Текст книги "Сто и одна ночь"

Глава 8

Я не просыпаюсь – вздрагивая, вырываюсь из сна. Впервые за время аренды этой квартиры, за полгода, я слышу стук в дверь. Причем не обычный, а словно молотят каким-то предметом.

Стук повторяется.

– Тук-тук-тук.

Сажусь на край матраса. В голове гудит, как на утро после вечеринки. Жмурюсь от яркого утреннего света.

– Тук-тук, тук-тук-тук.

Заматываюсь в простыню и на цыпочках двигаюсь к двери.

– Тук-тук-тук, тук-тук.

Приближаюсь к глазку – и тотчас же отступаю.

– Да ладно, Шахерезада. Я знаю, что ты там.

Блефует. Но я все равно открываю дверь: в руках Графа подставка с двумя пластиковыми стаканчиками кофе.

– Обязательно барабанить на весь дом? – подтягиваю простыню до подбородка и пытаюсь вспомнить, когда это мы перешли на «ты».

Вспомнила. Не переходили.

– Ты так долго не открывала… Я решил, может, нужно отстучать какой-нибудь пароль, вот и пробовал разные варианты. – Для примера он еще пару раз ударяет рукояткой трости о дверь.

– Ага… Пароль…

Смысл его появления в моей квартире утром понятен. Я вмешалась в его личную жизнь, теперь он вмешивается в мою.

– Кухня налево, – вдохнув аромат кофе, иду в спальню переодеваться.

Натягиваю джинсы и майку, выхожу из-за ширмы – и едва не врезаюсь в Графа.

– Я же сказала…

– Я знаю, где кухня.

Он слишком большой, чтобы я могла вытолкнуть его силой. Но мне очень, очень, очень не нравится, что происходит.

В душ я точно при нем не пойду. После его вчерашнего рассказа я даже спиной лишний раз поворачиваться к нему не хочу.

Граф словно читает мои мысли. Его взгляд вдруг становится серьезным – каким-то… заиндевевшим.

– Я подожду вас в машине. Не забудьте куртку, – он отдает мне подставку со стаканчиками кофе и уходит, постукивая тростью.

Пожимаю плечами. Сегодня я спала три с половиной часа – ощущение невесомости беспокоит меня сильнее, чем причина перепадов настроения Графа.

И только потом понимаю, что не спросила, с какой стати мне идти к нему в машину.

После душа, двух порций кофе и тоста с сыром я снова в строю. Сижу за столом на кухне, допиваю латте и наблюдаю сквозь занавеску за машиной Графа. Какой же я была умницей, когда решила перед этой аферой снять квартиру! Ничего не предвещало, что она мне понадобится, обычная перестраховка. А теперь, Крис, представь, что Граф ждет у крыльца твоего настоящего дома… Кофе застревает в горле, я шумно откашливаюсь.

Моя история повернула не в ту сторону. Отношения с Графом повернули не в ту сторону. Я впустила его в свою квартиру. Да я поцеловала его!

А что если, ощущая власть над Графом, я на самом деле, как поезд, который свободен в выборе маршрута только по уже проложенным рельсам? И пути, конечно, определяет Граф. Вдруг я что-то упускаю и уже давно играю по его правилам? Он намного жестче, чем хочет казаться, и намного хитрее. Иначе ему не удавалось бы выходить сухим из авантюр, связанных с написанием книг.

Уверена, переживая страстный роман с Графом, Катрин из его «Иголки для бабочек» – дочь одного из богатейших людей страны – понятия не имела, что он всему миру расскажет о ее тайне. До встречи с Графом Катрин оказывала дорогие интимные услуги, исключительно дабы пощекотать себе нервы и насолить родителям. После ее шикарного полугодового романа со скандальным писателем – за развитием событий следили все таблоиды – последовало не менее громкое разоблачение. Книгу Графа мгновенно смели с прилавков.

Хватаю куртку и выбегаю во двор. Он все еще ждет в машине, хотя мой завтрак затянулся минут на сорок. Стучу костяшкой пальца по стеклу со стороны Графа. Дожидаюсь, пока оно опустится.

– Я никуда с вами не поеду.

– Поедете.

– Затащите в машину силой?

Он так глянул – словно у меня жаба изо рта выскочила.

