Текст книги "A.S.Y.L.U.M: Дети Сатурна"

– Отец Таурус, хочу вас вот о чём спросить. Моя младшая дочь давно достигла возраста первокрови. Но она никак не изъявляет своё желание зачинать… Как подготовить её к роли женщины и матери? Я начал делать ей пространные намёки о своих желаниях, но она как будто не замечает их. Что это? Она не хочет меня? Или слишком мала, ещё не созрела? Что скажете?

– Опиши тех, кто живёт в твоём доме.

– Мои родители, мои прародители, мы с женой, наши одиннадцать детей. Сыновьям 23, 21, 18, 5 и 1 подготовка, дочерям 24, 20, 14, 7 и 4 подготовки. Маоника уже взрослая девочка, 18 подготовок.

– И из неё ещё не льётся святая кровь?

– Нет.

– Прояви терпение, сын мой. Некоторые девушки созревают позже. А нежелание делить с отцом ложе ещё не означает нелюбовь к нему.

– Ах, но я не хочу, чтобы мою дочь считали женщиной второго сорта! Подружки уже посмеиваются над ней, говорят, что она не богинеликая, что она никогда и на сотую долю не будет плодородна, как Ариматара-Мархур-Здорма. Но что делать, если…

– Стоп-стоп-стоп! – вскочила с места Касьянова. – Вы что это, хотите растлить свою дочь? А вы, священник, советуете ему, как это лучше обставить? Куда я попала?!

– Дочь моя, – ответил проповедник, по лицу которого было видно, что в нём закипает едва сдерживаемая злоба. – Если семейство Зашоров не разъяснило тебе некоторые обычаи места, где ты живёшь, то я буду рад это сделать в кратчайшие сроки. Подойди ко мне после собрания и не перебивай людей, которые задают жизненно важные вопросы.

– Ну, знаете ли… – чуть не захлебнулась от возмущения Настя. – Да идите вы все со своими Зашорами! Ноги моей в этом городе не будет!

– Скатертью дорога, – заметил Таурус, не сводя с девушки тяжёлого, недовольного взгляда.

Брюнетка в бешенстве выпорхнула из проповедницкой и понеслась по кромке зданий, не различая ничего вокруг, так что те три человека, что попались ей по пути, сами спрыгнули в грязевое море. Каким-то чудом она не свалилась сама; буйным смерчем ворвавшись в дом Зашоров, девушка застала гнездо опустевшим. Домовитое семейство отправилось в гости, За столом сидел лишь Урчи, у которого разболелась нога, и попивал ароматную жидкость, напоминающую мятный чай. Разумеется, женщины и не подумали бы оставить его одного; но Урчи почему-то охватило странное, возмутительное, упорное желание – остаться одному, вкусить этот новый опыт. Первые пятнадцать минут мужчине было дико находиться в пустом доме. Выражение его лица напоминало шок у глухого ребёнка, который в первый раз слышит звук. Позже Урчи завладели самые разные оттенки мыслей и чувств; он сидел и, как тонкий прибор, пытался уловить и рассортировать их.

– Пришла уже, дочка? – мягко улыбнулся мужчина. – Садись, милая. Я тебе вайран налью.

– Скажите мне, Урчи, – стала напротив его Настя, вцепившись в спинку стула и даже не подумав присаживаться. – У вас в Аримане процветает… как бы так сказать… смешивание кровей, это правда?

– Что процветает?

– У вас отцы спят со своими дочерьми?

– Конечно.

– И вы… тоже?

– Я – нет, – понуро ответил мужчина. – Я понимаю, что это неправильно, что они ждут моей любви, но ты же знаешь Элайлу… Она настоящий тиран. Как посмотрит на меня, так ничего и не хочется. То есть она не против, конечно же. Только мне почему-то кажется, что ей будет неприятно, я это чувствую. И мне страшно расстроить её.

– А братья с сёстрами тоже спят друг с другом? Сыновья с матерями? Деды с внучками?

– Конечно, – моргнул Урчи, не понимая ажитацию девушки по поводу таких очевидных вещей. – Мы все любим друга. А, ты же не местная, я запамятовал… Ты как родная нам стала, я уже и забываю, что ты из варварских земель. Нам рассказывали проповедники, что в Злых землях родственники не любят друг друга. Должно быть, ужасно холодно там жить.

