Текст книги "Дочь императора"

– Венделина Гиплера!

– Иеклейна Рорбаха, – закричал один старый крестьянин по знаку Сары.

– Ульриха Гуттена! – повторило большинство.

– Друзья мои, – сказал Ульрих, – благодарю вас за ваше доверие, но я не могу воспользоваться им. Чтобы хорошо вести наше святое предприятие, ваш начальник должен быть не только предан, неподкупен и привычен к делу, – нужно еще, чтобы он был деятелен и мужествен, способен переносить все тягости войны. Как вы видите, я удручен болезнью и заботами, и если еще держусь, то потому только, что Богу не угодно, чтобы я умер, не кончив дела, которому мы с моим бедным другом Францем Зикингеном посвятили всю жизнь.

Конрад, за которого после Ульриха было всего больше голосов, также отказался.

Вскоре остались только четверо соискателей: Венделин Гиплер, бывший канцлер или писец графов Гогенлоэ, высказавший впоследствии замечательный ум и способности; Георг Мецлер, трактирщик балленбергский, отряд которого превосходил все прочие военной выправкой и дисциплиной; Иеклейн Рорбах, поддерживаемый бывшим премонстранцем Фейфером и другими проповедниками; наконец Флориан Гейерсберг, которого Ульрих и Конрад долго просили не отказываться от предложенного ему начальства.

Георг Мецлер подал прекрасный пример скромности и преданности, предложив своим друзьям избрать Флориана предпочтительно перед ними.

– С помощью Божией, я надеюсь, что буду хорошо сражаться, – сказал Мецлер, кончая свою речь, – но наши войска будут многочисленны, а в один день нельзя научиться руководить большими сражениями. Флориан же участвовал в больших войнах; кроме него у нас нет человека, способного быть предводителем.

Венделин Гиплер также отказался в пользу Флориана от всяких притязаний.

V

Итак большинство было за рыцаря Гейерсберга, но за Иеклейна продолжали стоять люди его партии и почти все евангелические проповедники.

Между тем как Конрад, Гиплер, Мецлер и даже Яков Веэ старались привести всех к единодушному выбору своего кандидата, Сара сделала знак старому крестьянину, который первый произнес имя Иеклейна. Зебальд Китц подбежал к ней. Она ему торопливо сказала несколько слов, и он быстро удалился.

Несколько минут спустя между крестьянами снова началось движение. Они с громкими криками подбежали к начальникам. Во главе их был гражданин из Вейнсберга по имени Варфоломей Гейнштадт, вполне преданный Саре и имевший большой вес в стране.

– Сара, – сказал он, – у нас к тебе есть просьба. Укажи нам новым чудом человека, которого нам следует избрать начальником; это прекратит все наши недоразумения и мы слепо последуем твоему указанию.

– Да, да! – воскликнули крестьяне. – Варфоломей говорит дело. Еще одно чудо, Сара.

– Хорошо, – отвечала колдунья, – я исполню ваше желание. Позвольте мне только собраться с силами; через несколько минут я вызову таинственный дух, который иногда говорит моими устами, и надеюсь – он исполнит вашу просьбу! Идите, друзья мои.

Крестьяне удалились.

Сара сделала шаг к Иеклейну, но остановилась. Ее взгляд обратился на графа, которого ее люди стерегли поблизости. Страшная борьба очевидно происходила в ее душе.

Она обернула свою голову складками черной мантии и несколько минут осталась неподвижной и погруженной в глубокие думы.

Наконец она отбросила мантию и снова направилась к Иеклейну; но и теперь любовь превозмогла. Она сделала быстрый полуоборот и подошла к Гельфенштейну.

– Людвиг, – сказала она, – ты только что был причиной самого сильного страдания, какое может перенести женщина: ты отверг меня, унизил перед соперницей. Я поклялась отомстить, но воспоминания прошедшего говорят еще за тебя в моем сердце. До настоящей минуты, Людвиг, ты, может быть, думал, что я преувеличиваю свое могущество. Но теперь ты слышал восклицания толпы и просьбу крестьян указать им начальника общества, и ты видишь, что я говорила правду. Еще есть время, Людвиг, скажи слово, одно слово, и я дам тебе это огромное могущество, которое сделает тебя равным государям.

