Текст книги "Сто и одна ночь"

Глава 17

Ночь.

Сижу на подоконнике в заношенной, но такой любимой пижаме с жирафом – как в первую ночь в этом доме. Кутаюсь в плед, пью чай. От пара запотевает стекло.

Ветер раскачивает черные ветви яблонь, гудит и воет – или это наша собака? Еще немного – и я, наверное, тоже завою.

Невыносимо скучаю по Графу.

Катастрофически.

Заставляю себя думать об отце. Затем вспоминать о Графе самое плохое: и горничную, и вокзал, и блондинку… Но боль от воспоминаний куда слабее, чем та, что я испытываю, тоскуя по нему. Я же взрослая, умная, сильная женщина. Ну почему же не могу просто взять себя в руки?!

Слышу шевеление в папиной комнате – и замираю. Я люблю его, только сейчас одиночество люблю больше.

Но где уж там. Вижу, как его тень в спальне двигается по стене по направлению ко мне. Он останавливается у двери. Упирается ладонью о косяк, словно раздумывает, идти ко мне или нет.

– Привет, – говорю. – Подушка с собой?

Не вижу его лица, но, уверена, он улыбается – чуть-чуть, уголком губ, – когда вытаскивает подушку из-за спины.

Папа отталкивается от дверного косяка, и на доли секунды мне кажется, что в темноте ко мне приближается Глеб.

Мой отец молодо выглядит. Он следит за собой: занимается плаванием, много гуляет, пьет зеленый чай. Ни алкоголя, ни сигарет. И так уже почти тридцать лет. Мне кажется, даже роботы не способны к такой самодисциплине. В этом я точно не в отца.

Он подходит ближе – и на его лицо падает свет фонаря. Сколько его знаю, удивляюсь, как может лицо с такими мягкими чертами выражать такую непреклонность. Иногда мне кажется, оно высечено из камня. Но сейчас в его глазах беспокойство, а не твердость.

Папа размещает подушку между нашими спинами, и я снова чувствую движение объединяющих целебных токов. Молча передаю ему свою чашку чая. Он отхлебывает и также молча ее возвращает.

Вот теперь точно воет собака.

Ветки тихонько скребут по стеклу.

– Любишь? – спрашивает он, и по тону его голоса я угадываю, о ком идет речь.

Пожимаю плечами.

Мне не с чем сравнивать. Не уверена, можно ли назвать мое чувство – когда воедино сплавлены смятение, боль, тревога, притяжение, физическое влечение, зацикленность мыслей на единственном человеке – любовью. Мне кажется, этого слова мало. Должно быть что-то еще.

– Проверь, – вдруг произносит отец.

Я резко поворачиваю голову в сторону, хотя не могу увидеть его лицо.

– Ты же сказал…

– Теперь это неважно, – перебивает он.

– Почему? Что случилось?!

– Случилась ты, Крис.

– Ну, я случилась уже давно, – улыбаюсь.

– Одиннадцать лет, один месяц и четыре дня тому назад.

– Пап…

– Помнишь, каким я был, когда мы встретились?

Задумчиво провожу пальцем по ободу кружки. Чай уже остыл.

Конечно, помню.

– Добрым. И печальным.

– Точнее – одиноким, нищим, вечно страдающим неудачником.

– Неправда, – я хмурюсь.

– Не перечь отцу! – с напускной строгостью отчитывает он. – Все, что у меня было, – это связи с владельцами крутых тачек. Но я не видел смысла этими связями пользоваться. До встречи с тобой я вообще ни в чем не видел смысла. А потом все изменилось. Я купил этот дом сразу после знакомства с тобой. Влез в долги – и купил. Так что этот дом у меня – благодаря тебе. И первую свою мастерскую открыл благодаря тебе – чтобы ты ни в чем не нуждалась. А теперь у меня их целая сеть. Я на все что угодно готов, лишь бы ты не сидела вот так по ночам на подоконнике, изнывая от тоски по человеку, с которым не можешь встречаться из-за меня. Запрет имел смысл, пока ты ничего не чувствовала к Графу. Поэтому и говорю – проверь. Чего только в жизни не случается, мне ли не знать. Вдруг он и в самом деле твой. У меня только одна просьба, не говори ему, кто я.

