Текст книги "15 ножевых"

Откуда-то из дальних краев послышался голос Галины Васильевны:

– О, Лев Аронович, здравствуйте. Очень хорошо, что вы приехали. Зайдите ко мне в кабинет. Полюбуйтесь на это чудо!

Я услышал удаляющиеся шаги с легким подшаркиванием одной ногой и разговор Лебензона с самим собой: «Пьяный кто-то пришел, что ли?»

Несмотря на закрытую дверь, вскоре из кабинета старшей фельдшерицы завопили в два голоса. Похоже, добрым следователем никто быть не соглашался. В числе прочих любопытствующих я подошел поближе, и между воплями послышались редкие повизгивания Гаврикова, взывавшего к милосердию и прощению. Хотя нет, добрым был Лев Аронович. В ответ на вопли Гали про милицию и тюрьму он иногда вставлял: «Сами разберемся».

Вдруг после одного особо животрепещущего пассажа, когда начальственные крики слились в дуэт, послышались звон разбитого стекла и стандартные истеричные обещания вскрыться. Несколько мужиков, стоящих поближе, ломанулись в кабинет Галины Васильевны, и вскоре они выволокли оттуда Гаврикова, у которого из левой руки довольно мощно кровило. Видать, придурок смог вскрыть себе не только вену, но и какую-то мелкую артерию.

Вместе со спасателями пыталась побывать в бою и Лена, стоявшая все это время в первых рядах слушателей, но я поймал ее буквально за полу халата и оттащил назад. Нечего ей там делать. Не хватало еще, чтобы ей порезали, к примеру, лицо. Косметическая хирургия у нас на высоте сейчас, как же. Сошьют щеку в три стежка – и гуляй дальше.

В несколько пар рук пострадавшего щедро забинтовали и повезли в травмпункт. На месте остались только начальники и тяжело вздыхающая санитарка, которая принялась убирать следы побоища.

Я оттащил Томилину еще дальше от двери.

– Привет, а я думал, ты не пришла. Я уже и сумку получил, и проверил все, а тебя нет.

– Да представляешь, там сапоги зимние принесли, Финляндия. Красоты неописуемой! И всего девяносто. Сам понимаешь, пока все не перемерили, из ординаторской никто не вышел.

– Ладно, погоди, я сейчас, на минуту буквально, – сказал я и устремился за заведующим, который решил пересидеть волнение у себя в кабинете. – Лев Аронович, на минуточку, – притормозил я его.

– Некогда мне, Панов, – буркнул он.

А тут и суровая действительность вмешалась. Матюгальник на стене начал выкрикивать номера бригад, в том числе и наш. И уже просто так докричали, чтобы выезжали, вызов позже оформим.

Такое обычно случается, когда происходит что-то массовое и публичное. Чтобы времени не терять, дают только адрес. Вот и нам дали – сорок первый километр МКАД, это почти сразу после развилки с Профсоюзной. Совсем рядом. Мы и домчались чуть ли не первыми, меньше чем за пять минут.

Сейчас Кольцевая – совсем не то, что после. Никакого разградительного отбойника и умопомрачительных развязок, похожих на многоуровневые лабиринты. Повернули – и уже на МКАД. Да уж, не блистает дороженька.

Итить-колотить, а авария из самых говенных – КамАЗ почти в лоб с пассажирским автобусом. Грузовику, как водится, практически ничего, бок ободран только. Водила целый, сидит на асфальте и баюкает голову. Нам не к нему, а вон туда, где шоферюги со встречных-поперечных пытаются прицепить буксировочный трос к развороченной бочине пазика. Удалось с первого раза, и, ухнув и качнувшись, автобус встал на колеса, хоть и сильно скособоченный.

Ясен пень, двери открыть получилось только старинным отечественным способом – монтировкой с матюками. Впрочем, на это внимания никто не обращал. Первый прибывший на место экипаж гайцов мудро стоял в сторонке, не мешая специалистам. Начали вытаскивать пострадавших и через окна. Да уж, тем, кто умудрился влезть внутрь, не позавидуешь – там сплошное месиво.

