Текст книги "A.S.Y.L.U.M: Дети Сатурна"

Все женщины, даже наполовину существовавшая Умини, презрительно зашикали на отца семейства. А пятилетняя Гаяра и вовсе ущипнула его за бок. Мужчина тут же сник и скукожился.

– Простите, я больше не буду, – тихо промямлил Урчи.

– Да нет, что вы, – с лёгкой улыбкой, желая его приободрить, ответила девушка. – Продолжайте.

– Нет-нет-нет, – замотал головой усач. – Негоже мужчине абстрактничать, когда женщина в доме. Извините, я забылся.

Настасья сдержала подступившее к горлу недоумение и решила оставить разговор на потом. Ей было интересно другое.

– И панорама какого же злодеяния развернулась на моих глазах? Какими тёмными силами командовала Иксит, этот властелин мрака, посылая отряды своих демонов на войну со Светом?

– Класиво, – пролепетала Гаяра. – Но непанятна.

– Ты спрашиваешь, в чём хада́н моей дочки? – захлопала глазами Элайла, тужась понять её мысль. – Ну как же. Она ведь подумала, что ты лицезрела нашу дорогую Ариматару-Мархур-Здорму!

– Вот как, – помедлив, ответила Касьянова, чьи глаза растерянно забегали по полу. – А этого не могло быть, ведь так?

– Ну конечно! – всплеснула руками домоправительница, как бы поражаясь такому тупоумию. – Можно подумать, сама Великая Матерь открыла бы тебе своё лицо!

– Конечно, не открыла, – в замедленном темпе продолжила девушка. – Боги Олимпа не являют свои лица простым смертным. Да и зеркала у меня с собою нету, чтобы выманить богиню из её норки, если вспомнить старый добрый трюк с Аматэрасу.

– Как у неё хватило наглости вообразить такой вариант событий! – злобно фыркнула Дженита. – Представить её, Святую Прародительницу, и тебя… И чтобы она с тобой… Клянусь вагиной, мне сейчас дурно станет. Смою-ка я, на всякий случай, этот хадан.

Она уселась на пол и начала чистить тонкой деревяшкой ногти на ногах.

– Да и я смою, этот… как вы там говорите? Хадан, – уселась Настя на пол. – На всякий случай. А то мало ли, что я там себе думаю.

– Абсолютно правильно! – просияла Элайла и взялась за скребок. – Мы часто так делаем.

– Это называет про-фи-лак-ти-ка, – важно встрял в разговор Урчи, доставая из угла большую тряпку. На сей раз, он получил только пару шутливых затрещин и тычков.

– Ох уж, умник! Ничего с тобой не поделаешь, – любовно воскликнула хозяйка, ущипнув мужа за бочок.

– Я стараюсь, милая моя, ты же знаешь, – смиренно ответил усач, приобнимая жену за талию. Пара с усердием принялась полировать подоконники и оконные рамы.

Вернувшаяся домой Иксит начала весело носиться по дому, карабкаться по стенам и прыгать по кроватям. В этой девочке, казалось, был замурован вечный двигатель.

– Знаете, я здесь совсем недавно, – осторожно продолжила разговор Касьянова, протирая пол бережно подаренной ей тряпочкой. – Вы не могли бы объяснить, что входит в вашу концепцию греха? Не сильно-то хочется провести остаток жизни на коленях.

– Что плохо? – энергично обратилась к ней Дженита, бесцеремонно заползая своей тряпкой на Настину территорию. Стоит ли говорить, что пришелица мыла пол куда хуже, чем хозяйственное семейство. Поверхность казалась Касьяновой идеально чистой, но внимательные Зашоры находили в ней всё новые недостатки. – Плохо всё, что плохо для Ариматары-Мархур-Здормы.

– Даже мысли?

– Первым делом – мысли! Ты отравляешь себя этой гадостью. Заражаешь других. Портишь воздух. Смердишь в мироздание. Конечно, Великая Матерь страдает! Её тело источает кровавые слёзы каждый раз, когда в твоём уме зарождается нечестивая мысль!