– Зачем же. Вы сами сядете…

– Не думаю.

– …когда узнаете, что я хочу рассказать вам о себе кое-что, не известное никому.

Прищуриваю глаза. Заманчиво. Но я так быстро не сдамся.

– С чего вы взяли, что это мне интересно?

– С того, что вам по какой-то причине интересно все, что со мной связано. Особенно мои тайны. А то, что я хочу вам показать, – это концентрированная тайна.

Сажусь на переднее сиденье. Обдумываю слова Графа. Зачем ему раскрывать свою тайну – если только он не собирается получить что-то взамен.

Свет слепит глаза. Опускаю козырек – не помогает.

– Возьмите, – Граф протягивает мне солнцезащитные очки.

– Предпочитаю, чтобы дорогу, в первую очередь, видел водитель.

– Возьмите! У меня есть еще пара, – он бросает на меня короткий насмешливый взгляд. – Откуда столько удивления у девушки с двумя зубными щетками?

Усмехаюсь, но очки беру. Смотрюсь в отражение зеркала на козырьке. Хм. Оказывается, мне весьма идут большие черные стекла. На светофорах водители машин заглядываются на меня. Или на «Понтиак»…

Через четверть часа вылетаем на трассу. Осень буйствует. Золотое солнце, пронзительно-синее небо, пестрая листва. Узкая, чуть влажная после дождя дорога словно специально извивается, чтобы показать побольше красот.

– Так что вы скажете по поводу истории, которую я вчера сочинил? – спрашивает Граф таким тоном, словно мы только что с ним об этом разговаривали.

Первым на его вопрос реагирует мое тело. Прикрываю глаза, чтобы обуздать свои ощущения. Да, я помню, как изнывала, слушая описание интимной сцены. И что делала, когда Граф ушел.

– Не думаю, что Глеб любит готовить, – внезапно охрипшим голосом отвечаю я и роюсь в сумке в поисках бутылочки с водой. Очень хочу пить – и очень не хочу смотреть Графу в глаза.

– Не думаете? Или знаете наверняка? Впрочем, не отвечайте. Я сочинил ужин лишь потому, что сам люблю готовить. Вплел в историю немного личного – как это делаете вы.

– Граф, смотрите на дорогу!

– А вы не отвлекайте водителя, так прикусывая губу!

Улыбаюсь. Делаю пару глотков.

– Дайте мне, – требует Граф.

Протягиваю бутылку и, наклонив голову, смотрю, как он касается ребристого горлышка там, где только что были мои губы. Тотчас же вспоминаю, как целовала Графа. Тело снова мгновенно реагирует… Не представляла, что поездка будет настолько адской.

– И, на мой взгляд, время прикосновений еще не настало, – я тщательно взвешиваю слова. – Но, возможно, скоро… Вы весьма проницательны, Граф.

– На самом деле, Крис, я запутался в вашей шараде. Все мои предположения заходят в тупик. Похоже, в этой истории вымысла больше, чем правды. Вы старательно заметаете следы и все же не настолько хорошо, чтобы я потерял надежду докопаться до сути. Идеальных преступлений не бывает. Вот и вы попадетесь на мелочи, так и знайте.

– Любопытно, что вы заговорили о преступлении. – Я откидываюсь на спинку кресла. Граф внимательно смотрит на дорогу, но, уверена, ловит каждое мое слово. – Потому что именно сейчас Ксения садится на край матраса, подтягивает к себе ноги и аккуратным, но настойчивым движением закрывает книгу, которую читает Глеб…

– Повремените со сказкой, Шахерезада, – останавливает меня Граф. – Мы приехали.

Увлеченная своими переживаниями, я впервые за долгое время смотрю в окно машины, и кровь отливает от лица.

– Неужели вы ни разу здесь не были? – Граф открывает мне дверь. Я выхожу, путаясь в ногах. – Или не ожидали, что об этом месте знаю я?

И то и другое, Граф.

Я чувствую легкую тревогу от того, как много он знает, но куда острее ощущаю трепет и что-то, похожее на преклонение. Впервые вижу дом моего Глеба воочию, а не на фото. Это строение – пусть и заброшенное, обветшалое, с криво заколоченными окнами – величественное. Оно словно живой организм. По влажным деревянным стенам ползет виноград, его зеленые листья на солнце кажутся прозрачными. На крыльце, подставив пушистое брюшко теплым лучам, лежит толстый рыжий кот – лениво отмахивается от мухи. Из окна, проскользнув между прибитыми досками, выпархивает воробей. На широком балконе второго этажа растет береза, трепещут яркие желтые листочки.

