Текст книги "Сто и одна ночь"

– Обними меня, – прошу я. – Крепче…

Граф обхватывает всю, как ребенка.

Я больше не слышу шума прибоя, но улавливаю быстрое, громкое сердцебиение Графа, которое заглушает остальные звуки. Закрываю глаза и прижимаюсь ухом к его груди. Теперь его сердце стучит еще громче. Меня лихорадит, затягивает во тьму, но постепенно сила притяжения тьмы начинает ослабевать. Дрожь унимается.

Не знаю, сколько я так стою, минуту или месяц, но с каждым ударом сердца Графа мне становится спокойнее, я будто пробуждаюсь ото сна. Сначала улавливаю аромат Графа – и вдыхаю поглубже. Затем чувствую губы у своего виска. После понимаю, что объятия слишком крепкие, мне не хватает воздуха.

– Кажется, прошло, – шепчу я.

Граф ослабляет хватку и выпускает меня. Я стаскиваю пальто с головы, но крепко держу ворот у шеи. Оглядываюсь. Это месиво человеческих тел и лиц по-прежнему невыносимо – меня слегка подташнивает и кружится голова, – но я уже контролирую свои действия.

Перевожу взгляд на Графа. Не понимаю, как именно он смотрит на меня. Словно между нами метровая стеклянная стена. Или он увидел во мне другого человека.

– Крис… Можешь идти?

Киваю.

Он обнимает меня за плечи, и вот так мы пробираемся сквозь толпу. Временами Граф заглядывает мне в глаза – мельком, наверное, хочет убедиться, что я не собираюсь падать в обморок.

Потом, позже, уже на парковке, он прислоняется к машине, подтягивает меня к себе и обнимает почти так же, как на вокзале во время моего приступа, разве что осторожнее. Я все жду, когда он прекратит, но молчу – вижу, что и с ним что-то происходит. Но Граф все не отпускает меня, кутает в свое пальто, прижимается щекой к моему виску. Чувствую его спокойное глубокое дыхание на своих волосах.

Разъезжаются с парковки машины. Продавец цветов помогает сгружать товар в микроавтобус. Высекая искры, полукругом объезжают меня трамваи. Ночь становится гуще, спокойнее.

Я так долго наблюдаю за происходящим, что затекает шея.

– Граф?

Он чуть отстраняется, смотрит на меня так, словно только что очнулся.

– Не могли бы вы… – я повожу плечами, и он размыкает объятия.

– Конечно.

Садимся в машину.

Всю дорогу молчим.

Тишина не понять какая – не напряженная, но… вдумчивая. Ночь заглядывает в окна.

Не заглушая двигатель, Граф останавливается у моего подъезда. Я прощаюсь, выхожу из машины.

– Крис, подождите! – Граф нагоняет меня у двери. – А если… – он медлит.

Волнуется? Он?! Машинально запускаю руку в карман куртки и то сжимаю, то разжимаю гладкий орех каштана.

– Допустим… я аннулирую нашу сделку, Крис, – он замолкает. Я тоже молчу, не понимая смысла его слов. Но живот скручивает от волнения. – Допустим, Крис, я забуду об инциденте с кольцом: сотру отпечатки пальцев, уничтожу видеозапись. Тогда вы вернетесь, чтобы рассказать историю до конца?

– Нет, – без колебаний отвечаю я.

Могла бы соврать, но вряд ли Граф бы мне поверил.

Он усмехается. А взгляд такой, словно он узнал, что тяжело болен.

– Тем не менее я больше не собираюсь вас шантажировать, Шахерезада, вы свободны. Но очень надеюсь, что вы вернетесь. – Он замолкает, видимо, ожидая моего ответа, а я, шокированная, просто стою и пялюсь на него. – Завтра вечером дверь будет открытой. Но если вы не придете, мы с вами больше не увидимся.

– Вообще-то, это тоже шантаж, – говорю я уже в спину Графу.

Он не оборачивается. Садится в машину и уезжает.

Я взглядом провожаю «Понтиак» до поворота. Смотрю на стоп-сигнальные огни, пока горит красный свет, и все не могу поверить, что эта страница может оказаться последней в моей истории с Графом.

Глава 10

Стою через дорогу от его дома, в темноте, под деревом, куда почти не проникает фонарный свет. Я могу сколько угодно обманывать себя, но знаю, что все равно поднимусь на крыльцо.