Последнюю фразу она произнесла совершенно бездумно, как будто выучила её наизусть. Малыш Дижон начал рыдать; по его пухлым щекам катились гигантские слёзы, будто бы то страдал крошечный динозаврик.

– Прости меня, грандиозная Ариматара-Мархур-Здорма! – голосил он. – Я думал о тебе плохо! Я причинял тебе боль! Ты плакала кровавыми слезами! Из-за меня…

Рыдания скрутили мальчика с такой силой, что он начал биться головой об пол.

– Все мы когда-либо допускали нечестивую мысль о всеблагой Ариматаре-Мархур-Здорме, – впервые за долгое время подал голос старый Брахт. Его фигура источала невозмутимость и была преисполнена чувством собственного достоинства, словно у всевидящего пророка. – Это свойство человеческой натуры. Не стоит винить себя. Главное – как можно быстрее смыть этот хадан.

– Подумать только, – пробормотала Касьянова. – Я обещаю никогда не думать об Ариматате… о Великой Матери, я хотела сказать, плохо. Но если вдруг такое случится – могу ли я полюбопытствовать? Как она об этом узнает?

Воздух разорвала канонада дикого хохота. Особенно сильны были взрывы, исходившие от детей. Этот невидимый артобстрел разорвал девушку в клочья, и Настя авансом капитулировала в бою.

– Ох, насмешила, – оттирая слезу, заявила Элайла. – Великая Матерь видит и знает всё, она же прародительница всего сущего. Мы её дети, часть её тела. Неужели непонятно?

– Готова поспорить, вряд ли хотя бы треть родителей знает, что творится в головах у их детей, – еле слышно процедила брюнетка, злобно скрестив руки на груди.

В дело снова вмешался седовласый Брахт. Он гордо расправил плечи и раскинул руки, будто Моисей, получивший от Господа скрижали завета, – на заднем плане отчаянно не хватало грома и молний. Ранняя зима припорошила инеем его волосы, но вызвала тот колючий холод в глазах, которым можно было бы проткнуть не одно мягкое сердце.

– Ариматара-Мархур-Здорма пронизывает город, который она породила. Дома – это её органы, люди – клетки, улицы – кровеносные сосуды. Поэтому Великая Матерь имеет связь с каждым существом в нашем благословенном Аримане. Ей открыты все наши помыслы и желания.

– А вы не могли бы подробнее остановиться на чисто технической стороне вопроса? Продолжая развивать ваше сравнение: я знаю, что мои клетки могут заболеть. Я почувствую боль и дискомфорт в определённом месте. Но как именно до моего сознания дойдёт, что за клетки поражены и каким недугом они охвачены?

Выражение лиц достопочтенного семейства перенесло Касьянову в тот эпизод её жизни, когда девушка по ошибке забрела в деревенский коровник. Брахт на секунду растерялся, но тут же собрался и продолжил теми же тягучими, певучими интонациями с растягиванием гласных:

– Душа нашей высокочтимой Ариматары-Мархур-Здормы заполняет собой всё пространство Аримана. Расстояние между двумя соседними клетками её высшего разума составляет приблизительно вот столько, – он раздвинул руки сантиметров на двадцать. – Поэтому в каждый конкретный момент часть нашего мозга находится в поле зрения Святой Прародительницы. Наши мысли – едины!

Настя окинула взглядом комнату, пытаясь наложить на пространство невидимую кристаллическую решётку. Высунуть голову за границы всевидящих нейронов зловредной блондинки и правда не получалось.

– Ладно, дочка, – неожиданно мягким голосом сказала Элайла. – Совсем мы тебя утомили. Ты спать ложись, а то поздно уже.

Солнца в Аримане не наблюдалось; с определённого момента, местность медленно погружалась во тьму, будто чья-то невидимая рука регулировала настройки яркости. Волна жужжания накрывала город: ариманцы, повинуясь какому-то общему ритму, словно неугомонные насекомые, начинали шумно раскладываться по кроватям. Напрасны были Настины уверения в том, что она совсем не хочет спать; девушка пошла по рукам радушного семейства, которое настойчиво, но ласково хотело уложить её в вертикальную кровать в районе второго этажа. Вырвавшись чуть ли не с силой, Касьянова выторговала право спать в углу первого этажа на тёмно-синем мохнатом коврике.