Распоряжалась всем прибывшая первой спецбригада. Они к нашему приезду уже занимались мужчиной и женщиной, которых, видимо, достали в самом начале, когда автобус еще на боку лежал. Хорошо хоть люди и помогали, и не лезли под руку одновременно. Я представил себе сто уродов с телефонами наперевес, которые совали бы носы во все щели, случись такая беда в наше время.

Нам достались женщина с открытым переломом голени и какая-то девчонка лет двенадцати, вроде без особых повреждений. Вяловатая какая-то только. Я отдал ее Елене, пусть смотрит, а сам занялся переломом. Уколол промедол, померил давление – терпимо, сто десять на шестьдесят пять, пульс частит, конечно, за сотку, но не страшно. Протер края раны перекисью, начал бинтовать, накладывать шину. Понятно, что грязи там килограмм остался, но это уже в больнице хирурги почистят.

Подбежала какая-то дама с размазанной тушью на лице, в годах уже, начала помогать. Наверное, из остановившейся машины. А хорошо бинтует, да и крови не боится. Может, на войне наловчилась. Ветераны сейчас в большинстве своем вот в таком возрасте, лет шестидесяти, меньше даже, а мне и спросить ее некогда – коротко поблагодарил только. Да и она не за поклонами сюда прибежала.

– Она не дышит! – закричала вдруг Томилина.

Я бросился в салон, куда мы занесли девчонку. Да уж, чем тут дышать… Пока мы видели ее в курточке, вроде все в порядке было, а оказалось, что там грудина к позвоночнику прилипла, и она на последнем дыхании к нам попала. И сейчас – чем там дышать осталось? А что поделать, начали реанимацию.

Прибежали спецы, бросив кого-то поломанного на своих коллег. Понятное дело, ребенок, да еще и уличная реанимация. Быстро заинтубировали, начали дышать. Качать сердце фельдшеру чуть не двумя пальцами пришлось. Считай, его и не прикрывает ничего.

Я тем временем расчехлил кардиограф, прицепил кое-как электроды на ручки и ножки, заземление к носилкам примотал. Начал писать – а там уже единичные комплексы прут. Ничего не работает, умирает организм. Покачали еще, конечно, покололи что положено. Только чудес не бывает. Или случаются, но где-то не здесь. Так что свернули аппаратуру, поделили где чье и разбежались, напоследок сунув девочке под одежду кусок пленки из кардиографа с изолинией, нацарапав время окончания реанимации.

Смотрю, у Лены глаза на мокром месте. И меня проняло, к этому хрен привыкнешь, сколько ни выгорай на работе.

Я выглянул наружу. Уже всех живых достали и увезли. Даже нашу женщину с голенью кто-то погрузил и увез. На кого теперь промедол списывать? На реанимацию придется, дескать, обезболили в целях борьбы с болевым шоком.

Фыркнув, уехала машина со спецами. На месте остались одни менты, бегающие с рулеткой и пытающиеся привязать место аварии к ориентирам для протокола. И нам пора. Смерть в машине – теперь наша головная боль. Сначала – в отделение милиции, заполнить бумаги и взять направление в судебку, потом – тело сдавать. Тягомотины не на один час. К обеду управиться бы.

Пока я паковал наше барахло, разбросанное по салону, пришла откуда-то со стороны Томилина, села прямо на ступеньку.

– Ты куда села? Испачкаешься же, – сказал я.

Никакого ответа. Сидит, голову опустила. Присмотрелся – плечи дрожат.

– Как же так, Андрей? Мелкая же совсем девочка, – завелась Елена. – А мы… неужели?..

Ну вот, дождались. Поздравляю, Елена Александровна. С первой истерикой вас. Ничего не сказал, конечно. Говенная работа у нас тут. Мимо похорон не пройти. Всех жалко, а детей – особенно. Оттого и бухают здесь некоторые как не в себя. И не утешишь никак. Вон она, лежит, собственной курткой накрыта, пальчики с неумело накрашенными ноготками торчат.