Ветер дует чуть сильнее – и на голову, словно серпантин, кружа, осыпаются золотые кленовые листья. Один из них падает мне на плечо.

– Это вам, – я протягиваю листок Графу.

– Благодарю, – он сует подарок себе за пазуху. Затем поднимает с земли коричневый гладкий орех каштана. – А это вам. Теперь он будет не только у Глеба, но и у вас.

Прячу каштан в карман куртки.

– Зайдем? – предлагает Граф.

Киваю.

Он достает из багажника лом и, как настоящий преступник, одним движением взламывает ржавый амбарный замок.

– Я первый, Шахерезада. Дом слишком старый, не до любезностей.

Граф необычайно заботлив. Или просто хочет первым увидеть то, что скрывается внутри.

Следую за ним в гостиную, совмещенную с кухней, – помещение занимает почти весь первый этаж. Граф ломом вышибает приколоченные к окну доски, и комнату заливает густой солнечный свет.

Я испытываю странное чувство, похожее на ностальгию, но не свою, а чужую – ностальгию человека, полгода назад рассказавшего мне об этом доме.

Затянутые паутиной колесные диски, как медали, рядами висящие на стене, отбрасывают на пол солнечных зайчиков. На широком столе стоит покрытый коричневым налетом граненый стакан с остатками полевых цветов. Стебельки похожи на паутинки, дотронешься – и превратятся в пыль. Дверца сушилки над жестяной раковиной покосилась. На маленькой плите нахохлился ржавый чайник. Все старое, покрытое пылью и паутиной, изъеденное мышами и жуками, но ощущение такое, будто дом продолжает жить без хозяев.

Делаю шаг – и в широком солнечном луче взмывает облако пыли. Звонко чихаю. Граф оборачивается.

– После того как вы рассказали об этом доме, в самую первую ночь, я не мог успокоиться, потому что помнил, что где-то уже видел это строение – точь-в-точь таким, как его описали вы. Перерыл все коробки на чердаке, с лупой изучил фотоархивы родителей. Но нашел я дом не на снимке, а на открытке. Эскиз, датированный тысяча девятьсот тридцать третьим годом. Тогда это строение принадлежало семье Кипельских. Еще немного работы в городском архиве – и выясняется, что в это время в доме проживало девять человек. Это почти тупик. Как узнать, кто из них, учитывая, что прошло почти сто лет, каким-либо образом связан с вами? Старики, родители и пятеро детей. Одного из детей звали Глеб, но он погиб во время войны. Еще трое не дожили и до тридцати – несчастные случаи, болезнь…

– Что вы делаете, Граф?! – я улыбаюсь.

Поворачивая запястье с часами, он пускает на меня блики света.

– Касаюсь вас солнечным зайчиком – раз руками запрещено. Не щекотно?

– Нет, – улыбаюсь еще шире, глядя, как светлое пятнышко ползет по моим пальцам, перепрыгивает на куртку, устремляется выше. Потом теряю его из вида – и только по взгляду Графа догадываюсь, что сейчас зайчик гладит мое ухо, проплывает по щеке и застывает на губах.

– А вот самый младший из сыновей дотянул до пятидесяти, – Граф прячет руку за спиной, и его голос снова становится серьезным. – У него был сын – единственный наследник некогда большой и зажиточной семьи. Последнего из рода Кипельских нарекли Львом. Тридцать лет назад, еще совсем юным, он переехал учиться в город. Там ввязался в плохую компанию, едва избежал тюрьмы. Семьей он не обзавелся. Сейчас этот Лев, который так напоминает вашего Глеба, – одинокий мужчина под пятьдесят, так что династия, вероятно, прервется. Только какое отношения это имеет ко мне? – Я молчу, а Граф и не требует ответа. Указывает рукой на лестницу. – Поднимемся на второй этаж?

Конечно.

Почти не обращаю внимания, как опасно скрипят ступени под ногами, так взволновала меня история, рассказанная Графом, хотя многое из услышанного я уже знала.