Сбрасываю плед и слезаю с подоконника – подушка соскальзывает на пол, мягко, словно кот. Отец поворачивается ко мне и обнимает. Долгое время мы так и стоим, обнявшись. Я слышу, как ветер гудит за окном, ветки царапают стекло, и как громко и часто бьется сердце папы.

Он приподнимает мой подбородок, чтобы заглянуть в глаза, хотя что он может рассмотреть в такой темноте? Но, видимо, для этого свет ему не нужен.

– А давай-ка еще по кружке чая перед сном? С медом и корицей.

Люблю своего отца – больше жизни.

– Я заварю!

– Нет я, – настаивает папа.

Он закутывает меня в плед, а сам идет к плите. Смотрю на него, любуюсь. Вот он включает свет над столом. Набирает воду в зеркальный чайник со свистком. Зажигает спичкой огонь в конфорке. Берет с сушилки две кружки: свою – черную, и мою – белую с коровой и цветочками. И вдруг начинает вертеть головой так, словно что-то потерял, хотя все на виду.

Мое сердце резко и больно сжимается.

Я знаю, что будет дальше.

– Пап? – зову я, пытаясь не впустить в голос горечь.

Но он уже не слышит меня.

– Где мое кольцо, Ксения? – он поворачивается, смотрит невидящими глазами, словно я призрак. – Ты обещала мне кольцо! Кольцо, которое я передам нашему ребенку.

* * *

Глеб забежал в общежитие ближе к одиннадцати, после лекций в аспирантуре. Мог бы и не возвращаться перед занятиями в школе – времени до урока оставалось в обрез, опять ребята будут под дверью толкаться. Но дождь лил как из ведра. Вода затекала даже в карманы куртки. Ботинки, заношенные и худые, промокли насквозь.

Мрак, холод, ветер, ливень. Глеб любил такую погоду: когда внутри и снаружи одинаково, наступает равновесие. А еще в такие дни он очень любил преподавать.

В конце урока он обязательно задавал пятиминутную проверочную работу. Десятиклассники строчили на листках, и, кроме шелеста бумаги и жужжания электрических лампочек, в классе не было слышно ни звука.

Тогда он подходил к окну. Стекло отражало головы учеников, склоненные над партами, доску с формулами по физике, плакаты на стене и его самого: высокого, худого, крепкого мужчину, сложившего руки за спиной. Отражение врало: не показывало ни бледности лица, ни теней под глазами от бессонницы, ни ранней седины – наследства по мужской линии. Но было в той иллюзорности, прозрачности, невесомости что-то правильное, настоящее.

Только в тот дождливый день на урок он так и не попал.

Уже подходил к школе – спешил, обходя лужи, придерживая капюшон – и не сразу услышал, как у ворот его кто-то окликнул. Остановился через пару шагов – сработала глубинная память на этот голос.

Оглянулся.

У обочины стоял мотоцикл. На нем сидел парень в шлеме – тот самый, что предлагал Глебу деньги пять лет назад.

Мотоциклист кивнул на сиденье позади себя.

Глеб покачал головой.

– Нет. Я спешу.

– Садись.

Этот бесстрастный голос так крепко зацепил какой-то особо чувствительный душевный нерв, что Глеб поморщился от боли. Словно он уже долгое время стоял на крыше высотки, на самом краю, и только силой воли заставлял себя не смотреть вниз. А теперь – посмотрел.

Бросив прощальный взгляд на школу, Глеб сел позади мотоциклиста.

* * *

Это был последний фрагмент из письма, адресованного Графу, и почти один в один тот сон, который я увидела в ночь после разговора о любви с отцом и его очередного приступа.

Такие моменты потерянности у папы, хоть и случались все чаще, но проходили бесследно – отец о них не помнил. Только каждый раз мне становилось не по себе. Ощущение было такое, словно он уходит, а я не успеваю за ним. Кошмар наяву.

К чему такие приступы могли привести? Когда они прекратятся? А если за этими воспоминаниями потянутся другие? А если папа, постепенно погружаясь в прошлое, уже не выплывет? Если однажды я его потеряю?..

Поэтому мне так нужно это кольцо. Оно важнее моих отношений с Графом. Но что, если выбирать не придется?

Я сажусь в свою машину – любимый «Поло» лазурного цвета. Его я могу разобрать и собрать с закрытыми глазами: папа обучал меня не только вступительным предметам.

