Текст книги "Изнанка судьбы"

Пожалуй, наиболее отвратительным в твари было неуловимое, но пугающее сходство с человеком. Большие глаза навыкате под пленкой век, тонкая переносица, оканчивающаяся курносым пятачком, мясистые ярко-алые губы вокруг неестественно огромного рта.

– Редкостная милашка, – заключил я, переворачивая ее на другой бок пинком. – И выглядит до отвращения материальной. Ты поэтому хотела мне ее показать?

Тела порождений Изнанки – неважно, идет речь о полуразумных и полезных вулях или всякой пакости вроде грисков, – после смерти быстро теряют плотскую основу. Становятся пустыми и легкими. Оболочка, мумия. Тронешь – рассыплется черным прахом.

– Поэтому тоже, – Иса натянула шелковые перчатки, без тени брезгливости на лице открыла твари пасть и уставилась внутрь, словно надеялась увидеть там ответы на все незаданные вопросы.

Я залюбовался. Наблюдать за княгиней всегда приятно, любое, даже самое простое действие она проделывает с неизменными изяществом и грацией, недоступной смертным. А уж на контрасте с омерзительной тварью эффект получался и впрямь убойный.

– Отлично смотритесь вместе – красавица и чудовище. Тебе надо заказать портрет с этой пакостью.

Стормур громко фыркнул:

– Держи свои советы при себе, Страж. Тебя не для этого позвали.

Я сделал вид, что не услышал его реплики.

– Кстати, перчатки лучше сжечь. Готов спорить, что слизь ядовита.

Она кивнула, не выказывая паники. Отпустила монстра, медленно стянула перчатки и швырнула на труп два белых комочка:

– Что скажешь?

– Это не монстр из леса. И не химера. Поэтому и сохраняет стабильность. Я бы предположил, что когда-то это было человеком. Одержимый Хаосом, скорее всего.

Стормур снова фыркнул, а я намеренно проигнорировал эту демонстрацию презрительного недоверия. Братец-буря на дух не переносит, когда его не замечают или не принимают всерьез.

Он по-прежнему немного раздражал меня, но эта неприязнь была как легкий бриз по сравнению с ледяным шквальным ветром самозабвенной ненависти Стормура. Фэйри вообще постоянны в своих страстях, а нежные чувства регента хансинорского двора еще и подпитывал уродливый ожог по форме моей ладони, который он имел удовольствие каждый день наблюдать в зеркале на своей щеке.

Княгиня повернулась к брату:

– Видишь! Никто не знает о Хаосе больше Стражей.

Она ошибалась, но я не стал ее поправлять.

– Откуда у тебя эта зверушка?

– Он напал на Стормура. Вчера. Прямо на улице.

Я приподнял бровь:

– О, я смотрю, лорда-бурю любят женщины и домашние питомцы. Не иначе как за доброту и отзывчивость.

Княгиня нахмурилась, но оставила шпильку без внимания. А вот ее братец, разумеется, не смог смолчать:

– Ты, остряк-самоучка. Думаешь, это смешно?!

– Ну да. Смешно.

– Чего еще ожидать от бывшего человека? – он выплюнул это с непонятным торжеством, точно поймал меня на чем-то позорном. – Ты как был, так и остался гнусной тварью, не знающей ни слова «честь», ни уважения к памяти павших.

– Стормур! – клянусь, в голосе Исы было столько льда, что во дворе заметно похолодало. А она повернулась ко мне и добавила: – Не задирай моего брата, Элвин. Погибло трое его людей, прежде чем они сумели справиться с монстром. Так что не оскорбляй память павших.

– Хорошо, не буду. Если я больше не нужен, я пойду?

– Нет, не пойдешь. Это не первое покушение. Я хочу, чтобы ты защитил моего брата, пока он гостит в Рондомионе.

Предложи она мне выйти на центральную площадь и публично объявить себя идиотом, я и то меньше бы удивился.

– Княгиня изволит шутить? – осторожно осведомился я.

