит и можно будет у него переночевать хотя бы одну ночь. Но кто же знал, что у Сереги отец – жлоб и что он сразу же позвонит Колиным родителям. Пришлось быстро уйти, почти убежать, на ходу подбодрив Серегу, у которого лицо было растерянным и виноватым. Коньки не жалко, пусть Серега катается. Коле они теперь ни к чему, потому что «Стрелы» уже нет, и катка нет – стадион закатали в асфальт, вместо него устроив рынок.

Ночлег Коля нашел в подвале одной девятиэтажки, где вход в подъезд не закрывался. Замок с люка в подвал снялся без особых усилий, так как у Коли имелась хорошая отмычка.

Коля намеревался прокантоваться в этом подвале еще несколько ночей, пока не достанет денег на дорогу, но в подвал явились два бомжа. Они вели занудные разговоры о политике и ели объедки, собранные в мусорных баках. От бомжей воняло, и Коля забился в дальний угол подвала, примостившись за трубой, от которой шло тепло.

Сегодня предстояло найти новое место для ночлега и постараться достать хоть какой-нибудь еды.

Вчера ему досталась сочная желтая груша и два яблока, а сегодня не перепало ничего.

Фрукты он хотел украсть с прилавка палаточного киоска на углу знакомой улицы и уже выждал момент, когда продавщица нагнулась, что-то доставая из угла палатки, и покупателей рядом не было. Но в этот момент, когда он хотел взять гладкое красное яблоко, продавщица распрямилась.

Взгляды их встретились. Продавщица была одета в теплую мутоновую шапку, поверх которой повязала платок, в камуфляжную военную зимнюю форму. Коля уже приготовился бежать, как женщина внезапно улыбнулась и нараспев сказала:

– Лепешкин! Коля! От удивления Коля и слова выговорить не смог и выронил яблоко, упавшее на грязный промерзший асфальт. Опомнившись, он подобрал яблоко и вытер его о свою куртку.

– Здравствуйте, Марина Николаевна, – он положил яблоко на прилавок и попробовал улыбнуться. Улыбка получилась растерянной и жалкой.

Марина Николаевна Крутикова, учитель русского языка и литературы, которую в классе любили все, а не только Коля, из школы была уволена в прошлом году, потому что вошла в комитет, выступавший не только против сокращения преподавателей в связи с объединением школ, но и против самой реформы, проводимой и московским, и местным руководством.

– Вот видишь, торговлишкой занялась, – сказала Марина Николаевна. – Но это временно. Ты-то как?

– Да ниче.

– Кто у вас теперь по русскому? Коля пожал плечами и неожиданно для самого себя сказал:

– Я в школу перестал ходить. Потому что на меня облава и хотят упечь в детдом.

Глаза Марины Николаевны, такие голубые и большие, стали еще больше, и она уже без улыбки не столько спросила, сколько сказала утвердительно:

– Опять в бегах. Коля кивнул. Тут подошли покупатели – один, другой, и Марина Николаевна занялась ими, торопясь. Но покупатели попались привередливые, и Коля уже хотел уйти, но Марина Николаевна его не отпустила:

– Подожди, я сейчас.

Когда она освободилась, Коля сказал, что в детдоме также, как в колонии – непокорных бьют стаей, издеваются, а преподаватели с этим ничего поделать не могут.

– И что же теперь? Куда собрался?

– Куда-нибудь, где теплее.

С поезда снимут, отправят где холоднее, а не теплее.

– Не снимут, – он подождал, пока новые покупатели отойдут от прилавка. – До свиданья, Марина Николаевна.

Она положила ему в пакет яблоки и выбрала самую лучшую грушу.

– Давай я тебе немного денег дам, – она по лезла в карман за кошельком, но он уже отошел в сторону и крикнул ей:

– Ниче, Марина Николаевна, прорвемся! Она невольно улыбнулась ему – сколько раз говорила, чтобы он перестал «чекать», а он так и не исправился.

В конце праздничной улицы Коля зашел в кафе самое простое, где стояли столы с круглыми мраморными столешницами и где они с Серегой одалживались у армянина Марата.