– Не то чтобы я надеялся получить от вас ответ, – Граф подает мне руку, я перепрыгиваю через дыру в ступенях. И с удивлением осознаю: мне жаль, что он в перчатках. – Скорее, просто хвастаюсь тем, сколько бессмысленной работы проделал. Одна радость, что я писатель. Возможно, когда-нибудь напишу об этом книгу. Это спальня Глеба?

Я киваю. Да, мой герой жил именно здесь. В этом самом окне сверкала молния, когда сюда впервые поднялась Лана. На этой стене переплетались их тени, когда Глеб впервые ее целовал.

Я взволнована так, что не сразу понимаю, о чем говорит Граф.

– Совсем забыл! На открытке, с обратной стороны, есть надпись. «Здесь все начиналось. Я помню каждое мгновение». И дата: тысяча девятьсот восемьдесят шестой год. Подписи нет. На этом моменте, признаюсь, мой мозг закипел. Потому что, надо полагать, получатель открытки связан с моей семьей, а отправитель, вероятно, с вашей. Но каким образом? Надо же, ни одной фотографии, блокнота, тетради! – Граф хлопает дверцей шкафа. Она крякает и повисает на одной петле. – Связь, очевидно, есть, раз вы знали, что у меня находится то самое кольцо с аметистом. Но на этом я сдаюсь. Похоже, дополнительную информацию я могу получить только из вашей истории, так что внимательно слушаю.

– О нет, Граф. Сейчас ваша очередь рассказывать. Концентрированная тайна, помните?

– Точно, – он трет кончик носа. – Вы знаете, что произошло с моими родителями, Шахерезада?

– Они погибли, когда вам едва исполнился год.

Граф довольно ухмыляется – что не очень-то хорошо сочетается с моими словами.

– Нет, не погибли. Они исчезли. Я думаю, они сбежали. Были такими же ворами, как и вы. Наверное, именно это совпадение вначале и удержало меня от звонка в полицию, а не ваша история. Я сентиментален к воришкам. Родители завещали мне гараж, доверху набитый дорогущим хламом, потому что просто не могли увезти его с собой, а вовсе не из-за бесконечной любви. Меня оставили на полоумного дедулю, от которого я сбежал, когда мне было двенадцать. Потом, правда, вернулся: на улице жить опасно. Да и глупо.

– Но потом вас заинтересовала и сама история, верно?

– Да, потом вы подкинули парочку любопытных деталей. Сначала я подумал, если вы знаете о кольце, то, возможно, слышали и о моих родителях, от которых оно мне досталось. Но, судя по вашему лицу, вы удивлены не меньше, чем был удивлен я, когда выяснил, что документы об их смерти липовые.

Я и в самом деле в шоке. Но на кое-кого эта информация произведет куда более сильное впечатление.

– Почему вы так смотрите на меня? – я перевожу тему.

– Вам удивительно подходит этот дом, – подхватывает мою игру Граф.

Фыркаю.

– Надеюсь, вы не имеете в виду, что я дряхлая и всеми брошенная!

Граф улыбается, и эта редкая улыбка словно подсвечивает его изнутри. На несколько секунд он превращается в искреннего, приятного, теплого человека. Или у меня очень богатое воображение.

– Этот дом словно создан для вас! Я легко могу представить, как утром, завернувшись в плед, вы сидите в этой спальне в просторном старом кресле с резными деревянными подлокотниками. Держите двумя руками большую, доверху наполненную чаем чашку. Утреннее солнце освещает вашу полуулыбку. О ноги трется толстый рыжий кот.

– Граф, да вы романтик!

– Я просто писатель.

Искренность слов, улыбка создают особую ауру, и я иду дальше:

– Граф, вот скажите, зачем вы пишете книги, которые ломают человеческие судьбы? Ведь не только ради денег – у вас шикарное наследство, пусть и ворованное. И дело не в жажде справедливости. Женщина, продававшая свое тело мужчинам, не самая злостная преступница в мире. А вы не просто ее изобличили. Сначала заставили ее верить вам, признались ей в любви…

– Я никогда не признавался в любви женщине, к которой этого чувства не испытывал, – теперь голос Графа звучит жестко, время откровений стремительно тает.