Глава 8. Первая пастырская

В этом городе не вели счёт по часам и минутам, здесь даже не было привычного для Касьяновой деления на семь дней недели. Система была двоичной: один день назывался дочеднём, другой – сыноднём, а блок из двух таких дней именовался детоднём. Всё в Аримане измеряли такими детоднями: ни чисел, ни месяцев, ни лет не существовало.

Позже, после длительных расспросов, Насте удалось обнаружить хоть какие-то ориентиры во времени. Вместо «месяца» здесь в ходу были «прорывные» – двадцать восемь-тридцать дней, как средний цикл между менструациями. «Год» заменяли на «подготовку» – время беременности. «Первокровью», кажется, называли срок в двенадцать лет – в честь периода, когда у девочки начинаются месячные. Был ещё более приятный для слуха термин «поколение» – Касьянова, правда, не поняла, соотносится ли он с двадцатью или тридцатью годами.

Разумеется, ни о какой точности летоисчисления в Аримане не было и речи; в ходу была популярна фраза «невесть детодней» – универсальная формула на все случаи жизни. События давних времён терялись в глубинах прошлого, горожане ничего не могли поведать об анналах своей истории. Мир сотворила Ариматара-Мархур-Здорма в великой милости своей; вскоре Настя могла бы читать лекции на эту тему не хуже, чем гарвардский профессор.

Поэтому девушка готова была молиться на наручные часы, которые случайно закинула в рюкзак, уезжая из Петербурга, и которые ей любезно вернули вместе со всеми вещами на выходе из Запретного города. И хотя в Аримане они приносили пользы не больше, чем зарядное устройство на необитаемом острове, часы всё же помогали девушке поддерживать ментальное равновесие, не чувствовать себя выкинутой из цивилизации.

Первая ночь у Зашоров закончилась трагически: Касьянова, толком не отошедшая от нервотрёпки в тюремной камере, была нагло выдернута из сахарных снов жёсткой экзекуцией. Дижон основательно потоптался по её спине, пытаясь достать висевший над девушкой деревянный ключик. Часы на руке показывали пять утра; гомонливое семейство подымалось на рассвете, и по Насте вовсю скользили и топтались дети.

– Ты прости, доченька, – сконфуженно поникла Элайла, крутясь вокруг своей оси, чтобы поймать хихикающую Гаяру. – Тихми́ в доме совсем нет, кормить тебя нечем. Но мы будем обязательно молиться Великой Матери, хвала её плодородному лону.

– Чего, простите, нет? – растерянно заковыляла к ней Настя, в жизни не встававшая в такую рань. Собственный мозг представлялся девушке раздувшейся кислой медузой.

– Тихми, – важно начала поучать Элайла, – это наше всё. Это такое существо…

– Вещество, – поправил её подошедший Урчи.

– Да, существо, из которого можно делать всё.

– Как это – всё? – поразилась Настя.

– А вот так это, – сказал отец семейства, чрезвычайно собой довольный. – Дают тебе серую массу, а ты что хочешь из неё, то и делай.

– Потрясающе, – пробормотала Касьянова. – Это решило бы все проблемы «Единой России».

– Но ты потерпи, вагинушка, хорошо? – ласково погладил её по плечу Урчи. – Закончилось тихми у нас. Хвала Ариматаре-Мархур-Здорме.

– Кто, простите? – заметно напряглась девушка.

Усач нелепо заморгал, как бы не понимая сути вопроса.

– Вам бы, наверное, не очень понравилось, – сурово продолжила брюнетка, – если бы я вас величала «мой маленький пенис».

– О! – приятно ошарашенный, воскликнул Урчи. – И правда похоже, что у меня маленький? Я очень старался, но он никак не уменьшается. Друзья смеются надо мною; но я надеюсь… Ходят слухи, что в один прекрасный день Ариматара-Мархур-Здорма найдёт средство лишить всех мужчин отличительных признаков. Вот это будет счастье!