Нельзя же знать, какие трепетные и взаимные чувства связывают нас с братцем-бурей, и предлагать такое всерьез.

Повелительница города покачала головой. Ее лицо было пугающе серьезным. Как у похоронных дел мастера при исполнении.

– Но это же бред!

– Я говорил, что обращаться к Стражу – плохая идея, – процедил Стормур. – Он слаб и труслив, а я способен защитить свою жизнь без человеческого отродья.

– Не иначе как от моей слабости ты теперь разгуливаешь с таким красивым личиком, – промурлыкал я, чувствуя, как в голову ударяет опасное бешенство.

Нельзя давать ему волю.

Даже если очень хочется.

С тех пор как моя настоящая рука сменилась протезом, от былого могущества остались одни ошметки. Все, что я мог, – скрывать унизительную слабость.

– Прекратите! Это не обсуждается! – теперь в голосе Исы хрустели и сталкивались плавучие ледяные глыбы Великого Северного моря.

– Совершенно верно, это не обсуждается. Потому что я в этом не участвую.

– Элвин! – она взяла меня за руку холодными пальцами. И взглянула – так, как только она и умела, с требовательным, властным высокомерием. – Мне дорог мой брат, а ты знаешь о Хаосе и измененных больше, чем любой из моих вассалов. И все фэйри помнят, как ты уничтожил Орден двадцать лет назад.

«Уничтожил» – откровенное преувеличение. Я до сих пор с досадой вспоминаю, что лорду-командору удалось уйти от возмездия. Оставалось уповать, что за прошедшие двадцать лет он тихо скончался от старости. Людям это свойственно.

– Кроме того, ты закрыл врата для богини Хаоса в Цере, – продолжала княгиня.

Еще одно крайне спорное утверждение. Я понятия не имею, какому ритуалу в действительности помешал, когда вписал своей кровью и кровью Рэндольфа руны в созданное культистами заклятье. Чтоб я сдох, тогда это казалось хорошей идеей! Но чем больше я думаю об этом, тем чаще прихожу к выводу, что не учел что-то важное.

Спору нет, впускать богиню Хаоса обратно в мир – плохая, очень плохая идея. По слухам, она была пренеприятнейшей особой. Имела привычку носить на шее ожерелье из черепов своих врагов, вырывать сердца из груди, а питалась преимущественно свежей кровью. Совершенно не та леди, которую захочется пригласить на пару танцев. Да и вообще темнокожие восьмирукие красотки не в моем вкусе.

Но стоило десять раз проверить расчеты, прежде чем встревать в структуру чужого заклятья. И уж тем более стоило подумать перед тем, как вливать свою кровь, силу, суть, преграждая путь чужому замыслу.

– Но главное: мы получили пророчество от Валы. Нить жизни Стормура оборвется еще до Мидста, если рядом не будет Стража с металлической рукой. Вот почему он прибыл в Рондомион, и вот почему он останется здесь на всю зиму.

Не будь Стормур таким самовлюбленным ублюдком, я бы ему посочувствовал. Тяжело сознавать, что твоя жизнь зависит от ненавистного врага. Еще труднее заткнуть самолюбие и принять помощь этого врага.

Судя по высокомерно-презрительной гримасе на лице лорда-бури, он и не собирался.

– Да-да! Понял, только я могу спасти его бесполезную жизнь. Соболезную. Возможно, стоит заранее озаботиться мерками для гроба.

Я готов многое сделать для Исы. Просто в память обо всем, что связывало нас. Но выступать телохранителем ее сволочного братца?! Увольте.

– Стой! – она ухватила меня за руку. – Ты не можешь уйти.

– Могу. Я не ваш подданный, Ваше Высочество. И у меня нет долгов перед вами.

– Ты так думаешь? – мягко спросила она. – Подумай еще раз, Элвин.

Я подумал. И похолодел.

– Франческа…

Наградой за догадливость стала снисходительная улыбка.