– Не совсем, – провела Настя рукой по лбу, присаживаясь за стол. – У нас любят друг друга, но спариваться внутри семьи запрещено.

– Какой ужас! Но почему?

– Строго говоря, скрещивания внутри рода ведут к генетическому обнищанию и к всевозможным мутациям. С возвышенной точки зрения… Умение сдерживать свои первичные примитивные порывы рождает человека духовного, того человека, который соорудил нашу цивилизацию. Знаете, у нас проводили тест: клали перед ребёнком сладость и выходили из комнаты. Малыш знал, что, потерпи он двадцать минут, то получит сразу две вкусняшки вместо одной. Но некоторые не смогли сдержать свои импульсы и пожирали десерт раньше времени. Эти дети потом хуже учились и сложнее устраивались в жизни. Впрочем, о чём это я… Мы переводим нашу любовь в разряд более высокой, понимаете?

Урчи с глупым, но сосредоточенным видом уставился в противоположную стену.

– Не понимаю, – покачал головой мужчина. – Ты вот говоришь, что это необязательно… Знаешь, моя мать никогда не допускала меня к ложу. Нас было десять сыновей в семье, у неё не хватало сил… Я так страдал, переживал тогда. А сейчас ты что-то сказала – я вроде ничего и не понял, а как будто легче стало. И я всегда грустил, что не смогу быть моим дочкам нормальным отцом, а ты вот говоришь…

– Вам не обязательно спариваться со своими дочерьми, чтобы демонстрировать им свою любовь, – твёрдо отчеканила Касьянова. – Тем более если это подсознательно не одобряет ваша жена. Не идите на поводу у общественного мнения.

Мужчина внутренне просветлел, словно кто-то прошёлся невидимым ластиком и стёр все безобразные рисунки, испачкавшие эту душу, и она снова стала белой, как лист.

– Ну, не будем об этом, – растроганно сказал Урчи, махнув рукой. – Лучше, что было на пастырской, расскажи.

– Взбивание желе из головного мозга слушателей было на пастырской, – фыркнула Настя, скрестив руки на груди. – Ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос. Одно из наименований Ариматары-Мархур-Здормы – Желаннейшая из Женщин. Что вы вкладываете в это понятие?

– То, что Ариматара-Мархур-Здорма – не только Святая Прародительница всего сущего, но и самая привлекательная из всех женщин, когда-либо существовавших на свете.

– Ах, ну конечно! Чтобы породить все сущее, нужно обладать притягательностью, которой невозможно сопротивляться. Сексапилом чёрной дыры, пожирающей звёзды, нужно обладать. Очень логично, не спорю. И что же, вас заставляют думать об Ариматаре-Мархур-Здорме на супружеском ложе?

– Нет, нас не заставляют так думать! Великая Матерь – самая прекрасная из всех женщин. Всё светлое, что происходит в нашей душе, дарует нам она. Как не представлять её в такие радостные моменты?

Последнее предложение Урчи произнёс слегка неуверенно. Касьянова скептически изучала собеседника, облокотившись на стол. Она прицокнула язычком и воскликнула:

– Теперь я понимаю, откуда корни инцеста растут! При вожделении к Великой Матери все остальные типы родственных вожделений кажутся вам вполне естественными. Странно, что Ариман не заселён при таком раскладе инвалидами всех мастей.

Мужчина как-то странно дёрнулся правой стороной лица, потом вскочил на ноги и понёсся мыться в кадку с водой. Слегка ополоснувшись, он вернулся за стол. Некоторое время пара молча вкушала приятно-мятный вайран.

– Можно я задам последний, совсем маленький вопрос? Я вижу, моя любознательность порою нервирует вас, но всё же. Почему у вас нет предметов культа? Я ни разу не видела ни одного изображения Великой Матери или какой-либо вещи, что ассоциируется с нею.

– Да зачем же нам предметы, дочка? – удивился Урчи. – Мы – части Святой Прародительницы, она – во всём, что нас окружает, куда уж больше?