Ладно, подождем, когда докторица успокоится немного. Нам спешить уже некуда, десять минут роли не играют. Тем более что дядя Саша, наш сегодняшний водитель, успел диспетчерам ответить по рации, что труп в машине. Буркнули «Звоните, как освободитесь» и отключились.

Пока я задумался на секунду о смысле жизни и несправедливостях судьбы, Томилина полезла к водиле, выпросила сигарету и уже подкуривала ее, ломая спички. Точно, фильмов пересмотрела. Даже затянулась и теперь стояла, кашляла, согнувшись в три погибели.

Выпрыгнул из салона, отобрал у нее сигарету, бросил на землю. Затоптал окурок.

– Поплакала? Садись в машину, поехали. Нам еще труп сдавать.

Глава 13

– Да будьте же вы человеком! Отпустите Томилину домой. Она совсем никакая после этой аварии.

– Как ты ко мне обращаешься? – Лебензон покраснел, надулся индюком. – Не много ли на себя берешь? Не молод еще заведующему указывать?

– Ага, особенно такому, который подставы с переносом дежурства без предупреждения устраивает. Может, мне спросить Галину Васильевну, как вы ей поручали мне сообщить об изменении графика? Что она ответит?

Сразу после возвращения на подстанцию я пошел к Аронычу. Томилина пребывала в прострации и работать явно не могла. Даже бумаги в милиции я заполнял за нее. Но главврач уперся. Решил показать, кто тут царь горы.

– Она больна? – Лебензон проигнорировал мой упрек.

– У нее стресс!

– Как она собирается работать на скорой, если после каждой аварии у нее будет стресс? Пусть кто-то из врачей ее освидетельствует, и если она действительно не может работать – за больничным в поликлинику.

Я вышел, хлопнув дверью кабинета. Это Ароныч меня наказывает через Томилину. Вот же пень. Ладно, попробуем по-другому.

После заведующего я зашел к диспетчерам.

– Девушки, не в службу, а в дружбу: дайте следующий вызов полегче. Мы только с тяжелой аварии приехали, у Томилиной на руках ребенок погиб – не смогли откачать. Докторша сама не своя.

Девушек в диспетчерском зале не было – одни возрастные женщины, и они мигом прониклись.

– Иди сюда, красавчик… – Дама с высокой бабеттой на голове подозвала меня к себе. – Есть тут один вызов из милицейского участка. Перевозка психбольного. В Кащенко его закинете.

– А почему мы? – удивился я. – У психов же своя бригада.

– Да заняты у них все. И потом, тебе же нужен длинный спокойный вызов? Можете хоть пять километров в час ехать – никто вас не потревожит.

– Все, все, понял, уже бегу! Спасибо вам!

К моему удивлению, Томилина выглядела лучше, чем могла. В ординаторской ее отпоили чаем, на щечки вернулся румянец.

– По коням! У нас новый вызов.

Лена посмотрела на меня в ужасе.

– Все нормально, просто перевозка какого-то психа. Мне сказали, он тихий.

– Почему мы?

– Не задавай глупых вопросов.

* * *

В отделении пришлось слегка поскандалить. Сначала нас долго заставили ждать – но это, может, даже к лучшему, Томилина хоть окончательно отошла от стресса. Даже улыбалась время от времени.

Потом пузатый капитан пытался нам втюхать клиента без осмотра:

– Да что там на него смотреть?

– Ага, а потом он начнет жаловаться, что его избили, и всех собак на нас повесят? – вопросом на вопрос ответил я. – Давайте сюда вашего парня, своего представителя, будем синяки считать.

Меня проводили в «обезьянник», где в одиночестве сидел худой лохматый мужик лет сорока. На щеке у него багровел синяк.

– Били тебя? – сразу спросил я.

Клиент зыркнул на меня зло, промолчал.

– Это его комитетчики приложили при задержании, – вставил милиционер.

– Так он задержанный или больной? – удивился я.

– Этот Бобаков – известная личность, – хмыкнул капитан. – Не первый раз у нас. Все ходит, протестует. Прошлый раз взяли его возле памятника Маяковского. Стоял с плакатом «Свободу политзаключенным». В этот раз целый транспарант тащил со своими дружками. Вот их комитетчики и повязали у метро. Соратников – на Лубянку, а этого – к нам, а потом – в психушку. Он у них на учете давно. У него вялотекущая шизофрения. Таких положено изолировать в психбольнице.