– Именно, милый. У твоей девочки большой долг. Очень большой.

Франческа – мой Голос. Ее победы – мои победы. Ее долги – мои долги.

– Чего ты хочешь? – выдавил я.

– Ты будешь охранять моего брата везде, где бы он ни появился. Днем, а если он потребует, и ночью.

Стормур довольно ухмыльнулся, празднуя победу:

– Слышал, что она сказала? К ноге, Страж.

– И ночью, говоришь? Может, вам еще в спальне свечку подержать? – с бессильной яростью спросил я.

– Поэтому тебе лучше перебраться во дворец…

– Нет!

Стормур сузил глаза:

– Зарываешься, Страж? Отказываешься вернуть долг?

– Не отказываюсь, – я посмотрел ему прямо в глаза и принудил говорить себя медленно и спокойно. – Я спасу твою жалкую задницу, хотя, видят боги, с куда большим удовольствием помог бы этой красотке, – короткий кивок в сторону твари, – довершить начатое. Но жить буду в своем доме. Если тебе потребуется телохранитель среди ночи, пришлешь мерлетту.

Нет верней способа стать изгоем в мире фэйри, чем отказ платить по счетам. Стормур того не стоил.

– Хорошо, – кивнула Иса прежде, чем ее братец успел что-то ляпнуть. – Начнешь сегодня?

– Завтра. А теперь разрешите откланяться, ваше высочество.

Я не стал хлопать дверью на прощание – жалкий жест бессилия. Но, выйдя в коридор, не отказал себе в удовольствии садануть кулаком по стене.

Деревянная панель треснула.

Глава 10. Магия красивых слов

Франческа

Мой второй муж обожал признания в любви. Помню, как раздражали бесконечные «моя богиня» и «свет очей моих». Казалось, Джеффри насильно кормит меня патокой – еще немного, и затошнит.

Смешно… но сейчас мне не хватает таких признаний. Элвин не мастер на комплименты, слишком презирает дежурное лицемерие придворных любезностей. Отчасти я заразилась от него этим презрением, но все же порой так хочется услышать, что я – обожаемая, единственная, неповторимая. Хотя бы изредка…

Должно быть, каждой женщине просто нужно время от времени слышать что-то подобное. Оттого я внимаю восторженным и сладким речам Риэна куда благосклоннее, чем стоило бы.

На застекленной террасе лишь чуть холоднее, чем во дворце. За незримой преградой в сиянии разноцветных фонарей парят крупные снежинки. Небо темно и беззвездно, зависшие в воздухе огни рисуют по нему палитру света от алого до темно-синего. Не меньше сотни фонарей, и каждый следующий на тон темнее предыдущего. Словно какой-то чудак мазнул кистью, оставив радужный след на полотне ночи.

Будь рядом Элвин, мы бы поняли друг друга без слов. Просто сплели бы пальцы рук и стояли, любуясь, как снежинки опускаются, меняя цвет…

Риэн – не такая плохая замена своему побратиму. С ним легко. Он болтает, перескакивая с темы на тему, рассыпается в комплиментах, смотрит восторженно и страстно. Он даже смешит меня, и я смеюсь вполне искренне. Шутки Риэна мало походят на язвительные остроты Элвина, они жизнерадостны и полны любви к миру, как он сам.

С ним даже интересно. Возможно, потому, что в основном мы беседуем обо мне. Нет, я не наивная дурочка и понимаю, что на моем месте могла быть любая женщина. Цена комплиментам Риэна – четверть пенни в день большой ярмарки.

И все же приятно.

Он повторяет, что я богиня. И что любой мужчина мечтал бы занять место у моих прекрасных ножек. Просто ради счастья служить, ничего не требуя взамен. Сравнивает меня с орхидеей, глаза – со звездами, губы – с лепестками розы, а волосы…

– …ваши волосы подобны темному грозовому облаку, – он протягивает руку, чтобы коснуться их. Мягкие пальцы очерчивают ушную раковину, спускаются ниже по шее, и сам Риэн подвигается чуть ближе. – От них пахнет жасмином и медом, на свету в них пляшут рыжие искры. Как маленькие молнии.

