Текст книги "15 ножевых"

И точно, в дальнем блоке открылась дверь, грохнув из комнаты вездесущим «Распутиным», и в коридоре появилась Жанка Ильхамова, наша одногруппница. Похоже, у них там праздник: юбка очень мини, блузка расстегнута… сильно. Жарко, наверное. И раскраска боевая, с такой только с бледнолицыми врагами сражаться.

– О, Пан, привет! Какими судьбами? Давно не было тебя, не заходишь. – Она подошла ко мне вплотную, упершись бюстом в мою грудь. Обдала запахом вина и духов. – Засмущался, Андрюша! – засмеялась она, проводя рукой по моей щеке. – Старая любовь не ржавеет, да?

Наверняка что-то с ней у студента было, но давно, и никто из них возобновлять отношения не стремился.

– Привет, Жан! Ашхацаву не видела? – Я тоже слегка обнял девчонку. Невольно пощупал попку. Упругая такая!

– Ой, какие мы активные! – Девушка и не думала вырываться из объятий.

– Так что там с Давидом? – Я буквально силой заставил себя отступить. Иначе это все плохо кончится. Или хорошо?

– Так у нас он. Гуляем сегодня! А то давай к нам? Или ты с Лизкой встречаешься? Она говорила, в гости к ним собирался? Колись, Пан, как там? Удалось зацепить москвичку, нет?

Чему удивляться? Жанка – лучшая подружка Шишкиной, они постоянно сидят вместе, болтают друг с другом. Так что и обо мне она знает.

– Да был я у них, – махнул я рукой. – Мама там меня любит, как атомную войну. Второй поход в гости и второй облом.

– Анна Игнатьевна – тетенька суровая, это тебе не первокурсниц за задницы лапать, тут подход нужен. Ты заходи как-нибудь… в свободное время… – И она опять прижалась ко мне. – Расскажу, как к ней ключик подобрать… – Жанка захохотала.

Блин, неудобняк какой, организм этот реагирует на провокации очень уж активно. Будто пацан пятнадцатилетний, разбитная деваха сиськами потерлась – и готов.

– Обязательно зайду как-нибудь, – слегка отстраняясь, чтобы не выдать свое состояние, сказал я.

– Не, а что там с Шишкиной стряслось? Поссорились, что ли? Опять?

– С Лизой? Нет, это мать, считай, выставила меня и ее со мной не отпустила.

– Ха! И всего-то? А что мне будет, если через час Лизка к тебе приедет?

– А чего хочешь?

– В «Жигули», на пиво с креветками сводишь?

– Жанка, если так, то с меня плюсом еще шоколадка!

– Иди домой. Все будет.

* * *

Специально время засекал. Пятьдесят две с половиной минуты. Наверное, такси взяла. Это я по-пролетарски езжу на общественном транспорте. Не баре. Ну все, звоночек прозвенел, часы можно с руки снять. Зачем они мне? Только мешать будут.

На пороге ожидаемо стояла моя подруга. Она толкнула меня в грудь, зашла в прихожую и повернула ключ в двери.

– Сволочь ты, Панов, – сказала она, начав расстегивать пуговицы на моей рубашке. – Ты хоть знаешь, как я тебя хотела? – Рубашка почему-то не поддавалась, что-то застопорилось, и она, схватив мою правую руку, завозилась с манжетой. – А он, гад, сидит, байки травит! Да я еле вытерпела!

Зазвонил телефон, но Шишкина наклонилась и неожиданно ловко вытащила из розетки шнур.

– А не ты ли предлагала настольные игры? – Сейчас в мою задачу входили не только ответы на надуманные обвинения, но и попытки при ходьбе вперед спиной не запутаться в брюках, сползших на щиколотки. – Сейчас бы сидела и пыталась составить слово из двух «зет» и одной «джей»!

– А ты бы вертел задницей, пытаясь показать паровоз с Ким Ир Сеном на борту, – ответила она, крепко схватив меня за упомянутую часть организма. Пожалуй, и синяк может образоваться.

– Давай хоть платье помогу снять, – предложил я, но Лиза толкнула меня в грудь, и я упал на кровать.

– Без сопливых обойдемся, – засмеялась она, стягивая одежду. – Конец тебе, Панов!