– В чем виновата перед вами конкретно она? После вашего ухода эта женщина пыталась покончить жизнь самоубийством. А после вашей книги сделала еще одну попытку. Вам все равно?

– Таковы правила игры.

– Граф, это не игра.

– Жизнь – только то, как ты к ней относишься. Для меня это игра. Доказать? Я собираюсь пройти по ограждению балкона.

Я всплеснула руками.

– Бросьте, Граф. Это ребячество.

– Кто ж спорит, – он снимает пальто.

– Вы это несерьезно.

– Конечно, нет, – пододвигает стул к ограждению.

– Граф, до земли метра четыре, – скучающим тоном замечаю я. – Вы переломаете себе ноги. А до этого вас проткнет вон та арматура.

– Значит, я проиграю.

Граф становится на стул. Сиденье, издав надрывный звук, проваливается под его ногой. Я вздрагиваю.

– Не собираюсь на это смотреть! Я ухожу. – Но пока не двигаюсь с места.

– Тогда вы не сможете оказать мне первую помощь, – он подтягивает к ограждению сундук.

Я знаю, что Граф это сделает, даже если я уйду. Другой бы остановился, но не Граф. И я почти наяву вижу, как он, балансируя на ограждении, оступается и летит вниз. Как я выглядываю на улицу и вижу его, застывшего в неестественной позе. По камню под его головой растекается багряная лужица…

Я не могу остановить его. Но могу привести в чувства. Хорошо бы под рукой оказался стакан ледяной воды, но его нет. Так что я шагаю к Графу, ощущая легкое жжение в ладони, – пощечину он заслужил уже давно.

– Граф… – окликаю его.

Он оборачивается, но в последний момент успевает перехватить мою руку, и мы застываем в такой позе, лицом к лицу, едва ли не прижатые друг к другу. Секундное замешательство – и я вспоминаю, что у меня есть левая рука. Граф тотчас перехватывает и ее. Тогда я вспоминаю, что у меня есть губы…

Касаюсь губ Графа – по привычке осторожно, но с трудом сдерживая эмоции, которые бушуют во мне. Медленно провожу по его нижней губе языком – мое сердце стучит в висках спокойно, но громко, как колокол. Чуть надавливаю, чтобы проникнуть вовнутрь… А затем испытываю такое чувство, словно меня внезапно столкнули в воду: едва успеваю задержать дыхание, как меня поглощает поток ощущений, – Граф отвечает на мой поцелуй. Его губы ласкают мои, его язык борется с моим. Все это смешивается с его ароматом, с головокружительным ощущением его близости. Под ложечкой начинает волнительно болеть.

Я первой прерываю поцелуй. Выдергиваю руки из его хватки, отступаю на шаг. Наверное, сейчас я выгляжу смешно – в замешательстве от своих чувств, злая на Графа из-за того, что он снова спутал мои карты. Но он не улыбается. Не отрываясь, смотрит на меня. Чуть покачивается, затем делает стремительный шаг навстречу. Обхватывает мой затылок ладонью, второй прижимает меня к себе и врывается в мой рот языком. Пытаюсь оттолкнуть его – вместо безудержного восторга предыдущего поцелуя я чувствую панику. Пробую отвернуться, вырваться, и наконец Граф меня отпускает.

– Не смейте прикасаться ко мне! – ору я, смутно осознавая, что первой заварила эту кашу.

Он поднимает руки, как преступник, остановленный полицией.

– Как скажете, Шахерезада.

Его голос звучит настолько жестко, что мне становится не по себе. Это другой Граф – настоящий. Такой, каким я его всегда и представляла, без маски, без притворства. Способный на все.

– Отвезите меня домой, – как можно ровнее произношу я.

Он ничего не отвечает. Едва не задев меня плечом, проходит мимо и направляется к выходу.

Глава 9

Все дальше уезжаем от заброшенного дома. Мне кажется, он смотрит мне вслед подслеповатыми, прищуренными глазами-окнами. С трудом сдерживаюсь, чтобы не обернуться и не попрощаться с ним.

Солнце скрылось за лесом, только верхушки елей еще окрашены в бледно-розовый. Тишина в салоне такая же серая, как и сумерки за окном.

Встречные машины слепят фарами, проносятся мимо с резким жужжащим звуком, от которого мне неспокойно. А еще меня нервирует сосредоточенный профиль Графа. От него веет холодом. Поеживаюсь, хмурюсь.