– Я понимаю, – с досадой ответила Касьянова. – Но, скажем… Как вы представляете себе Великую Матерь?

– Ариматара-Мархур-Здорма – это самое прекрасное, что есть в мире, – просто, как ребёнок, ответил он. – Когда я хочу подумать Великой Матери, то вспоминаю главные мгновения экстаза в своей жизни, мощные и светлые переживания. А в миг наслаждений я мысленно благодарю Желаннейшую из Женщин, что она осенила меня своим перстом.

– А что тогда означают тоска, злость, уныние в вашей душе? Это чьи-то злые происки? Какого-нибудь мужского начала?

– Нет, – ошарашенно вздёрнул брови Урчи. – Это значит, что Ариматара-Мархур-Здорма ещё не добралась туда. Но надо любить Святую Прародительницу, и когда-нибудь эти пустоты заполнятся водами великого счастья.

– Понятно, – вздохнула Касьянова, порываясь задать ещё один вопрос. Однако её прервала явившаяся ватага женских особей. Девочки радостно повисли на шее у отца, и Настасья со скорбью и умилением разглядывала эту трогательную картину.

Глава 14. Судный день

Подходила к концу четвёртая неделя пребывания Настасьи в семье Зашоров, и у Элайлы начались месячные. По «синдрому борделя», красная среда случилась и у Иксит, и у Джениты. Что ещё страннее, этот женский недуг перекинулся и на всех остальных обитателей дома. Гаяра, Умини, Дижон, Урчи и Брахт с завистью взирали на следы кровавых водопадов, которые женщины и не собирались скрывать, а потом мазали себя между ног красной краской из тихми. В стороне от всеобщего безумия остался только малыш Фут, с которым Настя нянчилась на полу. Девушка пыталась обучить его счёту, но во всеобщем гвалте сделать это было категорически невозможно.

– На, хочешь? – спросил Дижон, тыча в лицо Касьяновой окровавленным пальцем. Для этого он специально порезал себе руку около запястья.

– Убери, – поморщилась Настя и оттащила малыша куда подальше.

– Я извергаю священную кровь, смотри!

И, гордо расправив плечи, словно могучий атлант, мальчик прошёлся окровавленным пальцем у себя между ног.

– Я плодоношу! – показал он язык младшему брату. – А ты – нет!

– А я скоро буду плодоносить по-настоящему! – важно прошествовала рядом крошка Молиона.

Дижон сразу поник, но вскоре зажёгся снова.

– А у меня зато натуральная кровь! А у тебя краска!

И, утешившись этим радостным соображением, он начал носиться по дому.

Касьянова пыталась не смотреть на всё это безобразие, но, когда мимо неё с королевским достоинством проплыл окровавленный Брахт, зашлась в редком хохоте и прекратила мучить Фута своими менторскими потугами. К тому же в дверь настойчиво постучали.

Иксит поспешно подлетела ко входу и взбудоражено распахнула дверь. На пороге возвышался чёткий контур стражника, острый и яркий, словно вырезанный из чёрного картона. Девчушка застыла, ошеломлённая дивным зрелищем.

– Уважаемая Анастасия дома? – каким-то сдавленным, булькающим голосом поинтересовался пришелец.

– Естественно, – отозвалась брюнетка. – Где мне ещё быть. С вашими дорогами особенно не разгуляешься.

– Ах, проходите же, дорогой, не стесняйтесь, что же вы это стоите, – запричитала Дженита. – Какую услугу требует от нас Запретный город? Мы будем безумно счастливы услужить нашей любимой, обожаемой, невероятной Ариматаре-Мархур-Здорме.

Остальные застыли в созерцании этого нежданно-негаданного чуда.

– Уважаемая Анастасия должна прошествовать со мной, – порывисто сказал стражник.

– Давно пора, – спокойно ответила Касьянова, решительно вставая на ноги.

– Давай, дочка, – стиснула её в объятиях Элайла. – Попробуй узреть хотя бы отблеск Великой Матери. Передай нам её волю. Мы будем так рады, так довольны!

– Хотя бы крупицу внимания с её стороны, – встрял Урчи, с видом радостного болванчика тряся Настю за руки.