* * *

Следующая неделя также не принесла радости. Естественно, не так все быстро получилось с бактерией, как думалось. Понятное дело, все со всех сторон сфотографировали, и в чашке Петри, и под микроскопом, уже окрашенную. И всех причастных поодиночке, а потом попарно, и под конец – трио. И… поставили выращивать в тех же условиях. Понятное дело, а как еще? Ведь первый раз мог оказаться случайностью. А признают только то, что можно воспроизвести. Потом продолжим повторять в газовой смеси разного состава, чтобы определить диапазон условий для культивирования. Короче, скука полная.

Но для нашего опыта, о котором пока никто не знал, Афина Степановна поставила культуру сразу на чувствительность к антибиотикам. Надо же знать, чем лечить хеликобактер. А остальная текучка – она для статьи, чтобы статистику дать.

Уж не знаю, кому там звонил и что обещал Морозов, но под ненаписанную еще статью о незавершенном исследовании он забронировал место в ноябрьском номере «Журнала микробиологии, эпидемиологии и иммунобиологии». А что, уважаемое издание, реферируемое, за границей его читают те, кому по работе надо. Вот там и будет первая статья. Быстрее просто никак. И это, считай, мгновенно.

Поэтому я так спокойно и показывал результат Шишкину. Без лабораторных журналов это простое сотрясение воздуха. Даже захоти Николай Евгеньевич присвоить приоритет, так его свои же коллеги на смех поднимут. Как же, кардиолог у себя на кухне вырастил бактерию, культивировать которую не мог никто. А вот организовать быстро масштабное исследование по правильным методам – это он может помочь. И скорость тут важна как никогда. Ведь после статей в «Nature» и «Lancet» найдутся и другие желающие порыться на целине. Особенно при поддержке большой фармы типа «Пфайзер». А потом докажи, что любимчики Нобелевского комитета из одной страны за океаном не первые. И не сам я инициативу проявил, Игорь Александрович на то добро дал. Понятно, что и он со своей стороны похлопочет, но лишним ничего не будет.

* * *

Вот как же прав был коллега Булгаков! Испортил людей квартирный вопрос! И сильно. Жил я себе спокойно, пока не выяснилось, что очень скоро я могу стать ответственным квартиросъемщиком. Отнес деньги, подписал бумаги, думал, на этом пока все. Оказалось, что я многого не знал.

Влез я в кооператив не на стадии фундамента, а совсем даже наоборот. Когда я впервые увидел то, что было за временным зеленым заборчиком, то только присвистнул. Девятиэтажный дом уже готов был. Вчерне, конечно, но коробка стояла готовая, крыша на месте, окна вставлены, даже какое-то благоустройство территории идет.

За бутылку портвейна меня провел внутрь местный работяга. Лифт еще не включили, до девятого этажа пешочком пришлось, да еще и перешагивая через чрезвычайно мажущиеся предметы строительного обихода. Но как раз это было не очень важным. Просто зайти в квартиру – двушечка в тридцать пять квадратов – дорогого стоит. Вдохновляет. И сильно. Контактик работяги я на всякий случай взял. Тот сказал, что с прорабом в хороших отношениях и решит вопрос с тем, чтобы все было по высшему классу, легко и почти не дорого. Пока всех затрат – бутылка «Агдама».

Дележное собрание прошло, так что мне досталась квартира из резерва. Угадайте этаж? Правильно, последний. И не страшно. Лифт работает, а нет – так здоровья пока хватает. И вообще, не понравится – обменяю квартиру на район не такой пафосный, еще и с прибылью буду.

Хороший дом. Вид из окна на сквер Памяти Борцов Революции. Метро рядом, в пяти минутах. Да что там скромничать? Это просто замечательный дом! Офигенный! Думаю, узнай про него Анна Игнатьевна, улыбка у нее сразу выросла бы до ушей, и она со мной не то что в «крокодила», в подкидного дурака на щелбаны играть села. Орловская лимита-то хорошим «зятем» становится!

Глава 17

– Так у Палыча день рождения сегодня. – У синего «москвича» коренастый мужчина лет пятидесяти уже немного устало в неизвестно который раз повторял свою печальную повесть, теперь милиционеру. – Сорок пять. А он охотник заядлый. Мы все охотники… – Он показал на парочку хмурых товарищей примерно одного с собой возраста, топчущихся у багажника машины. – Скинулись, подарили нож… хороший. Он давно хотел такой. Ну выпили ребята немного, граммов по двести, не больше. Я не пил, за рулем же…

Мы уже почти час стояли на обочине у этого «москвича». Непривычно тихий сегодня Харченко подремывал, сидя в кабине, а я всерьез рассматривал возможность прилечь на носилки и тоже придавить массу. День Советской Конституции пришелся аккурат на мое дежурство, и сразу повалило.