– Да будет благословенна великая мудрость Святой Прародительницы в детоднях грядущих!.. – внезапно закричала Умини, со стеклянными глазами раскачиваясь в неком подобии кресла.

– Да осветит небо твоё благородное лоно, Настюша, – умилилась Элайла, – да разбухнут сосцы твои, да возрастёт твой живот, да принесёт Ариману десятикратное потомство!

Девушка рассерженно замолчала; она решила, что ещё не всё понимает в культурном коде этого города и что к погружению в иную реальность надо подходить постепенно.

– Спасибо, – тихо прокашлялась брюнетка. – Так что насчёт тихми? Раз оно у вас закончилось, может, вы бы могли одолжить его у соседей?

Перспектива голодать не прельщала Касьянову от слова «совсем». В рюкзаке было пару банок рыбных консервов и пакет овсяного печенья, но её начинало подташнивать от одного взгляда на изрядно надоевший паёк.

– Нет-нет, – хором нахмурилась супружеская чета. – Мы не хотим пачкать грязью их пороги. Им тогда придётся плохо думать о Святой Прародительнице, чтобы начать их отмывать. Мы потерпим.

– Потерпим, дорогие мои? – ласково окрикнул ребятишек Урчи, и они подлетели к нему за порцией обнимашек и поцелуйчиков.

Касьянова совсем приуныла: голодный человек – злой человек. Усевшись в позе лотоса в углу, возле своей кровати, она изучала жизнь этого гостеприимного семейства, как изучает зоолог экзотический муравейник.

– А можно мне такой браслет? – обратилась она с лёгкой улыбкой к Элайле.

Все женщины Аримана носили на правой руке разное число разноцветных браслетов. Поначалу Касьянова думала, что это указание на возраст, но позже начала сомневаться: на руке тридцатилетней женщины могло быть и пять, и пятнадцать браслетов.

– А сколько малышей у тебя там, в Иных землях? – поинтересовалась Иксит.

– Нисколько, – смутилась Настя.

«И для того я отправилась путешествовать в фантастические места, чтобы терпеть типичные приставания родственников?», – подумала девушка.

– Бедняжка, – ужаснулась Элайла. – Надеюсь, Великая Матерь одарит тебя своей милостью и пошлёт кучу детишек.

– Наверняка ты самый чистый человек там, в Осквернённых землях, – оживился Урчи, – и Ариматара-Мархур-Здорма приняла тебя, чтобы включить в лоно семьи.

– Да-да-да, наверное, – затараторила Касьянова (ей хотелось как можно быстрее сменить тему разговора). – Про правую руку я всё поняла, а что за браслеты на левой руке?

Эти украшения носили все жители города без исключения; здесь взаимосвязь с городом прослеживалась яснее. Ариманец лет тридцати носил – на глазок – около семидесяти тончайших, переливающихся на свету, похожих на золотые змейки браслетов.

– Это количество Судных дней, которые мне довелось пережить, – быстро ответил Урчи, и взгляд его помутился. Он сделал предупреждающий жест рукой, чтобы прекратить расспросы Касьяновой. – Этот пояс под моим животом означает, что я уже хочу детей.

Настя давно отметила, что мода Аримана стремилась подчёркивать живот, делать его большим и округлым. И женщины, и мужчины часто носили пояса в районе промежности; совсем юные девушки добавляли второй пояс под грудью, только старухи и дети обходились совсем без поясов.

– А когда вы понимаете, что хотите детей? – дружелюбно уточнила девушка.

– Когда у меня появляется молоко, – растёкся в улыбке Урчи.

– Млако, – грубо одёрнула его Дженита. – Настоящее молоко бывает только у женщин.

– Из вашей груди течёт молоко, в самом деле? – не поверила своим ушам Касьянова.

– Зачем из груди? – стушевался усач. – Грудь мужчины не вмешает столько любви и тепла, как женская, она бесплодна. Снизу…

– О… – пришла в замешательство Касьянова. Она заметила, что мужчина сразу притих, поник послё замечания тёщи, так что предпочла перевести тему в иное русло.

Остаток дня потонул в бессмысленных разговорах. Следующий день также протекал медленно: детишки носились и играли, женщины сгруппировались в кружок и что-то степенно обсуждали, чиня одежду. Мужчин совсем не было видно.

