Текст книги "Сто и одна ночь"

«Я не могу взять вас под руку, Граф, потому что растираю локоть, который жутко болит!»

– Пожалуй, я соглашусь на ваше предложение. Только больше не перебивайте меня. Итак…

* * *

Дальше все прошло без приключений. Они выломали крепление вместе с сейфом, поменяли машины, спрятали деньги в лесу, а «Фольксваген» вернули в автомастерскую.

Глеб мыл машину из шланга и ловил себя на том, что совершал все действия автоматически. Он не мог понять, когда открутил вентиль. С трудом припоминал, как открывал двери мастерской, снимал смокинг и рубашку. Он стоял в одних брюках, но не чувствовал ни брызг на обнаженном торсе, ни тяжести шланга в руках, ни силы напора струи – словно все происходило во сне. Но ладони Ксении он почувствовал.

Прикосновение обожгло, хотя ее пальцы были холодными, и плотина, которая сдерживала эмоции, прорвалась.

Глеб отбросил шланг, схватил Ксению за плечи и прижал ее к «Гольфу». Впился в нее поцелуем, рывком задрал короткое платье…

Ему хватило и минуты. Да и он ли это был? Сгусток энергии и нервов, не человек.

Глеб уснул на заднем сиденье «Фольквагена», положив голову на колени Ксении, без рубашки, в расстегнутых брюках, промокший и замерзший.

Когда утром его разбудили сотрудники автомастерской, Ксении рядом не было.

* * *

– На сегодня это все, Граф. Я слишком устала.

Обыск завершен.

Кольца я так и не нашла.

– Как раз вовремя… А теперь выгляни в окно.

Я резко оглядываюсь. Граф здесь, возле своего дома?! Не может быть!

– Зачем? – позевывая, спрашиваю я.

– Хочу увидеть тебя, раз уж оказался рядом.

Я прикрываю глаза.

Граф…

– Не могу.

– Почему?

– Слишком поздно.

– Я всего-то прошу выглянуть в окно.

Я могла бы сказать, что нахожусь в другом месте, но это бы меня не спасло. От любого «другого» места Графа отделяет одна поездка на такси. К тому же я столько времени ему врала, притворяясь сонной…

– Слишком поздно, Граф, – я заставляю себя повторить эту фразу таким тоном, чтобы у нее появился другой смысл.

И Граф понимает, что я имею в виду.

– Я просто хочу тебя увидеть.

– Уходите, Граф.

– Это же такая малость…

Мне показалось, или его голос дрогнул?

– Прекратите.

Даже представить не могу, как сейчас выглядит лицо Графа.

– Я устал играть в твою игру Шахерезада, – в его голосе слышится лязг металла. – И хочу увидеть тебя. Прямо сейчас. Или моя дверь будет для тебя закрыта.

Я молчу. Ну что я могу ему сказать?!

– Прощайте, Шахерезада. – И Граф сбрасывает вызов.

Глава 16

Давно мне не снились такие долгие мерзкие сны, как после прощания с Графом…

Утро. Я лежу на матрасе, под теплым одеялом, рассматривая пылинки, витающие в лучах утреннего солнца, и пытаюсь просчитать дальнейшие ходы.

Граф закроет дверь, вне всяких сомнений, вчера щелчок замка я слышала даже в его голосе. Но выбросит ли он меня из головы? А мою историю? В ней слишком много крючков. Наверняка Граф снова станет искать встречи со мной.

Я приподнимаюсь на локтях.

Такой вариант меня бы устроил. Пусть Граф придет, а дальше – посмотрим.

Но с такой же долей вероятности он может переломить себя. Выдернуть из сердца все крючки – пускай кровоточит. Он слишком злой, вполне способен причинить себе боль.

Тогда кольцо никогда не станет моим.

Я падаю на подушку.

Как же привлечь его внимание? Как заставить снова думать обо мне? Я не могу продолжить историю – он просто не станет ее слушать.

Но, возможно, Граф ее прочтет!