Марат, небритый, с темными кругами под глазами, только и думающий о том, как поскорее уйти домой, не удивился, увидев Колю. От сына своего Вагана, который тоже играл в хоккей, Марат знал, что Коля в бегах.

– Ночью до сорока обещают, – сказал Марат, глядя на видавшую виды куртку Коли. – Слыхал?

– Да, – ответил Коля, хотя о грядущем морозе не знал. – Вы не выручите меня, Марат Ашотович? – Мой Дик второй день ничего не ел, потому что я с родителями в контрах. Каких-нибудь обрезков, а?

Марат внимательно посмотрел на Колю, карие, чуть навыкате глаза его, в которых лежала печаль тысячелетий, все поняли, и он пошел на кухню. Положил в пакет сырые остатки гуляша, добавил несколько кусков хлеба. В отдельный пакет он упаковал пару готовых котлет и вареные картофелины.

– Спасибо, – Коля принял пакеты и хотел спросить про Ваганчика, как звали сына Марата, но тот его опередил:

– Ваганчик теперь на «Торпедо» ходит. А тебя там почему нет?

– Да с родителями. – Коля вдруг осекся и впервые за все это время, хотя уже третий раз был в бегах, не смог говорить дальше. Какая-то преграда перекрыла горло и невозможно стало дышать, и он почувствовал, как голове вдруг стало жарко.

– Ну-ну, чего ты, – Марат засуетился, налил апельсинного сока в стакан. – Выпей-ка, ну?

Коля попил маленькими глотками, стало легче.

– Ниче, прорвемся, – сказал он, и сросшиеся брови его плотнее сошлись к переносице.

Теперь, когда у него в руке был пакет с едой, он знал, куда идти, и заторопился.

На одном из спусков к Волге, во дворе, находился за гаражами пустой сарайчик, в котором Коля уже несколько раз ночевал, когда стояла теплая погода. Сарайчик принадлежал дворняге Дику, обветшалому псу с перебитой лапой.

Первый раз Коля столкнулся с Диком, когда набрел на этот сарайчик и обнаружил там подстилку из старой телогрейки и истрепанного одеяла. Коля уже улегся и приготовился ко сну, когда услышал рычание собаки. Она скалила зубы и сверкала глазами.

Сквозь щели между досок пробивался свет, и Коля разглядел, что собака держит на весу пораненную лапу. Собака рычала скорее оттого, что заняли ее место, чем от злости. Коля это понял и начал разговаривать с псом и звать его к себе. Пес сомневался в намерениях Коли, но мальчик дал ему поесть, достав захваченные дома хлеб и консервы. Примирение состоялось не сразу, но пес все же дал себя погладить. В рюкзачке у Коли находилась походная аптечка, и утром Коля с трудом, но уговорил пса на перевязку. Пес был старым и умным и не одичал, хотя хозяева бросили его, переехав то ли на новую квартиру, то ли в особняк за городом.

Коля не знал, как звали собаку, и окликал ее разными именами, но собака не откликалась. Но однажды, когда они ночевали вместе уже в четвертый или в пятый раз, мальчик сказал: «Дик», – и собака сразу же повернула к нему свою вытянутую вперед морду.

– Ну наконец-то, – сказал Коля, протянув для приветствия руку. Дик смущенно облизнулся и дал Коле лапу. Коля тихонько засмеялся, а когда перебинтовал псу лапу, с удовольствием отметил, что рана заживает.

Так началась их дружба, и Коля наведывался к Дику не только на ночлег, но и когда пытался примириться с родителями и жил дома. До того дня, когда отец, снова пьяный, не избил Колю в очередной раз. Отец вроде был нормальным человеком, хорошим токарем, но когда напивался, мрачнел, язвил, злоба, накопленная за день, прорывалась, и ему обязательно надо было подраться, избить кого-то из собутыльников, жену, сына. Предлог для буйства отыскивался всегда, а когда закрыли цех и отец долгое время оставался без работы, ужиться с ним смогла только Колина мать. Уйти ей было некуда, а муж большую часть зарплаты всё-таки приносил домой, к тому же и она стала выпивать вместе с ним – так было легче угомонить его и уложить в постель.