– Вы не хотите пойти с нами на пасторскую?

Она обернулась на ласковый голос и увидела Урчи, державшего за руку Дижона. Рядом стоял Брахт, гордым и неприступным взглядом испепеляя потолок.

– На пасторскую? Это было бы интересно!

Увы, когда Настасья предложила спутникам идти по тротуару, на неё посмотрели с такой строгостью, что девушка решила прикусить язык: она явно чего-то не понимала во внутренних механизмах Аримана. Так что вспышка радости Касьяновой потухла уже через несколько шагов по грязевой пучине. Казалось, с прошлого раза коричневая субстанция стала ещё более густой и тягучей.

– Это духовные беседы для мужчин, – отрывисто кричал Брахт, избравший следующую тактику перемещения: старик высоко задирал ноги под прямым углом, порывисто вонзая их в топь, как боевые копья. – Каждый яйценогий обязан выслушивать святое слово пастыря из Запретного города. Только так он сможет возвыситься духовно и всем сердцем своим возлюбить нашу Ариматару-Мархур-Здорму.

Насте уже было не до расспросов: её ботинок намертво впечатался в дно коричневого моря и никак не хотел его покидать. Дипломатические переговоры по депортации строптивца результатов не давали, так что пришлось задействовать силовые методы. Урчи и Брахт вынужденно взяли на себя роль бульдозера и стали вытягивать упрямую ногу из густой грязи, аки ошалевшего страуса из песка.

Когда они пришли в Дом пастыря, Касьянова решительно не была настроена открывать свою душу для любого рода духовных наставлений. Длинный одноэтажный дом, располагавшийся под самыми стенами Запретного города, внутри был очень прост: ни ажурных узоров на послушной древесине, ни забавных скалодромов для лазания по стенам – лишь пять рядов стульев, утыканных мужчинами всех возрастов и комплекций.

На Урчи снизошёл такой благостный вид, он так умиротворённо водрузил свою филейную часть на скромный трон в третьем ряду, что мигом позабыл обо всём на свете. Так и застыл в благоговейном ожидании, вытянув шею по направлению к пустовавшей трибуне. Дижон оккупировал ближайшее к духовному отцу место; Брахт увидел группку свободных стульев в дальнем углу зала и жестом увлёк за собой Анастасию.

Конечно, появление девушки вызвало большой переполох на благочестивом собрании; посетители оживлённо перешёптывались между собой, тыкая пальцами в Настю. То и дело слышалось: «это она», «та самая», «пришелец», «живёт у Зашоров»…

Ждали, пока зал не заполнится целиком, ждали долго. Войдя в помещение, Настя подсчитала семнадцать свободных стульев; через сто десять минут (как услужливо подсказали ей наручные часы) всё ещё пустовало пять мест. Девушка ощутила непреодолимое желание ввести в Аримане культ часов; она прямо видела, как приносит на собрание огромную сумку с часами и обвешивает ими каждого мужчину с головы до пят.

«Господи, какая восхитительная задумка цивилизации – точное время!» – со щемящей ностальгией думала она. – «Это даже лучшее изобретение, чем колесо. Как сложно жить, когда пространственно-временной континуум превращается в вязкий кисель…».

Наконец, на исходе третьего часа ожидания послышался лёгкий шорох: где-то в глубине зала приотворилась дверь, и в помещение вошёл пожилой мужчина с лоснящейся, похожей на круглый пирог лысиной. У него были мелкие, аккуратные черты лица, немного терявшиеся на крупном расплывшемся лице. Пухленький, среднего роста, он был облачён в подобие ярко-оранжевой рясы, украшенной золотистым орнаментом. Переливаясь всеми цветами радуги, узоры одеяния освещали всё вокруг, одаривали скучные стены зала озорными бликами. На фоне невысоких, бледных и поджарых ариманцев, какие в основном и встречались Касьяновой, незнакомец выглядел экзотическим павлином из далёких краёв.

– Это Таурус, – с негодованием пшикнул на девушку Брахт.