Что, если я напишу ему настоящее бумажное письмо? А вдруг…

Эта идея вдохновляет меня. Но ни она, ни теплые струи душа не могут растопить во мне лед. Холод исходит из самой моей сердцевины и покрывает кожу мурашками. Мир зыбок. Меня разрывают несовместимые чувства: любовь к отцу и влечение к мужчине, которого я совсем не знаю. А еще мне тревожно потому, что вчера, рассказывая историю Графу, я остановилась на одном из самых сложных для меня моментов.

* * *

Что почувствовал Глеб, когда обнаружил исчезновение Ксении? Наверняка сразу понял, что произошло, но отказался в это поверить. Искал Ксению по автомастерской, но не находил даже следов ее присутствия.

Накинул рубашку и, не застегивая ее, выскочил на улицу. Оглядываясь, выкрикнул имя Ксении, хотя знал, что это бессмысленно. Оно утонуло в утреннем гуле улицы.

Машины… Трамваи… Переходы… Светофоры… Витрины… Подъезды…

Город щетинился, скалился, огрызался.

Каково это, чувствовать, что ты готов на все ради любимой женщины: украсть, убить, умереть, – и при этом знать, что ничто ее не вернет?

Ты будто стоишь посреди ледяной пустыни. Резкие порывы ветра словно живьем сдирают кожу. Из-за пурги не видно даже пальцев вытянутых рук. И неважно, что на самом деле ты в центре города, воздух прозрачен и недвижим, и солнце прорезается сквозь низкие пепельные тучи.

* * *

Я вытираюсь полотенцем, одеваюсь. Образ Глеба все не выходит из головы.

* * *

Ведь потом он вернулся домой и почувствовал, как нижняя губа сама собой искривилась – как у ребенка, готового заплакать.

Квартира была пуста. Даже шляпа с ширмы исчезла. Зубная щетка. Расческа. Резинка для волос, которую Ксения после сна надевала на дверную ручку – чтобы не потерять. Ничего не осталось, кроме едва уловимого запаха.

Глеб посмотрел на свои ладони – вчера ночью он обнимал ее, ласкал, стягивал с нее одежду – и прижал их к щекам. Очертание комнаты покачнулось и расплылось. Он прислонился спиной к стене и медленно сполз на пол. Обхватил голову руками.

«Почему я все еще дышу?.. Почему я все еще существую?..» – подумал он перед тем, как звуки и образы внезапно исчезли, – и Глеб провалился в темноту.

* * *

Через полтора часа я уже сижу на приеме у психиатра. Скольжу взглядом по строчкам и бросаю папку с документами на стол.

– Ничего не понимаю в ваших записях… – я прищуриваюсь, чтобы разобрать надпись на бейдже, хотя отлично помню имя, – …Маргарита Тимофеевна. Вы можете человеческим языком объяснить, что с ним происходит?

Маргарита Тимофеевна знает себе цену – и об этом говорит не только прейскурант ее услуг. Над таким естественным макияжем наверняка трудился профессионал. На ее пальцах поблескивают колечки. Когда она вставала за папкой с документами, я оценила ее туфли.

Ей за сорок. Она красива и неприступна. По сравнению с ней я Герда рядом со Снежной королевой. Но злости во мне скопилось столько, что я могу растопить лед любой толщины.

– Мне было бы проще поставить диагноз, если бы мой пациент или вы сами называли вещи своими именами, – приподняв подбородок, заявила Снежная королева и профессионально улыбнулась.

– За такие деньги вы могли бы научиться читать мысли, – я посылаю ей ответную улыбку.

Она еще выше поднимает подбородок, но опускает взгляд. Кладет руки на стол и сцепляет пальцы в замок.

– Мои записи подтверждают все то, о чем я говорила вам прежде. Некоторое время назад в жизни пациента произошло важное событие, каким-то образом связанное с его прошлым. Это событие произвело на пациента настолько сильное впечатление, что время от времени прошлое начинает замещать настоящее. Пациент не сумасшедший. Скорее он одержимый.

– Рекомендации по его излечению остаются прежними? Никакой… корректировки?

– На данный момент никакой.

Я молча направляюсь к двери.