Мчусь к Графу. Впервые с начала истории я приезжаю к нему утром. Резко, с визгом тормозов, паркуюсь под его окнами и взбегаю на крыльцо. Понятия не имею, что скажу. Может, ничего – молча, брошусь стягивать с него одежду. Вот такой у меня настрой.

Дергаю за ручку двери – закрыто.

Ничего удивительного. Теперь Граф запирается на замок – тем более утром. Жму на кнопку звонка. Жду. Еще звоню. Барабаню. И только тогда допускаю мысль, что, возможно, его нет дома.

Жду Графа на крыльце. Звоню на мобильный – недоступен.

Подхватываю на дороге камешки и бросаю в окно его спальни.

Либо его действительно нет дома, либо он чересчур упрямый. Вероятность пятьдесят на пятьдесят.

Ну что ж, я тоже упрямая.

Домой не возвращаюсь. Коротая время до ночи, наслаждаюсь жизнью. Шопинг, кино, ужин в суши-баре.

Ближе к полуночи паркуюсь на любимом «секретном» месте.

Сегодня я без пледа, без кофе – и без уверенности, что Граф появится, поэтому ожидание особенно мучительное. Время тянется невыносимо медленно, разве что назад не идет.

Через два часа выползаю из машины, чтобы размяться. Прогуливаюсь туда-сюда по пустынной улице. Возвращаюсь. Света нет. Жду еще. Расстраиваюсь, обижаюсь. В конце концов злюсь и на этой волне возвращаюсь домой.

Хорошо, что отца нет дома. Не хотелось бы сейчас отвечать на его вопросы. Да и вид у меня наверняка довольно жалкий. Не привыкла чувствовать себя такой уязвимой. Уступать. Сомневаться.

Преследование Графа – это сила или слабость? Этим я добиваюсь своего или бегаю за мужчиной, которому безразлична? Что чувствует Граф по отношению ко мне? Как расценивать его выходку с блондинкой в розовом?

Меряю шагами комнату, обнимаю себя руками – внутренний холод не унимается. Страдаю, злорадствую, едва ли ни рычу на себя от злости. Наливаю себе полный бокал вина и, даже не пригубив, выплескиваю в раковину. Хочется влепить себе пощечину. Невыносимо!

Утром выясняю адрес издательства и поджидаю Графа там. Впустую.

Третья ночь.

Четвертая.

Возможно, он пишет очередную книгу, сошелся с очередной жертвой. Это неприятно и болезненно. Но, главное, маловероятно. Что-то произошло, я чувствую.

Пятая ночь у дома Графа выматывает меня.

На шестую я начинаю поиски. Совсем как мой отец, когда Ксения исчезла после вечеринки.

Я дежурю возле дома в скандинавском стиле, где снимала квартиру. Заезжаю в бывший дом папы в Маленьком городе. Несколько ночей провожу в клубе, пытаясь выяснить, куда делся их длинноволосый барабанщик. Как же сложно найти человека, который этого не хочет!

Ужинать теперь я езжу исключительно в кафе на берегу озера, куда на красном «бумере» возил меня Граф. Заказываю жульен, пью американо. Каждый раз покупаю «Кьянти» и забираю с собой. У меня уже полбагажника заставлено винными бутылками. Поймав ямку, дребезжу, как передвижной пункт приема стеклотары.

Этот вечер не становится исключением. Проживаю его по стандартной программе. Сначала проверяю дом в скандинавском стиле, затем дом Графа, после еду в кафе. Как обычно, занимаю столик у окна. Пока готовится заказ, отправляюсь «припудрить носик». Выхожу из уборной – и застываю у двери.

Я не вижу лица мужчины, стоящего у барной стойки ко мне спиной, но знаю, что это Граф. Чувствую притяжение, угадываю его по едва заметному движению пальцев, по легкому кивку головы. Я помню в нем все – наизусть.

Чувствую, как подкашиваются колени, и прислоняюсь к стене. Наблюдаю за ним. Любуюсь. Не тороплюсь выдавать свое присутствие: пусть успокоится сердцебиение и прояснится в голове. Больше Граф не исчезнет. Гонка закончилась. Ожидание закончилось. Он в моих руках. Не отпущу!

Мой Граф.

Из плоти и крови.