Настя, будто зачарованная, смотрела на большую блестящую лысину. Эта ариманская достопримечательность совершенно её загипнотизировала. Девушка представила могильный курган, внутри которого был погребён могущественный лев; героический холм порос легким вереском, средь которого носились серны и газели.

– Пастырь наш, – грозно добавил старец; ему пришлось ущипнуть брюнетку, чтобы в её глазах вместо дурмана миража появился хотя бы проблеск почтения к Таурусу.

Урчи тем временем подошёл к проповеднику и подобострастно начал что-то с ним обсуждать, кивая то и дело на Настю. Пастырь внимательно, точно врач перед сложной операцией, разглядывал девушку; выслушав Урчи до конца, он милостиво кивнул мужчине, и тот радостно замахал Касьяновой, приказывая ей оставаться на месте.

А человек в мантии взошёл на трибуну; он водрузил на специальную подставку книгу в кожаном переплёте, сластолюбиво, как Дон Жуан перед свиданием, причмокнул губами, и окунул свой указательный палец с крупным перстнем в пожелтевшие страницы. Вяло пролистав треть фолианта, он задержался на одном из мест. Расправив плечи и лениво размяв шею, пастырь начал вещать:

– О, сыны мои! Насколько хорошо вы усвоили мою последнюю проповедь? Почитали ли вы жён своих, словно саму Ариматару-Мархур-Здорму? Любили ли вы дочерей своих, как любит их Великая Матерь? Согрели ли вы всё сущее, приютили ли на груди своей больных и страждущих? Посылали ли вы лучи добра, согревающие небо?

Таурус оторвался от книги и торжественно оглядел свою паству. Его взгляд настороженно задержался на Насте; зал тем временем скандировал радостное «да!».

– Я представлял Великую Матерь сегодня ночью на супружеском ложе! О, какое счастье даровала она нам с женой!

– А я вчера сто шестнадцать раз поцеловал жене ноги!

– Моя грудь стала гораздо больше и мягче!

– Я играл со своими дочками, я был им большой наглой куклой!

– Я самый мягкий, послушный и довольный жизнью из всех мужчин в моей семье! Никогда Ариматара-Мархур-Здорма не являла миру лучшего сосискообразного, чем я! Покладистее меня был только прадедушка…

Все выкрикивали свои достижения, однако ни у кого не было цели восторжествовать над конкурентом. Мужчины слились в радостном экстазе своих свершений; каждый был рад за соседа, все поддерживали друг друга.

– Тише, тише, – удовлетворённо заявил проповедник. – Я вижу, любовь в вашем сердце крепнет с каждым днём. Однако вы забываете о главном уязвимом месте мужчин. Достаточно единожды допустить слабину, заложить в фундамент один гнилой кирпич, и обрушится всё здание. Какой главный порок стручконосца?

– Гордыня, – практически хором пробубнели ариманцы.

– Правильно, сыновья мои. Гордыня – ваш главный порок. До тех пор, пока в вас будет оставаться хоть капля надменности, высокомерия, тщеславия, я буду бичевать и линчевать вас в своих выступлениях. Ну же, признайтесь мне: кто из вас хотя бы на секунду допускал мысль о том, что он превосходит в чём-либо женщину?

Лес робких рук разросся в зале. Настя плутала по нему взором, теряясь в этой стройной чаще, и насчитала около сорока человек, чуть меньше половины.

– Невообразимо чудовищно, – покачал головой Таурус. В зале повисла гнетущая тишина. – Хочу напомнить вам, что Святая Прародительница всё видит.

Послышались сдержанные рыдания и всхлипы. Долговязый тощий блондин с всклокоченной шевелюрой вскочил с места и истерически завопил.

– Но что мне делать, отче, что делать?! Она сказала какую-то глупость; я всё понимаю, но ясно вижу, что умнее её. Как мне стереть эти мысли в своей голове? Я думаю о том, как сильно люблю Великую Матерь и почитаю жену свою денно и нощно, но иногда… Вы понимаете…

Важный, как гусь, пастырь приосанился и хорошо поставленным голосом принялся читать лекцию, которую, видимо, произносил не раз.