Виктория уже ждет меня. Прекрасная, утонченная, шикарная женщина. Ей пятьдесят, но, если бы не морщинки, я бы с легкостью ошиблась лет на пятнадцать. У нее все еще свежий, красивый цвет лица и живые, горящие глаза. Она пользуется духами с нотками корицы. Будь у меня мама, она пахла бы так же.

– Не расстраивайся, Крис, – Виктория знает, что я не люблю объятья, поэтому заменяет их соответствующим тоном. – Я в жизни не видела человека более сильного, чем он. Все будет хорошо, вот увидишь. Главное, у него есть ты. И у него есть я.

В кафе через дорогу мы покупаем по большому пластиковому стакану чая с апельсиновыми дольками. Потягиваем напиток через толстые трубочки.

Виктория расспрашивает меня об отце, я – о ее муже и детях. А еще о студентах. Я два года ходила к ней на лекции, когда училась в технологическом колледже. Слушала ее, как зачарованная. И оттого, что все тогда мне было в новинку, неизведанно и желанно. И оттого, что рассказывать Виктория умела даже о самых сложных процессах как о волшебной сказке. А еще – потому что я знала ее историю, все вглядывалась в эту женщину и пыталась понять, как в ней умещается столько доброты, верности и любви к моему отцу.

После встречи с Викторией я вернулась домой успокоенной, уравновешенной. Мне пришлось постараться, чтобы отыскать среди гаджетов обычную белую бумагу.

Я поудобнее устроилась на стуле, расположила руки по сторонам листка, все оттягивала время. Мне и рассказывать этот период из жизни Глеба было бы непросто. А тут – писать.

* * *

Через несколько часов Глеб вздрогнул – как очнулся. Вскочил. Бросился в спальню, проверил, есть ли кольцо, – под подушкой, куда перед вечеринкой положила его Ксения. Кольца не было. Это оглушило его едва ли не больше, чем ее исчезновение.

Глеб долго стоял посреди комнаты. Ничего не видел, не слышал, не осознавал, кроме одного: он должен ее найти. И, уже ведомый этой ниточкой, принял душ, переоделся. Стоило бы позавтракать, но Глеб понимал, что желудок вернет даже хлебную крошку, все в нем было напряжено, чувствительно.

Едва он набросил куртку, раздался стук в дверь. Еще по характеру стука Глеб понял, не Ксения. Но, может, что-то связанное с ней? Открыл – а там риэлтор с двумя грузчиками. Квартира продана. Выселяйтесь. Вот документ.

Спорить не стал. Собрал спортивную сумку – что влезло. В душе звенело от пустоты, когда он в последний раз закрывал за собой дверь этой квартиры.

Глеб взял в автомастерской старый потрепанный «мерс» клиента и рванул в Маленький город.

Домой не заезжал.

Дверь Ксениного дома была незаперта – хороший знак? Глеб ворвался, выкрикивая ее имя, и словно со стороны услышал, как надрывно, надломано звучал его голос.

Ее сожитель выполз из дальней двери. Подошел к Глебу, цепляясь за него мутным взглядом. Смердел он, как бомж.

– А, это ты, пацан, – мужик завалился на старое, потертое кресло. Провел пятерней по слежавшимся волосам. Почесал заляпанную майку в районе груди.

– Где она? – ледяным тоном спросил Глеб.

– Не видал с той пятницы, как она с тобой укатила. Пить будешь?

– А «Поло» где? Она же водить не умеет.

– Кто? Ксения?! – мужик захихикал, и от этого мерзкого звука к горлу Глеба подкатила тошнотворная волна. – Да она лучше меня водит! Обманула, чтоб поближе к тебе быть. Аферистка она, пацан. А-фе-рист-ка! – мужик с силой ткнул себя большим пальцем в грудь, словно говорил о себе. – А до тебя у нее мотоциклист был, совсем пацан еще, они на пару работали. Ксения обхаживала в эскорте клиентов, узнавала, что и как у них, иногда и дверь их домов изнутри ему открывала – ну, ты понимаешь… недотрогой не была. А этот – грабил. Один из клиентов фишку просек, ну и… наказал ее. С тех пор и проблемы с прикосновениями. Я увез ее, спас типа. Долго не верил, что согласилась. Семь лет по соседству жил, слюни на нее пускал, а она и бровью не вела. Ей молоденькие нравятся, типа тебя. Пить будешь? – снова спросил мужик и пошарил рукой по полу возле кресла – в поисках бутылки.

