Текст книги "Сто и одна ночь"

– Вот как? – машинально повторяюсь я, потому что в очередной раз сбита с толку.

Граф только что сделал мне комплимент. Похоже, искренне. Это чертовски странно.

– Например, занавеска, которая коснулась обнаженного плеча Ксении. Я не только увидел ее – я почувствовал, как прозрачный тюль, расшитый золотом, нежно шурша, соскальзывает с женского плеча. Возможно, я даже понимаю, что именно так зацепило Глеба, – заканчивает откровенничать Граф и глушит двигатель.

– Вот… – я вовремя спохватываюсь и заканчиваю фразу по-другому, – …и зачем вы привезли меня сюда?

Мы стоим на небольшой пустой парковке. Тропинка, освещенная низкими, круглыми фонарями теряется между деревьями. Бредем по ней. Зябко. Под короткую кожаную курточку проскальзывает ветер. Он трогает лицо, играет с распущенными волосами.

Хрустящий, прозрачный октябрь.

Бреду, машинально подбивая носками сапог сухую листву. Люблю этот звук – шепот осени. Я почти забываю, что за мной следует Граф.

– Вы когда-нибудь испытывали нечто похожее на то, что чувствует Глеб к Ксении?

– Нет, – признаюсь я, не принимая в расчет, что одна правда автоматически открывает другую, о которой я рассказывать не собираюсь.

Граф тотчас же пользуется моей оплошностью.

– Но при этом вы очень ярко и правдоподобно описываете его состояние, – мы подходим к развилке, я оглядываюсь, и Граф жестом предлагает следовать налево.

Там, на деревянном крыльце над вывеской «Набережная, 13», покачивается одинокий желтый фонарь. В такт его движению то удлиняются, то укорачиваются тени кресла-качалки со стопкой полосатых пледов и листьев виноградной лозы, ползущей по деревянной колонне.

«Набережная, 13» – название одной из книг Графа. Герой его романа снимал комнату на втором этаже одноименного кафе. Как-то за кружкой пива хозяин заведения проговорился, что на каждом столике установил прослушивающие устройства – вмонтировал в подсвечники, – чтобы узнать мнение посетителей о его блюдах. Герой оказался не промах и смекнул, что таким образом можно выведывать информацию не только о еде. Так он оказался в центре крупнейшего коррупционного скандала.

После этой книги Графу пришлось на два года уехать из страны. Он даже фамилии в романе полностью не удосужился поменять – только пару букв.

– Если не личный опыт вам помогает, значит, вы от кого-то эту историю услышали. От кого же? – не унимается Граф.

Я набираю в легкие воздух, чтобы выдать очередную порцию обмана, но Граф прикладывает палец к губам, словно не сам только что задал вопрос.

– Не портите момент, – и распахивает передо мной дверь кафе.

Здесь уютно. Никакого глянца и богемной роскоши коттеджа. С десяток столиков, расставленных в произвольном порядке, и у каждого места есть что-то особенное, какой-то бонус. Столик у входа, за перегородкой, почти скрыт от глаз – можно уединиться. Тот, что слева, ближе всего к камину. Есть центральный – для тех, кто любит привлекать внимание. Есть столик с диванчиком. И у книжного шкафа. Граф выбирает место у окна.

– Хозяева кафе не в обиде, что вы испачкали название их заведения скандалом?

– Обида? – искренне удивляется Граф, галантно пододвигая мне стул. – После выхода книги количество посетителей увеличилось вчетверо.

– Незаметно, что это место пользуется популярностью, – замечаю я, не стесняясь подошедшей официантки. – Сейчас мы единственные посетители.

Граф бросает на официантку взгляд – мол, простите мою спутницу, она не ведает, что творит, – и передает мне меню.

– Потому что сейчас глубокая ночь – рабочее время давно окончилось. Его открыли для нас по моей просьбе. Вы голодны?

– Нет, – в меню я даже не заглядываю.

– Для моей спутницы – жульен с курицей, – Граф поднимет ладонь, предупреждая мой протест, – и двойную порцию американо. Мне эспрессо. И бутылку «Кьянти Классико».

– Так что мы здесь делаем, Граф?

Мне тревожно. И не думаю, что мою проблему решит бутылка вина – даже целая, учитывая, что Граф за рулем.