– Ты считаешь себя умнее её, сын мой, однако задумывался ли ты о том, какого свойства этот ум? Чего твой ум стоит? Святое солнце! Я объяснял это не раз и не устану повторять до тех пор, пока язык мой не усохнет: ваш ум, сыновья мои, это болезненный нарост на чистом сердце. Он мешает вам любить. Вы мыслите, следовательно, вы анализируете, сравниваете, оцениваете. Легко ли вам любить после этого?

Мужчины с тоской покачали головами.

– Посмотрите на женщину. Предположим, богинеликая свято уверовала бы, что наука – лучшее, что бывает в жизни, ценила бы только науку и всех тех, кто к ней причастен. Смогла ли бы она любить своего новорождённого сына безусловно, всем сердцем, всей душой своей? Нет, он заинтересует её лишь тогда, когда станет учёным. И куда бы привело человечество этот путь? Я вижу ваш ум, мужчины. Ваш ум – это небесный замок, продуваемый ветрами абстракций. Какие вещи интересовали бы вас, дай вам полную волю? Из чего состоит грязь на улицах Аримана, какой высоты шпиль на Великой башне, почему небо жёлтого цвета. Вы бы только и делали весь день, что мололи языками и бряцали мускулами друг перед другом. Пустые бредни! Женщина же соткана из любви. Женщина рождается там, где ум облагораживается эмоциями. Женское чувство таит в себе мириады спрессованных, сжатых мыслей – интуицию. Женщина может прозревать неведомое; в один миг она поймёт то, на что бы вам потребовалась бесконечная вереница детодней. Если бы мы пришли с культом Святой Прародительницы в какой-нибудь развратный Дейт, мужчины ни за что бы не поверили в нашу дорогую Ариматару-Мархур-Здорму. Женщины бы откликнулись моментально, ведь именно они чувствуют свет и истину. Способны ли вы любить, как женщины? Когда женщина любит, она посвящает себя целиком, всю жизнь кладёт на алтарь своего чувства. Она не в силах даже помыслить об измене, она способна тридцать подготовок сидеть на пороге дома и ждать возвращения возлюбленного с другого конца света. Как любите вы, яйценогие? Вы способны увлечься лишь красивой картинкой; если она подкреплена душевным родством – что же, отлично! Если нет – обойдёмся и без этого! И даже в полной гармонии, в полном единении вы способны поддаться обаянию другой.

По залу пронёсся сдержанный, но всё же негодующий ропот.

– Я знаю, сыновья мои, что это не так; вы вышли из чрева Великой Матери, вы наполнены духом её святой любви. Вы почти приблизились по душе своей к женщине, хотя да полной благодати вам ещё далеко. Но что же с теми, кто лишён этой великой радости? Я был в Дейте – и смело могу сказать, что каждый ариманец стоит десяти мужчин этой порочной земли; я был за стенами Кальхинора… Там стручконосцы способны забыть о ребёнке своём, там могут предать девственную душу, что принадлежит любимому без остатка, ради пустых развлечений или пары похотливых чёрных глаз. Там мужчины вступают в длительные бесплотные споры, которые ни к чему не ведут. Как петухи, гарцуют они друг перед другом, стараясь прыгнуть выше и заткнуть собеседника за пояс. И даже в этих варварских странах ариподобные смотрят на это, как на забавы глупых детей. В бесконечном великодушии своём они прощают…

При словах о брошенных малышах и несчастных девственницах мужчин охватило самое настоящее бешенство. Они сжимали кулаки и скрипели зубами, будто на оруэлловских двухминутках ненависти, так что Насте на секунду стало страшно находиться в этом зале.

– Прекратите, дети мои, прекратите, – сказал Таурус, вполне удовлетворённый. – Вас извиняет то, что вы понимаете это и не стремитесь вознести себя выше небес. Представьте, какими чудовищами вырастают мужчины, которым не читают лекции, указывающие на их истинное место! В нечестивых, несчастных странах, что не были порождены нашей драгоценной Ариматарой-Мархур-Здормой, мужчины, будучи ущербными животными, тешат своё самолюбие тем, что поработили женщин и внушили богиням, что они – существа второго сорта. С детства их давят, так что девушка даже не может расправить крылья своего ума, забитого, словно робкая птица. А если попробует, её тут же закидают камнями.