Смотрю, как на кухне у плиты готовит Граф. Что-то помешивает в кастрюле, кажется, соус, и касается губами ложки, чтобы попробовать вкус. В сотейнике бурлит вода, пар тянется к вытяжке, подпрыгивает крышка. Я не слышу, но могу представить, как она звякает. Без труда добавляю джаз в качестве фоновой музыки.

Мне жаль разрушать эту сказку. Так хочется ошибаться, представляя, что подглядываю за настоящим Графом, который ждет меня, готовит нам ужин.

Стоп!

Трясу головой и улыбаюсь сама себе.

В фантазиях нет ничего плохого. Главное, не позволять им влиять на настоящую жизнь.

Итак, дверь дома открыта.

Не то чтобы я удивлена, но все равно приятно, от Графа можно ожидать чего угодно.

Он выскакивает ко мне из кухни. Помогает снять пальто. Жонглирует моими перчатками, прежде чем положить их на тумбочку. Граф выглядит счастливым, и от мысли, что причиной этого счастья могу быть я, становится радостно и волнительно. Снова хочу сказать себе: «Стоп!» – но все оттягиваю этот момент, чтобы насладиться ощущениями.

– Кристина, предлагаю игру. Нет, не застывайте вы так! Ну в самом деле, Крис! – он шутливо хмурит брови, и я сдаюсь. – Совсем другое дело! Люблю вашу улыбку. Так вот, это очень простая – можно сказать, детская – игра. Прошу вас, проходите на кухню. Правила такие. Я приготовил ужин. – Граф указывает рукой на плиту, откуда тянется умопомрачительный аромат сливочного соуса и базилика. – И, если вы останетесь довольны, мы наконец перейдем на «ты».

– Согласна!

– Вы слышали? – обращается Граф к невидимым зрителям. – Она согласна! Какое прекрасное начало ночи!

Надо признать, сейчас он чертовски обаятелен. Сложно отвести от него взгляд, хочется ловить каждое движение. Это самая настоящая магия.

Бесшабашное, хулиганское настроение Графа передается и мне. Я утаскиваю из салатной миски ломтик сладкого перца, точь-в-точь как это сделала Ксения в рассказе Графа. Секундное замешательство – и Граф улавливает аналогию, называет меня воришкой и пытается, не дотрагиваясь, отобрать добычу. Возможно, глядя мне в глаза, он тоже чувствует это легкое волнующее покалывание в груди, когда губами берет из рук надкушенный ломтик.

Граф вынимает противень с запеченными креветками, и мы, игнорируя по-королевски сервированный стол, приступаем к трапезе прямо у плиты. Макаю креветку в соус, кладу ее в рот, перекатываю на языке, прокусываю – смакую, улавливая все оттенки удовольствия. Запиваю глотком прохладного белого вина. Мне хорошо настолько, что я бы согласилась прибывать в этом состоянии вечно.

Я забываюсь в ощущениях и не сразу осознаю, что Граф не ест, а стоит, прислонясь к плите, и наблюдает за мной. Даже могу предположить, что любуется. Распущенные волосы. Вечерний макияж. Черное коктейльное платье, завязочки болеро кокетливо сходятся на груди – наверняка за них хочется потянуть.

Пригубливаю еще вина и отставляю бокал.

– Вы совсем ничего не едите, Граф, – макаю креветку в соус и протягиваю ему – так же, как недавно проделала с ломтиком перца.

Он несколько секунд барахтается в глубине моих глаз, затем осторожно берет губами креветку. Смотрит так, словно это не я его, а он меня испытывает. И я понимаю, что происходит: его физическое желание – словно силовое поле. Меня притягивает.

Ужин начинался так невинно, а теперь я осознаю, что стою слишком близко к Графу, на крючке его взгляда, рука с хвостиком креветки все еще приподнята. Дразня, я сама увлеклась настолько, что перестала контролировать ситуацию.

Надо отступить, разрядить атмосферу шуткой, но меня хватает лишь на то, чтобы опустить взгляд.

– Расскажешь о преступлении? – нарушает тишину Граф.

Я внутренне сжимаюсь. О чем он?

– «Ксения садится на край матраса, подтягивает к себе ноги и аккуратным, но настойчивым движением закрывает книгу, которую читает Глеб…» – напоминает Граф, затем протягивает руку к айподу, стоящему на полке, и вот уже вместо джазовой импровизации я слышу песню Питта Мюррея «So beautiful».