Нам еще долго ехать. Молчание давит.

– После того как Глеб переехал в Большой город, Ксения была в этом доме лишь однажды, – замолкаю, следя за реакцией Графа.

Он слушает меня, хотя и не кажется, что ему интересно. Что ж, по крайней мере, я избавлюсь от тишины.

* * *

– Это случилось в следующую пятницу после их совместной ночевки.

Глеб помогал отцу латать дыру в древнем «Ситроене» соседа и завозился. Так что Ксения пришла к нему сама.

– Привет! – он с голым торсом, несмотря на прохладную погоду, в рабочих штанах, испачканных в мазуте, ловко выскочил из ремонтной ямы, в одно мгновение оказался рядом с Ксенией и поцеловал ее.

Мимолетный поцелуй, но он столько всего говорил…

Я люблю тебя.

Я соскучился по тебе.

Я так рад тебя видеть.

Какое же это счастье – касаться тебя.

Как жаль, что рядом отец, и я не могу поцеловать тебя со всей той страстью, что сжигала меня неделю, которую мы не виделись… И да, я совсем забыл, что ты еще не привыкла к моим прикосновениям, но скоро это обязательно произойдет, ведь ты уже соглашаешься на поцелуй в губы при встрече.

Глеб окунулся в теплый, ласковый взгляд Ксении и повернулся к отцу.

– Пойду переоденусь.

И по тому, как отец опустил голову, Глеб догадался, что его родной человек видит куда больше, чем кажется. Ну и пусть. Лишь бы не навредило Ксении.

Глеб принял короткий душ. Вышел из ванной обнаженный, вытирая голову полотенцем, и замер, услышав этажом ниже голос отца.

– Мой мальчик далеко пойдет. Глеб такой упертый! Ему лет двенадцать было, когда он в каком-то журнале нашел картинки с упражнениями для качания мышц. Глебу нужны были гири, маленькие такие, а денег у нас не водилось. Так он разобрал настенные часы в своей комнате. Отсоединил металлические шишки от цепочек и стал использовать их вместо гирь. Хотите чая?

Глеб только сейчас обнаружил, что жутко замерз, все тело в мурашках. Метнулся к шкафу, перебросил джемпер через плечо, схватил белье, джинсы – и снова к лестнице. Он одевался, вглядываясь в пустоту между пролетами. Видел седую макушку отца, стоящего у плиты, и облако светлых волос Ксении, сидящей на кресле, поджав под себя ноги, – привычка, рождающая в нем трепет.

Это были те редкие мгновения, когда два его самых близких человека, каждого из которых он по-разному, но бесконечно и преданно любил, находились рядом. И он не стал отгонять от себя мысль, как было бы здорово, если б они могли вот так иногда проводить время вместе. Ксении бы понравился отец – он мудрый, внимательный, да к тому же отличный рассказчик. А Ксения… Она не может не понравиться.

– Вскоре шишек стало недостаточно, – продолжил отец, медленно, осторожно опускаясь на кресло рядом с Ксенией, давала знать о себе боль в пояснице. – Тогда он попросил у соседей пятикилограммовые гантели, которые без дела ржавели у них на крыльце. Ржавчину полностью очистить не удалось, так что Глеб перевязал рукоятки изолентой – и качался так. Потом, позже, кто-то отдал ему гантели по четыре килограмма. Тогда Глеб соединил с ними свои старые, получились две гантели по девять килограмм. Не мерзните? Может, плед?.. Ну, как угодно, – отец покряхтел, совсем по-старчески. Побарабанил пальцами по колену, тяжело вздохнул. – Это я, неудачник, Ксения. А Глеб чего ни захочет, всего достигнет. Главное, не мешать ему, не сбивать с пути. У него все просто, понимаете, Ксения? Он смотрит только вперед, по сторонам не умеет – натура такая. Если чего хочет, всего себя отдает. И дай Бог, чтобы ему на пути попадались если и не любящие, то хотя бы жалостливые люди, которые в нужный момент поддержат или… отпустят…

– Я готов! – Глеб сбежал по ступеням.

Он улыбался, но на душе скребли кошки. Что-то просочилось сквозь слова отца, тревога за сына, неуверенность – то, чего тот никогда не показывал.