Но, возможно, только плоть и кровь и остались в нем прежними – он снова в другом образе. Короткая стрижка. Джинсы, легкий джемпер цвета морской волны, куртка вроде рыбацкой. Словно его рука никогда не сжимала рукоятку трости, а перчатки он надевает только хлопковые – чтобы повозиться с машиной. Граф выглядит… обычным – в недосягаемом, казалось бы, для него значении этого слова. Простой парень, который умеет наслаждаться жизнью, и при этом еще более близкий, еще более притягательный.

Граф замечает бутылку «Кьянти» на «нашем» столике и прерывает себя на полуслове.

Вот он – тот самый момент.

Сейчас Граф обернется – и увидит меня, завороженную его присутствием, ошарашенную нашей встречей. Улыбаюсь, словно это уже произошло.

Здравствуй, Граф!

Только он смотрит на столик дольше, чем в моей фантазии. А затем поворачивается к бармену, видимо, собираясь что-то спросить, но останавливает себя. И я наконец осознаю, что происходит.

Мое сердце разбивается вдребезги – или это звон бокала, упавшего у официантки?

Влетаю в уборную. Опираясь о раковину, смотрю в зеркало, но волнуюсь так, что не сразу концентрируюсь на своем отражении.

Я шокирована. Даже не тем, как изменился Граф – о, это отдельная тема для размышлений! – а тем, что он вовсе не жаждет нашей встречи. Я ему безразлична?

И что теперь делать?..

Ну уж точно не сдаваться!

Пусть я не заполучу Графа, но кольцо достанется мне обязательно. Если для этого нужно лгать и претворяться – я смогу. Снова украсть – пожалуйста! Я даже готова оказаться в тюрьме. Кольцо будет моим – с Графом или без.

Выхожу из уборной с приподнятым подбородком… и не нахожу Графа.

Усмехаюсь. Когда дело касается этого мужчины, я даже шага не могу спланировать – сплошная импровизация.

Интересуюсь у бармена, куда делся их посетитель, и кладу под блюдце чаевые. Чувствую себя героиней детективной истории. Жаль, сейчас не время для солнцезащитных очков.

Успеваю заметить, как Граф выруливает с парковки на пикапе. Пикап! Вот уж машина, которая никак не ассоциировалась у меня с этим человеком. Сюрприз за сюрпризом. Заскакиваю в «Поло» и, не включая фар, еду следом.

Асфальтовую дорогу быстро сменяет грунтовка. «Поло» проседает на ямах, разбрызгивает грязь до самых стекол. Моя машина не создана для таких дорог, а я не создана для преследования, но крепко сжимаю руль и упрямо давлю на газ. Хочу знать, кто же такой Граф на самом деле. Хочу знать о нем все.

Из черноты леса выныриваю на проселочную дорогу. Теперь по обеим сторонам – поля, залитые лунным светом. Куда мчится Граф? Приходится хорошенько выжимать педаль газа, чтобы не отстать.

Через четверть часа пикап снова сворачивает в лес, и теперь я крадусь за ним по чаще, густой настолько, что лунный свет почти не пробивает кроны елей, нависающие над дорогой. Чувствую под колесами камни, скользкие корни, рытвины с водой так явно, словно ступаю по ним ногами. Меня совсем не удивляет, когда машина застревает – странно, что этого не произошло раньше.

Вижу через лобовое стекло, как вдалеке дрожит свет фар пикапа, а затем – исчезает.

Пробую выползти из ямы, но, кажется, застреваю еще сильнее. Выдыхаю. Кладу ладони на руль и утыкаюсь в них лбом. Не то чтобы я испытывала дикий ужас… но это чертовски неприятно – застрять ночью в лесу. И упустить Графа.

Я опустошенная и уставшая. Как же хочется достать из багажника бутылочку «Кьянти»! С ней и ночь стала бы светлее, и лес – реже, и Граф – ближе. Но вместо этого включаю на мобильном фонарик и вылезаю из машины.

Каблуки сапог мягко погружаются в грязь. Обхожу «Поло» и понимаю, что придется вызывать помощь. Свечу фонариком вдоль дороги, в конце которой исчез Граф. Приехала…

И вдруг меня посещает мысль: а что, если фары погасли так внезапно потому, что он их выключил? Вдруг там – конец пути?

Достаю из бардачка складной ножик, прячу его в кармане куртки и отправляюсь за Графом, высвечивая себе путь фонариком.