Незаметно выдыхаю.

– Итак, Ксения закрывает книгу… – тру пальцами лоб, пытаясь собраться с мыслями.

* * *

– Мне нужен спутник, чтобы попасть на одно мероприятие. Пойдешь со мной, Стрелок?

Глеб убрал завитушку с ее лба. На мгновение замер, когда пальцы коснулись мочки ее уха. Он любовался Ксенией в открытую, упиваясь тем, что теперь рядом с ней может быть самим собой. В нем вызывал восторг даже этот неспокойный, с хитринкой, блеск в ее глазах, хотя улыбка была невинной, как у ребенка.

– Конечно, пойду, – ответил Глеб.

– И ты не спросишь, что за мероприятие?

– Мне все равно – раз я иду с тобой.

Ксения чуть отодвинулась, чтобы лучше видеть его глаза.

– И ничего не потребуешь взамен? – задумчиво спросила она, скорее у себя самой, чем у Глеба.

– Ничего.

Она улыбнулась.

– Ты же мужчина! Ты обязательно чего-нибудь потребуешь. Но сейчас я и сама хочу кое-что предложить, – произнесла она таким волнующим, обещающим тоном, что у Глеба заныло в груди. – Коснись меня.

Он медлил всего мгновение. Затем легонько провел кончиками пальцев по ее скуле. Замер. Ксения смотрела на него все так же, с полуулыбкой, со спокойным мерцающим светом в глазах, чуть склонив голову на бок. Она не остановила его, и пальцы Глеба заскользили дальше – по щеке, по подбородку, зацепив губу.

Простое касание, но с каждой секундой его сердце стучало громче и глуше, словно грудная клетка превращалась в пустую бочку.

* * *

Я вздрогнула, когда почувствовала ладонь Графа у своего лица. Мое сердце стучало так же громко и глухо, как у Глеба, пока пальцы Графа скользили ниже – по щеке, по подбородку, зацепив губу… Он замер – на том же самом моменте, где сейчас в моей истории остановился Глеб. Словно два наших мира: тот, из истории, и мой, настоящий, – слились воедино.

– Затем Ксения наклонила голову, предлагая пальцам Глеба путешествовать по лицу и шее… – Я замираю, ощущая, как чувственно Граф исполняет свою роль.

Он исследует скулу, щеку, шею – до самой ключицы. Я делаю глубокий вдох, когда его пальцы меняют направление. Теперь – сбоку по шее, задевая внутри меня невидимые струны.

Прикусываю губу, когда Граф касается моего уха, – невероятно эрогенная зона. Он проводит подушечкой пальца по ушной раковине, и, словно дублируя его действия, у меня в солнечном сплетении закручивается спираль. Выдыхаю, вспомнив, что так нужно делать, и снова забываю, когда пальцы Графа смыкаются на мочке уха.

– И что дальше сказала Ксения? – приглушенным шепотом спрашивает Граф.

– Она сказала… что ей очень жарко в болеро…

Граф едва заметно улыбается. Касается моих ладоней и медленно скользит вверх по рукам, цепляя легкую ткань. Мои веки опускаются сами собой – и от этого ощущения усиливаются, когда Граф поочередно, очень медленно, стаскивает с моих плеч накидку. В платье на тонких шлейках я чувствую себя обнаженной.

– А дальше? – допытывается Граф.

– Дальше Ксения попросила ее поцеловать…

Не вижу, но ощущаю, что он склоняется ко мне. Легонько проводит языком по внутреннему контуру губ. Затем настойчивее касается моего языка – и отстраняется. Так мало!

– А что было потом, Крис?

– Потом Ксения сказала Глебу: поцелуй меня так, чтобы я не заметила твое следующее действие.

И Граф целует меня – обжигающе-страстно: с прикусыванием губ и борьбой языков. Он лишает ощущения реальности. Я цепляюсь пальцами за край столешницы и самым краешком сознания улавливаю тихий, резкий, жужжащий звук.

Я понимаю, что это было, только когда Граф прерывает поцелуй. Молния моего платья расстегнута. Он кладет ладони на обнаженную спину, и из меня вырывается стон. Страшно. И мне безумно хочется продолжения.