Всю дорогу до города Глеб пытался разговорить Ксению. Она отвечала односложно, нехотя. На подъезде к кольцевой он не выдержал. Остановил машину и заглушил мотор.

– Не слушай его!

– О чем ты, Стрелок? – Ксения улыбнулась, но так грустно, что у Глеба сжалось сердце.

– Я люблю тебя… Эй, не опускай голову! – он сжал кулаки, чтобы сдержаться и не обхватить ее лицо ладонями, не заставить силой смотреть на него. – Ты же и так это знаешь. Люблю.

Ксения медленно поднялась взглядом по его шее, губам, переносице – и, наконец, остановилась на глазах.

– А ты меня не любишь, знаю. Но это неважно. То есть… – Глеб легонько ударил кулаком по рулю, – это не самое важное. Просто не отталкивай меня. Уже поздно что-то менять. Невозможно. Если и был у меня другой путь, то его больше нет. Я или рядом с тобой, или меня не существует. Не можешь быть любящей, будь жалостливой. Но без тебя мне не жить.

– Стрелок…

– Молчи. Я все понимаю.

Он завел двигатель – и выжал педаль газа.

* * *

Я замолкаю: давит в груди. Так происходит каждый раз, когда я думаю об этой сцене признания. Одно дело – рассказывать, и совсем другое – осознавать, что близкий тебе человек когда-то испытывал такое в реальности. Что же это за жизнь была? Боль, боль, боль… И близостью с любимой женщиной, которая никогда не станет его, эта боль только подпитывалась.

Все разрушить, всех предать – и знать, что ничего не получишь взамен, кроме вечеров пятниц и редких прикосновений. Существовать от взгляда к взгляду. Жить в фантазиях. Не иметь возможности что-либо изменить… Я никогда бы не поверила, что человек может добровольно согласиться на такое, если бы не услышала рассказ от первого лица.

– Вы голодны? – прерывает мои размышления Граф и, не дожидаясь ответа, резко сворачивает к придорожному кафе. – Ждите меня здесь.

Остаюсь в машине с тяжелым сердцем. Я погружена в мою историю, а Граф, похоже, все еще перемалывает неудавшийся поцелуй. За время дороги его раздражение только усилилось.

Вижу, как он рывком открывает дверь кафе, и прикрываю глаза. Все, больше никаких поездок с Графом. Никаких провожаний до дома. Возвращаемся к началу – к историям, рассказанным в антураже его рабочего кабинета. Мне так немного надо – просто возможность сбежать, когда захочу. Была бы я сейчас в городе, а не на трассе, уже шла бы по направлению к дому.

Граф появляется через считанные минуты. Со словами: «Не кафе, а снековый автомат!» – кладет мне на колени пластиковый пакет и выруливает с парковки на трассу. Машина мгновенно набирает скорость. Проверяю, не забыла ли пристегнуться.

– Из условно съедобного это все, – Граф кивает на пакет.

Засовываю туда руку и вынимаю связку бананов.

– Ешьте, – командует Граф.

– Не люблю бананы.

Быстрее, чем я успеваю закончить фразу, Граф выхватывает у меня из рук фрукты, открывает со своей стороны окно и вышвыривает их. Резко оборачиваюсь – не разбил ли он стекло следующей за нами машины?! Но, к счастью, дорога пуста. Я настолько шокирована его поступком, что не могу и слова произнести, только смотрю на него широко раскрытыми глазами.

Не отрывая взгляда от дороги, Граф ныряет рукой в пакет на моих коленях – и вытаскивает коробку.

– Конфеты будете? – спокойным тоном спрашивает он.

– Да! – выхватываю коробку, тотчас же ее вскрываю и всю оставшуюся дорогу до города молча поедаю конфеты, не решаясь ни пошевелиться лишний раз, ни слова сказать.

Граф не то чтобы успокоился – он по-прежнему холоден и неразговорчив, – но, по крайней мере, не срывает на мне злость.

Если не считать редких всполохов фар встречных машин, за окном совсем темно. Вытираю руки влажной салфеткой и прикрываю глаза – уснуть, конечно, не усну, но вид сделаю.

Да, больше никогда никаких поездок с Графом.

Никогда.

Никаких.

Даю себе слово.