– Все ясно… – Мне оставалось лишь тяжело вздохнуть. – А направление кто напишет?

– Да там ждут, созванивались.

Нет в природе никакой вялотекущей шизофрении. Эту «болезнь» специально для КГБ придумали будущие академики Морозов со Снежневским, чтобы не сажать в тюрьму диссидентов, а держать их в дурке. Ведь еще Хрущев сказал, что протестовать против советского строя могут только психи.

– Бобаков, снимай одежду, осмотрю тебя.

Мужик привычно и без всяких протестов разделся, приспустил трусы до колен, не дожидаясь команды, поднял руки, развернулся медленно спиной, потом опять лицом, продемонстрировав себя со всех сторон. Ученый, значит.

Записали с милицейским сержантом все синяки и ссадины. Мне все равно, кто его оприходовал, главное, чтобы на нас не повесили. А то тут мастера рассказывать, как клиент разбил лицо, бросаясь на случайно сжатый кулак шестьдесят раз подряд.

Мы отвели «протестующего» в рафик, я сел рядом с ним в салон. Сержант сел в кресло у двери и сразу профессионально начал подхрапывать. Проинструктированный дядя Саша вел машину неспешно, попутно развлекая Томилину байками про свою собаку, которая, с его слов, все понимала, только разговаривать не хотела. Прочувствовал водитель ситуацию, я даже порадовался, что он так ловко отвлекает Лену от горестных мыслей. Пока шофер шутил, я тихонько расспрашивал Бобакова о его жизни. И она, надо сказать, была ужас-ужас.

Первый раз Алексея приняли в 60-м году. Вместе с Юрием Галансковым, Эдуардом Кузнецовым и другими он был одним из организаторов регулярных собраний молодежи у памятника поэту Маяковскому. У Бобакова при обыске нашли какие-то тезисы по демократизации ВЛКСМ, предъявили намерение развалить комсомол. Отчислили из университета, начали таскать по допросам.

В шестьдесят втором ему ставят вялотекущую шизофрению и отправляют на принудительное лечение в психбольницу. На два года. Там ему колют аминазин, еще какую-то отраву, от которой человек становится тупым надолго. Самая фигня в том, что в психбольнице больного могут держать сколько угодно долго – никакого приговора со сроками, как в тюрьме, нет. Сочли врачи, что ты «не проявляешь критику к своему состоянию» – значит, по-прежнему шизофреник. Публично покаяться и «осознать» – тоже мало. А ну как притворяешься? Давай-ка еще раз, но теперь искренне. И еще раз.

Тем не менее в шестьдесят четвертом Бобакова отпускают как находящегося в ремиссии.

Типа подлечили. И что же делает Алексей? Правильно. Уже в шестьдесят пятом становится одним из организаторов «митинга гласности» в защиту Синявского и Даниэля. Его опять пакуют, сразу на пять лет.

– Чуть не сгинул там… – Бобаков показал шрам на шее. – Сажали в палату к уголовникам, которые косили. Настоящая пресс-хата. Били каждый день, отнимали вещи, пайку…

– Ну и хрен ли ты прыгаешь на власть? Ежики плакали, кололись, но продолжали жрать кактус? Мазохизм какой-то.

Вот зря я это сказал. Алексей мигом завелся, начал с пеной у рта задвигать мне про преступный характер советской власти. Как сживают со света диссидентов, как развязали войну в Афгане, ну и в целом про «тюрьму народов». Целая лекция а-ля Солженицын объясняет дуракам, какие они дураки и преступники. В финале которой предъяву получили все присутствующие.

– На таких, как вы, молчащих, держится вся эта власть! Закрыли глазки: ой, ничего не вижу, ничего не слышу, живу частной жизнью!

Даже милиционер проснулся, прикрикнул на пассажира. Вон как тот глаза выпучил… Наш водитель, не ожидая команды, прибавил газу.