– Я отказываюсь, – отвечал граф твердым голосом.

Не надеясь победить упорство, колдунья решилась прибегнуть к любви Людвига к Маргарите.

– Маргарита – наша пленница, – сказала она. – Ее жизнь в моих руках. Сделайся нашим предводителем, и ты будешь иметь право освободить ее и возвратить отцу или госпоже Гейерсберг. Не упорствуй в отказе, подумай, что власть, от которой ты отказываешься, достанется Иеклейну; подумай, что он любит Маргариту, и неужели ты покинешь эту молодую девушку на необузданную страсть твоего соперника?

С минуту Сара могла надеяться одержать победу. Людвиг не отвечал, и она читала на его искаженном лице следы борьбы, происходившей в его сердце.

– Итак, – сказала она, – на что ты решился?

– Я отказываюсь, – отвечал он. Сара сделала гневное движение.

– Ты думаешь может быть, что я тебя обманываю, – начала она, – что Маргариты нет здесь? Мы посмотрим, посмеешь ли так легко пожертвовать ее своему сопернику, когда увидишь ее перед собой – в отчаянии.

В сопровождении графа и его караульных Сара направилась к маленькой группе деревьев, где стояли Маргарита, Максимилиан и четверо ландскнехтов флориана, за которыми, в некотором расстоянии, наблюдали несколько людей Иеклейна.

– Маргарита, – сказала Сара, – ваша жизнь и честь будут зависеть от начальника братства. Начальником этим будет или граф Гельфенштейн, или Иеклейн Рорбах. Нечего объяснять вам, какая участь ждет вас в случае, если будет выбран Иеклейн. Если граф действительно любит вас, как уверяет, скажите ему, чтобы он принял власть, которая даст ему возможность вырвать вас из рук Иеклейна и возвратит вас вашим друзьям.

– Бог свидетель, что я отдал бы жизнь за вас, Маргарита! – воскликнул граф. – Но она требует от меня больше жизни – она требует чести. Могли ли бы вы уважать вероломного рыцаря, который изменил бы, хотя бы ради вас, долгу дворянина и верноподданного?

– Нет, – ответила Маргарита, – нет, если даже вы были так слабы, что предложили бы мне эту жертву, клянусь, я отказалась бы. Я вас люблю за вашу честность, за благородную преданность монарху, не поколебавшуюся несмотря на несправедливое осуждение, которому вы подвергались от имени его. Берегите честь вашу, граф Гельфенштейн, храните ее чистой и неприкосновенной, хотя бы мне пришлось погибнуть. Честь эта принадлежит мне с тех пор, как мы обручены перед Богом.

– Хорошо, – прервала ее колдунья, – но клянусь вам, сударыня, прежде чем солнце явится на горизонт, вы будете соединены с Иеклейном перед дьяволом вашим и его учителем. Граф, взгляните на вашего соперника: видите ли вы, как он любуется и глазами пожираете Маргариту? К черту! Я больше не хочу медлить и возвращу ему его счастье.

Она подбежала к Иеклейну и с жаром стала говорить с ним.

– Прощайте, Маргарита, прощайте, ангел мой, – сказал Гельфенштейн.

– Прощайте, граф, – отвечала молодая девушка, – что бы ни случилось – оставайтесь верным долгу честного рыцаря.

Люди Сары хотели увести графа Гельфенштейна, но слишком гордый, чтоб напрасно сопротивляться, он беспрепятственно последовал за ними.

Вместо того, чтоб возвратиться на большую площадку, где крестьяне ждали Сару с понятным нетерпением, она углубилась в лес, почти в том же направлении, по которому послала Иеклейна. Через несколько минут она остановилась у маленькой прогалины шириной в семь-восемь футов, откуда сквозь деревья можно было видеть пламя большого костра.

– Остановитесь тут с пленником, – сказала она своим людям.

Она прошла несколько шагов; но, уже подойдя к большой площадке, вдруг круто повернула и воротилась к графу.

– Ты решился, Людвиг? – спросила она. Он не отвечал.