– Ваши герои поехали в Большой город, и я решил тоже внести в нашу с вами жизнь немного разнообразия. – Граф отпивает из бокала, преподнесенного официанткой, и кивает. – Дальше я сам.

– Моя жизнь не была однообразной даже до встречи с вами, Граф.

– Знаю. Читал ваше досье, – с легкой издевкой парирует он, наливая мне вино. Рубиновый цвет напитка один в один совпадает с оттенком платка, уголок которого выглядывает из нагрудного кармана черной рубашки Графа. – Само собой, я имел в виду разнообразие иного рода… Ну в самом деле, Кристина, – «Кристина? Не Шахерезада?!» – расслабьтесь. Чем вас не устраивает такое времяпровождение?

– Я не верю вам, Граф. У всего, что вы делаете, есть причина, – пробую вино и чувствую, как легкая приятная горечь щекочет язык. – Хотите, чтобы я расслабилась, расскажите, зачем привезли меня сюда.

– На случай, если у меня возникнут вопросы, а готовить кофе мне будет лень, – он замолкает, видя мое разочарование. – Так что там у нашего Глеба, Шахерезада?

Он кладет свою ладонь возле моей так близко, что возникает желание спрятать руки под столом. Но я не делаю этого.

– У нашего Глеба огромные проблемы, Граф.

* * *

– Глеб опустился на пуфик и, дрожа то ли от недавнего ледяного душа, то ли от переживаний, прислушался к звукам в ванной. Вот щелкнула дверца шкафчика. Вот Ксения что-то пробормотала сама себе. Вот в коридоре раздались ее легкие шаги – босиком по паркету… Каждый звук, связанный с ней, сейчас причинял физическую боль – настолько сильную, что проступали слезы. Глеб обхватил голову руками. Наверное, он и в самом деле сходил с ума.

– Убери ладони, – ласково попросила Ксения, стоя у него за спиной.

Он подчинился.

И в следующее мгновение почувствовал прикосновение пальцев к своим волосам. Едва ощутимое, почти невесомое, но его сердце резко сжалось. Глеб застонал.

– Больно?! – Ксения отдернула руку.

– Нет. Продолжай.

– Точно?

– Конечно, точно, – Глеб криво улыбнулся.

И вот ее пальцы, пересилившие страх прикосновения, порхают по его волосам, перебирают пряди – и все внутри у него поет и переливается светом. Это восторг, экстаз. Это перерождение.

– Ай! – Глеб вскочил – и наваждение как рукой сняло.

В голове прояснилось, дышать стало проще. Что же такое происходило с ним? Последствия удара?

– Я просто прижгла йодом! Хочешь, подую? – рассмеялась она, и Глеб тотчас отозвался улыбкой. – Какие же вы, мужчины, ранимые!.. Ну что, сможешь вести машину?

– А то!

Дорога назад пролетела незаметно, весело и спокойно. Ксения мало болтала, больше задавала вопросы – о его детстве, увлечениях, машинах. В последнем она совсем не разбиралась. Когда, забывая об этом, Глеб срывался на термины, Ксения одаривала его таким смешным изумленным взглядом, что к концу поездки от хохота у него разболелся живот.

Ксения попросила оставить машину у Глеба, а дальше провести ее пешком. Он согласился, вопросов не задавал.

Прощались долго. Фразы все цеплялись друг за друга, разговор не заканчивался.

– Скоро рассвет, иди-ка ты спать, – первой прервала прощание Ксения.

– Мое детское время закончилось? – улыбаясь, спросил Глеб, пожевывая травинку.

Он опирался плечом на створку ворот, руки держал в карманах. Ксения стояла в полушаге, обнимая себя за плечи – было свежо. А у него – ни куртки, ни пледа, чтобы предложить своей спутнице. Он мог бы ее обнять – просто, чтобы согреть. Но, вероятно, уже в другой раз, когда она перестанет бояться прикосновений. Ведь дотрагивалась же Ксения сегодня до его волос.

– Сладких снов, Стрелок, – произнесла она тепло и нежно.

– Сладких снов, Ксюша, – ответил Глеб.

И между ними возникла терпкая, волнующая, совсем не дружеская пауза. А потом вдруг щелкнула щеколда калитки, и на улицу вывалился Ксюшин муж, взлохмаченный, злой, смердящий перегаром. Похоже, давно подслушивал их разговор.