Я не робкого десятка, но эту прогулку приятной не назовешь. Свет фонаря оживляет деревья, их тени перебегают дорогу, тянутся ко мне. Шелест, шорохи, скрипы. У меня чуть сердце не выпрыгивает из груди, когда под ногой с надрывным хрустом ломается ветка.

Граф, теперь я ненавижу тебя еще и за это!

Кажется, я выхожу из леса такой же поседевшей, как Граф. Взъерошиваю ладонью волосы, и с них падают еловые иголки. Сапоги по щиколотку в грязи. Но вид, который открывается передо мной, стоит ночной прогулки.

Лунный свет ровно и бело освещает гладь лесного озера. Я вижу причал с привязанной лодкой. А поодаль, ближе к лесу, – одноэтажный сруб с широкой террасой, обращенной к воде. В доме горит оранжевое окошко. Все это – яркое пятнышко света на черно-голубом фоне, луна, лодка, неподвижные вековые сосны – делает пейзаж похожим на открытку.

Выключаю фонарик и по ковру засохшей травы подбираюсь ближе. Замечаю припаркованный пикап. Заглядываю в горящее окошко, но мало что могу разобрать через полупрозрачную задернутую занавеску.

Мне кажется, я спокойна и сосредоточена – готова к любым сюрпризам, но, поднимаясь по ступенькам на крыльцо, чувствую слабость в коленях. Сейчас меня с Графом связывает тоненькая, как паутинка, нить. Достаточно неверного взгляда, и она оборвется. А этого я не хочу.

Дверь не заперта, и это вызывает у меня улыбку. Сейчас почти полночь. Словно ничего не изменилось.

Не успеваю приоткрыть дверь, как она распахивается, и передо мной предстает Граф.

– Крис, ну чего так долго?! – искренне возмущается он.

Невольно задерживаю дыхание. Приоткрываю рот, чтобы ответить – но ничего не произношу.

Часы в глубине дома начинают глухо отбивать полночь.

Глава 18

– Проходи! Давай, помогу снять куртку.

Я машинально повинуюсь, хлопая от растерянности ресницами.

Граф едва касается пальцами моих плеч, помогая раздеться, но даже это прикосновение через тонкую шерсть джемпера заставляет меня прикрыть глаза.

– Ты знал?.. – смотрю на изгиб его спины, пока он вешает куртку, и не могу насмотреться.

Он словно тот мужчина, который постоянно чудился мне, но в которого я не верила.

– Заметил, когда ты стартанула за мной от кафе.

Граф поворачивается ко мне лицом. Он кажется таким… открытым, таким настоящим. Хочу запомнить этот образ, впитать его. Поверить в него.

Неужели тот человек с тростью и в перчатках – лишь одна из его ролей?

Вот он, мой Граф. Живет в избушке на берегу лесного озера, вместо черной рубашки носит светлую майку, вместо строгих брюк – джинсы. У него горит дровяной, а не электрический, камин. В его доме обитает огромный черный дог! Собака облизывается, глядя на меня, и мне становится спокойнее, когда она четко выполняет команду Графа «сидеть!»

Бочком обходя дога, пробираюсь в комнату.

Настоящий лесной домик – вся мебель из дерева. Вместо ковра – самотканый половик. На диване – горка пестрых подушек.

– Разуйся, пожалуйста. У меня здесь горничной нет, – Граф достает из шкафчика меховые тапочки и помогает мне в них обуться.

Думаю, он специально касается моих лодыжек, и тело тотчас реагирует: ускоряется сердцебиение, учащается дыхание. «Он словно крысолов, который играет на дудочке», – проносится у меня в голове. Я понимаю это, но все равно следую за ним. Потому что, пока эта мелодия не оборвется, отвлечься от нее невозможно.

– Я заварил чай с малиной. Будешь?

Киваю, жадно рассматривая обстановку гостиной, и не сразу осознаю, что голос Графа звучит уже из кухни.

– Буду. Чай с малиной… – зачарованно произношу я, опираясь плечом о дверной косяк.

Наблюдаю, как Граф разливает заварку по чашкам, просто прилипаю к нему взглядом. Как же он похож на моего отца! Особенно сейчас, без шелухи.

– Осторожно, горячо, – предупреждает Граф, передавая мне кружку.

Не могу больше находиться так далеко от него. Но мне все еще нужен повод, чтобы находиться рядом. Я взволнована так, что скорее понимаю, чем ощущаю, чашка и в самом деле горячая.