Но слава богу, обошлось. Как быстро Бобаков завелся, так и успокоился, остаток пути сидел и что-то бормотал себе под нос.

Довезли клиента в Кащенко, спокойно сдали в приемнике. Век бы на такие вызовы ездил. И чего я с ним завелся? Знал же, что ничего нового не услышу, а туда же. Соскучился по психиатрии?

* * *

На станцию мы так и не вернулись – нам вызов в дороге дали. Болит живот. Правильно, звонишь в скорую – жалуйся на боли в сердце или в животе, быстрее приедут. Поехали, чего ждать? И так полдня за нас, считай, другие отдувались, пока мы пересказ «Архипелаг ГУЛАГ» слушали.

Хрущевка, пятый этаж, любимый адрес. Дверь открывает женщина лет пятидесяти, с усталым лицом, будто ночь не спала. А может, так и есть.

– Здравствуйте, проходите.

Вот видно сразу, что люди скорую ждут и подготовились. Коврик свернут, на полу газеты расстелены. Правильно, и хозяевам за чистоту полов переживать не надо, и на скорую косые взгляды не бросают, что те обутыми поперлись. Ага, пособлюдай тут приличия, когда вызовов больше двадцати в сутки.

– Что случилось у вас? – спрашивает Елена.

– Язва обострилась, – объясняет хозяйка, показывая на мужчину, лежащего на кровати.

Лицо у мужика с пепельным оттенком, кажется, что он даже глаза открывает с усилием.

– Рвота всю ночь. Вызвала участкового, так позвонили, сказали после пяти ждать. А у меня уже сил нет смотреть, как он мучается.

Томилина ушла в ванную мыть руки, а я меряю давление. Низковато, систолическое даже до девяноста не дотягивает, диастолическое чуть не до сорока плюхалось. И на другой руке – то же самое. Самую малость – и шок. Встал, шагнул навстречу Томилиной, которая как раз вернулась.

– Тут госпитализировать надо, давление низкое. Я сейчас…

Договорить не успеваю, потому что у больного рвота. Жена привычным движением подставляет тазик, а я только радуюсь, что успел встать. Этим фонтаном меня точно зацепило бы. Наверное, литр вонючей жижи ужасного помоечного цвета, который почему-то называют «кофейной гущей».

Да уж, как начало с утра везти, так и будет прун до конца смены. Кровотечение, да неслабое. Срочно хватать и тащить в больницу, пока не похоронили. А мужик побледнел еще больше, хотя минуту назад казалось, что предел достигнут.

– Я за капельницей и носилками, – говорю я уже на ходу. – А вы найдите двух-трех мужчин, побыстрее.

– У нас носилки не пройдут, – слышу я вслед.

Ну да, когда хрущевки придумывали, про такую мелочь никто не подумал.

Мухой выскочил на улицу, метнулся в салон.

– Стряслось чего? – встрепенулся задремавший дядя Саша.

– Ага, вытаскивай носилки пока, везти будем, тяжелый.

Хорошему скоропомощному водиле и рассказывать больше ничего не надо. И машину задом к подъезду подгонит, и носилочки поставит лучшим образом, чтобы не обходить и не целиться, а сразу уложить – и на станок, в котором они крепятся.

А я помчался вверх, по дороге тормознув мужика с третьего этажа. Тот в магаз, похоже, собирался, судя по авоське, которую запихивал в карман куртки. Гражданин с полуслова все понял и беспрекословно пошел за мной. А я – побежал. Мой помощник третьим оказался. И хорошо, нести легче будет.

Пока я бегал по лестнице, Лебедева, такая фамилия у нашего больного, еще раз вывернуло. Для него – плохо, для установки капалки – лучше, потому что напрягшаяся диафрагма обеспечивает венозное наполнение. Так фельдшера всегда объясняют, сам я в механизм этот не вникал никогда. Зато Томилина – молодец, догадалась из морозилки кусок мяса вытащить, положила мужику на верх живота.