– Да, – шепотом в губы я отвечаю на незаданный вопрос, и поцелуй продолжается.

Хочу больше прикосновений! Я не узнаю себя. Будто со стороны слышу свой голос:

– Проведи кончиками пальцев вдоль спины, до самого низа…

Граф молча выполняет приказ, и я выгибаюсь ему навстречу. Его ладони скользят по моей спине. Кажется, я вся состою только из этой чувствительной зоны.

Ощущение от его прикосновений невероятное, но все же я не могу позволить себе потерять контроль.

– Хватит, – прошу я и уже тверже добавляю: – Остановись!

– Хорошо, – мягко отвечает Граф – и, крепко обняв меня, зарывается лицом в мои волосы.

Кажется, в объятиях Графа я пробыла очень долго, потому что выплываю из сладкого полузабытья, только когда чувствую, что начинаю замерзать.

Ощущаю резкий запах гари. Граф словно читает мои мысли.

– Это был наш десерт – шоколадные кексы. – И выключает плиту.

Натягиваю платье. Все еще не решаюсь смотреть Графу в глаза. Он кладет ладони мне на плечи, и все во мне напрягается. Он чувствует это, убирает руки.

Выдыхаю и поворачиваюсь к Графу лицом.

Не получается расшифровать его взгляд. Потерянный, печальный? Он перекладывает прядь моих волос за ухо.

– Могу предложить шоколад без кексов.

– Я пойду.

Граф замирает. Приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, но не произносит ни звука.

– Пожалуйста, застегни молнию, – снова поворачиваюсь к нему спиной.

Жду.

Наконец молния ползет вверх.

– Не уходи, – он целует оголенную шею.

Я не отвечаю.

Иду в коридор, одеваюсь, прихватываю с тумбочки перчатки.

Не оглядываюсь – вдруг Граф смотрит мне вслед.

Выскакиваю из теплой уютной клетки в ледяной океан осенней улицы.

В этой бесчувственной ночи я кажусь себе маленькой девочкой – Красной Шапочкой в огромном лесу. Я не испытывала такой неуверенности, шаткости, смятения с тех пор, как была ребенком. Эмоции постоянно бурлили во мне, но я всегда могла их обуздать. А теперь будто стала беспомощной. Сегодня, чтобы уйти от Графа, мне пришлось переступить через себя. Смогу ли сделать это в следующий раз? Захочу ли?

Граф – хищник. Игрок. Эти поцелуи в шею, эти «не уходи» – его будни. Наверняка я интересна ему только потому, что еще способна уйти. Ну и, конечно, из-за моей истории. Она главная причина, почему мне нельзя сближаться с Графом. Когда я закончу, мы с Графом окажемся по разные стороны баррикад. И дай Бог, чтобы в наших руках не оказалось револьверов.

Смахиваю неожиданную слезу тыльной стороной запястья.

Да, история.

Я всегда должна помнить об этом.

– Эй, Шахерезада!

Я оборачиваюсь – и губы против моей воли расплываются в улыбке. Глупая, глупая женщина…

– Я провожу вас. Места здесь неспокойные, а сна у меня все равно ни в одном глазу. Чувствую себя крайне… – он усмехается, – воодушевленным. Но, возможно, на меня благотворно повлияет прогулка и ваша история.

– Твоя история.

Граф недоуменно приподнимает бровь.

– Моя?

– Ужин получился великолепным, так что теперь мы на «ты». Надо говорить «твоя история», – поясняю я.

– Точно! – Граф легонько ударяет себя ладонью по лбу.

Затем сгибает руку в локте – предлагает мне взяться за него. Я с удовольствием принимаю предложение. Хотелось бы испытывать поменьше радости от того, что Граф снова со мной, но сегодня я уже устала с собой бороться.

– Итак, преступление, – начинаю я и набираю в легкие побольше прохладного кристального воздуха.

Я влюблена в осень.

И, кажется, я влюблена в Графа.

* * *

– В следующую пятницу кое-что изменилось.

Глеб, как обычно, привез Ксению в Большой город, но потом она попросила высадить ее на ближайшем перекрестке. Впервые за шесть пятничных вечеров Глеб вернулся домой один. Машинально закрыл за собой входную дверь и прислонился к ней спиной. Постоял, прислушиваясь к звукам в доме и в то же время, не концентрируясь на них. Прошел в спальню в ботинках, в куртке. Сел на матрас. Встал, подошел к окну.