Коля зашел в сарайчик и едва устоял на ногах. Дик, взвизгнув, подбежал к нему и закинул лапы на грудь мальчишки. Коля почувствовал, как шершавый язык лизнул ему щеку.

– Тихо ты, – Коля сбросил лапы Дика. – Сидеть, обормот. Чуть не сбил меня. Дай хоть от дышаться. Ну и холодран. Как же мы с тобой тут будем? Может, пойдем поищем подвал или чердак?

Коля нашел консервную банку с огарком свечи, зажег ее, прикрыв так, чтобы свет не был виден со двора, разложил на подстилке еду.

– Ну вот, Дик, пир горой у нас. Да погоди ты, не торопись, все твое. А это мое.

Коля старался есть помедленнее, считая, что чем тщательнее жуешь, тем больше насытишься.

– Ну, с Новым годом, Дик. И с Рождеством. Поели, попили водички – Коля из бутылочки «Рамено», а Дик из своей плошки. Коля закурил и Дик отстранился, недовольно отвернув морду.

– Не сердись, я курить не буду. Потому что скоро тренировки, а настоящему хоккеисту курить воспрещается. Да и дрянь это, короче. Я закурил, потому что так вроде легче, когда покуришь. Ну-ну, не буду, все.

Мальчик тщательно загасил сигарету, и тогда Дик положил ему свою морду на колени.

– Ну, ложись-ка поближе. Так теплее. Ладно, я маленько отдохну, а потом мы с тобой отсюда уйдем. Народ угомонится, все разойдутся по домам пировать… И мы с тобой что-нибудь отыщем… Что-нибудь…

Мальчик и собака прижались друг к другу, и Коля поджал ноги, чтобы ступни не мерзли, а то они стали совсем как ледышки. И спина мерзла, потому что курточка не спасала от мороза, а Дик согревал лишь грудь.

– Ниче, Дик, – шептал Коля, засыпая, – про рвемся…

И тут перед ним предстал тот же самый дедушка, которого он впервые увидел в электричке, когда первый раз ушел из дома.

Дедушка неизвестно откуда появился, оказавшись прямо напротив Коли. Бородка у него была седая, брови тоже седые, а глаза большие и голубые, как у Марины Николаевны. От дедушки исходило тепло, и Коля сразу же согрелся, хотя только что дрожал от холода, приткнувшись к спинке сиденья.

– Ну что, Коля, – сказал дедушка, – согрелся? Коля не ответил, лишь удивился, что у дедушки белые крепкие зубы, а кожа на лбу и на щеках молодая, чистая и как будто даже светящаяся.

– Ты вот к тетке Варе едешь, а не знаешь, что ей велено тебя домой вернуть.

– А откуда…

– Знаю, да и не только про это.

С двух сторон в вагон вошли контролеры, и Коля понял, что попался.

– Не волнуйся, у меня и на тебя билет есть, – сказал дедушка. – Я припас.

Контролеры проверили билеты и ушли.

– Ты у тетки переночуй и возвращайся домой. Отец у тебя сам прощения попросит.

– Вы Дед Мороз, что ли? – с усмешкой спросил Коля. – Так ведь не Новый год.

– А все равно праздник – твой и мой.

– Какой еще праздник?

– 19 декабря по новому стилю. Знай, что это Николин день.

– А, тетя Варя мне рассказывала… что-то такое… Так вы в самом деле существуете? Или это мне снится?

– Ну и что же, что снится? Если сон хороший, зачем же его прогонять? Ты поспи, поспи. Отдохни. Но только послушайся меня, хорошо?

– Хорошо, – согласился Коля и открыл глаза, и увидел в окне здание вокзальчика того городка, где жила тетя Варя, мамина сестра.

…И вот сейчас, когда Коля спал, время от времени вздрагивая от холода, дедушка Николай явился ему снова.