– Через час твоя участь и судьба Маргариты будут в руках Иеклейна Рорбаха, и я сама буду уже не в состоянии спасти тебя.

Граф по-прежнему хранил молчание.

– Но я не хочу, чтобы ты умирал! – воскликнула она вдруг, хватая его за руку. – Нет!.. Нет!.. Я подлое существо! Я не в силах даже отомстить за себя. Ты должен удалиться, удалиться как можно скорее, прежде чем Иеклейн сделается начальником; в противном случае он убьет тебя. Кто-нибудь из крестьян проводит тебя до дороги… В лесу есть наши сторожевые. Они могут не пропустить тебя… А! Возьми это кольцо, стоит только им показать его… Лишь бы твоя одежда… Погоди… Фридрих! – продолжала она, обращаясь к одному из своих людей, – подай этому барину твою шляпу и плащ. Людвиг, снимите шпоры; их бряцанье может возбудить внимание.

Первым движением графа было отказаться от предложения Сары; но ему, вероятно, пришла новая мысль, потому что он поспешно повиновался колдунье.

– Хорошо, – сказала она, когда обмен плащей был окончен, – Теперь уходите… Взамен жизни, которую дарую вам, требую только одного.

– Чего же?

– Если мне когда-нибудь нужно будет поговорить с вами, я требую, чтобы вы, при первом зове, явились в указанное мной место.

– Хорошо, – сказал граф.

– Вы клянетесь?

– Честью рыцаря!

– Хорошо, удалитесь Людвиг, уходите скорее.

В эту минуту долго сдержанное нетерпение толпы наконец выразилось криками и ропотом.

– Сара! Где Сара! – кричали они. – Когда же укажет она нам предводителя? Сара! Сара!

Она поспешно отправилась к большой прогалине и показалась толпе, которая приняла ее с восторгом.

– Я здесь, друзья мои, – сказала она им. – Демоны, обыкновенно повинующиеся моему голосу немедленно, оказались более упрямыми, когда дело коснулось судьбы народа. Борьба была продолжительная, но я одержала победу. Левиафан, могущественнейший из них, повинуясь моим приказаниям, был принужден открыть мне волшебство, которым дал возможность вызвать перед вами образ того предводителя, который поведет вас к свободе. Теперь я все приготовлю к его вызову. Менее чем через час ожидаемый вами предводитель явится среди пламени.

Не станем описывать криков радости, которыми были приняты слова Черной Колдуньи. Их, без сомнения, можно было слышать на расстоянии целой мили.

Между тем Гельфенштейн с трудом пробирался лесом, руководимый своим проводником. Спустя несколько минут граф остановился.

– Как тебя зовут? – спросил он крестьянина.

– Лоренц Зельбиц, – отвечал проводник.

– Хочешь заработать тысячу флоринов?

– Тысячу флоринов! – повторил крестьянин, изумленный этой суммой.

– Да, тысячу флоринов.

Зельбиц пожал плечами. Ему казалось невозможным, чтобы в кармане у него могло очутиться столько денег.

– Вот тебе пока задаток, – сказал Гельфенштейн, Давая ему несколько червонцев. – Веришь ли ты теперь?

Крестьянин, не отвечая, рассматривал деньги ее всех сторон.

– Это настоящее золото? – спросил он наконец.

– Самое настоящее.

– Оно не превратиться ни в камень, ни в олово.

– Не бойся. А что касается остального, то ты его можешь получить по выбору блестящей золотой или серебряной монетой.

– Когда?

– Когда ты исполнишь то, чего я от тебя потребую.

– Говорите, ваше сиятельство, – пробормотал крестьянин.

– Видел ты молодую девушку, с которой только что разговаривали я и Черная Колдунья?

– Да.

– Ну вот, дело в том, чтоб ты меня провел к ней.

– Спросите Черную Колдунью, согласится ли она.

– Если она тебе прикажет провести меня к этой молодой девушке, так ведь ты должен будешь повиноваться ей, не правда ли?

– Без сомнения.

– К чему же тогда платить тебе тысячу флоринов за то, что я мог бы иметь даром?

– Справедливо, – пробормотал крестьянин после минутного раздумья. – Что же еще?