Когда все так шатко, зыбко, любое изменение привычных вещей кажется катастрофой. Вечер пятницы – время, когда Ксения рядом. А теперь тишина квартиры казалась враждебной, будто плохое предзнаменование. Глеб не мог понять, что он чувствует.

* * *

– Обреченность, – едва слышно, словно сам себе, произносит Граф, глядя перед собой.

Я останавливаюсь. Он не сразу поворачивается. А когда делает это, меня удивляет твердость его взгляда. Словно я в чем-то перед ним виновата.

– О чем вы, Граф?

– Обреченность – вот что чувствовал Глеб.

Я задумываюсь.

– Да… это верное слово. Завидую вам. Так важно уметь правильно подбирать слова.

– Это умение вовсе не гарантирует, что тебя поймут. Так что там дальше, Крис? Ксения вернулась?

– Всему свое время, Граф.

Я крепче сжимаю его локоть, и мы дальше бредем по спящей улице. Сквозь черные тени, по островкам фонарного света. Некоторое время в тишине раздается лишь звук наших шагов.

* * *

– Глеб снял куртку, разулся, завалился на матрас с учебником по основам экономики. Вынырнул из цифр, только когда раздался стук в дверь. Захлопнул книжку и рванул в коридор. На ходу глянул на часы – девять вечера. Обычно в это время он уже отвозил Ксению домой.

Посмотрел в дверной глазок – и отступил. Взглянул еще раз.

Какая-то женщина – не Ксения – в плаще из черной лаковой кожи, с длинными каштановыми волосами стояла перед дверью, опустив голову, и что-то завязывала на затылке.

Подумал – и открыл…

Перед Глебом стояла незнакомка, половину ее лица скрывала черная ажурная маска. Волосы, сияющие даже в тусклом свете, волнами спадали на плечи, змеились до груди. В ушах поблескивали камешками сережки-ниточки.

Яркие красные губы приоткрылись в улыбке, и Глеб эту улыбку узнал. Овал лица, изгиб бровей, серо-голубые глаза – обжигающе яркие, – такой оттенок радужки он встречал только у одной женщины.

– Ксения? – выдавил Глеб.

Она заулыбалась и сняла маску. Но не перестала от этого быть незнакомкой.

Темные волосы, сочный макияж, лаковый плащ, сапоги на шпильке. Глеб скользил по ней взглядом, цепляясь за привычную округлость бедер, венку на шее, крохотную родинку на скуле – доказательства того, что это его Ксения.

Она прошла в спальню, снимая на ходу плащ. Под ним только черное кружевное платьице, больше напоминающее комбинацию. Глеб сглотнул ком в горле.

– И что на это скажет твой муж? – от волнения он едва выговаривал слова.

– Я к нему не вернусь. И он мне не муж.

– Нет? – Глеб присел на матрас, чувствуя, как пол уходит из-под ног.

– А ты думал, что развлекаешься с чужой женой?

Глеб поморщился. Ему не нравилось слово «развлекаешься», произнесенное в этом контексте. Равно как и «чужая жена».

– Мой бедный, несчастный Стрелок… – Ксения бросила плащ рядом с Глебом, поправила сетчатые чулки. – А что на это скажешь ты?

Глеб, застыв, смотрел на нее. Ему казалось, мир рушится – и вместо него возводится новый, неизведанный.

– Эта… – он сделал витиеватый жест рукой и облизал губы, – одежда… – и не договорил.

– Я же вижу, что нравится, – Ксения глянула на него из-за плеча. – Это просто костюм.

«Просто костюм…» – эхом про себя повторил Глеб.

В нем медленно закипала злость. Потому что Ксения дразнила его. Потому что называла бедным и несчастным. А еще – потому что эта девица в чулках не была похожа на Ксению, но его все равно к ней тянуло – так, что на месте не устоять.

– Муж! – усмехнулась Ксения. – Ох, Стрелок, как же тебе, наверное, нелегко пришлось с твоими-то принципами. Разбил сердце прекрасной девушке – кажется, Лана ее зовут? Соблазнил чужую жену…

Он вскочил с матраса и оттеснил Ксению к столу. Она замерла, зажатая между его руками. Привычная и любимая игра – почти касание.

– Не очень-то и разбил, – едва сдерживая эмоции, Глеб укусил ее за мочку уха.