– Что это за место, Граф? – спрашиваю я и касаюсь губами кипятка, чтобы спрятать взгляд. Словно задаю неприличный вопрос.

– Мой дом.

– А коттедж в городе? – рассматриваю свое отражение в чашке.

– Декорации.

– Дог?

– Лучший друг.

– Твои книги?

– Лекарство от скуки.

– Игра на ударных?

На этом моменте повисает короткая пауза – Граф не знает, что я следила за ним в «Жести». Но вопросов не задает.

– Ударные – моя страсть, – искренне отвечает он.

– А я?

Не раздумывая, Граф склоняется ко мне. Осторожно, чтобы не задеть чашку с чаем, приподнимает пальцами подбородок и целует в губы. Поцелуй на грани фола: в нем больше желания, чем нежности. Легкое, волнующие соприкосновение языков, но слишком короткое, чтобы жаждать немедленного продолжения. Я рада, что внутренний стон не вырывается наружу, не выдает моего состояния.

– А кто за собакой следит? – задаю я неуместный после поцелуя вопрос – лишь бы не молчать.

Замечаю, что мы стоим точь-в-точь, как на его кухне в коттедже во время поедания креветок.

– Мой давний знакомый. Рыбак, из местных. У него дом неподалеку.

Пью чай крохотными глотками и слушаю, как потрескивают дрова в камине, как воет ветер. Наполненная, насыщенная тишина.

От каждого глотка тепло разливается по телу. Улыбаюсь в чашку, чувствуя притяжение Графа, задумчиво пьющего малиновый чай. Мне нравится сопротивляться этому притяжению – чтобы однажды уступить.

Идиллию нарушаю я.

– Почему ты не захотел узнать, кто заказал «Кьянти» на «наш» столик?

Граф отставляет чашку. Похоже, разговор предстоит серьезный.

– Я знал, кто ее заказал.

– И уехал? – теперь чашку отставляю и я.

– Ты недвусмысленно дала понять, что думаешь о наших отношениях. Не в моих правилах бегать за женщинами.

Я закипаю мгновенно, кажется, теперь и сама могу обжечь.

– И не в моих – бегать за мужчиной! Но я написала тебе письмо. И приехала в наше кафе. Значит, настала твоя очередь идти на уступки.

– Очередь? – Граф издевательски вскидывает бровь.

Не знаю, чего в это мгновение хочу больше: отвесить ему пощечину или впиться в его губы поцелуем.

– Ты понимаешь, чего мне стоило перешагнуть через себя и попытаться тебя найти после того, как ты спал с другой женщиной?! Ты такой же, как все мужчины!

Граф наверняка застигнут врасплох, но вряд ли чувствует себя виноватым. Выражение его лица не меняется, только радужка глаз словно темнеет.

– Чтобы спать с «другой», должна быть «одна», – отчеканивает он. – А у меня она есть? Единственная женщина, которую я хотел бы назвать своей, вычеркнула меня из жизни.

Я пытаюсь возразить, но Граф своей пылкостью затыкает мне рот:

– Эту женщину можно назвать «одной»? Я должен хранить ей верность? До гроба? Да, я мужчина, Крис! Я по десятку раз на день проходил мимо того места, где стаскивал с тебя платье! Мои пальцы до сих пор помнят, как ласкали твое тело. Что мне делать, если я все это чувствую?!

– Все равно…

– Вот это по-женски! Без разницы, что я говорю, главное, что ты уже решила!

– По-женски – это не давать мне и слова сказать!

– Так ты обвиняешь меня в том, что я веду себя как мужчина, или в том, что я веду себя как женщина?

Я сжимаю кулаки.

– Ты! Не-вы-но-сим!

– А ты лицемерка!

Выбегаю из кухни, распахивая дверь с такой силой, что она с грохотом ударяется о стену. Секунды, чтобы преодолеть коридор. На ходу хватаю куртку, опускаю ручку входной двери – и понимаю, что теперь она закрыта на ключ. Так и стою, тяжело дыша, глядя на запертую дверь, слушая, как медленно приближается Граф.

Задерживаю дыхание, когда его руки опускаются мне на плечи. Он скользит ими вниз по рукавам платья, а за его ладонями – дорожки мурашек. К счастью, Граф не может этого чувствовать.