Сразу стало теплее, и Коля перестал дрожать. Он улыбнулся ответно на улыбку дедушки.

– Вот классно, что вы пришли. А я думал, что больше вас никогда не увижу.

– Вставай, Николенька, нам пора идти. Так его звала только мама – в то время, когда еще не пила.

А куда мы пойдем? Только я без Дика никуда.

– И Дика возьмем. Пусть и он на нашем катке покатается.

– На катке? Да разве собаки могут на коньках?

– Увидишь. Идем.

Рука у дедушки Николая была легкая и теплая. Дик поднялся на все четыре лапы, даже на свою хромую, отряхнулся, стал гладким и чистым, и хвост загнулся дугой, а глаза засияли. И Коле даже показалось, что Дик улыбнулся.

Только они вышли из сарайчика, как перед ними открылся сверкающий серебром каток, а на нем много мальчишек и девчонок, и все легко скользят вокруг огромной елки, усыпанной огнями и белыми светящимися шарами. Вот промчался мимо Васька, подпрыгнул, пролетел по воздуху метра три и плавно приземлился. А это кто? Неужели Даша Комарова из его подъезда, которую вывозят подышать свежим воздухом на инвалидской коляске? Даша от рождения не может ходить, потому что отец ее был наркоманом, умер, а дочь оставил на земле инвалидом на всю жизнь. Да и жизнь эта, как говорили соседи, у Даши будет очень короткая.

– Гляди, я выше Васьки прыгну! – кричит Даша и взмывает в воздух и летит, раскинув руки в стороны, а потом опускается на лед и кружится не хуже Ирины Родниной.

– Колян! Лепеха! – Это катится к нему Серега и, резко тормознув, так, что серебряные искры сыплются вокруг, протягивает ему хоккейную клюшку. – Держи, это твоя!

Коля берет клюшку и глазам своим не верит – это она, та самая, которую отец изрубил топором, надсаживаясь и рыча от ярости, потому что клюшка никак не разрубалась, отличная была клюшка, сделанная по новейшим технологиям. А самое главное, был на ней автограф самого Вадима Колодина, лучшего нападающего любимой всеми пацанами команды «Торпедо».

Из-за этой клюшки Коля и сбежал в третий раз, потому что боролся с отцом, спасая клюшку и рискуя быть зарубленным.

Коля взял клюшку, увидел, что он на коньках, в полной хоккейной форме. Помчался вперед, перекидывая шайбу слева – направо, справа – налево, сделал вираж и, весь подавшись вперед, как Колодин, щелкнул, и шайба влетела в левый угол ворот – так было тогда, в решающем поединке с московским «Динамо», когда Коля забросил победную шайбу.

Коля поднял клюшку и сразу попал в объятья друзей по «Стреле», и его хлопали по плечам, по каске, и он счастливо смеялся.

– Молоток, Лепеха! Кричат все, и, взявшись за руки, они скользят к елке и кружат вокруг нее веселый хоровод. И тут он видит Марину Николаевну в легком белом платье с золотистыми звездами. И маму – ту, молодую, красивую, которую он помнил всегда, когда закрывал глаза и засыпал, и когда каждый Новый год и на Рождество она пела ему:

 
Маленькой елочке холодно зимой,
Из лесу елочку взяли мы домой…
 

А вот и дедушка Николай, и лицо его светится, бородка серебрится, а от глаз исходят тонкие лучики. Коля подъезжает к нему и не знает, что сказать от переполняющих душу чувств, и крепко прижимается к нему.

А рядом крутится Дик, прыгает на него, скребет лапами и громко лает.

– Ты чего, Дик? Перестань!

Но Дик не переставал лаять и класть на Колю свои лапы, а так как мальчишка продолжал лежать не шелохнувшись, Дик отчаянно и протяжно завыл.

* * *

Николай Николаевич Павлов, кандидат филологических наук, младший научный сотрудник кафедры русской литературы пединститута, ныне дворник ЖУ № 7 Октябрьского района города Кручинска, после рождественского разговения вышел из своей квартиры вдохнуть свежего воздуха. Сорокоградусный мороз обжег его легкие, и он хотел уже вернуться в теплую квартиру, как услышал протяжный собачий вой. Вздрогнув от неожиданности, Николай Николаевич невольно стал вглядываться в темноту и увидел странное свечение в сарайчике, который находился во дворе, рядом с гаражами.