Наша теперешняя система для внутривенного введения – не то что ее потомки, легкомысленные полихлорвиниловые шмакодявки, в которых надо пару пыптиков свернуть и разочек пальчиком нажать. Нет, у нас тут натуральный динозавр. Но руки помнят, а это главное. Справился быстро и в вену попал с первого раза. Открыл сразу на полную и влил практически струйно половину фанфуря пятипроцентной глюкозы. Сам знаю, что мужику сейчас хорошо бы кровезаменитель, хоть полиглюкин какой, так кто ж его нам даст на линейную бригаду. Глюкозка и физраствор – вот и все научные достижения.

Прикрутил колесико до нуля и бросил флакон на брюхо больному, который терпеливо дожидался на одеялке. Все равно на ходу много не накапаешь, только мешаться будешь. А в машине запустим процесс заново. Лишь бы иголка из вены не выпала.

Спасибо соседям, вынесли вмиг, лавируя на тесных лестничных площадках. Погрузили, хлопнули дверьми и помчались. Дядя Саша даже сирену с мигалкой включил, хоть и не люблю я это дело. Намного быстрее не примчишься, а бока можно запросто подставить. Бывали случаи, и не редко. Хотя сейчас народ попроще, дорогу уступают, никто по-хамски свою задницу тебе перед лобовым стеклом не демонстрирует. Откуда потом на дороги выползло вот это жлобское и тупое болото? А кто ж его знает, не иначе инопланетяне постарались.

По дороге мужика еще раз вывернуло. Нет, таким женам надо памятники ставить. Она не только собрала все своему мужу для поездки в больницу, но даже додумалась взять с собой кастрюльку, которую заботливо подставила ему под рот. Ни тебе брезгливости, ни гонору. Ни на кого не надеется, все сама, и чтобы никому не мешать при этом. А я даже не знаю, как зовут ее, все обходился до этого универсальным «Извините, пожалуйста».

А мужику-то реально хреновее становится. Задышал чаще, бледный, губы синие. Нет, Лебедев, ты держись, голубчик, живи! У тебя вон какая жена, ей же хреново одной будет!

Наверное, услышал Господь мои молитвы, выгрузили мы болезного в приемник, а там только глянули – и в операционную потащили. Ну правильно, всякие анализы и по ходу действия взять можно, не это главное.

Я подошел к его жене, растерянно стоящей у стеночки, куда ее смело набежавшими медиками, взял ее за локоть. Она посмотрела на меня, и тут ее прорвало. Видать, все боялась перед мужиком своим слабость показать. А тут – слезы ручьем, ревет в голос. Я достал из кармана носовой платок, даю ей, а она машет головой, свой вытащила из сумочки. Отвел ее к скамеечке, усадил.

– Спасибо вам, – говорит она. – Сколько неудобств из-за нас…

Что-то у меня в глазах защипало. Сентиментальным становлюсь. Это старость, наверное. Наклонился, поцеловал ее в мокрую от слез щеку.

– Молитесь. Все у вас хорошо будет, – сказал я и поспешил к выходу.

* * *

Помощник товарища Лакобы ответил с пятого гудка. И с третьего раза, кстати. Похоже, днем его просто не бывает на месте. Я объяснил: так, мол, и так, один товарищ порекомендовал обратиться для получения помощи в одном вопросе.

– Кто номер дал? – прервал он мои словесные кружева.

– Земляк ваш. По телефону сказать не могу.

– Чиго надо? – прорезался у него акцент.

– Один человек не хочет… выполнять обещание, – нашел я эвфемизм для своей проблемы.

Кто его знает, насколько плотно пасут этого парня наши органы. И какие, тоже немаловажно. Да хоть и никто, если есть вероятность – зачем рисковать? Вот и мой собеседник придерживался того же мнения.

– Завтра в два возле касс ипподрома стой с земляком. Тогда встретимся. Не сможешь – больше не звони сюда.

А кто обещал, что будет легко? Надо бежать в общагу, искать Давида. А ведь он очень не хотел светиться перед земляками. Но с другой стороны, присутствие рекомендателя – это как гарантия. Кто привел, тот и отвечает. Вряд ли эти ребята столь наивны, что поверят любому, кто просто позвонит по телефону.

Давид, к счастью, никуда не пропал, сидел в общаге. Вернее, лежал и читал журнал «Новый мир».