После бурного прощания девушка молча вышла на улицу и проследовала за стражником по тротуару. Даже по этой, привилегированной части идти было не так просто: в некоторых местах кайма опасно сужалась, и так как держаться, кроме приторно-гладкой стены, было не за что, шансы путника соскользнуть в грязь упорно повышались. Не миновала и Настю участь сия. Перед воротами Запретного города девушка предстала, трижды побывав в грязи. Её подвело желание поспеть за поднаторевшим в таких бегах стражником; мужчина летел над тротуаром, словно опытный метеор. Не очень-то приятно прибыть в столь торжественное место в неподобающем виде! К счастью, привратники словно угадали её мысли и отвели в укромный уголок, где предоставили чёрные штаны нужного размера.

На сей раз Касьянову повели в ту самую Великую башню, буравившую небо. Огромные красные двери, расписанные железными узорами, распахнулись, обнажая просторную, но пустую комнату, словно отделанную медью от пола до потолка. Высота помещения доходила до шести метров, протяжённость – до сорока, так что каждый шаг отдавался здесь гулким эхом. Насте указали на неприметную дверь в глубине комнаты, совсем небольшую, но тяжёлую и массивную, отлитую из тёмно-коричневого металла. С трудом приоткрыв её и кое-как протиснувшись внутрь, девушка увидела винтажную витую лестницу, терявшуюся в темноте. Она брела вверх почти на ощупь; наконец, пройдя этажа два, Касьянова упёрлась носом в пёструю золотую дверь в чёрных узорах, что манила её, как медведя куст малины.

Это оказался кабинет, который Настя совсем не ожидала тут увидеть. Огромный, мрачноватый, оформленный в классических тонах, он словно переносил девушку в гостиную викторианской эпохи. Почти всю левую стену занимал гигантский шкаф из красного дерева со множеством полочек, приютивших невероятную коллекцию самых занимательных вещиц. Впрочем, изучать артефакты было некогда; взгляд брюнетки быстро привлёк расположившийся в глубине комнаты стол с моделью Аримана метров десяти в диаметре, изумительно точно копировавшей полюбившийся Настасье город. Среднестатистический домик был с две ладони в длину, одну в ширину и полторы в высоту; по улицам ползли микроскопические, с булавку величиной люди. Макет был живой. Он как будто дышал, и девушке казалось, что она может ощущать ветер, гуляющий по крышам домов.

Ари, стоявшая на стуле, возвышалась во весь рост над макетом с длинной палкой в руке, похожей на ту, какой двигают фигурки на планах сражений. Сейчас конец этой палки навис над домом Кракунов, наискосок от Зашоров. Когда девушка вошла в помещение, Ариматара быстренько подняла палку и поставила её рядом с собой.

– Ты что здесь делаешь? – зашипела блондинка, словно собирающаяся взорваться бутылка шампанского. – Кто впустил?

– Я не знаю, – мгновенно растерялась Настя. – Меня проводили сюда люди в красно-оранжевых полосатых одеяниях. Два мужчины, брюнета, загорелые, им на вид можно дать лет тридцать пять-сорок. А привёл в Верхний город какой-то стражник…

– Вселенская грязь, что за идиоты! – в сердцах стукнула женщина палкой. Ещё бы чуть-чуть, и она угодила бы себе по большому пальцу ноги. – Ладно, с ними я позже разберусь. Я что спросить хотела, Анастасия. Ты уже определилась с тем делом Света, которое должна совершить?

Ари говорила сухо, отрывисто, смотря больше на макет, чем на Настю. Видно было, что присутствие девушки доставляет ей почти что физический дискомфорт.

– Нет, не определилась. Я даже как-то и не задумывалась об этом…

– Очень жаль! – отчеканила блондинка, повышая голос. – Это единственное, о чём ты вообще должна задумываться. Никак не о том, чтобы сеять смуту в умах моих детей.

– Я и не думала ничего сеять, у меня вообще проблемы с сельским хозяйством. С детства не любила дачу… К тому же Александр Сергеевич Пушкин показал нам, что «свободы сеятель пустынный» имеет коэффициент полезного действия, стремящийся к нулю. Крайне неблагодарное занятие это.