– Грозовые облака синие или черные. Ваш комплимент куда больше подошел бы брюнетке, лорд Риэн. Как видите, у меня не только глаза неудобного цвета.

– Поверьте, облака могут быть любого оттенка. Я помню, как наблюдал закат у пролива Никкельхольм с вершины одной из Великих Колонн, охраняющих проход в Срединное море. Огромные тучи нависали над водной гладью океана, и от мысли, что дальше на сотни тысяч лиг ничего, кроме воды и неба, от мысли о ничтожности что человека, что Стража перед этой бесконечной стихией, охватывало благоговение, – с каждым словом он склоняется все ниже и ниже, а голос падает до страстного шепота. – Закат окрасил волны, словно кто-то вспорол брюхо исполинскому зверю и залил воды кровью. А тучи над океаном уже утратили багрянец и окрасились темной охрой. Совсем как ваши прекрасные кудри, леди.

О, Риэн мастер живописать словом. Я почти увидела безбрежный океан, о котором грезила в юности, кровавые волны и тучи в тон моих волос.

– Рад сознавать, что сеньорита не скучала в одиночестве, – комментирует знакомый, полный яда голос.

Вздрогнув, я отстраняюсь и поворачиваюсь к выходу. Элвин стоит, небрежно облокотившись на дверь. Его лицо непроницаемо, руки сложены на груди.

Ну вот, доигралась. Как давно он здесь?

– Риэн рассказывал о своем путешествии.

– Он любит молоть языком.

Мягкой походкой хищника Элвин подходит ближе, на ходу разминая пальцы.

– Исчезни! – слово звучит, как плевок.

Риэну не нужно повторять дважды.

Он покидает террасу неслышно, словно и впрямь в роду с фэйри, оставляя «богиню» расхлебывать последствия собственной глупости.

– Развлекаешься? – свистящим от ярости шепотом спрашивает Элвин.

Мне все же удалось вызвать его ревность. Как и хотелось.

Но отчего-то я совсем не рада такому повороту. Одно дело мечтать, представляя, как твой муж властно запрещает тебе смотреть на других мужчин. И совсем другое – столкнуться с настоящей злостью и обидой близкого человека.

– Немного. Ты сердишься?

– Нет, я просто счастлив. – И тоном, не допускающим возражений: – Собирайся, уезжаем.

* * *

Хорошо, что Элвин предпочитает ездить верхом. Полчаса в карете в одиночестве дают мне время собраться с мыслями, оценить ситуацию. И признать печальный факт: я сделала глупость.

Додумалась: флиртовать с братом мужа! Да еще на официальном приеме во дворце Исы. Красивых слов захотелось? От кого? Закоренелого бабника, который расписывает свои победы в мерзких книжонках?!

Или хуже того – захотелось ревности. Не я ли требовала от своего мужчины свободы и доверия?!

Как же стыдно…

Я собираюсь сказать об этом, стоит нам переступить порог гостиной, но Элвин не дает мне сделать этого:

– Позже. Иди спать, Фран.

…Глаза у него светлеют, становятся почти прозрачными, а лицо каменеет в маске ярости. Я вглядываюсь и не вижу за ней человека, которого люблю. Его нет, ушел, скрылся.

Складка меж бровей становится глубокой, кулаки и челюсть сжаты. Злится.

Даже не злится. В бешенстве.

Так бывает всегда, когда его тень берет слишком много власти. Зовет крушить, ломать, убивать. И все силы души направлены на то, чтобы не дать воли одержимой инстинктами бестии.

Больше всего Элвин боится утратить самоконтроль и натворить дел.

Надо бы уйти. Оставить его сражаться со своей тварью, не лезть под стрелы. Я немного побаиваюсь, когда он такой. Но чувство вины и желание все исправить толкают под руку.