– Здра… – попытался поздороваться Глеб, но его прервал тяжелый удар ладонью в плечо.

– Она тебе не Ксюша! Молокосос! – брызжа слюной проорал мужик. – Она для тебя – Ксения Ивановна!

– Иди уже, – поникнув, попросила Ксения.

Глеб скорее прочитал это по ее губам, чем расслышал из-за пьяных выкриков.

Кивнул, глядя сквозь ее мужа, и исчез в черноте ночи.

Домой он не поехал – едва свернул на перекрестке, как бросился к Лане.

К ее коттеджу, обвитому плющом, Глеба толкала вовсе не влюбленность, а коктейль чувств – одно темнее другого. Сейчас тот, другой, мужчина, живущий в нем, злой, жестокий, ядовитый, взял верх. Это он бросал камешки в Ланино окно, он жестами требовал, чтобы та спустилась, хотя знал, как сильно ей попадет от отца.

Лана выскользнула из дома в джинсах и байке с капюшоном, из-под которого выглядывал кончик косички, заплетенной на ночь. Источающая нежное сонное тепло. Все еще тихая, спокойная, лишь с отблеском тревоги во взгляде. Протянула к нему руки – доверчиво, почти по-детски. Но Глеба это не тронуло, он впился в нее поцелуем – таким, что дух перехватило. А потом за руку потащил Лану за собой.

– Глебушек, что с тобой? Почему не отвечал на звонки?

Как же ему теперь не нравился этот «Глебушек», похожий на «хлебушек»! Другими словами – мякиш. Пресный, безвольный, привыкший все эмоции держать при себе. Сейчас Глеб хотел одного – брать. Даже в глубь леса не пошел – остановился за ближайшими елями, благо еще только начинало светать. Рывком притянул Лану к себе, ладонь положил ей на затылок, чтоб не увернулась. Целовал страстно, жадно – так, что дыхания не хватало. Остановился только, когда услышал вскрик и одновременно почувствовал во рту солоноватый привкус – до крови прикусил ей губу.

Глеб замер.

Все еще крепко прижимая Лану к себе, он осторожно, будто заглаживая вину, провел языком по ранке. Лана забилась в его руках, попыталась оттолкнуть, и он, все еще ошарашенный своим поступком, ослабил хватку.

Лана вырвалась, отступила на пару шагов, а ведь могла сбежать. И Глеб снова почувствовал, как в нем закипает злость. Почему не ушла?! Почему позволяет ему так себя вести?

Он прижал Лану спиной к дереву. Снова целовал ее – уже нежнее, чувственнее, сдерживая порывы. Приказал себе: без ее согласия не станет, не позволит. Прижался к Лане всем телом, дожидаясь, когда она оттает. Уткнулся носом ей в ухо – и дышал, дышал, успокаивая нервы.

И постепенно его огонь передался Лане. Кончик ее носа скользнул по его подбородку, ресницы защекотали щеку. Горячие ладошки нырнули к нему под майку.

Глеб улыбнулся. Чуть отстранился, чтобы удобнее было поглаживать пальцами ее скулу, щеку, подбородок.

Дыхание Ланы стало глуше и глубже. Она наклонила голову, подставляя шею под поцелуи, провела ноготками по спине Глеба, отчего его бросило в дрожь. Он выгнулся, позволяя волне наслаждения прокатиться по телу.

Теперь желание снова бешено пульсировало в нем, до озноба. Глеб запустил руки под байку Ланы и замер, ощутив под пальцами обнаженную грудь. Принцесса знала, чем закончится их прогулка. Она хотела того же…

Ощущение эйфории улетучилось еще до того, как они оделись.

Что-то изменилось в его отношениях с Ланой. Больше не было той простоты, легкости. Глеб смотрел, как она натягивает джинсы, и не понимал, что делать, что говорить. Лучше бы он сейчас оказался дома.

Светало, но Глеб не испытывал и малейшего трепета, наблюдая, как зачинается новый день. Он только чувствовал, что его кроссовки промокли, джинсы набрали росы и теперь липли к ногам. Саднили царапины, которые он получил в лесу. Трещала голова. Разгоряченное тело обжигал холодный утренний воздух.