– Что пишут? – спросил я для завязки беседы.

– Да вот, какой-то «Альтист Данилов». Девчонки присоветовали. Про демона, который стал на Земле музыкантом. Представляешь, в советском журнале такое выдают?

Да уж, лет через десять на тебя обвалится такое количество литературы, что этот опус с домовыми и чертями тебе милой сказочкой покажется.

– Прочитал уже? – поинтересовался я.

– Нет, это третий номер, четвертый, с окончанием, в понедельник обещали.

– Слушай, дело есть. Не на миллион рублей, но доходное. К сожалению, не очень приятное.

Само собой, Давид не был рад участию в предстоящем рандеву. Начал ныть и канючить.

– Когда я на ночной смене, можешь пользоваться моей квартирой, – зашел я с козырей.

– Да ладно?!

Парень неверяще уставился на связку ключей.

– Только заведи свой собственный комплект постельного белья.

– Ой, уважил! – Давид бросился жать мне руку. – Я тут с одной девочкой познакомился. Она с родителями живет, а в общагу не проведешь… Одна вахтерша пускает, другая – нет…

Распространенная проблема. Как правильно заметил Булгаков, москвичей испортил квартирный вопрос. А самое главное – продолжает портить уже новые поколения. Вот хотя бы взять Томилину. Живет с родителями в тесной двушке. Вернулись папа с мамой с дачи – куда пригласить даже не кавалера, а просто друзей? В ресторан? Они переполнены. У самых популярных типа «Метрополя» или «Арагви» очереди нет, просто народ знает, что соваться туда смысла нет. Ночных клубов нет, дискотеки только «колхозные», на окраинах. Их и посещать страшно – можно легко выхватить в репу. Разве что Дом студента на Вернадского, но это как исключение. Кстати, там столовка мировая, можно туда обедать ездить. Нет, с ночной жизнью в столице натуральная беда.

– Продукты в холодильнике не тырить, компании не приводить. Договорились?

– Само собой!

– Тогда завтра в половине второго у касс ипподрома встречаемся.

Я очень надеялся, что Давид не устроит в квартире бордель. Парень он любвеобильный, полный энергии. Но в октябре уже сдавали дом на улице 1905 года, и я надеялся побыстрее туда переехать. А съемную можно будет передать Ашхацаве. Это сейчас он рассказывает, что в общаге веселее и к народу ближе. Надоедает эта близость, хочется индивидуализма, и чтобы ни одна гадина в твою сковородку с жареной картошкой нос не совала. Судя по прикиду, родители у него не бедные, помогут оплачивать аренду. Или нет. Если сочтут, что сынок на отдельной хате совсем пойдет вразнос.

* * *

Не подвел Давид, ждал меня, как пылкий влюбленный. Наверное, уже прикидывал, когда сможет заняться развратом. Мы поболтали о том и о сем, потравили анекдоты. Поддерживали друг друга морально, короче. Хоть теперешние авторитетные ребята не чета отморозкам в кожанках и «адидасах» из девяностых, а все равно люди сложных характеров и причудливой логики. Не всегда угадаешь, что у них на уме.

Подошедший к нам паренек ничем из толпы не выделялся. Серые брючки, остроносые черные туфли, синяя болоньевая куртка, кепочка коричневая. Без предисловий спросил что-то у Ашхацавы на абхазском. Давид ответил на родном языке, попытался еще добавить что-то, но собеседник только махнул рукой.

– Со мной пойдем, – сказал он мне, и я двинулся за ним дальше уже один. До бежевой «копейки», за рулем которой сидел совсем уж рязанский типаж: толстячок лет сорока, нос картошкой и губы варениками, весьма заметная лысина зачесана от уха набок. Наверное, на ветру смешно выглядит. Это у меня уже нервное, хотя и тот паренек, и этот мужик – никто: курьер и водитель. Я сзади сел, провожатый – впереди.

Ехали недолго, в какой-то переулок свернули, во дворе сталинки остановились. На четвертый этаж поднялись в древнем лифте, который тут, наверное, с момента постройки был. В котором сначала надо наружную дверцу закрыть, а потом – внутреннюю. Ручками. Я бы предпочел пешком пойти.