– Нет, сейчас. Я знаю, как это могло смотреться со стороны. Но поверь: ничего не было. И быть не могло.

И тут он взрывается:

– Какого гриска, Фран?! Нашла с кем обжиматься в уголочке! С Риэном?! А приди я чуть позже, ты бы уже и ноги раздвинула?!

Лучше бы он меня ударил.

Он и так ударил. Словом можно высечь больнее, чем плетью, мне ли не знать этого.

Только не разреветься! Только не плакать!

Сглатываю неуместные, бабские слезы. И говорю с холодной насмешкой:

– От Риэна я сегодня услышала десятки прекрасных комплиментов, а от тебя – оскорбление…

– Конечно, он же во всем лучше меня.

– Возможно, мне и впрямь стоило быть с ним поласковей.

– Давай, беги. Вдруг он еще не успел никого подцепить.

Отворачиваюсь к двери. Невыносима мысль оставаться здесь после случившейся ссоры. Ходить по комнате, накручивая себя. А как после спать в одной постели?! Почему у нас одна спальня на двоих? Почему раньше это никогда не было проблемой?!

Он ловит меня у двери. Сгребает в объятия, удерживает молча, пережидая мои вопли «Пусти!» и удары кулаками. Бесполезные, слабые удары – женщине никогда не совладать с мужчиной.

– Мне больно! – Это ложь. Я просто пытаюсь заставить его разжать руки. Хочу сбежать, уйти, оставить его здесь – и пусть злится в одиночестве, как и собирался.

Хочу сбежать. И хочу, чтобы он не дал мне сбежать. Чтобы задержал, остановил, показал, как я ему дорога.

– Прости, – выдыхает он мне на ухо. – Я не должен был говорить такого. Не уходи. Пожалуйста.

И злость, которая не давала слезам прорваться наружу, исчезает.

Я всхлипываю, а он гладит меня по голове. По-прежнему удерживая в объятиях, хватка у него стальная – не вырваться.

…Да я и не хочу вырываться.

Тень отступила. Скрылась, уползла в норы души. Остался только человек, которого я люблю. И я не хочу бежать от него в ночь, подняв свою обиду, как знамя. Не хочу возвращаться во дворец княгини. Не хочу, чтобы хоть кто-то знал о нашей ссоре.

– Ты тоже прости, – шепчу я, уткнувшись в его шею. – Мне не стоило флиртовать с Риэном.

Муж вздыхает:

– Это уж точно. Нашла ухажера! Этот парень любит все, что шевелится. Ты хоть знаешь, что на Эмайн Аблах не осталось ни одной не осчастливленной им девы?

– Про тебя говорят то же самое.

– Гриска с два! Я всегда был разборчив, – он снова заводится при воспоминании о сцене на террасе. – Радость моя, я понимаю, что тебе нравится кружить головы, но, будь добра, выбирай объект для своих чар тщательнее. Или сеньорите так хочется, чтобы братец увековечил это рандеву в очередной записульке?

Я – героиня похабного романчика?!

Эта мысль приводит в ужас.

– Ничего не было!

– У Риэна богатая фантазия.

– Но почему?! Он же знает, что я твоя жена.

Он улыбается грустно и чуть устало, целует меня в висок.

– Потому же, почему ты с ним обнималась. Азарт и нежелание думать. Раньше мы частенько ухлестывали за одними и теми же девушками. Иногда на спор.

– Прости. Это было очень глупо. И… мне стыдно, правда. Ну не злись. Пожалуйста!

Снова вздыхает:

– Я не злюсь. Не на тебя.

– Не будешь устраивать сцену ревности и крушить мебель?

Теплая улыбка. Настоящая. Больше всего я люблю его таким – открытым, близким, чуть уязвимым. Моим!

– Как в дешевой пьеске? Нет, пожалуй, воздержусь.

Поцелуй в уголок губ. И еще один – чуть выше, чтобы стереть суровую складку меж его бровей.