Глеб взял Лану за руку, но не ощутил прежнего тепла. От этого стало совсем мерзко.

Проводив ее, Глеб отправился домой, поникший, разбитый. Он трогал свои волосы там, где недавно их касалась Ксения – и все не мог понять, почему одно и то же действие, произведенное разными людьми, дает настолько разные результаты.

А еще он думал о том, что ступил на дорогу, ведущую в ад. Возможно, его отец – да и муж Ксении – переживали нечто подобное. Потому что, когда запутываешься так сильно, что узлы только резать; когда захлебываешься от эмоций, словно ко дну идешь – а может, и без всяких «словно», – кажется, что алкоголь если и не спасет тебя, если и не вынесет на берег, то хотя бы даст передышку, как потерпевшему доску от тонувшего корабля.

* * *

– Ваш жульен.

Я бросаю взгляд на подошедшую официантку, и она отводит глаза.

– Что в этой истории вашего, личного? – интересуется Граф, поднося к губам чашку с кофе.

Смотрит на меня, не отрываясь. Мне неуютно от такого взгляда. «Иголка для бабочек», – вспоминаю я.

– Почему вы спрашиваете? – ковыряю ложечкой ароматную сырную корочку жульена.

– Судя по вашему тону, я на правильном пути. Видели бы вы свое лицо, когда только что озвучивали мысли Глеба! Я предположил бы, что и у вас проблемы с алкоголем. Но ваше легкое безразличие к вину подсказывает, что дело в другом. В чем же?

– Возможно, вы сами найдете ответ на этот вопрос, если завтра ночью откроете мне дверь, – как ни в чем не бывало отвечаю я и запихиваю в рот такую приличную порцию жульена, чтобы стало понятно – разговаривать в ближайшее время я не смогу.

Приятные ощущения портит лишь мысль о том, что история на сегодня окончилась, а ночь – нет. И я не могу, доев жульен, просто встать из-за стола и сбежать. Еще как минимум несколько часов мне предстоит провести в компании Графа – и теперь не в роли Шахерезады. Уверена, это тоже было спланировано. Посмотрим, какую еще роль он мне уготовил.

– Вкусно? – спрашивает мой собеседник таким тоном, словно выиграл пари.

– Мммм… – протягиваю я, жмурясь от удовольствия, и кошусь на окно. Ночь за ним такая густая, словно рассвет никогда не наступит.

Будь по-вашему, Граф.

Игра продолжается.

Глава 6

Уже несколько минут я стою перед дверью Графского коттеджа, обнимая себя руками. Меня волнует не столько то, открыта ли она, сколько, хочу ли я войти – в том виде, в котором пришла. Я ведь уже решилась – нахожусь здесь, мерзну, мокну, кутаясь в длинный черный плащ. Почему же так сложно сделать последний шаг?

…Вчера ночью, едва я допила американо, Граф положил под блюдце пару купюр, вскочил со стула и, на ходу надевая куртку, бросил мне:

– Пойдемте!

Я покорно встала. Попрощалась с официанткой, отряхнула пылинку со своей куртки, оставленной на вешалке. Импульсивность Графа меня не заразила.

– Ну, давайте же! – он вернулся и протянул руку, видимо, собираясь потащить меня к выходу, но, к счастью, сдержал порыв. – Вы идете?

Как будто у меня были варианты.

Граф едва не забыл придержать мне дверь, на ходу схватил с кресла-качалки пару пледов. Чтобы не отставать, временами мне приходилось делать короткие перебежки.

Вскоре деревья расступились, и показалось озеро. Не раздумывая, Граф сошел с дорожки на песок. Помедлив, я последовала за ним. Каблуки сапог вязли, мешали идти и рождали подозрение, что второй бокал вина был лишним.

Мы остановились у кромки воды, достаточно далеко друг от друга, чтобы почувствовать свое одиночество.

По черному небу летели пепельные облака. Когда между ними проскальзывал лунный свет, он серебристой полосой ложился на водную рябь и, казалось, покачивался на ней.

Я и не заметила, как Граф оказался у меня за спиной, только услышала легкий хлопок – стопка пледов упала на песок.

– Садитесь, – скомандовал Граф. – И подвиньтесь.