– Вот что: с этой молодой девушкой старик; ты должен его вывести вместо меня и благополучно довести до соседнего города. Там он тебе доплатит остальное до тысячи флоринов.

– Верно ли это?

– Я останусь здесь. Скажи своим товарищам, чтобы они меня держали заложником. В случае, если я тебя обману, ты всегда будешь иметь возможность…

Бедняк, никогда в жизни не видавший более десяти талеров, не мог не соблазниться предложением тысячи флоринов, что для него казалось неисчерпаемым богатством. Он повернул назад и провел графа к пленникам.

В это время на них не обращали почти никакого внимания.

Иеклейн и Флориан уже ушли.

Другие начальники общества продолжали рассуждать о том, как должна действовать евангелическая конфедерация. Даже большинство караульных покинули свои места, чтобы посмотреть, что делается за оградой. Оставалось только двое людей Мецлера и трое Иеклейна. Но вместо них при пленниках было четверо ландскнехтов Флориана, верных своему начальнику, как истинные воины. Между ними старшим был старый солдат, ростом шести футов; лицо его было угрюмо, и вообще видно было, что он не любит шутить. Читатель уже знаком с ним: то был никто иной, как Отто Кернер, тот самый, который пятнадцать лет тому назад напал на Максимилиана по приказанию барона Риттмарка и, узнав императора, стал защищать его сперва против своих рейтаров, потом против прислуги барона.

Верный своему слову, Максимилиан щедро наградил его.

Но Кернер, тогда еще пылкий и молодой, отличался общими недостатками наемных солдат того времени. Вино, игра в кости и всякого рода оргии быстро опустошили его кошелек. Несколько безрассудных поступков и частые ссоры с начальством, принудили его покинуть свою роту. Одним словом, не имея ничего, кроме своего меча, он отправился сражаться против турок и вступил в полк Флориана. Последний приобрел чрезвычайную власть над этим человеком, который, несмотря на всю свою горячность и грубые страсти, отличался замечательной храбростью и воинскими достоинствами, которые нужно было только уметь направить на добрую цель. Впрочем, охлажденный отчасти старостью и походными трудами, Кернер привязался к своему молодому начальнику тем сильным чувством, которое так свойственно людям подобного характера. За Флориана он дал бы изрубить себя в куски. В сражениях он охранял его с заботливостью отца. Поэтому, возвращаясь домой, Гейерсберг взял с собой своего храброго ефрейтора. Кернер вступил в евангелическую конфедерацию, не спрашивая даже, какую цель она преследует, потому только, что к ней принадлежал его начальник. Увидав, что граф, переодетый в крестьянина, подходит к пленнице, за которой Флориан велел ему особенно наблюдать, Кернер удвоил бдительность.

Подойдя к Маргарите настолько, чтоб говорить с ней, граф надел широкую шляпу, закрывавшую его лицо. Несмотря на то, что Маргарита не имела причины предвидеть возвращение графа, мысли ее были так заняты им, что неожиданное появление его не столько изумило, сколько обрадовало ее.

– Не оборачивайтесь, Маргарита, – сказал граф, стоя позади молодой девушки и Максимилиана, которые загораживали его от крестьян Мецлера. – Выслушайте меня внимательно, потому что минуты дороги. Пусть товарищ ваш наденет мою шляпу и плащ и последует за стоящим за мной крестьянином. Не скажу вам, чтобы я полагался на преданность этого человека, – продолжал он, обращаясь уже прямо к императору, который подошел к нему, чтобы лучше расслушать его, – но я, рассчитывая на его корыстолюбие, обещал ему от вашего имени тысячу флоринов, если он благополучно доведет вас до соседнего города. Ступайте, как можно скорее, да благословит вас Бог!

– Благодарю вас, граф, – пробормотала тронутая Маргарита, протягивая Гельфенштейну дрожащую руку; он прижал ее к сердцу.

– А с вами что будет, рыцарь? – спросил император.

– Я останусь здесь вместо вашего величества.

– А госпожа Эдельсгейм?