Помощник товарища Лакобы так и не представился. И у меня имени не спросил. Хотя так себе анонимность, по крайней мере с моей стороны: в расписке указаны мои ФИО полностью. Судя по голосу, это был тот же крендель, назначивший мне встречу. По-русски он говорил, как иностранец, который уже вроде набрал словарный запас и одолел грамматику, а теперь перешел к работе над произношением: в ровную, как у диктора радио, речь у него время от времени влезали слова с акцентом. Я даже представил себе, как он вечером, освободившись от бандитских дел, ставит на проигрыватель пластинку с лингафонным курсом и старательно повторяет упражнения.

Вид у хозяина был именно такой, какой потом, уже к нулевым, стал стандартным для мафиози средней руки. Никаких железных зубов и наколок с перстнями. Хороший костюм, аккуратная прическа, дорогой парфюм. Только глаза людоедские. Такие, в которых клиент должен свою могилу видеть.

Я изложил проблему и даже показал расписку. Впрочем, абхазский гость на нее не посмотрел.

– Нет, – холодно бросил он, не выслушав «заманчивое» коммерческое предложение.

Конечно, золотое правило торговли – не показывать свой интерес и не соглашаться на первую цену.

– Меньше чем на пятьдесят процентов не соглашусь, – спокойно ответил я.

Хоть и далек от искусства продаж, но знаю, что торг еще даже не начался. Так, примеряемся.

Сейчас он думает, а какие еще обязательные условия можно на меня повесить. Чем его делу может пригодиться простой студент, хоть и пятого курса? Да ничем, в принципе. Это я так считаю. Абхаз еще раз глянул на меня, не мигая. Вроде того охранника в сериале про нарковарщиков. Хороший прием, будь мне двадцать три, как студенту, испугался бы.

Что придумал хозяин, так и осталось тайной. Потому что зазвенел дверной звонок. Протяжно, беспокойно. Вот странное дело, вроде и дребезжит всегда одинаково, а эмоции как-то передает. Понятно, что это не пьяный друг задумался, нажав на кнопку, а поганка какая-то стряслась.

Абхаз встал, пошел открывать. Интересно, почему он? Вроде хлопчик-провожатый остался, упорхнул на кухню. Щелкнул замок, забазарили. Хозяин – недовольно и чуть встревоженно, прибывший – оправдываясь, быстро, близко к панике даже. Типа «Шеф, все пропало», только не смешно ни грамма. Говорят на абхазском, естественно.

Через минуту что-то там зашебуршало, еще кто-то вошел, только сильно прихрамывая. Отрывисто, явно командуя, заговорил хозяин. Забегали еще двое, в ванной полилась вода. И только после этого абхаз вернулся ко мне, вытирая руки носовым платком.

– Вот что, дорогой друг, – сказал он, причем совершенно спокойно, без эмоций. – Там у нас товарищ один пострадал немного. Поможешь – решим твою проблему.

А что делать? Встал, пошел смотреть товарища. Хорошо, в этой квартире ванная комната просторная, не хрущевка, где и одному тесно. Мужчина лет тридцати. Типичный южанин, кепки-аэродрома только для полноты портрета не хватает. Бледноват слегка, держится за левый бок, сквозь пальцы кровь сочится, но не очень сильно, терпимо. Хозяин у меня из-за спины что-то рыкнул. Думаю, предупредил, чтобы тот язык не распускал.

До этого момента мой опыт в подпольном врачевании ограничивался капельницами алкашам. Про неофициальную хирургию я больше из фильмов знал. Короче, ничего. С почином, значит. Посмотрим, что там.

– Пиджак, рубаху снимайте, – начал командовать я. И, взглянув на рану, спросил: – Дома есть бинты, вата? Спиртное?

– Чача только, – подал голос паренек, который меня привел. – Больше ничего.

– В аптеку тогда пусть кто-нибудь сбегает, – сказал я. – Сейчас скажу, что брать.

И тут мой пациент побледнел, закатил глаза и начал сползать на пол.