Вряд ли Граф видел мой вопросительный взгляд, но, по крайней мере, о нем догадался.

– Если бы вы также медленно соображали, убирая в моем доме, я бы уволил вас еще до попытки кражи, – съязвил он, но благодаря вину я почувствовала лишь легкое раздражение от такого нагромождения слов. Куда с большим удовольствием я бы слушала ветер и всплески воды, напоминающие прибой. – Переместите ваши прелестные ягодицы на край пледа, – разъяснил Граф, тщательно разделяя слова.

Повторил просьбу настойчивым жестом.

Мне так нравились этот песок, летящие облака, ощущение прохлады на коже и тепла внутри, что я не задавалась вопросом, к чему приведут манипуляции Графа, просто послушалась его.

С легким напряжением я наблюдала, как он усаживался ко мне спиной и укутывал нас обоих пледом. И вот мы оказались, словно в одном коконе, прижатыми друг к другу. Я замерла, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Граф – тоже.

Прикосновение – и это слабо сказано. Мы опирались друг на друга спинами, но я не чувствовала неприязни или паники. Мне не хотелось отодвинуться. Даже, наоборот, было желание прижаться сильнее, откинуть голову… Я вдруг ощутила, как сильно соскучилась по телесной близости.

– Как вы догадались, что я смогу… так… – ошеломленно спросила я.

– Использовал тот же метод, что и при написании книг, представил себя на вашем месте, – сухо – по сравнению с моим расслабленным, зачарованным тоном – ответил Граф.

Это несколько отрезвило меня.

– Любопытно, – я улыбнулась.

– Ну, представлял с точки зрения боязни прикосновений, – пояснил Граф, и, кажется, в его голосе тоже проскользнула улыбка. – Мне, который стал вами, не нравилось, когда меня трогали руками. От прикосновения кожи к коже меня буквально передергивало. И вот так, перебирая варианты, я пришел к тому, что спина к спине, да еще и через куртки, это может прокатить.

– Прокатило, – согласилась я, невольно прижимаясь к нему сильнее.

– Не мерзните?

– Неа.

А потом нас окутала тишина.

Как все-таки по-разному переживают люди одни и те же моменты. Мне было спокойно и приятно, я впервые испытывала такое чувство рядом с Графом. А он тем временем вовсе не наслаждался видом дрожащей лунной полоски. Вовсе не думал о нашем прикосновении.

– Я знаю, что вы в моей жизни появились неслучайно, Кристина, – он выделил мое имя, и волшебство исчезло.

А еще я поняла, что, возможно, именно ради предстоящего разговора и была спланирована эта поездка.

– …Только не догадался еще, с какой стороны дует ветер. Кому я насолил настолько, чтобы вместо удара битой по затылку получить в компанию на многие ночи прекрасную незнакомку? Кому нужна такая изощренная месть? – он сделал паузу, словно и в самом деле надеялся получить ответ.

Я сжала переносицу пальцами, потому что из-за вина стала чересчур восприимчива к попыткам обвести меня вокруг пальца.

– Вас лично я не обижал. Может, вашу подругу? Друга? Кого-то из родственников? Но ваша фамилия мне не знакома, – бесстрастным тоном продолжил размышлять Граф. – Ради подруг обычно не рискуют свободой. Вы же не решили, что уже избежали этой участи, верно? И вариант с приятелем тоже отпадает – вы не влюблены.

– Вы очень умны, Граф. Но не ищите в моей истории простых ответов. – Я выпуталась из пледа.

Граф поднялся следом. Теперь он ничем не напоминал того галантного, заботливого мужчину, который привез меня сюда.

– Какое-то время меня преследовал человек с разорванным ухом. – Казалось, Граф едва сдерживался, чтобы не встряхнуть меня за плечи. – Я знал, что могу проснуться среди ночи, выглянуть в окно – и увидеть, как блестит в лунном свете рама его мотоцикла. Не слишком приятные эмоции. Давайте поговорим об этом мужчине, Шахерезада.

– Всему свое время, Граф.

«Бумер», кафе, пляж, пледы, прикосновение… Вот и ответ – он просто поменял тактику.

Мне все еще было не по себе от того, с какой ловкостью Граф меня разыграл. А прикосновения к душе я переношу куда болезненнее, чем к телу.