– Напомнить про наш уговор? – спросила блондинка, смерив её колючим, холодным взглядом. Касьянова остро почувствовала, что градоначальница воспринимает её как вещь, бесполезную в хозяйстве, к тому же поломавшуюся и причиняющую сплошные неудобства.

– Я просто задавала вопросы, чтобы понять, как тут всё устроено… – вкрадчиво произнесла девушка.

– Вот и задавай свои вопросы молча! Про себя задавай. Твоё поведение на проповеди Тауруса просто возмутительно. Если бы не высокое заступничество мастера Эйхарта… Я человек добродушный и снисходительный, однако и моему терпению однажды может прийти конец.

Ариматара почесала кончиком палки нос, не сводя глаз с центра макета. Настя умолкла, пристыженная, как школьник на пятиминутке учительского линчевания.

– Ты всё уяснила? – строго спросила блондинка, слегка подбрасывая палку, чтобы ухватиться за её основание.

Касьянова молча кивнула.

– Можешь быть свободна, – сказала властительница Аримана крайне неприятным тоном и слегка склонилась над макетом. Казалось, в один миг Настя перестала для неё существовать.

Выйдя из ворот Запретного города, Касьянова проследовала по тротуару медленно, в великой задумчивости. Мрачные мысли посещали её голову, в хмуром приветствии сошлись встревоженные брови. Впрочем, произошло нечто, что отвлекло её от тяжких дум.

Небо в один момент почернело, стало свинцово-непроницаемым. В воздухе нарастала влажность, дышать становилось всё труднее. У Насти загудела голова; девушка как будто не брела, а плыла в густом киселе. В вышине начали вырисовываться контуры тяжких туч, словно то взялся за кисть невидимый художник. Твердь небесная превратилась в глухой колпак, опускавшийся всё ниже над городом, придавливавший своей удушливой тяжестью всё вокруг.

Внезапно из башни, где сейчас была Ари, ударил свет, точно на крышу установили гигантский прожектор. Ослепительный луч походил на матрёшку: внутри жёлтого снопа притаился ультрамариновый, в нём – кислотно-розовый, дальше – нежно-салатовый и блекло-фиолетовый; вся эта композиция искрилась и переливалась, слово платье из блёсток. Погуляв по небу пару минут, луч свернулся в огромный шар и кометой улетел ввысь, оставив после себя золотисто-искрящийся след.

Касьянова была настолько зачарована этим дивным зрелищем, что не сразу обратила внимание на то, что стало твориться в городе. Уже через пару секунд после того, как небо почернело, по Ариману пронёсся жуткий вой, полный отчаяния и невыразимой злобы. Двери некоторых домов распахивались, и люди в панике высыпали на улицы, рыдая и стискивая родных в железные кольца объятий. Если бы Настя заглянула в окно дома, возле которого стояла, то увидела бы картину, что не растрогала бы лишь самое жестокосердное чудовище. В глубине комнаты, забившись в уголок, сидела совсем юная девушка, лет пятнадцати, с длинными каштановыми волосами, в беспорядке рассыпанными по хрупким плечам. К груди она, сама ещё дитя, прижимала мальчика двух месяцев от роду, бормотала в полузабытьи молитвы, путая слова и съедая окончания. Её стеклянные, расширившиеся от ужаса глаза выражали полную покорность, беспомощность перед лицом рока; малыш в руках начинал задыхаться, ведь бедняжка сжимала его слишком сильно. Но девушка не видела, что происходит: её тело обмякла, превратилось в безжизненный студень, а душа витала где-то над крышами обуянного хаосом города.

Рядом с Касьяновой какая-то девица упала в обморок от страха, погрузившись с головой в грязь. Её старик-отец скакал по тротуару: безумный, полуслепой, превратившийся в пьяного сатира, – вытягивать страдалицу из грязи пришлось хилому юноше, у которого зубы наигрывали всю ту же мелодию ужаса.

– Эка светопредставление! – пробормотала Настасья и начала вращаться вокруг своей оси, как заведённая юла.