Дрожь ужаса и негодования охватила слушателей.

– Да, да, дети мои, – сделал успокаивающий жест пастырь. – Вы чётко видите, как легко перевернуть мир с ног на голову. И это только касаемо социальных законов! Что же должно твориться в головах, сердцах и душах людей, лишённых света божественной Ариматары-Мархур-Здормы? Попробуйте себе вообразить.

Из последовательных ответов испытуемых Настя узнала, что отсутствие знания о Великой Матери сродни мраку глубокого колодца, тёмной ночи души – вечной ночи, куда не проникает ни одного луча света.

– Правильно, совершенно верно, – вторил ответам Таурус. – А теперь попробуйте представить, сыновья мои, что бы вы сказали такому нечестивцу, если бы он встретился вам на пути? Тише, не все сразу. Давай ты, Пунджо. Выходи на трибуну. Почувствуй себя проповедником.

На помост вышел небольшой человек с крайне непримечательным лицом, настолько невыразительным, что одна эта блёклость уже выделяла его из толпы. Он неуверенно схватился за трибуну, чуть выставил грудь вперёд и начал вещать.

– Женщина лучше мужчины, потому что женщина рожает. Стручконосцы примитивны. Мужчина – существо, дух которого… Ай, мастер Таурус, я опять ухожу в абстракции!

– Не переживай, Пунджо, не переживай, – водрузил тяжёлую руку на плечо юноши проповедник. – Ты на правильном пути, в твоей голове куда меньше абстрактных мыслей, чем было раньше. Скоро ты будешь мыслить, как совершенная женщина.

– Правда? – просиял громкоговоритель, оттирая кулаком слезу. – Вы действительно так думаете?

– Да. Прекрасную тенденцию я вижу. Помни главное правило: как только промелькнёт у тебя бесплотная мысль, представь Великую Матерь в сердце своём, зажги огонь благодарной сыновней любви, сосредоточься на своём чувстве, и абстракция улетит сама собой. У кого есть вопросы, сыновья мои?

Заколыхался океан вскинутых рук, и Таурус по очереди выбирал, кому ответить. В основном мужчин интересовало, как правильно вести себя с женщинами в семье, как перестать отвлечённо мыслить, как глубже пропустить сквозь себя женский мир, чтобы приблизиться к идеалу Святой Прародительницы. Активно делились и практическим опытом: как навсегда избавиться от волос на теле, какими упражнениями легче увеличить грудь и уменьшить мужское достоинство. В неспешной беседе прошло часа три.

– Все вопросы о том, как ещё больше возлюбить Великую Матерь, мы отложим на следующую лекцию. Потерпите четыре детодня, сыновья мои.

Когда зрители начали потихоньку расходиться, Касьянова незаметно пробралась к проповеднику, который замешкался на трибуне, перечитывая какое-то место из книги. Она тихо тронула Тауруса за локоть.

– А, вы та самая пришелица, – мгновенно обернулся пастырь, и его улыбка показалась девушке не слишком приветливой. – Как вы находите своё пребывание в Аримане?

– Мы находим его с трудом, – протянула девушка. – Подумать только, как я жила-то раньше среди этих поганых нечестивцев, которые не знали своё место в доме.

– Не иронизируйте, – задумчиво ответил мужчина. – Это плохо кончится.

– Ну что вы, я недостаточно абстрактно мыслю, чтобы предпринять восхождение на пик иронии. Это вы парите в мире терминов и тонких инсинуаций, как горный орёл. Такой мужественный и такой отвлечённый, ай-яй-яй!

– Вы хотели задать мне какой-то вопрос?

– Да. Могу ли я посетить Запретный город вторично?

– Естественно. Мы и сами намеревались вызвать вас в Верхний город на аудиенцию. Желаете, я вас сопровожу?

Касьянова желала, и поэтому они с Таурусом, в сопровождении пяти мужчин в латах, быстро затрусили по тротуару, мельком поглядывая на плетущуюся в грязи паству.