– Пойдем, – ласково говорит он мне на ухо, и этот шепот, который отзывается во всем теле, причиняет боль. – Я приготовил тебе плед и бутылку текилы.

– Ненавижу крепкое спиртное.

– Я тоже. Но сегодня, похоже, нам без текилы не обойтись.

Даю увести себя в гостиную и усадить в кресло напротив камина. Принимаю прозрачную рюмку, украшенную долькой лайма. Граф подает мне солонку, а сам садится на шкуру медведя у моих ног.

Мы молча чокаемся и выпиваем.

Откашливаюсь и заедаю огненную жидкость лаймом.

Удивительный эффект – у меня вдруг теплеют ступни. Они кажутся большими и мягкими.

– Так что было дальше в нашей истории? Мотоциклист повез Глеба к Ксении?

Я киваю и откидываюсь на высокую спинку кресла. Мне так тепло, спокойно, уютно, что спать хочется куда больше, чем рассказывать. И все же я продолжаю историю.

* * *

Глеб знал, кого увидит, когда мотоциклист подвез его к бараку. Даже не удивился, обнаружив, что чрево в этом мертвом доме оказалось живым. Одна дверь подвала вела к другой, та – к следующей. Настоящий подземный город.

Последняя дверь открылась, и Глеб зажмурился от яркого электрического света. А когда, заслоняясь ладонью, открыл глаза – увидел перед собой Ксению. Она стояла лицом к нему посреди бедно обставленной комнаты без окон.

– Привет! – Ксения расплылась в улыбке, шагнула к Глебу, но остановила себя. – А ты почти не изменился… – соврала она.

И Глеб соврал бы, сказав ей то же самое. Он узнавал только черты ее лица, да и те стали более резкими – Ксения похудела, осунулась. Она укоротила волосы до плеч, покрасила их в жгуче-черный и завязала резинкой в хвост. Одежда на ней была темная, закрытая: юбка в пол, водолазка с длинным рукавом.

Ксения угадала его последнюю мысль. Спрятала хитрую улыбку за горлышко водолазки.

– Вот так предпочитают одеваться женщины, не терпящие прикосновений, когда им не надо никого соблазнять.

Глеб на ватных ногах подошел к дивану. Присел. Он столько раз фантазировал, что скажет при встрече, но сейчас в голове стоял туман.

– Болезнь не прошла? – машинально спросил он, зарываясь пальцами в свои волосы.

– Не прошла. Я переношу касания только двоих.

– Меня и того?.. – Глеб кивнул в сторону мотоциклиста.

– Да нет же! – Ксения рассмеялась, словно это и в самом деле была отличная шутка. – Он мой друг! И всегда был только моим другом!

Она сделала легкий жест рукой, и мотоциклист, прикрыв за собой дверь, исчез.

Ксения опустилась перед Глебом на колени. Он поднял на нее взгляд – все смотрел, смотрел и не мог понять, какие чувства испытывает. Появление Ксении в его жизни – это лекарство или яд? Наверняка второе. Потому что после приема лекарства должно становиться лучше.

– Зачем ты вернулась? – выдавил он из себя.

– Соскучилась, – то ли всерьез, то ли с иронией произнесла Ксения и взяла его ладони в свои.

Глеб резко, глубоко вдохнул и опустил голову.

Лучше бы ему это снилось – как на дне души пробуждаются, опутывают, поглощают его чувства к этой женщине.

Вот она – стоит перед ним на коленях, брюнетка в темной закрытой одежде. А в голове мелькают кадры: ее профиль в сполохе молнии, светлые волосы, прижатые воротом куртки… Босые ступни на мягкой траве… Ксения склоняется к нему, рассказывая, как соблазнить женщину… Жарко, душно, пьяно… Он с металлическим прутом идет за ней к бараку… Занавеска скользит по ее плечу… Карточный дождь осыпается им на головы… Ажурная маска… Спящая обнаженная Ксения, укрытая простыней… Поиграешь со мной… Ее затравленный взгляд на вечеринке… Он прижимает ее спиной к машине в автомастерской…

Глеб взял ее лицо в свои ладони – крепко, чтобы не увернулась, – и притянул к себе. Прижался губами к ее губам так сильно, что заскрипели зубы. Прорвался к ней в рот языком. Боролся с ней до тех пор, пока хватало воздуха. Затем отстранился.