– К несчастью, этот пропуск дан только для мужчины. Женщине, впрочем, невозможно было бы пробраться через топи, встречающиеся на пути… Госпожа Эдельсгейм убеждена в том, что если бы была какая-нибудь возможность спасти ее, она первая была бы спасена, даже прежде вас, государь, – прибавил он, понижая голос.

– А знаете ли граф, ведь это я предал вас опале и велел преследовать вас со всех сторон? – спросил Максимилиан, не решаясь принять подобную услугу от человека, которого так долго преследовал.

– Я все знаю. С высоты престола государи не всегда могут видеть все, что делается внизу. Ваше величество были обмануты. Чтобы я ни вынес вследствие приговора, ничто не заставит меня изменить верности моему государю.

– Вы любите мою дочь? Графиню Эдельсгейм? – спросил Максимилиан.

– Всей душой, государь.

– Так как рыцарь Гейерсберг перешел на сторону бунтовщиков, то я избрал Маргарите другого супруга, и, чтобы не случилось в будущем, решимость моя непоколебима. Вместо того, чтобы жертвовать для меня жизнью, не лучше ли вам устранить единственное препятствие, разъединяющее вас теперь с любимой женщиной?

– Отец! – прошептала девушка, схватив императора за руку.

– Вы колеблетесь? – спросил он, обращаясь к графу.

– Нет, ваше величество, – твердо отвечал Гельфенштейн. – Вы мой государь и сверх того, отец графини; следовательно, жизнь моя принадлежит вам вдвойне. Еще раз предлагаю ее вам.

– Славный ответ, храбрый рыцарь, – воскликнул Максимилиан, положив руку на плечо графа, – но если мне угрожает опасность, я не могу согласиться, чтобы другой подвергался ей за меня.

– Государь, – отвечал Людвиг, – вспомните, что вы глава целой нации, что жизнь ваша принадлежит не вам одним, а миллионам людей. Я не предполагаю, чтоб вашей, а тем более моей жизни грозила здесь опасность; но если с вами случиться какое-нибудь несчастье, подумайте, как ужасны будут его последствия.

– Я не могу покинуть дочь!

– Но ведь вы ничего не можете сделать здесь для нее? – Положительно ничего. Другое дело, если вы освободитесь; тогда силой или выкупом…

Его прервал Лоренц, подойдя к нему, и дернув его за плащ.

– Что тебе? – спросил граф нетерпеливо.

– Пора идти, сударь. Если вы будете медлить, Черная Колдунья возвратиться. Тогда я лучше уйду и брошу ваши тысячу флоринов.

– Еще минутку, – сказал Гельфенштейн.

Людвиг и Маргарита начали еще настойчивее уговаривать императора, который согласился, наконец, воспользоваться самопожертвованием графа.

– Лоренц, – сказал граф крестьянину, – пойди прежде, взгляни, что делается за оградой, там ли еще Черная Колдунья.

После минутного колебания крестьянин повиновался.

Едва он ушел, как Максимилиан поспешно надел шляпу и плащ графа.

– Боюсь, не видели ли вас, – сказала шепотом Маргарита. Она встала перед ними и старалась по возможности загородить их, пока они обменивались платьем.

– Кто? Люди Мецлера? – спросил граф.

– Нет, они совершенно заняты тем, что происходит за оградой; но посмотрите, как за вами следит начальник ландскнехтов Флориана, делая вид, будто смотрит в другую сторону.

– Мне что-то знакомо это угрюмое лицо и этот громадный рост, – сказал император, который, подобно многим великим людям, необыкновенно легко запоминал лица. – Ба, да ведь это Кернер. Прощай, дитя мое, – продолжал он, целуя Маргариту, – да хранит тебя Бог. Я приду освободить тебя. Прощай, граф; если Богу угодно, мы скоро увидимся, и хотя вы потерпели несправедливо но, может быть, я найду средство вознаградить вас за все страдания.

Маргарита, которую Кернер видел в Гейерсберге, сделала шаг, чтобы подбежать к нему, но Максимилиан знаком остановил молодую девушку.

– Стой! – вдруг раздался грубый голос Кернера. Он схватил императора за руку. – Это что за переодевание?

– Право, Кернер, тебе суждено самой судьбой встречаться со мной всякий раз, как мне приходится туго, – сказал Максимилиан, улыбаясь.