– …как нож увидел, обрадовался, за пояс засунул. Мы говорили, чтобы в чехол, да кто там слушал, – махнул рукой рассказчик. – А потом и забыли как-то. Сели, поехали на дачу к Палычу, там жены готовят, шашлыки замочены… Ох, о чем я, какие теперь, к едрене матери… Простите, доктор, вырвалось, – сказал он Томилиной. – Ну вот, а потом на ямку наехали, тряхнуло вроде чутка. Никто поначалу и внимания не обратил, кто-то анекдот рассказывал, что ли… А потом слышим, молчит Палыч. Бросились, а оно вон чего…

Хороший нож мужику подарили. Качественный. На той самой ямке он прорезал бедро Палыча чуть не до кости с внутренней стороны, чикнув бедренную вену с артерией. Мужик истек кровью до изумления быстро.

– Ну что, у нас все, везите в судебку, – огласил вердикт милицейский дознаватель.

Странно, не ППС примчала, а сразу он.

– У нас смерть до прибытия! – задохнулась от возмущения Томилина. – С какого перепугу мы должны вашу работу делать? Вы за нас на вызов не поехали ни разу. Фамилию свою назовите!

Ого, да тут наезд на дружественную службу! Но Елена во всем права: это ментам надо вызывать труповозку и оформлять все сопроводительные документы. Вот если бы мы успели хоть секунду полечить именинника, тогда наш. А так – смерть зафиксировали, постояли рядом, дальше без нас. Тут тонкостей много. Умер дома – могут в поликлинике выдать справку о смерти, если болел и возраст подходящий. Случилась та же беда хоть и на пороге, даже если ботинок наружу торчит – вези на вскрытие, будь там медкарта толщиной с рукопись «Войны и мира».

Я как-то автоматом отметил, что из приоткрытой задней дверцы «москвича» на асфальт накапала уже неслабая лужа и, взяв валявшуюся в углу салона ветошь, пошел и бросил ее сверху. Мужик, который, судя по испачканным ботинкам, сидел рядом с покойным Палычем, увидев это, внезапно понял, что завтрак срочно просится наружу по непредусмотренному для эвакуации пути и побежал кричать на чахлый кустик на обочине.

Ну все, бой закончился за явным преимуществом одной из сторон. Поехали дальше. И следующий тоже порезался. Закон парных случаев, однако. Одно дерьмо, приключившись, тянет к себе похожее. Говорят, статистически это маловероятно, но любой скоропомощник поднимет таких ученых на смех, потому что у нас так.

Приехали. И снова наша любимая рабочая общага. Живописный хрен под два метра ростом сидит посередине комнаты совершенно голый и вещает всей округе, что его хотят похитить, противостояние достигло кульминации, и сейчас он начнет крошить всех гадов. И все это он умудряется сказать с помощью священных для каждого бухого утырка пяти слов. На «х», на «п», на «б», на «м» и на «е».

Начал он правильно – с себя, и хорошо порезал предплечье. Левое, конечно, он же правша. Ритуал изгнания похитителей сопровождается орошением окрестностей рабочей кровью. С одной стороны, надо бы парня в травмпункт, но пусть этим занимаются психи. Один хрен им потом болезного в сумасшедший дом везти. Пошел звонить диспетчерам. Путем краткосрочных переговоров выясняю, что свободных психбригад нет, но как только, так сразу. Ждите.

Возвращаюсь. Нет, ну нельзя оставлять одних докториц, не прошедших полный курс профвыгорания! Пока меня не было, беременная соседка бравого молодца разжалобила Томилину, и та уже уговорила существо по имени Игоречек поехать с нами в больницу. И что нам делать? Беременная уже собирается организовать трехдневное празднество всей общаги, болезный дает себя перевязать «только вот этому доктору, потому что остальные – враги». Елена бинтует, обожравшееся быдло встает в чем мать родила и соглашается ехать только так, «потому что белье немного несвежее». Да у тебя, козла, вся жизнь несвежая. В итоге приходим к компромиссу в виде простыни, и пострадавший Игорек идет покачиваясь, похожий на загулявшего римского патриция с советским паспортом в руке и в сланцах пролетарского черного цвета.