– Больно!

– Знаю, – он укусил ее за подбородок.

– Ох!..

– А ты не играй со мной! Я же могу и разозлиться!

– Мой пылкий влюбленный Стрелок, – Ксения обвила его шею руками. – С чего ты взял, что Лане не больно? – Она провела кончиком языка по его губе и отстранилась.

Глеб, словно магнит, потянулся за ней.

– Я видел ее с другим парнем – крутая тачка, крутые шмотки… – едва он коснулся ее губ, Ксения повернула голову, и поцелуй пришелся на щеку.

– Неужели ты думаешь, что она повелась на это? На тачку и шмотки?

– Лана поцеловала его – при мне. – Глеб положил ладонь Ксении на затылок – не увернуться.

Снова между их губами оставались лишь миллиметры. Крошечное расстояние, которое вызывало в нем не меньше желания, чем прикосновение. Дыхание Ксении участилось, и от этого Глебу стало не по себе.

– Лана сделала это специально – потому что все еще помнит тебя, – Ксения провела кончиком носа по его щеке, скуле – к уху. – Мой маленький, глупенький Глебушек…

Он резко отстранился. Ксения играла с ним – да еще и в открытую. Назвала его этим мягким аморфным словом. А вдобавок ко всему, заставила думать о бывшей девушке.

– Если он тебе не муж – то кто? – перевел тему Глеб.

– Знакомый.

– Знакомый?!

– Да. Благодетель.

– И что за благие дела он вершит?

– Укрывает меня от плохих людей.

Глеб едва заметно покачал головой. Этим вечером новые сведения о Ксении обрушивались на него, как цунами, волна за волной.

– Он увез тебя отсюда, но позволяет каждую пятницу возвращаться? Одной?

– Не позволяет. Он не знает. Пьет.

– Каждую пятницу?! У него что, традиция такая?

– Если сам не пьет, я ему наливаю. Пятница – мой день.

Глеб прошелся от стены до стены. Зажмурился, потряс головой, сжал переносицу – и все равно не смог вместить в себя все то, что услышал. Остановился посреди комнаты, глядя на Ксению так, что она перестала улыбаться.

– Ты спаиваешь его, чтобы заниматься своими делами? Теми самыми, из-за которых тебе пришлось бежать с этим стариком, жить с ним?.. Что-то опасное. Наверняка противозаконное. И ты втягиваешь в это меня?!

Ксения прищурила глаза.

– Ты можешь отказаться.

– Конечно же, я не откажусь! – Глеб едва не шипел. – Но ты была права, я потребую кое-что взамен.

– И что же это?

– Ты знаешь.

– О, ты становишься мужчиной, – ответила Ксения холодно, с насмешкой.

– Ты можешь отказаться, – в тон ей произнес Глеб.

– Конечно же, я не откажусь! – зло бросила Ксения и так быстро прошла мимо Глеба на кухню, что на него словно ветром повеяло.

«Упрямая! Гордячка! Ведьма! – как по кругу, повторял про себя Глеб, сжав зубы. И сам не заметил, как успокоился, стал думать о ней с прежней страстью и нежностью: – Упрямая… Гордячка… Ведьма… Моя…»

Не любит. Ну и пусть. Не гонит же. И не прогонит – потому что он нужен ей. А значит, у него есть время привязать ее к себе.

* * *

– Мы пришли, – я поворачиваюсь лицом к Графу и улыбаюсь самой себе: стоит лишь бросить взгляд на его губы, тотчас же появляется мысль о поцелуе.

– Спасибо за интересную историю, Шахерезада.

Граф берет меня за руку и галантно, не отпуская взгляда, целует мне пальцы.

Я невольно облизываю губы.

– Сладких снов, Шахерезада.

– Сладких снов, Граф.

Еще некоторое время мы стоим неподвижно, глядя друг другу в глаза. Затем он разворачивается и уходит.

Я дожидаюсь, пока его черное пальто исчезает в утренних сумерках. Затем протягиваю руку, чтобы открыть дверь подъезда, и замираю, услышав рев мотоцикла. Черный «Судзуки» плавно подкатывает к ступеням и останавливается напротив меня. Мотоциклист снимает шлем, и мой взгляд цепляется за разорванную мочку уха.

– Вас ждут, – говорит мотоциклист и протягивает мне второй шлем.