И с этими словами, он приподнял шляпу и показал свое лицо опешившему ландскнехту.

– Император! – пробормотал остолбеневший Кернер.

– Он и есть, только тише. Держи язык за зубами, а главное, позаботься о безопасности этой девушки и ее товарища. Если они благополучно прибудут в Аугсбург, обещаю наполнить твой шлем золотом.

Пока Максимилиан с проводником с трудом пробираются через чащу по оврагам и топям, обратимся к событиям на прогалине Скалы Бедствий.

Крестьяне, горожане, солдаты – все сбежались к ограде посмотреть, как явится будущий предводитель их. Здесь было по крайней мере полторы тысячи человек, толпившихся в необыкновенном волнении.

По приказанию Сары все костры были потушены, даже горевший перед Скалой Бедствий.

Вместо последнего в двух или трех футах от скалы, разложили новый костер в несколько футов в поперечнике; он состоял из хвороста и камыша.

В нескольких шагах перед костром, на несколько футов над ним, на маленьком холмике поставили огромный котел, от которого к костру шла небольшая канавка. Под котлом были сложены уголья со всех погашенных костров, и его наполнили разными диковинными снадобьями.

Когда он закипел, в нем начало по временам вспыхивать разноцветное пламя, что в высшей степени возбуждало внимание и любопытство крестьян. Они приписывали это пламя ехидным жабам и другим страшным гадам, которые Супербус, карлик колдуньи, принес в изобилии в кожаном мешке и пригоршнями бросал в котел.

Супербус встал возле котла, который был ростом с него самого, но, казалось, не замечал страшного жара, распространяемого костром и угольями. Он спокойно помешивал отвратительное варево длинной черной палкой, украшенной белыми фигурами, изображавшими мертвые головы. Возле него, завернувшись в черный плащ, неподвижно стояла Сара с задумчивым, сосредоточенным видом. Что-то вроде бронзового щита лежало возле нее, так что ей легко было достать его медной палочкой, которую она держала в руке. Когда содержимое котла забурлило и грозило вылиться, Сара вдруг сбросила плащ и ударила жезлом по щиту. Благоговейное молчание последовало за последними звуками удара по металлу. Проговорив какое-то заклинание, колдунья обратилась к толпе заговорщиков и сказала:

– Крестьяне и горожане, слушающие меня в эту минуту; вы, соединенные в одну труженическую семью обидами и нищетой; вы, встающие раньше солнца и работающие до поздней ночи; вы, незнакомые с радостями жизни, которая, вместо них, посылает вам только горе и нужду; вы, так терпеливо и безответно подставляющие шею под ярмо житейских невзгод, созданные природой людьми, но униженные хуже бессловесных животных, потому что животные, по крайней мере, свободны и могут защищаться, тогда как вы с незапамятных времен только проливали слезы под бременем всех земных бедствий… несчастные, подымите же, наконец, голову и приветствуйте возрождение, даруемое вам евангелическим братством. Горожане и крестьяне, повторите за мной: «К свободе, к свободе и к единству возрожденной Германии!»

Полторы тысячи голосов повторили последние слова колдуньи с неописуемым восторгом.

В то же мгновение смесь, кипевшая в котле и горевшая сверху ярким пламенем, поднялась выше краев и пролилась на землю. Большая часть ее наполнила канавку, образуя на земле огненную полосу, потекла к костру и воспламенила его. Через несколько минут вспыхнули все легковоспламеняющиеся вещества костра.

Едва огонь вспыхнул, как Сара вторично ударила по бронзовому щиту.

Черная Колдунья, как древняя пифия на треножнике, повиновалась, казалось, невидимым духам. На нее как будто нашло глубокое вдохновение, ее прекрасные руки, обнаженные до плеч, простирались к пламени, она судорожно сжимала их, как будто в борьбе с невидимыми силами; черные волосы ее развивались по плечам и по черному платью, усеянному золотыми звездами. Пристальный взгляд был устремлен как будто в неведомый мир: сморщенный лоб, раздутые ноздри, судорожные движения губ – все выражало сильную борьбу против враждебного демона. Вдруг лицо Сары озарилось выражением радости и победы…

Слова, до сих пор замиравшие на губах ее, вырвались со какой-то непреодолимой таинственной силой.