Глеб сжал кулаки, разжал. Мужик ни в чем не виноват. Не надо.

– Где ее искать?

– А где ветер ищут? В поле! – и сожитель снова захихикал.

Глеб резким движением схватил стул и с грохотом поставил напротив кресла. От неожиданности мужик дернулся, звякнул зубами по горлышку бутылки.

– Пить буду, – твердо сказал Глеб.

– А ты стакан принеси, а то я брезгливый, – мужик скривился улыбкой и уже в спину бросил: – И посмотри, что на кухне пожрать есть.

Он помыл тарелки и два стакана. Нажарил картошки, порезал черствого хлеба, вскрыл банку соленых огурцов. Работал молча, сосредоточенно, в полной тишине, словно не на кухне, а в провизорской. Поставил табурет между креслом и стулом, втиснул на него тарелки.

Выпили. Закусили.

Водка мгновенно ударила в голову – казалось, еще быстрее, чем достигла желудка. Глеб усмехнулся и опрокинул в себя еще.

– Вот ты хочешь ее найти, а толку? – пробивался сквозь туман в голове голос мужика. – Она ж все время ускользает сквозь пальцы, не удержать. Несется к пропасти – так пусть летит! Может, в этом полете вся ее жизнь, а?

– Не могу так, – заставил Глеб пошевелиться свой язык. – Люблю.

– Ну и я люблю. И что? Кем я был! А кем стал? Квартиру из-за нее продал, с работы ушел, назад не берут. Живу в дыре, нищий. Тут дрова наколю, там солому перестелю. И ты ко мне на дно опустишься, если из головы ее не выкинешь. Ну вот чего ты оглядываешься, пацан? Небось, фото ее ищешь? А нет фото! Ничего нет… Ведьма она – точно. И правильно, что раньше таких сжигали.

Глеб и хотел ответить, но голова уже стала как мешок с мукой.

– Иди, приляг, – отозвался мужик на протяжный стон Глеба. – У меня кровать только одна свободная – Ксюшина. Со мной не ложилась, типа дотрагиваться до нее нельзя. А с тобой как, пацан? Давала, а?

Глеб только промычал в ответ.

Подпирая плечом стену, доплелся до заветной двери. Толкнул ее рукой и ввалился в комнату. Картинка перед глазами так плыла, что очертаний предметов было не разобрать.

Кое-как Глеб дополз до кровати, уткнулся лицом в подушку – и провалился в пропасть. Возможно, в ту, к которой стремилась Ксения.

* * *

Я сижу в машине напротив дома Графа, постукивая уголком конверта по губам. Улыбаюсь – в бумажных письмах есть особое очарование. А еще улыбаюсь, потому что теперь знаю наверняка – Граф никуда от меня не денется. Он снова стоял на кухне у плиты, положив ладонь на то место столешницы, где когда-то сидела я. Задумчиво колыхал вино в бокале. Возможно – я взглянула на экран телефона, – через два часа, в полночь, он даже позвонит мне. Чем черт не шутит?

Стоит мне подумать об этом, как Граф в одно мгновение комкает очарование вечера: резко убирает ладонь со столешницы, залпом допивает вино и делает короткий звонок по мобильному.

Через несколько минут у его крыльца останавливается такси. Граф, уже не медля перед тем, как закрыть дверь на ключ, садится в машину. Без трости, без перчаток.

Поразмыслив пару секунд, я еду за ним.

Стараюсь держаться подальше от такси. Пару раз теряю его из вида, но, к счастью, быстро нахожу – улицы пустынны.

Граф выходит у неприметного клуба под названием «Жесть». Пожимает охраннику руку – и я невольно приподнимаю бровь. Роджер столько времени следил за Графом, а об этом клубе – ни слова, ни фото.

Тем интереснее.

Я распускаю волосы, взъерошиваю их руками. Подкрашиваю губы. Чуть помады на запястье – и «румяна» готовы. Расстегиваю верхнюю пуговицу блузки. Задумываюсь – и расстегиваю еще одну, чтобы обозначить край белого бюстгальтера. Жаль, что сегодня я в джинсах, а не юбке.