А что делать подневольному фельдшеру? Правильно, только вздыхать и втихаря показывать кулак коллеге. Вот пусть сама с ним в салоне и едет. А у меня сегодня аллергия на запахи немытых алкашей. Сели, я дал отбой психам, поехали в травмпункт. Там мы чудо сдадим на руки настоящим врачам, а они его зашьют и специалистов по доставке в сумасшедший дом вызовут сами. А как же, тут у нас суицидальная попытка. Все понимают, что Игорьку место в вытрезвителе, но его туда не возьмут.

Что-то я задумался чуток, почти до стадии легкой медитации. Но развить просветление путем разгона праны по чакрам или, наоборот, чакр по пранам, не дал пассажир. Мы только тормознули на перекрестке, как патриций возжелал свободы. Резко вскочил и нырком выпрыгнул из остановившегося рафика. А Томилина так и осталась сидеть с открытым ртом с утешительным призом в виде той самой простынки, в которую Игоречек завернулся.

– Чего спим? – крикнул я Мише. – Включай стопы, побежали ловить.

Пока я выбрался из машины, свободолюбивый гад домчался до конца скопившихся на перекрестке автомобилей, сверкая масштабным тылом и грязными пятками. Вряд ли он и сам знал, куда бежит.

Впрочем, свобода сегодня оказалась для Игоречка в дефиците. Водила МАЗа, мимо которого он пробегал, в лучших традициях голливудских фильмов открыл перед ним дверцу, и теперь к порезанной руке должна была присоединиться наливающаяся багрецом и растущая в виде рога шишка на лбу. Остановивший забег выбрался из кабины и развернул покачивающегося бегунка к себе тылом, а к нам, соответственно, фасадом. Единорог получился немного бракованным – украшение на лбу сдвинулось влево и придавало чувырле вид залихватский и карикатурный.

– Ваш? – спросил наш невольный помощник, едва сдерживая смех. – Забирайте, а то он своими мудями весь народ напугает.

С учетом масштабов водилы, у которого кулаки были размером с голову алкаша, сопротивление отсутствовало напрочь. Игорька посадили в машину и прикрыли срам на привычный уже древнеримский манер. Как ни странно, паспорт он не потерял – бежал прямо с ним.

Очухался свободолюбивый клоун только в травмпункте. Там он зачем-то начал требовать милицию, чтобы те зафиксировали побои, и традиционно обещал всем присутствующим длительные тюремные сроки за похищение советского гражданина. Очевидно, столкновение с изделием минских автомобилистов пробудило в нем глубоко спрятанный интеллект, и словарный запас Игоречка начал стремительно приближаться к двум десяткам слов. Протрезвеет, пойдет учиться куда-нибудь.

– За похищение ребенка только статья есть, – буркнул, как оказалось, подкованный в уголовном кодексе Харченко, который зачем-то поплелся за нами в травмпункт наблюдать весь этот цирк.

Ага, вот откуда у него наколочки-то на руках. Видать, было много времени в местах не столь отдаленных изучить вопрос.

– А взрослых? – поинтересовался я, продолжая наблюдать, как утихомиривают Игорька.

Травматологи к таким гостям привычные. Тут даже санитарки могут спокойно преподавать спецназу приемы упаковывания буйных. Так что наш трофей быстро обездвижили и повели шить наживую. А что, на пьяных обезболивающее плохо действует. Наукой доказано.

– Да вроде нет теперь такой статьи, – пожал плечами водитель. – Осталась только за незаконное лишение свободы.

– А чего это так? – удивился я.

– Телевизор не смотришь? – хмыкнул Харченко. – Каждый день же рассказывают, как выросло самосознание советских граждан.

– Нет у меня телевизора. Денег на жизнь еле-еле хватает.

– Мы с Томилиной переглянулись. Бриллиант продолжал храниться в тайнике в моей съемной квартире – притопленный в запаянной жестяной коробочке в сливном бачке унитаза.

– Так подкалымь. – Водитель натянул кепку, открыл дверь стационара, приглашая на выход Елену. – Вон, доктор из шестой бригады остеопатом подрабатывает, кости вправляет. Алкашей сколько на вызовах – капельницы после работы ставят, из запоя выводят.