– У моего терпения есть предел, Шахерезада. – Он сжал кулаки – я не видела, но слышала, как скрипнули перчатки.

– У терпения любого человека есть предел, – я хотела произнести это легко, с тонким налетом иронии, но эмоции просочились, и получилось резко, даже зло.

– Послушайте, Шахерезада, что-то в вас и вашей истории, несомненно, меня привлекает. Но куда больше – раздражает. Особенно ваша манера, отвечая на одни мои вопросы, плодить другие. Когда есть лишь вопросы и нет ответов, рано или поздно это начинает надоедать.

– Вы сказали – раздражать.

– Раздражать и надоедать! – повысил тон Граф. – Если в ближайшее время вы не научитесь вызывать во мне другие чувства, обнаружите дверь моего дома запертой.

…Вот тогда-то у меня и возникла идея, из-за которой я теперь мерзну у двери Графа. Уверена, он думает, что я испугалась и теперь собираюсь вызвать в нем «другие чувства», приоткрыв завесу тайны. Но раз конкретики не было, я решила импровизировать и вызвать в нем эмоции, которых, скорее всего, Граф не имел в виду.

Вчера ночью эта идея показалась мне забавной. Сегодня вечером я стала сомневаться. А сейчас, стоя на крыльце его дома, с трудом сдерживаю себя, чтобы не сбежать.

Дверь распахивается, едва не сбивая меня с ног. Граф хватает меня за локоть – инстинктивно, потому что падение мне не грозит. Затем отпускает – с таким гневным видом, словно это он не терпит прикосновений.

– Полпервого, Шахерезада, – сквозь зубы произносит он.

– Разве я спрашивала, который час?

Граф ждал меня – вот о чем говорит его поведение. Волновался, что я не приду, не меньше, чем я, что дверь будет закрыта.

– Проходите.

– Благодарю.

Не раздеваясь в прихожей, прямиком направляюсь в спальню. Краем глаза замечаю, как спотыкается на ступеньке Граф, не спускающий с меня взгляда. Усмехаюсь – то ли еще будет.

Спальня Графа такая же аскетичная, как и другие комнаты, так что приходится фантазировать. Достаю из рюкзака прозрачные невесомые шали – белые и голубые, матовые и сверкающие, с тонким кружевом и стразами. Вынимаю их тем же движением, что и фокусник кролика из шляпы. Реакция зрителя превосходит ожидания. Графа так и подмывает спросить, чем я занимаюсь, но приходится держать рот на замке – знает же, что не отвечу.

Художественно-небрежно разбрасываю шали по кровати. Приношу из кабинета все свечи, что нашла, расставляю на полу и тумбочке возле кровати, зажигаю. Выключаю свет.

Ах да, чуть не забыла! Вытаскиваю из рюкзака перья – не знаю, из каких птиц их выдрали, но они идеально подходят для моего спектакля: белые, пушистые у концов, длинные – с локоть.

Если Граф думает, что это предел, он глубоко ошибается.

Прошу его сесть на стул напротив кровати. Становлюсь к нему лицом и сбрасываю с себя плащ.

Брови Графа ползут вверх. Его шок так очевиден, что мне с трудом удается сдержать смешок, но нельзя же портить триумфальный выход.

Мне пришлось продать душу дьяволу, чтобы на ночь заполучить этот наряд. Нежно-голубой топ, расшитый бисером, с шуршащей бахромой лишь отчасти прикрывает грудь. От юбки одно название, на деле это несколько полосок темно-синей и голубой органзы, трепещущих при малейшем колебании воздуха. Возлагаю на голову чалму с полупрозрачной вуалью и ложусь на кровать набок – так, чтобы Граф видел меня во всей красе. Вот теперь, Граф, можете называть меня Шахерезадой.

* * *

– Начало осени в этом году Глеб мог бы сравнить с прыжком в колодец. Боль, шок, страх, неизвестность. Учеба, которая должна была занимать все его мысли, словно и не начиналась. Спустя неделю занятий он не мог вспомнить ни одного лица студентки или преподавателя.

Дни пролетали, как в бреду, в мрачных мыслях, воспоминаниях и попытках разобраться в себе. Едва заканчивались пары, он сбегал на улицу, промозглую, усыпанную пожухлой, мокрой листвой.