«Неужели пожар?», – подумал Николай Николаевич и пошел вперед, закрывая лицо рукавом от леденящего ветра. – «Ничего удивительного, если и горит», – думал Николай Николаевич, хорошо зная, сколько несчастий случается от всей этой безобразной пиротехники, которая стала продаваться в праздники чуть ли не на каждом углу.

Чем ближе подходил Николай Николаевич к сарайчику, тем протяжней и отчаянней становился собачий лай. Открыв дверь сарая, Николай Николаевич увидел горящие, как уголья, глаза собаки. Включив фонарик, он обнаружил рядом с собакой мальчика, лежащего, скорчившись, на подстилке.

Собака сначала зарычала, но увидев, что человек решительно и безбоязненно подошел к мальчику, уже пролаяла по-другому и подойдя к незнакомцу, обнюхала его, виляя хвостом.

– А ведь это ты, Дик, – сказал Николай Николаевич, узнав собаку, которую бросили хозяева соседнего дома. – А кто это с тобой? Дружок, наверное? А? Мальчик, вставай! Слышишь?

Он стал сильно тормошить Колю, взяв за плечи.

Но Коля не просыпался, и тогда Николай Николаевич поднял мальчишку и, сгибаясь от тяжести, потрусил к своему подъезду.

Дик, продолжая лаять и прыгая около Николая Николаевича, бежал рядом, словно охраняя своего друга и одобряя действия седобородого человека, которого он тоже вспомнил по своей прошлой жизни.

Когда вошли в подъезд, Николай Николаевич невольно пропустил Дика вперед. И в свою квартиру тоже пропустил собаку.

С женой Еленой и детьми Володей и Ксенией Николай Николаевич объяснялся междометиями. Он положил Колю на диван и принялся оттирать его водкой, взятой с праздничного стола, а потом спиртом, который, оказывается, был у жены «в заначке».

Колю раздели, укутали в ватное зимнее одеяло, а потом, когда мальчик застонал, Николай Николаевич посадил его, привалив к подушкам.

Юноша открыл глаза.

Первое, что он увидел, была елка с гирляндами огоньков. Коле показалось, что он еще на том катке, у той елки, где все так прекрасно, и где все такие нарядные, такие веселые.

И Марина Николаевна, и мама, и Серега, и Даша из соседнего подъезда на коньках, а не в инвалидной коляске.

Коля перевел взгляд чуть вправо и увидел в углу икону.

На иконе был изображен тот самый дедушка, который спас его от контролеров в электричке и который привел его на необыкновенный каток.

– С Рождеством Христовым! – сказал незнакомый человек с аккуратной белой бородкой и под стриженными усами. Волосы у него были зачесаны назад, открывая высокий лоб. Рядом стояли незнакомая женщина, мальчик и девочка лет тринадцати – четырнадцати.

Николай Николаевич протянул Коле чашку с дымящимся горячим чаем.

– Обязательно надо выпить, для здоровья, я туда немного коньяку влил.

Коля хотел взять чашку, но руки его не слушались.

Тут тявкнул Дик, смирно сидевший у дивана и заглядывающий в глаза другу.

Коля слабо улыбнулся, и, наконец, обхватив чашку обеими руками, стал, обжигаясь, глотать сладкий ароматный чай. По груди разливалось блаженное тепло, а из глаз посыпались слезы.

– Спасибо! И вас с Рождеством!

Алёшкина звезда
рассказ

1

– Бабань, давай местами поменяемся. Ты устала.

Бабушка Анна кидала раствор на свод купола, где в подтеках и трещинах темнело расползшееся от дождей и снега пятно и старательно затирала его мастерком. Она стояла на верхней ступени лестницы, а внук, задрав голову, расположился ниже, на средних ступеньках этой составной лестницы, которая от пола тянулась к куполу. Лестницу бабушка Анна и Алеша сколотили сами, она получилась крепкой и нужной по высоте. Вот только переставлять ее трудно.