Ага, плавали, знаем. Дело хорошее и при набранной клиентской базе обеспечивает безбедную жизнь. Но не беспроблемную. А ну случится осложнение во время процедуры? Да не дай бог похоронишь клиента? Станешь своим человеком в прокуратуре, следователь вместо лучшего друга. И хорошо если условным сроком обойдешься, а то придется вспоминать, зачем мама писателя Васи Аксенова Евгения Гинзбург отправила сына учиться на врача. Как раз для того, чтобы отсидка легче проходила: на зоне доктора – уважаемые люди.

– А я слышала, что Мария Иванова из третьей, – вступила в разговор Томилина, – гороскопы составляет. Есть такая наука, называется астрология, по звездам и планетам можно узнать будущее. Представляете? Я тоже себе хочу заказать гороскоп.

– И сколько стоит? – поинтересовался Харченко.

– Десять рублей.

– Червонец?! Две бутылки водки? И чекушка в придачу!

Может, не все, но многое в жизни водитель мерил на бухло. И постоянно нас донимал разговорами в машине, что «напиток стал не тот». Лучше бы продолжал петросянить…

– Лена, ты просто отдашь деньги мошенникам. – Мы уселись в рафик, Харченко принялся чистить машину. Зима в Москве выдалась ранняя, мокрый дождь то и дело переходил в снег.

– Почему ты так думаешь?

– Ну подумай сама: астрологи утверждают, что на судьбу и характер человека влияют звезды и планеты в момент рождения.

– Да, так и есть. Ты, кстати, кто по знаку зодиака?

– Рыба.

– Ой, и я тоже… – Томилина заулыбалась, лукаво на меня посмотрела. – Мы очень похожи!

– В том-то и дело, что нет. Было даже такое исследование астрологических близнецов. То есть детей, которые родились практически одновременно.

– И каков результат? – Лена заинтересовалась, наклонилась ко мне, обдав духами.

– Вполне ожидаем: никаких значимых совпадений между их судьбами не обнаружено. Близнецы вырастают людьми с различными интересами, способностями и характерами, как если бы, по мнению астрологов, они родились под разными созвездиями.

– Какой же ты умный, Андрей… – Томилина потянулась ко мне, но я оборвал ее порыв.

– Вон Харченко уже идет. Давай на подстанции, – улыбнулся я.

– На работе?! Ты в своем уме?

Я засмеялся. Сексуальная революция в СССР еще не началась. Эх, невинное поколение, воспитанное книгой «О супружеской жизни».

– И на работе, и на крыше дома…

– Фу… какой ты пошляк, Панов!

Задорный румянец на щечках Томилиной мне сказал больше, чем ее слова. Похоже, мысль-то запала в головку подруги.

* * *

Секс у нас случился. Только не тот, о котором я мечтал. И совсем не с Томилиной. По приезде на базу Лебензон экстренно собрал все свободные бригады в конференц-зале и устроил нам акт «любви». Не могу сказать, что нежной. Обошлось без долгих прелюдий.

– У нас на подстанции опять случилось ЧП! – грозно начал главврач, поглядывая на меня.

А я что? А я ничего! Морда кирпичом, тайком руку на коленку Лене. Благо врачи впереди загораживают. Впрочем, она ее сбросила тут же – народу вокруг много.

– Прекратите шуметь! – Это Галина Васильевна пришла на помощь начальнику. – Себя не задерживайте!

Справедливо. Раз собрание намечено, то оно состоится. Так что раньше сядешь – раньше выйдешь.

– Фельдшер Каримов, наш коллега, находясь на вызове, вместо того чтобы заниматься выполнением своих прямых обязанностей, начал распространять измышления, которые он почерпнул из передач радиостанции «Голос Америки»! Встаньте, Каримов, пусть наш коллектив полюбуется на такого героя в кавычках!

Встал, опустив понуро голову, парень лет двадцати пяти, ничем не примечательный. Ароныч продолжил про то, как возмущенный пациент накатал жалобу в советские и партийные органы, и мы все должны немедленно отреагировать на сигнал. Я вспомнил, как кто-то писал про музыку в паузах между передачами на советском ТВ, никогда не имевшую автора и творимую самим усилителем. Гневные речи Лебензона наводили на ту же мысль, и я невольно улыбнулся.

– Панов? Я что-то смешное сказал? Встаньте, когда к вам обращаются!

– Ничего смешного, Лев Аронович. Просто маму вспомнил, знаете, цепочка ассоциаций какая-то, вот и улыбнулся.