– Победа! – вскрикнула она, снова ударяя по бронзовому щиту. – Победа! Воинам свободы, сынам возрожденной Германии. Вот идет вождь, непобедимая десница которого обратит в бегство всех наших врагов, поведет нас к победе, накажет угнетателей и освободит Германию.

В это мгновение Скала Бедствий как будто растворилась, и из нее возник человеческий образ, освещенный багровым пламенем.

Сквозь завесу пламени воспламененного костра все увидели Флориана Гейерсберга неподвижно стоящего, облокотясь на длинный меч.

– Да здравствует Флориан Гейерсберг! – кричала восторженная толпа. – Да здравствует храбрый вождь! Да здравствует евангелическая конфедерация!

Не беремся описывать удивление и ярость Сары. Она рассчитывала, в отместку Флориану, увидеть Иеклейна, и не могла объяснить себе этой перемены, разрушившей все ее намерения.

Пока, безумные от радости, крестьяне рассеялись на площади и воодушевленно рассуждая, поздравляли друг друга с храбрым и опытным предводителем, Сара, завернувшись в плащ и воспользовавшись суматохой, удалилась в лес.

Через полчала ходьбы через чащу она пришла, наконец, к одному месту, где казалось уже не было никакого прохода. Она отодвинула несколько камней и вошла в дупло огромного дуба; она нажала скрытую в нем пружину, на одном уровне с землей, и тогда открылось отверстие. Спустившись на несколько ступеней, колдунья очутилась в одном из тех подземелий, которых в то время было там много.

Пройдя немного вперед, Сара стала звать Иеклейна. Ей никто не отвечал. Она прошла еще дальше, повторяя по временам: «Иеклейн! Иеклейн!» Наконец послышался сдавленный крик. Она подошла и стала прислушиваться. Звук возобновился. Сара направилась в ту сторону, откуда он раздавался.

Сделав несколько шагов, она могла убедиться, что слышит человеческий голос.

Вскоре черноватая масса подползла к ней и остановилась у ее ног.

– Иеклейн, это ты? – спросила она.

– Да, – послышался приглушенный голос. Нагнувшись, она увидела, что он крепко связан. Вынув из-за пояса кинжал, который всегда с собой носила, она разрезала узы пленника. Он тотчас вскочил, глубоко вздохнув.

Это оказался действительно Иеклейн.

– Что такое случилось? – спросила колдунья. – Каким образом позволил ты Флориану явиться вместе себя и похитить предназначенное тебе звание?

Иеклейн начал потоком проклятий и угроз против Флориана и Конрада.

– Приведя меня сюда, – сказал он наконец, – и показав, каким образом повернуть камень Скалы Бедствий, Супербус возвратился к вам. В то время, когда я стоял у входа в подземелье, дожидаясь вашего знака, – третьего удара по бронзовому щиту, мне показалось, будто бы за мной идет несколько человек. Я пошел им навстречу, но шум внезапно замолк и я предположил, что ошибся. Вдруг трое людей, неслышно подойдя ко мне, бросились на меня, повалили, связали меня, заткнули мне рот, несмотря на все мое сопротивление, и все это время не сказали ни слова. Затем они отнесли меня на некоторое расстояние и вскоре ушли.

Хотя в глубине души Сара была в таком же бешенстве, как и сам Иеклейн, но лучше владела собой.

С помощью убеждений ей удалось растолковать пылкому юноше, что, желая тотчас же наказать врагов своих, он только лишит себя мести, потому что все, без сомнения пойдут против него.

– Будь спокоен Иеклейн, я жажду мести столько же, как и ты, а может быть и еще больше. Наше дело общее, и я клянусь, что оно восторжествует!

Прошел по крайней мере час, пока колдунья и ее товарищ достигли Скалы Бедствий. Госпожа Эдельсгейм и ее спутник исчезли.

Иеклейн хотел было соединиться с некоторыми товарищами и немедленно пуститься за беглецами, но Саре удалось убедить его, что попытка эта будет напрасна и что ему лучше остаться с ней.