– Бабань, опять ты упрямишься? Руки-то у тебя еле двигаются.

В пустой церкви голос Алеши звучал гулко, ударялся о стены центрального нефа, где в верхней части свода по обе его стороны были изображены евангелисты Матфей и Марк. Ниже, с левой стороны, – въезд Господень в Иерусалим, справа – воскрешение Лазаря.

Фрески, разумеется, сильно поврежденные, сохранившиеся лишь частями. Но Алеша давно разобрался, какие события из земной жизни Христа они изображают.

В церкви после ее закрытия был склад запасных частей для колхозной техники, потом пробовали сделать здесь пекарню, а в последнее время устроили зернохранилище. Когда и зерна, и самого колхоза не стало, церковь перешла в подчинение епархии. Вот только восстанавливать ее оказалось некому – деревня Васильевка почти вся вымерла. Кроме бабушки Анны и ее внука Алеши в семи оставшихся дворах ютились пенсионеры – преимущественно такие же бабки, как Анна.

Ведро с раствором опустело.

– Спускайся, – сказала бабаня внуку и сама стала по ступенькам сходить вниз. Она была сухощавой, на вид крепкой бабушкой со спокойным волевым лицом, которое, несмотря на годы, было без морщин. Кожа на лице с годами стала будто слегка отполированной, будто покрытой глянцевой пленкой, а глаза приобрели светло-голубой цвет – как вода в роднике.

– Теперь возьмемся за главное, – баба Анна рассматривала лист нержавейки, на котором уже были намечены дырочки для гвоздей. Молоток Алеша засунул под ремень, гвозди лежали в кармане телогрейки. Вязаная шапчонка надвинута на уши, на ноги он надел кроссовки – в них удобней лазить по скользким поверхностям. Алеше предстояло выбраться на купол и заделать дыру, сквозь которую дождь и снег все безжалостней уничтожали росписи на сводах. Да и ветер задувал: то и дело гасли свечи, когда в церкви стали собираться бабушки: петь акафисты или читать Евангелие и Псалтырь.

Службы случалось проводить очень редко – батюшка Серафим из соседнего села Покровка, где была восстановлена церковь, наставлял, чтобы «васильевцы» приезжали к нему, не ленились, а не жаловались, что он к ним не ездит. Попробуй-ка сорок километров отмахай – машины у него нет, только велосипед. А отцу Серафиму уже отметили 65-летие, и все знают, что ноги у него больные.

Как Алеше действовать на куполе, обсудили уже неоднократно и детально, разглядывая купол и вблизи, и с земли. Сначала надо ухватиться за выступающий шов, которые скрепляет старые листы железа. Шов крепкий, Алеша, дотянувшись до него с лестницы, пробовал его на прочность, он выдержал. Упираться ногой можно на крюк, к которому крепится водосток. Можно и без крюка, просто лежа на куполе. Еще предстояло вырвать березку, выросшую на куполе. Это, пожалуй, Алеша считал самой трудной задачей – березка выросла у самого края купола, рядом с водостоком. Баба Анна планировала березкой заняться потом, но Алеша решил все работы на куполе завершить сегодня – до Рождества оставалась всего неделя, а забот по дому накопилось столько, что лучше о них не думать.

– Лезь ты первый. С Богом.

Нет, давай-ка лист мне, так сподручней.

– Не спорь со мной, – повысила голос баба Анна. – Я отдохнула. Вперед, – она перекрестила внука и подтолкнула его.

Алеша, поднимаясь по ступенькам, постоянно оглядывался, смотрел, как бабаня последовательно переставляет ноги и лист нержавейки, придерживая его правой рукой. Получалось у нее довольно ловко.

Алеша пролез в дыру на купол, развернулся лицом к лестнице.

– Ногами упираешься? Крепко?

– Да. Давай, я хорошо держусь. Баба Анна просунула в дыру нержавейку. Алеша уложил лист на купол. Приладил его и забил первый гвоздь.