– Как я могу заслужить прощение?

Элвин ухмыляется. В его глазах снова пляшут лукавые искорки, которые мне так нравятся.

– «Служить за прощение» – это к святошам. Мое дело – грешить и сбивать с пути истинного честных квартерианок.

– О, вы жестоки, мой лорд, – подхватываю я предложенный тон. – Никакой епитимьи? Никакой возможности искупления? Я-то надеялась, вы накажете меня, избавив тем самым от чувства вины и мук совести.

В глазах моего мужчины загорается опасный огонек.

– Наказа-а-ать, – тянет он предвкушающим тоном, пока его палец очерчивает контур моих губ. – М-м-м, какая замечательная идея, сеньорита.

Мне внезапно становится жарко.

– Я не это имела в ви…

– Раздевайся! – приказ в голосе, как щелчок кнута.

Делаю шаг назад и замираю. Возбуждение накатывает откуда-то снизу живота, расходится по телу, заставляя вздыбиться каждый волосок на теле.

Пауза все тянется и тянется. Воздух вокруг, кажется, нагрелся. Я отступаю еще на шаг, к самой стене. Подчиниться? Спорить?

– А если нет? – в моем голосе звучит вызов. – Что тогда?

– Увидишь.

И снова напряженная, заполненная ожиданием тишина. Я понимаю, что хочу увидеть все, что обещает мне этот тон и этот взгляд.

– Тогда нет!

Он настигает меня уже на лестнице. Короткая, безнадежная борьба. Я сопротивляюсь почти по-настоящему. Элвин перекидывает меня через плечо и несет в спальню, чтобы швырнуть на кровать.

Руки клещами перехватывают запястья, нога вторгается меж коленей.

Долгий, безмерно долгий, возбуждающий поцелуй. Я отвечаю жадно и распутно, выгибаюсь, распятая в его руках, трусь о него всем телом, как кошка. Он отстраняется, нависает надо мной, словно раздумывая, что сделать дальше.

– И это все, что я должна была увидеть? – насмешливо спрашиваю я.

Дразнить его увлекательно и немного страшно.

– Это только начало.

Он сводит мои запястья, легко удерживая их вместе одной рукой. Ощущаю кожей неприятный холод металла – из этого плена не вырваться.

Тихий шелест покидающего ножны кинжала.

Я смотрю снизу вверх, тяжело дыша. Возбуждение мешается с испугом. Он не причинит мне вреда, но до этого в наших играх не было места заточенной стали.

Лезвие обрезает шнур, удерживающий полог, и занавес падает, отделяя нас от прочего мира. Элвин наваливается сверху, тянет меня за руку, чтобы привязать к столбику. Я шиплю, царапаюсь и отбиваюсь уже всерьез, прекрасно сознавая бессмысленность подобной борьбы.

Это знание мешается с вожделением. Я жду, я почти жажду, чтобы он сломил мое сопротивление. Потому что иногда мне нравится чувствовать себя беспомощной и покорной.

Осознание его власти пьянит сильнее любого вина.

– Так-то лучше.

Мои запястья примотаны к столбикам кровати. Мы оба тяжело дышим, на его щеке алеет свежая царапина. Я не хотела!

Он почти касается губами моих губ, я тянусь навстречу, впиваюсь в его рот, пускаю в ход зубы. Снова поцелуй, жадный, но короткий. Элвин отстраняется. Руки медленно, по-хозяйски гладят меня сквозь одежду, и я изгибаюсь, подчиняясь этой ласке. Хочу ощутить его прикосновения обнаженной кожей.

– Ты такая злючка. Может, оставить тебя здесь, чтобы подумала о своем поведении?

Смотрю на него в притворном гневе.

– Развяжи меня!

– Как можно? Мы же только начали.

– И как ты меня разденешь?

– О, это совсем не сложно.

В поле зрения снова появляется лезвие. Слышу треск ткани, холодная сталь плашмя касается кожи, и уже ничто не стесняет дыхания. Секундное сожаление по поводу испорченного платья.