Ксения смотрела на него широко распахнутыми глазами. Волосы растрепались, прилипли к щеке. Рот удивленно приоткрыт. Этот приоткрытый рот – такая же буква «о», как тогда, на вечеринке, после шлепка по ягодицам, – мгновенно разбудил в нем зверя. Зверь просыпался только рядом с этой женщиной, созданной для того, чтобы ломать его, снова и снова.

Может, Ксения и в самом деле не человек? Потому что ничего человеческого в ней нет. Она, как паук, расставляет сети, сковывает, обезволивает. Высасывает нутро, оставляет лишь оболочку – и живи как хочешь. Или не живи. А он все равно, как безумный, идет за ней: на ее голос, на взмах руки, на запах. И это никогда не прекратится. Пока дышит, он будет разрушать построенное, предавать близких, лгать, красть, калечить. А потом приползать к ней…

Глеб одной рукой схватил ее за волосы на затылке, другой – расстегнул ширинку брюк и с силой наклонил Ксению к паху. Она вскрикнула и уперлась руками в диван, но Глеб продолжал давление.

– Остановись! – закричала Ксения.

Он ослабил хватку, но не выпустил из кулака ее волосы.

Ксения подняла голову.

– Не так резко, Стрелок… – Что же плескалось в ее глазах? Боль? Но не физическая, нет. А еще – сожаление. – Я же могу случайно поранить тебя. Потише… – и она сама наклонилась к нему.

…А еще жалость. Жалеет его?! Пусть… Глеб откинулся на спинку дивана.

Что одна делала такого, особенного? То же, что и другие женщины, те же движения, но с ней все было острее, ярче, чувственнее. Ей откликалось не только его тело, но и душа.

Послушная, податливая Ксения… Она подстраивалась под его темп, потакала его порывам… Чтобы еще крепче привязать к себе! Лишь подумав об этом, Глеб вскочил, ладонью надавил ей на спину, прижимая к дивану, задрал юбку. Замер, с ужасом вглядываясь в глубь себя. Кто этот человек, который теперь стоял на коленях?! Кто это чудовище?!

Из него вырвался звук: то ли всхлип, то ли рык. Глеб всем телом прижался к Ксении, уткнулся носом в ее шею. У нее даже запах изменился… Но она все равно оставалась его женщиной. Что же это за болезнь такая?! Что за проклятие?..

Ксения подтянула к себе его ладонь, погладила тыльную сторону, коснулась поцелуем, приложилась к ней щекой. Щека была влажной.

– Все в порядке, милый, – тихо произнесла Ксения.

Она никогда его так не называла.

Глеб прижался к ней еще сильнее. Дышал глубже, заставляя себя привыкнуть к новому запаху. Пытался впитать ее тепло. Запомнить это ощущение – Ксения в его руках, – потому что знал: она снова исчезнет.

– Ложись на диван, – тихо попросила она.

Глеб повиновался.

Он смотрел, как Ксения раздевалась перед ним, медленно, просто, нисколько его не стесняясь, как раздевалась бы перед мужем, с которым провела много лет. Так смотрят сон – с отстраненным участием. Ему казалось, что все это происходит не по-настоящему.

Но вот она садится на него сверху. Глеб находит губами ее губы и целует нарочито медленно, совершенно не совпадая с быстрым ритмом их движения.

…Пока дышит, он будет ненавидеть ее – и так безумно, невыносимо любить…

– Я люблю тебя, – говорит Глеб и прикладывает палец к ее губам.

Пусть молчит. Он и так все знает.

Она никогда не была его – и не станет. То, что Ксения чувствует к нему, не любовь. Что-то иное, менее острое и сильное, но тоже важное. Этого достаточно для счастья.

– Люблю… – целует ее лицо. – Люблю… – и прикрывает глаза, доведенный до предела ее стонами. – Я никуда не уйду, пока снова не изучу каждый твой миллиметр.

– Ты можешь оставаться здесь, сколько захочешь, милый…

* * *

Я просыпаюсь, но глаз не открываю – почему-то это очень тяжело сделать. Лежу на боку и, не шевелясь, пытаюсь понять, что изменилось в моей комнате. Вместо пододеяльника чувствую нежную шершавость пледа. Под щекой не наволочка, а, кажется, меховая подушка. Запах совсем незнакомый – свежеспиленного дерева. А моя рука лежит на… бедре Графа!