Цепляю лучезарную улыбку и походкой от бедра направляюсь к входу.

– Сегодня мы работаем с одиннадцати, – останавливает меня охранник.

Удачное стечение обстоятельств. В набитом битком клубе я вряд ли смогла бы провести и минуту. Море танцующих тел – это еще хуже, чем вокзал.

– Я с Графом!

– С кем?!

Охранник явно услышал меня, но понятия не имеет, кто такой Граф.

– С тем засранцем, который должен был подождать меня у входа, а сам только что вошел, – не переставая сверкать улыбкой, я повторяю рукой жест, которым Граф приглаживал себе волосы.

Не знаю, что в итоге сработало: моя улыбка или слово «засранец», или край моего лифчика, цепляющий взгляд, – но охранник открыл передо мной дверь.

Я занимаю место за крохотным столиком у самого входа в зал.

Графа не видно. Наверняка скрывается за одной из низких черных дверей подсобных помещений. Что ж, я не тороплюсь.

Подготовка к открытию клуба идет полным ходом. Парень в косухе проверяет на сцене микрофон. Официанты суетливо расставляют на столиках миниатюрные металлические вазы в форме пирамиды. Вместо живых цветов – розочки, свитые из тонкой проволоки.

У сцены за столиком вполоборота ко мне сидит женщина, возможно, администратор. Яркий луч прожектора полосой ложится на ее ладони. Они притягивают внимание – изящные запястья, длинные тонкие пальцы без колец. Поднимаюсь взглядом выше. На легкое нежно-розовое платье наброшен строгий серый пиджак. Светлые волосы ровной линией заканчиваются у лопаток.

На столе перед женщиной лежат рекламные брошюры, раскрытая папка с бумагами, блокнот, мобильный. Блондинка постукивает наконечником карандаша – волнуется. И этот образ возвращает меня к мыслям о Глебе. Когда-то в баре, похожем на этот клуб, в котором, разве что, было поменьше жести и побольше грязи, сидел Глеб в ожидании визита таинственного незнакомца.

* * *

Звонок раздался, когда Глеб стоял посреди ночной улицы, в буквальном смысле слова не зная, в какую сторону сделать следующий шаг. Он только что вышел из барака, куда когда-то заходил с металлическим прутом вслед за Ксенией.

Барак словно вымер. Не горела ни одна лампочка, не было слышно ни звука человеческого присутствия. Глеб бродил по этажам, от одного прямоугольника лунного света на полу к другому. Под ногами поскрипывали старые гнилые доски, с крыши монотонно капала вода. Глеб дергал за ручки дверей, прислонялся ухом к прохладному дереву – есть ли кто в квартире. Никого. Словно он ошибся бараком. Но ошибки не было.

Сейфа-дипломата с деньгами, как он убедился пару часов назад, тоже не оказалось на условленном месте.

Ксения исчезла. Единственное, что напоминало о ней, – это запах духов, который все еще хранила подушка в доме сожителя. Сегодня утром все еще словно пьяный, с сухим до боли горлом Глеб ходил по комнатам, щурясь покрасневшими, припухшими глазами. Он ощущал себя больным животным, кем-то вроде птеродактиля с переломанными крыльями, и пытался отыскать доказательства существования Ксении.

Не нашел.

Растормошил храпящего мужика. Спросил о кольце. Тот осипшим голосом прохрипел, что ничего не знает, и снова отключился. Тогда еще казалось, что Ксению можно найти. Она же человек, не иголка в стогу сена.

Но прав оказался «муж» – Ксения была ветром. Глеб стоял возле пустого барака, в полной темноте, и с закрытыми глазами медленно поворачивал голову то в одну, то в другую сторону, подставляя лицо холодному ветру. Словно Ксения ласкала его. И потихоньку в пустоту его души стала просачиваться мысль: если не получается быть с Ксенией в этом, реальном, мире, возможно, стоит поискать ее в другом…

Впервые со дня ее исчезновения Глеб почувствовал что-то, напоминающее покой. И вдруг эта резкая, назойливая телефонная трель. Глеб и забыл, что в кармане его куртки лежал телефон. Да и батарейка давно должна была сесть.