– Я любила этот роб!

Его глаза смеются:

– Видишь, как вредно со мной спорить.

От одежды остались одни лохмотья. Он вынимает шпильки из волос, зарывается лицом в распущенную гриву, пропускает прядь меж пальцев, гладит шею, касается ошейника. Затем медленно разводит мои ноги, проходится, поглаживая, горячими пальцами по внутренней стороне бедра и скатывает сначала один, потом второй чулок. Я нага и беспомощна, руки раскинуты в стороны – не закрыться от жадных взглядов. Кожа горит от возбуждения. Прикрываю глаза и тяжело дышу. Предвкушение едва ли не слаще того, что последует дальше. Я знаю, что он сейчас сделает. Или нет? Тело жаждет прикосновений, хочу, мечтаю ощутить его внутри, хочу его рук, его горячих губ…

Открываю глаза, чтобы взглянуть в расширенные зрачки. Элвин нависает сверху и тоже тяжело дышит. Наше дыхание смешивается.

– Возьми меня! Пожалуйста.

– Подожди.

Я смотрю, как он раздевается, как подчеркнуто медленно, не отводя от меня взгляда, натягивает на протез перчатку. Это неповторимое, невероятное ощущение, когда знаешь, что сейчас тебя возьмет любимый мужчина. Это ожидание, возбуждение почти на грани терпимого.

А потом его губы и руки начинают странствие по моему телу. Он нежен и не торопится. Элвин не любит торопиться. Его неспешность всегда бросает вызов моему нетерпению. Будь мои руки свободны, я бы знала, как заставить его забыть обо всем. Но сейчас я могу только стонать в ответ.

Пальцы поглаживают грудь, легко, едва ощутимо, как крылья бабочки, касаются напряженных сосков. У меня вырывается хриплый крик:

– Сильнее!

Но он только усмехается и продолжает неспешную, нежную пытку. Правая рука ныряет меж бедер, я вскрикиваю, ощущая вторжение.

– Да, да, да, – шепчу, ощущая, как каждое движение приближает меня к сладкой, судорожной волне. Я почти готова нырнуть в это восхитительно-бездумное марево, когда его пальцы вдруг покидают мое тело.

– Не останавливайся! – мой негодующий крик встречает его усмешку.

– Куда ты так спешишь?

Я дергаюсь, приподнимаюсь, пытаюсь высвободиться. Почему он медлит? Я хочу! Я умираю от желания!

– Не надо, – шепчет он на ухо. – Только сделаешь себе больно. Я хорошо тебя привязал.

Возбуждение отступает медленно, тело ломит от похоти. Мой мучитель все так же нависает сверху, поглаживая кожу легкими, летящими касаниями. Я вижу и чувствую его вожделение, он голоден не меньше, чем я, но не спешит утолить страсть.

– Почему?

Горячее дыхание щекочет ухо:

– Это же наказание, сеньорита.

Не сразу, но я успокаиваюсь, перестаю жадно заглатывать воздух и вздрагивать, и это становится для него сигналом. Теперь он пускает в ход губы. Дразнящими поцелуями спускается вдоль шеи, прикусывает сосок, заставляя меня выгнуться. Рука поглаживает живот, спускается ниже.

– Я поняла, что ты задумал!

– Ты всегда была умненькой девочкой.

– У тебя ничего не выйдет.

– Проверим?

Я пробую отвлечься, не реагировать на его прикосновения, его ласки, но это невозможно. Голову дурманит осознание чужой власти, пьянит ощущение пут на руках, близость мужчины, возможность утолить плотский голод. А Элвин слишком хорошо знает, как заставить откликнуться мое тело.

Его пальцы порхают меж моих раздвинутых бедер. Я начинаю постанывать, потом кричать, голова мечется по подушке. Мне хорошо! Невероятно, невозможно хорошо, и я уже почти, почти…

Он снова останавливается и просто кладет мне руку на низ живота. Это невыносимо! Я давлюсь возмущенным всхлипом:

– Сволочь!