Сегодня он и вовсе прогулял универ. После короткого муторного сна, пропустив завтрак, он шел по улице так быстро, словно куда-то спешил. Моросил дождь. Ладони мерзли даже в карманах.

Вот уже неделя, как он не общался с Ланой. Принцесса, очевидно, его избегала. А Глеб не мог ей позвонить – не имел права – после всего, что натворил. А если бы позвонил, стало бы только хуже. Потому что мысли о Ксении не исчезли – наоборот, проросли глубже и теперь выворачивали душу, как корни землю.

Ксения поселилась в его голове. Просыпалась рядом с ним на узкой кровати общаги. Сидела на подоконнике, свесив босые ноги, пока он одевался. Шла за ним следом по тротуару. И ему приходилось сжимать в карманах кулаки, чтобы не обернуться, не подойти к ней, воображаемой. Он хотел бы прижать ее к себе. Так крепко, что бы тепло ее тела просочилось ему под кожу. Хотел смять ее, заткнуть поцелуем рот, искусать губы – и привкус крови теперь бы его не остановил. Глеб отчаянно нуждался в том, чтобы она стала его, до последней капли, до последнего глотка воздуха. Он жаждал этого так сильно, что не удивился, когда ноги вынесли его к дому в скандинавском стиле – тому, в котором находилась квартира Ксении.

Глеб все смотрел и смотрел на окно ее спальни и воспоминания накрывали его.

…Занавеска, вздохнув, опускается на обнаженное плечо Ксении, нежно гладит его и замирает перед тем, как соскользнуть.

…Ксения становится у него за спиной – и Глеб невольно прикрывает глаза, почувствовав невесомое прикосновение ее пальцев к своим волосам.

…Он упирается руками в стену, только что пережив придуманную близость с такой желанной женщиной.

И все четче, словно при настройке фокуса в объективе фотоаппарата, Глеб понимал, что ему делать дальше.

Это не случайность – оказаться возле ее дома именно сейчас. Не случайность, что сегодня пятница – день, когда Ксении надо ехать в Большой город. И уж точно не случайность, что он еще успевает на автобус домой – туда, где во дворе дожидается поездки синий «Поло».

Через три часа Глеб уже был на месте – слишком рано.

Согласился помочь отцу, только все валилось из рук. Уронил себе на ногу монтировку. Боли толком и не почувствовал, но воспользовался «травмой» как поводом, чтобы сбежать и не мучиться, выдавливая из себя ответы на многочисленные вопросы.

Заварил чай. Сел на подоконник с кружкой в руках так, чтобы видеть калитку. Ждал, постоянно угадывая силуэт Ксении в рисунке дождевых капель на стекле. Обнаружил, что чай давно остыл, и выплеснул его в раковину. Прошелся из угла в угол. Схватил с крючка ключи от «Поло» и выбежал под дождь.

Глеб чувствовал себя игроком казино, который поставил все состояние на «черное» и считал, что выиграет, хотя при этом осознавал, чем рискует. В голове было пронзительно ясно, а тело трясло.

У дома Ксении он резко нажал на педаль тормоза. Машина остановилась как вкопанная всего в паре сантиметров от забора. Коротко посигналил. Откинулся на спинку кресла, дожидаясь, пока выйдет Ксения.

Дождь мелко барабанил по жести. «Дворники», поскрипывая, сметали с лобового стекла капли, и после каждого взмаха Глеб ожидал увидеть женщину. Но она не шла. Посигналил еще. Ну, раз гора не идет к Магомету… Он уже приоткрыл дверь, когда услышал щелчок щеколды, и сердце болезненно отозвалось.

Ксения проскользнула в приоткрытую калитку и, оглядываясь, поспешила к нему. В светлой блузке, сквозь которую просвечивались лямки лифчика, в льняной юбке в мелкий голубой цветок. Словно зонт, она держала над головой короткую серую курточку и смешно перепрыгивала через лужи в туфельках на невысоком каблуке. Каждая деталь – даже колыхание юбки после прыжка, даже песок на самом кончике носка ее туфли – находила в Глебе отклик.

Пусть это казалось ненормальным. Пусть коверкало его жизнь и причиняло боль другим – все равно эта тяга к женщине была лучшим из всего, что он когда-либо испытывал.