Номер не определился.

Он поднес телефон к уху. Хотя знал, что это не Ксения, – чувствовал.

Мужской голос назвал место и время.

Глеб посмотрел на часы. Он успевал.

По указанному адресу находился бар с грязными окнами и погнутыми перилами. Глеб заказал чашку чая и сел за стойку.

Он сразу понял, что вошедший человек ищет его, – еще до того, как они встретились взглядами. Молодой парень – на вид его ровесник – с волевым выражением лица, разорванным ухом и шрамом над бровью. На нем была черная куртка мотоциклиста. Локтем он прижимал к себе шлем. При виде этого парня у Глеба в солнечном сплетении будто кончиком ножа ковырнуло – и продолжило болеть.

Мотоциклист сел рядом. Достал из шлема черный целлофановый пакет и положил возле чашки чая. Глеб почесал переносицу.

– Что это?

Парень кивнул на пакет, мол, взгляни.

– Деньги? – догадался Глеб. – Скажи ей, мне нужно только кольцо. То самое, которое я должен передать нашему ребенку. Она обещала.

Мотоциклист покачал головой.

– Не ищи ее.

– Не буду. Сама меня найдет.

Глеб встал из-за стола и, не оборачиваясь, ушел.

* * *

– …зать?

– Что, простите? – я поднимаю взгляд на официанта, возникшего как из воздуха.

– Хотите что-нибудь заказать? – повторяет он.

– Э… Да… Воду без газа.

Я ощущаю неприятное покалывание в затылке – шестое чувство торопит меня оглянуться по сторонам. Оказывается, я пропустила момент, когда клуб открылся для посетителей.

Черт с вами, Граф! Пора сбегать.

Гаснет свет – и воздух будто становится гуще.

Я нащупываю в темноте сумочку.

– Ваш заказ! – официант наливает воду из бутылки в бокал.

Теперь зал напоминает муравейник. Посетителей с каждой минутой становится все больше. Толпа разрастается и приближается к моему столику.

Я суматошно роюсь в сумочке, пытаясь отыскать кошелек, и не нахожу! Чеки, рекламные листовки, шоколадка, две расчески… Вот он! Отсчитываю официанту нужную сумму и, даже глотка не сделав, пробиваюсь к выходу.

Уже подхожу к двери, когда равномерный гул голосов разрывается короткой барабанной дробью. Толпа захлебывается аплодисментами.

Я машинально оборачиваюсь – как раз в тот момент, когда луч прожектора выхватывает из черноты сцены ударную установку. За ней сидит длинноволосый брюнет в солнцезащитный очках, в джинсах и черной майке с лямками. Он ловко жонглирует барабанными палочками, а затем начинает так виртуозно импровизировать – с переливами, замираниями, сменами темпа, скачками громкости, – что на какое-то время я забываю, почему так быстро собиралась покинуть зал.

Мелодия пленяет меня. Это сложно описать, но… я словно ощущаю легкое волнительное шевеление в душе – так весенний ветер трогает первые цветы. Да и сам музыкант – его образ, движения, черты лица – завораживают. И не меня одну: зал кипит, даже та красотка в розовом платье подалась поближе к сцене.

В этот момент спираль этого вечера совершает еще один ошеломительный виток. Музыкант поднимает руки, чтобы ударить палочками над головой, и на внутренней стороне его предплечья я замечаю знакомую татуировку.

Этого не может быть!

То есть может…

Но, черт подери, как в это поверить?!

Татуировка объясняет, почему меня так волновала улыбка этого незнакомца и завораживали его движения.

За ударной установкой орудует палочками Граф.

Но, наверное, теперь его стоит называть иначе – настолько он не похож на того Графа, которого знаю я.

Парик, очки, другой стиль одежды, хобби, о котором я ничего не знала. Хотя… Персонаж его книги «Набережная, 13» подрабатывал ударником в рок-группе – я могла бы и провести параллель.

Но не провела. Обманулась. Чего же хотеть от незнакомых людей – жертв его книг, – если даже я приняла его за другого человека?