– Сколько страсти, сеньорита, – низкий и хриплый голос выдает, что он возбужден не меньше моего.

– Пожалуйста… помоги мне… дай мне…

– «Дай» чего?

– Пожалуйста, – скулю я. – Я хочу тебя.

Поцелуй в ключицу:

– Потерпи.

И снова мучительно-сладкая пытка. В моих криках возмущение смешивается с удовольствием. Мне хорошо и плохо. Я изгибаюсь, резко двигаю бедрами навстречу, пытаюсь поймать ускользающее наслаждение. Каждый мускул дрожит, каждое прикосновение заставляет дергаться, словно с меня содрали кожу. Соски ноют от напряжения, живот скручивает и отпускает сладострастная судорога. А он все так же неспешно и умело гладит и целует мое тело, подводит почти к самому пику и останавливается в полушаге от финала. Как он может себя контролировать?

Хочу! Хочу, чтобы он вошел в меня, чтобы взял, хочу слиться, ощутить его внутри! Хочу сладкой, восхитительной разрядки, что обещают, но никак не дают его губы и руки!

Воспитание и представление о благопристойности тонут в багряной пелене, жажда заполняет меня целиком, и я начинаю кричать и упрашивать, используя самые грязные и пошлые слова, что знаю. Сейчас мне плевать на любые приличия. Сейчас я просто хочу.

Хочу!

А потом он не выдерживает и прерывает игру. И я наконец ощущаю горячую тяжесть тела сверху, ощущаю тянущую, такую приятную наполненность внутри. Оплетаю его ногами, вскрикиваю от каждого резкого толчка и двигаю бедрами навстречу. Мне хорошо. Хочу, чтобы это продолжалось и продолжалось…

– Да! Да! Да! – шепчу я, как заведенная. – Хорошо-о-о…

Всего несколько движений подбрасывают к вожделенному пику. Острая, восхитительная судорога идет по телу. Одна. Вторая и третья. С губ срывается стон. Я плыву в сладких волнах наслаждения, тону в них, обмякаю и погружаюсь в теплый, блаженный туман. Нет сил двигаться, но я продолжаю ощущать резкие движения мужчины: каждое из них вызывает новую упоительную волну, продлевая удовольствие.

Потом я слышу его стон, и низ живота снова скручивается в болезненно-приятном спазме. Я так люблю, когда Элвин теряет голову. Когда наконец отпускает этот проклятый самоконтроль. Люблю слышать его стоны, ощущать свою власть над ним.

Он опускается рядом, обнимает меня и тяжело дышит. Над кроватью запах пота и страсти.

– Развяжи, – прошу я.

Открывает глаза и снова ухмыляется, возвращая на лицо привычную маску:

– Зачем?

– Чтобы я могла тебя отдубасить.

– О! Достойная причина, – соглашается он и распускает узлы. Обнимаю его, утыкаюсь в плечо.

– Гад ты! Это было жестоко!

– На то и наказание. И еще скажи, что тебе не понравилось. Кстати, мне было очень сложно терпеть, когда ты так эротично пищала.

– Все равно предупреждать надо!

– Если предупреждать, уже не то. И потом, это была импровизация, – Элвин касается губами следа от шнура на моем запястье, где кожа стесана почти до крови. – Эх ты. Я же говорил «Не дергайся».

– Посмотрю я, как ты будешь не дергаться, когда я тебя так же привяжу и начну мучить, – притворно возмущаюсь я.

– Сначала привяжи, – смеется он.

Я начинаю думать, что это отличная идея. Кажется, знаю, что устроить ему в следующий раз.

Накатывает усталость. Закрываю глаза и сонно шепчу «Люблю тебя», он целует меня в макушку и ничего не отвечает.

Он очень редко говорит, что любит. Потому что вообще редко говорит о своих чувствах.

Я не обижаюсь. Люблю его таким, какой есть.