Она пыталась подходить к людям и спрашивать, не нужна ли им помощь, пробовала выяснять, чья невидимая рука посеяла эту чудовищную панику, но люди в лучшем случае таращились на девушку отчаявшимися, бешеными глазами и утекали прочь, в худшем – бросались обниматься и рыдать у неё плече. Касьянова поспешила домой: ей было больно представлять, как приветливые лица Зашоров искажаются кошмарными гримасами, девушку вёл единственный порыв – помочь приютившей её семье, оказаться чем-нибудь полезной, отплатить за то добро, что окутывало её с головы до ног с первого дня пребывания в доме. Из зданий, мимо которых она проходила, слышался вой и плач. Почти все семьи, кои она краем глаза замечала, сидели, обнявшись, на полу, тряслись, рыдали или просто молчали.

За пару кварталов до цели раздался чудовищный грохот; земля затряслась, волны грязи заколыхались, и Настя упала плашмя на дорогу, соскользнув с тротуара в густую грязь. Подняться было сложно, и получилось это у неё далеко не с первого раза. В панике подскочив и бросившись вперёд, девушка выбежала на нужную улицу, минула первые три дома и подбежала к Зашоровскому. Здесь зияла гладкая пустота, как в ряду зубов, откуда вырвали сгнившего от кариеса негодника.

– Что… что здесь происходит?

Касьянова застыла, глупо хлопая ресницами, растерянно оглядываясь по сторонам, словно пытаясь отыскать дом в другом месте. Как будто он мог сменить адрес и переместиться с жильцами на новый участок! Ничего подобного, конечно, девушка не увидела.

Неподалёку расположилось семейство Кракунов, поднявшее оглушительный гвалт. На их лицах проступало выражение животного торжества, какое бывает у единственного счастливчика, спасшегося с тонущего корабля. Или у подленького солдата, чей стоящий рядом товарищ отхватил предназначенную для него пулю.

– Ага, допрыгались!

Кахильда была на подъёме жизненных сил. Гордая носительница едва заметных усов и крючковатого носа бурно пританцовывала от радости.

– Я говорила вам, дети, всегда говорила, что эти Зашоры плохо кончат. Нечестивцы! Недаром этот ихний Урчи не спал с дочерьми. Какой матери это понравится!

– А им ещё и гостью из Запретного города поручили, – кисло промолвила высокая девица с лимонным выражением лица. Звалась она Ламилой.

– Небось, хотели их на путь истинный наставить, – прошамкал старик, сидевший на тротуаре. – Да не вышло.

– Мам, мам, а Настю теперь нам отдадут? – подпрыгивала малышка Пурра, теребя Кахильду за локоть.

– И мы ещё пускали их в дом… Какой позор! Хорошо же они маскировались!

Это сказала Эйена, величавая и осанистая старушка лет восьмидесяти, закованная в браслеты и державшаяся, как подобает английской королеве.

Касьянова, наконец, нашла в себе силы и на подгибающихся ногах подошла к злорадному семейству.

– Что случилось? Где мои Зашоры?

Девушку встретил залп злобного хохота.

– Зашоры твои отбыли в Небесное лоно. А ты что думала? Так поносить Великую Матерь и жить, как все честные люди, с нами под одним небом? Ариматара-Мархур-Здорма велика и справедлива.

Никогда ещё девушка не видела, чтобы Кахильда с таким удовольствием открывала рот.

– Нет-нет-нет, подождите! В какое это Небесное лоно?

– В такое, откуда возвращаются лишь синими посланцами.

Вторая волна подземных колебаний сбила с ног всех; Настя увидела, как здание, стоявшее на углу улицы, через три дома от Зашоров, затряслось и медленно ушло под землю. Его поглотила грязь; когда бурые волны схлестнулись над крышей несчастного семейства, всё выровнялось и утихло, словно всегда так и было.

Кракуны издали победоносный клич, потрясая кулаками над головой, как идущие в атаку туземцы. Даже старичок Уфот вскочил с тротуара и принялся приплясывать.

– Э-ге-ге, Блюхты! Грязные грешники! Будете знать, как Великую Матерь поносить!

Настя стояла молча, сникнув и сложив руки, словно статуя мировой скорби. То тут, то там раздавался отдалённый грохот, иногда перемежавшийся криками восторга или ужаса. Часа через два всё стихло, и бесчувственную девушку отвели к себе Кракуны.