– Вы повернули не туда, – приоткрыв глаза, замечаю я, когда мы въезжаем в город. Граф молчит. – Куда мы едем? – я очень стараюсь не повышать голос и не выдавать своего напряжения.

– Туда, где вы излечитесь от боязни прикосновений, – как ни в чем не бывало отвечает Граф.

Я вцепляюсь пальцами в сиденье. Кровь отливает от лица.

Нет такого места, где можно решить мою проблему. Что бы ни придумал Граф – особенно Граф уязвленный и разозленный, – мне это не понравится. Надоело терпеть его издевательства! Надоело поддаваться на шантаж! Следующей ночью возьму с собой газовый баллончик – уравняю шансы.

– Выходите, – командует Граф.

Подчиняюсь.

Мы на парковке железнодорожного вокзала. По крайней мере, не наедине. Мне неприятно такое скопление людей, прикосновений не избежать. Но, может, мы обойдем толпу?

– Следуйте за мной. Не пойдете – потащу силой.

Молча плетусь за Графом. Попадаем на вокзал через главный вход. Спускаемся в подземный переход. Едва уворачиваюсь от женщины, бегущей с чемоданом в руке. Теряю доли секунды, и Граф уже опережает меня на пару человек. Ускоряю шаг, пытаясь его догнать.

– Простите… – Оббегаю бабушку с ребенком и наталкиваюсь на толстенного мужика.

Он кладет мне руки на плечи – руки! мне! на плечи! – и улыбается.

– Девушка, осторожнее!

– Граф! – в панике выкрикиваю я в лицо мужчине.

Мужчина округляет глаза и отстраняется.

Графа не видно. Я стою посреди двух потоков людей, несущихся друг навстречу другу. Низкий свод подземного перехода, кажется, физически давит на меня. Стены отражают голоса, крики, звук шагов, звяканье колесиков чемоданов. Воздух кажется густым, как желе. Я пытаюсь дышать глубже, но легкие отказываются перерабатывать эту субстанцию.

Понимаю, что надо уйти, вырваться из этой ловушки, только ноги словно приросли к грязному, заплеванному полу. Кажется, переход длится бесконечно – в оба конца.

– Граф! – паника захлестывает меня.

Он появляется из ниоткуда.

– Зачем вы это делаете? – спрашиваю я.

Нас толкают плечами.

– Я прочитал, что боязнь прикосновений лечится в толпе.

Взгляд острый, издевательский. Он мстит мне за то, что я оттолкнула его. Вот он – Граф во всей красе.

– Со мной это не работает, – тихо говорю я.

Душно… Невыносимо… Пытаюсь расстегнуть молнию куртки, но только скребу ее ногтями – пальцы не слушаются.

Я же знала, кто он такой. Знала, на что способен, но все равно позволила себе обмануться. Вот так же ошибались в нем и герои его книг. Даже самые умные, самые проницательные.

Не знаю, что он видит в моих глазах, но его взгляд вдруг меняется, в нем появляется беспокойство. Граф хватает меня за руку и тянет в сторону, чтобы выбраться из толпы, но уже поздно. Вырываю руку, зажмуриваюсь изо всех сил, затыкаю ладонями уши.

Я представляю, что превращаюсь в камень, что звуки вокруг – это шум прибоя, что я здесь одна.

В уголках глаз сквозь опущенные веки просачиваются слезы. Лоб горит, меня колотит.

Море… Туман… Песок…

Сначала кажется, что все получается. Но где-то в конце перехода начинает плакать ребенок, и картинка морского берега, которую я удерживала с таким трудом, рассыпается. Не открывая глаз, крепко обхватываю себя за плечи. Чувствую, как приближается новая волна паники, еще сильнее. И вдруг среди какофонии различаю знакомый голос – и ускользающее сознание хватается за него, как за соломинку.

– Крис, слышишь меня? Крис… – зовет меня Граф.

Дрожу так, словно меня только что достали из проруби. Но открываю глаза и поднимаю голову.

Граф снимает пальто и набрасывает мне на плечи. Затем легонько тянет за рукава, подсказывая направление движения. Я больше не раздумываю – прижимаюсь к Графу, утыкаюсь носом в выемку над его ключицей. Он накрывает меня пальто с головой – прячет от окружающего ада.