– Не умничайте мне тут! – гаркнул Лебензон. – Не время сейчас предаваться посторонним мыслям! Наш товарищ, член нашего коллектива, совершил серьезный проступок! Какие предложения будут от вас как от члена комсомольской организации?

Вот же сволочь, ручных пропагандонов тебе мало, так и меня подставить решил?

– Никаких предложений не поступит, – ответил я и, пока заведующий открывал рот для очередного обвинения, продолжил: – Я состою на учете в комсомольской организации мединститута, поэтому не могу вносить предложения в таковую по месту работы. Вместе с тем я считаю, что сознательный советский гражданин везде, в том числе и на вызове, должен проводить работу с населением и разъяснять политику партии и советского правительства…

Лебензон слегка охренел. Пока что он только кивал как китайский болванчик – слова про КПСС всегда вгоняют любого советского человека в легкий транс, так что я продолжил:

– Каждый комсомолец должен уметь дать отповедь грязным инсинуациям, которые распространяют бесчисленные враги нашего самого передового в мире государства! – Тут в зале кто-то из понявших, куда я веду свою речь, хрюкнул, сдерживая смех. – Надо спросить у нашего товарища: может, он излагал содержание передачи с целью осудить клеветнические измышления, а написавший жалобу сознательный советский гражданин просто немного не разобрался? Наверное, так и было, да, Каримов?

Ароныч сидел как оплеванный. Вместо того чтобы вызвать этого языкастого любителя вражьих голосов и предупредить, дабы тот поменьше трепался, где не надо, он согнал зачем-то собрание. Впрочем, ответ на сигнал я ему только что продиктовал практически. По крайней мере Каримов, если не совсем дурак, в объяснительной так и напишет.

Сейчас эпоха расцвета политических анекдотов. И каждый второй из них начинают стандартным запевом: «Ехал я в трамвае, и какая-то тварь рассказала. Пока повернулся дать отповедь, негодяй вышел на остановке». То же самое, только другими словами, и Лебензон должен был написать. Так что продолжил он метать молнии с уже гораздо меньшим энтузиазмом. Что-то забухтел про космические корабли в Большом театре, опять зыркая на меня.

Тут прозвучало спасительное «Седьмая, Томилина, на вызов! Повторяю…», и мы с облегчением ушли. Впрочем, воодушевленный отодвинувшейся расправой Каримов успел благодарно кивнуть.

* * *

Что-то такое с Томилиной творится. То глазки мне строила, чуть ли не в машине согласна была, а утром позвонила куда-то и упорхнула, сославшись на занятость. Вот кто их поймет, этих женщин? У меня до сих пор не получилось.

Так и побрел домой один. Зашел в гастроном, в овощной, в булочную – и все, продуктами нагрузился, будет из чего приготовить горячее. Да хоть «змеиный» супчик на картофельно-вермишельном бульоне и с зажаркой из лука и мелко порубленной вареной колбасы. Но сначала мыться и спать.

Пора прекращать эти трудовые подвиги. Оставлю ночные дежурства и парочку выходных прихвачу, чтобы ноль семьдесят пять ставки получалось. А нет, и половинка сойдет. Я не железный, а здоровье важнее.

Но только я успел рассортировать жратву по местам, как нате – зазвонил телефон. Кого еще с утра пораньше?

– О, Андрюха, еле дозвонился! – зачастил Давид. – Тебе до двенадцати кровь из носу в партком института необходимо явиться. Выбритым и трезвым.

– Да погоди бежать, – оборвал его я. – Что мне в парткоме делать? Я вроде не член партии.

– Не знаю, сказали разыскать и привести, я и выполняю. Как дисциплинированный студент, – захохотал Ашхацава.

– И второй вопрос: где мои зимние вещи? А то холодать стало.

– Да ты их все весной матери отвез, чтобы не мешались, – ответил Давид. – Все, давай, я тут пару часиков еще, и в общагу. Заходи, не стесняйся. Пивка попить надо. Немного, по паре кружек, расслабиться.

Интересно, что там в институте от меня хотят? Из-за грамоты от МГК? Ну да, такое в нашей альма-матер редкость. Но если там где выступить и вдохновить нужно, так это через комитет комсомола. А партком? Вообще даже представить не могу. Главное, чтобы не ругали. Хотя вроде и не за что. Сейчас все узнаю.