Глеб вышел к ней под дождь. Молча открыл дверь машины, помогая сесть в кресло рядом с водительским, и не сразу вернулся на свое место. Стоял, не шевелясь, все смотрел сквозь залитое водой стекло на профиль Ксении. Глеб не мог разобраться, что именно он испытывает: любовь, зависимость или жажду обладания. В любом случае сильнее всех этих чувств было иррациональное ощущение принадлежности другому человеку.

Он сел за руль.

– Привет, Стрелок! И что ты так смотришь на меня?

Глеб отвел взгляд – всего на мгновение, – а потом снова посмотрел ей в глаза. Откуда взялось это ощущение, что он может делать с ней все, что захочет? Чем он заслужил это право? Предательством Ланы? Или тем, что без колебаний ломал свою жизнь?

– Куда едем? В бараки?

– Нет, сегодня у меня выходной. – Ксения улыбнулась – чуть дрогнули губы. И не случайно ли она выждала паузу, глядя на вмиг поникшее лицо Глеба, прежде чем добавила: – Поедем ко мне.

Она провела кончиками пальцев по тыльной стороне ладони Глеба, лежащей на руле – провела! пальцами! по его руке! – и этот ошеломляюще-неожиданный, обещающий жест завел Глеба так же, как ключ зажигания машину.

«Поло» рванул с места, подпрыгнул на ухабе – «эй, потише, Стрелок!» – и помчался по трассе в сторону Большого города, нарушая скоростные режимы.

На этот раз все выглядело иначе – значащим, знакомым, словно Глеб уже стал частью еще недавно чуждого ему мира. Он поднимался за Ксенией по ступеням, и, казалось, его ладонь уже много раз вот так же полировала прохладные, покрытые лаком перила. У него уже щекотало в груди от приглушенного, неспешного стука каблучков, которому в полной тишине гулко отзывалось эхо.

Глеб остановился за спиной Ксенией, почти вплотную, когда она поворачивала ключ в замочной скважине, и заметил, как его женщина на мгновение замерла и чуть наклонила голову, позволяя глубже вдохнуть ее запах.

Он вошел в квартиру следом. Прислонился спиной к входной двери и, не отрываясь, наблюдал, как легко Ксения скинула туфли, повесила куртку на крючок, вплыла в комнату. А там – Глебу пришлось чуть наклониться, чтобы увидеть Ксению из-за колонны – она положила телефон на подоконник и включила музыку. Волнующий женский голос запел о желаниях.

Некоторое время Ксения так и стояла возле окна, затем медленно развернулась. Глеб направился к ней.

«All I want…» – пела женщина.

– Подожди, – Ксения перехватила его ладонь, когда Глеб коснулся ее щеки. – У меня давно этого не было… И я не уверена… – она увернулась от поцелуя. – Я сама… Разденься.

«All I want…»

Несколько ударов сердца Глеб стоял неподвижно, нависая над ней. Ее волосы щекотали ему подбородок. Прикрыв глаза, Глеб сделал глубокий вдох. Словно одурманенный, он не сразу понял значение ее просьбы. А потом вмиг стянул с себя одежду.

– Руки за спину…

Он повиновался.

– Закрой глаза…

Сделал и это.

«All I want…»

* * *

Граф кашляет в кулак.

– Глеб хотя бы предохраняется?

Уверена, мой ошеломленный взгляд не сочетается с образом Шахерезады. Я приоткрываю рот, чтобы ответить, и тотчас же закрываю. Да Граф боится! Ну, может, «боится» не самое верное слово, но он явно чувствует себя не в своей тарелке. Иначе зачем бы стал прерывать меня на таком месте?

Сидит в развязной позе – нога за ногу, откинулся на спинку стула, одна рука в кармане, но пальцы второй, которая на колене, нервно постукивают. И весь он напряжен. Даже ухмылка искусственная.

– …Потому что, если нет, я уже знаю конец истории, – продолжает Граф.

Мой план действует – мне явно удалось вызвать в нем другие чувства. И это я еще не выполнила все пункты.

– Глеб не предохраняется. Это делают его женщины. Лана принимает противозачаточные таблетки, а Ксения предпочитает презервативы. Вы удовлетворены? – Едва заметная пауза. – Ответом?