Погоду на сегодня обещали без осадков. Температуру объявили минус два и бабушка с внуком потому и решили вести работу сегодня – зима выдалась кислой, то и дело шли противные дожди, мелкие и нудные.

И вот сейчас, когда Алеша забивал гвозди, опять пошел дождь. Но не мелкий, как прежде, а крупный, пополам со снегом.

– Алеша, лезь обратно. Давай переждем.

– Да ничего, баб, я удобно устроился, – бодро ответил Алеша. Он прошелся по углам листа, по левому краю. По правому забил три гвоздя и, когда перемещался в сторону, нога соскользнула и он по ехал вниз. Левой рукой, свободной (в правой был молоток) он попытался зацепиться за старый шов, но тот надломился, и проржавевшее железо треснуло. Теперь надежда была на крюк у водостока. Оглянувшись, Алеша ногой нашарил его. Мешал снег, летевший в лицо. Крюк Алеша все-таки нашел и уперся в него, перестав скатываться вниз.

Баба Анна не видела, что происходит с Алешей, потому что нержавейка уже закрыла дыру. Но шум на куполе, пыхтенье Алеши заставили бабу Анну вздрогнуть, и она крикнула:

– Алеша! Ты что там? Алеша в это время, упираясь ногой на крюк, тянулся правой рукой, из которой он не выпускал молотка, к тонкой березке. Держала его веревка, связывающая бабушку с внуком.

– Алеша! Ты чего не отвечаешь?! Алеша!

– Да здесь я! – крикнул Алеша и догадался вы пустить из рук молоток, ухватившись за березку.

Баба Анна подняла край нержавейки и выглянула в дыру. Она увидела, как внук, распластавшись на куполе, подтягивается вверх, держась за тоненькое деревце.

«Господи, спаси и сохрани!» – пронеслось в ее сознании, а вслух она не смогла вымолвить ни слова. Веревку, привязанную к ремню, которым она подпоясалась, баба Анна потянула на себя. Извиваясь изо всех сил, Алеша подался вперед, и когда береза с тощими корнями вылезла из тонкого слоя нанесенной на купол земли, Алеша подтянулся на веревке.

Баба Анна тащила внука изо всех сил, он помогал ей, работая ногами, животом, руками. Добрался до дыры, и, приподняв край незабитого листа нержавейки, влез под кровлю. Он тяжело дышал, как после бега. Вытер лицо от дождя и снега и попытался улыбнуться.

Баба Анна была ни жива, ни мертва.

– Мы с тобой в цирке теперь можем выступать. Тело бабы Анны мелко затряслось, она захлюпала, крепко прижав к себе внука.

2

– Ну-ка, рассказывай про свои подвиги, – отец Серафим подошел к постели, где лежала баба Анна. Невысокого роста, плотненький, с добродушным, почти круглым лицом, на котором светились голубенькие глазки, он сразу производил впечатление своего человека, который, если требуется, всегда поможет.

Отец Серафим протянул маленькую твердую ладонь навстречу приподнявшейся на кровати бабе Анне, благословил ее.

– Лежи, лежи. Знаю, чего сказать хочешь. Кто, мол, мне сказал. Соседка твоя, Алевтина, кто же еще. Сын ее, Колька, видел, как вы с Алешкой на ку поле номера откалывали. Не оправдывайся, Анна Григорьевна. То, что вы с внуком храм прибираете, хорошо. Но все же погоду надо учитывать и на купол лазить со страховкой, пригласив хотя бы того же Кольку. А так до чего ты себя довела? Хорошо еще, что инфаркт не хватил, а если б хватил? Алешка бы спикировал вниз. Чего уставился, герой? Свечи давай, будем готовиться к соборованию.

Алеша быстро подошел к красному углу, достал из-за иконы Казанской Божьей Матери церковные свечи. Отец Серафим между тем раскладывал все необходимое для соборования.

– А как ты, к примеру, с купола обратно в храм собирался лезть? Когда дыру заделал? А, Алексей?