Кстати, Степану Авдеевичу вторую половину коньячной дани занести надо. Не просто так он меня почти месяц прикрывал. А то подумает еще, что я его кинул.

В парткоме я раньше никогда не бывал. Дверь видел, а внутрь не заходил. В принципе, ничем от других присутственных мест не отличается. Чуть получше деканата, да и то за счет меньшей пошарпанности. Ходят сюда все же реже, и не студенты. И секретарша здесь сидела суровая и возрастная. Почти на секретной работе, как же.

Зашел, представился.

– К Борису Константиновичу, – кивнула она на дверь. – Свободен сейчас.

О как! Да тут почти что демократия! Даже в приемной не мурыжили, сразу запустили. Мужика этого я вроде видел. Не то на организации здравоохранения, не то на госпитальной терапии. Он встал, из-за стола вышел, руку пожал. Что им от меня надо? Не к добру это.

– Присаживайтесь, Андрей, – предложил он. – Давайте сразу к делу. От имени партийной организации поздравляю вас с высокой наградой.

Я промямлил что-то в стиле «на моем месте каждый» и так далее.

– Возможно, вы слышали, Андрей, что комсорг вашего курса Петр Баринов по семейным обстоятельствам был вынужден перевестись в другой вуз.

Покивал: мол, знаю. Я эти обстоятельства, можно сказать, руками щупал. Я уже начал догадываться, за каким хреном меня позвали сюда, и это вызвало какие-то неприятные ощущения в эпигастрии. Под ложечкой засосало, короче.

– Учитывая, что на вашем потоке кандидатов и членов партии нет, было высказано мнение выдвинуть вашу кандидатуру на эту должность…

Борис Константинович еще пару минут пел соловьем, какая это высокая честь и всякое такое. Количество плюшек, причем вполне реальных, впечатляло. Был бы я прошлым Пановым, оставалось бы только спросить, где тут расписываться кровью. Мне сулили любую специализацию по моему выбору на шестом курсе, место на кафедре и возможность защиты кандидатской чуть ли не по окончании интернатуры. Жилье не предлагали, знали, что уже есть. Вишенкой на торте была замануха при отсутствии косяков через год сделать меня кандидатом в члены. Чтобы диплом с партбилетом получить.

Отказаться от такого мог или сектант, или отщепенец, ненавидящий нашу советскую родину. Слова «нет» не ожидал никто. Я сидел и лихорадочно думал, как бы так отказаться, чтобы мне еще и посочувствовали. Партийный босс наверняка решил, что я просто охренел от счастья, и ждал, когда я приду в себя. Он даже кашлянул, вполне осторожно, впрочем, чтобы ускорить процесс.

– Борис Константинович, – начал я самым вкрадчивым голосом, какой только смог изобразить. – Хочу доверить вам один… даже не секрет, но, скажем… факт, который пока нельзя разглашать…

Ого, ишь как подобрался! Наверняка ждет историю про дедушку-баптиста, внебрачных детей и любовника из Нигерии.

– В настоящее время я участвую в одном научном исследовании… – Борис Константинович чуть заметно выдохнул: история про бабушку в Иерусалиме мало кому понравилась бы. – Оно касается… возможных довольно серьезных изменений в терапии одного социально значимого заболевания и вопросов приоритета советской науки.

Партийный босс кивнул. Я говорил привычными ему фразами и знакомыми формулировками. Никаких грехов, все нормально.

– Не побоюсь сказать, но моя роль в этом… исследовании… – Я вдохнул, как перед прыжком в воду, и выдал: – Почти основополагающая. До первой публикации ничего не могу сказать подробнее. Просто я там занят, Борис Константинович, практически все свободное время, включая выходные. Боюсь подвести и вас, и всю партийную организацию, и людей, с которыми я работаю. Вот.

– И где… вы этим занимаетесь? – чуть разочарованно, но довольно-таки спокойно спросил он.

– В Институте питания, Борис Константинович. У Игоря Александровича Морозова. Вот он, кстати, справедливо заметил, что Нобелевку по медицине советским ученым не вручали, и высказал предположение, что это из-за партийной принадлежности. А вдруг получится получить? – шутливо добавил я, и партийный босс вполне миролюбиво рассмеялся. Все медики шутят про премию от шведского короля. Даже если они коммунисты.

Вспомнил, где я его видел. Точно, на госпиталке. Он сидел в преподавательской, когда Ростислав Станиславович искал для меня заветный номер телефона.