Граф не просто писатель. Он лицедей. И это делает его еще более привлекательным.

Улыбка не сходит с моего лица всю дорогу до дома Графа. Собираюсь бросить письмо в почтовый ящик, но передумываю – и всовываю уголком в дверную щель. Очень уж хочется понаблюдать, как Граф будет его читать. Затем возвращаюсь в машину и включаю радио – легкую, приятную музыку под стать моему настроению.

Очень осторожно, постоянно напоминая себе, что мыслю гипотетически, я раздумываю, а не взять ли судьбу в свои руки. Может быть… допустим… я попрошу Графа подарить мне кольцо – или хотя бы одолжить на время. А он – и такой вариант возможен – согласится. Граф же почти не носит эту безделушку.

Ждать мне приходится не больше четверти часа.

Я в нетерпении подаюсь вперед, дожидаясь, пока Граф выйдет из такси. И вот он действительно выходит. А потом подает руку женщине – той самой блондинке из клуба.

Не успеваю я принять этот факт, как Граф подсовывает мне другой: мое письмо он едва ли замечает – машинально засовывает в карман куртки, пропуская блондинку в дом.

Они почти сразу оказываются на кухне – на том месте, где я кормила Графа креветками. Блондинка, уже без пиджака, смеясь, запрокидывает голову. Кокетливо пожимает плечами. И не отстраняется, когда на ее бедро, словно случайно, в порыве разговора, ложится ладонь Графа.

На какое-то время я словно каменею. То, что происходит на кухне, невыразимо хуже сцены с Камиллой-горничной. Потому что тот спектакль Граф разыгрывал специально для меня, а сейчас все происходит по-настоящему.

Как бы я хотела не видеть этого!

Отмотать бы события на три ночи назад, когда я впервые приехала сюда на арендованной машине. Нет. Лучше до того момента, когда я потянулась к сейфу, чтобы украсть кольцо. Нет. Лучше еще дальше – на полгода, когда впервые услышала историю жизни моего отца…

Тогда я не сидела бы сейчас здесь, в темноте, смахивая слезы.

Не хочу смотреть на то, что вытворяет Граф, но не могу оторвать взгляд.

Это пытка.

Наказание за слабость. За эмоции.

За любопытство.

Если нравится подглядывать – будь готова к тому, что увидишь.

А я не готова.

Граф передает бокал с шампанским гостье, гладит ее пальцы… Я так хорошо помню ощущение покалывания на коже, когда меня также касался Граф… Прикрываю глаза, чтобы справиться с предательским теплом, которое разливается по телу каждый раз, когда я думаю о его прикосновениях, даже теперь.

Затем снова смотрю в бинокль – и сразу жалею об этом. Граф не теряет времени зря. Он уже притянул блондинку к себе и теперь очень тщательно изучает ее губы своими. Подоконник закрывает мне часть обзора, но по тому, какие движения совершает Граф, я понимаю, что он кладет руки на ягодицы блондинки и крепче прижимает ее к себе, углубляя поцелуй.

Девица запускает руки в волосы Графа, тянет его за пряди, и я хоть и не слышу, но явственно представляю стон, который срывается с ее губ, когда Граф прерывает поцелуй. Едва я успеваю перевести дыхание от боли и обиды, как он опускает шлейки ее платья и покрывает плечи женщины быстрыми, жаркими поцелуями.

Я ощущаю, как по щекам текут слезы, и отрываюсь от этого мучительного зрелища, чтобы смахнуть их. А когда снова подношу бинокль к глазам, свет на кухне уже не горит. Жду какое-то время, вглядываюсь в окна – словно что-то еще может измениться, – а через некоторое время замечаю в спальне Графа отблески свечей.

Тогда я завожу машину и еду по направлению к дому. Но на последнем повороте сворачиваю в сторону озера. Останавливаюсь. Подхожу к самой кромке воды. И с размаха как можно дальше швыряю в темноту телефон Шахерезады. Слышу всплеск, но еще некоторое время стою на берегу, дрожа от холода и эмоций.

Потом возвращаюсь домой и собираю вещи.

Пришло и мое время сказать Графу «прощай».