– Там окошко такое есть. Мы все продумали. Только вот старое железо ржавым оказалось.

– Продумали, ишь ты. Гордыня это, Алексей. Надо было сначала ко мне прийти за благословением. Глядишь, и я, старый, чего бы подсказал. Дал бы хотя крепкую веревку для страховки. Чтобы ты обмотался и надежно привязал к чему-нибудь, а не старая бабка тебя тащила. Ну да ладно. Господь сохранил вас пока.

И, переменив тон, обратившись к красному углу, широко перекрестившись, отец Серафим начал готовить Анну Григорьевну к исповеди и причастию, а потом и к соборованию.

Когда отец Серафим узнал о случившемся и что Анна Григорьевна Боброва слегла, он сразу собрался в дорогу, отложив все дела. Отец Серафим уважал Анну Григорьевну как самую образованную из своих прихожан. В недавнем прошлом она преподавала русский язык и литературу, по совместительству историю и географию, вдобавок английский язык. Школа в Васильевке стремительно уменьшалась, классов становилось все меньше, учителей и учеников тоже. Вот и закрыли школу в Васильевке, Анна Григорьевна стала ездить в Покровку. Потом и туда ездить перестала – часов ей давали все меньше, занялись все больше компьютерными классами, Инетернетом, и Анна Григорьевна ушла из школы сама, не дожидаясь, когда ее уволят.

Отец Серафим искренне радовался, когда Анна Григорьевна обнаруживала и знание истории Церкви, и житий святых. Она много читала, часто вслух, в основном для Алеши, хотя и не возбраняла приходить к ней в дом всем, кто пожелает. Мысль о восстановлении церкви в Васильевке тоже принадлежала ей. Но тут помощников оказалось мало. В последнее время работали вдвоем с Алешей.

Знал отец Серафим и скорбную историю про сына бабы Анны – Сергея Николаевича Боброва, редактора газеты в областном центре. Он вступил в неравную борьбу с автомобильными бандитами и был убит – как водится, в подъезде многоэтажного дома, где была его квартира. Жена Сергея Боброва, Вера, сотрудница газеты, продолжила дело мужа. Пустили слух, что она сама причастна к гибели мужа. Потом, когда клевета была разоблачена, стали писать о ее ненормальной психике. Вера в самом деле надорвалась, хотя с психикой у нее все было в порядке. Сдало сердце, и через год после убийства мужа она скончалась.

Алеше тогда сравнялось четыре годика, и баба Анна взяла его к себе. С той поры минуло десять лет, сейчас Алеша учился в седьмом классе.

Соборовав бабу Анну, исповедовав ее и причастив, отец Серафим стал прощаться.

– Я бы чайку у вас попил, да некогда. Петр Ильич машину дал на час или чуточку больше. Надо ехать.

– Спаси Господь, – отозвалась умиротворенная баба Анна, на душе у которой стало покойно и хорошо.

Алеша вышел проводить батюшку до машины.

– Ну, а ты что теперь? – спросил отец Серафим. – Баба-то твоя вот-вот Богу душу отдаст. Ты об этом думал?

– Думал.

– И что?

– Пока бабаня жива, здесь жить буду.

– А школа?

– Как Бог даст.

– Бог-то Он Бог, а сорок километров есть сорок километров. А если бураны после этой слякоти будут? На своих двоих не больно-то походишь. Вот что, Алеша, если чего – сразу за мной, чтобы я Анну Григорьевну отпел. И вообще… Можешь жить у меня, – он открыл дверцу машины. – У нас псаломщиком будешь, ты к этому готов. И вот еще что. На купол-то опять полезешь, знаю я тебя. Так за Венкой моим зайди сначала, понял? Без этого на работу не благословляю.

– Тогда вы ему скажите, чтобы завтра приходил. Нержавейку надо прибить до упора. А то она от ветра хлопает – противно.

– Ладно, пришлю тебе Венку. Хотя не понимаю, к чему спешка.

– К Рождеству хочу успеть.

– Хорошо, – отец Серафим сел в машину и уехал.