Текст книги "A.S.Y.L.U.M: Дети Сатурна"

Глава 18. Неприятный опыт

Двери распахнулись на площади Солнца, и гости на секунду зажмурились, ведь успели отвыкнуть от ярких касок. Нежный закат превратил Дейт в образцово-показательную картинку: небо розовело, распускало голубые прожилки, переливалось разноцветными искрами. Воздух был напоён свежестью и ароматами диковинных цветов. Город, словно успокоенный чей-то заботливой рукой, готовился отойти ко сну.

После мрачной панорамы Аримана, покинутого божеством, Дейт предстал перед Настей настоящим Эдемом. Казалось, кто-то опрокинул флягу с радостным умиротворением, что разлилось здесь и пропитало сам воздух. Потянувшись и размяв косточки, девушка сделала решительный шаг на площадь Солнца. Краем глаза она заметила двух мужчин, которые всё так же играли на лавочке в карты, как при их первом знакомстве. Хотя внешне беседа текла легко и неторопливо, Настя почуяла, как подобрались в одну секунду собеседники, как следят они за каждым жестом ариманских гостей. К скамейке была привязана уже знакомая ей каштановая собака; завидев пришелицу, та огласила площадь торжествующим лаем – победоносной песней создания, отпустившего своё Божество в преисподнюю и увидевшего, как оно возвращается в родные пенаты.

Любец вцепился в гладкую стенку лифта и прилип к ней, словно нарост к коре дерева. Зрачки его расширились от ужаса, влажные ладони причудливо изогнулись, обнажив уродливые шарниры пальцев.

– Любец!.. – смутилась Настенька. – Что с тобой?

Парень в панике закатил глаза; веки его задрожали, а голова медленно запрокинулась. Вот-вот – и упадёт в обморок.

– Ну что же ты! Не бойся! Иди сюда! Смотри, как тут хорошо, как замечательно…

Пришлось подойти к юноше и максимально деликатно, словно присохший к ране бинт, оторвать его от лифта. Он пошёл по площади, неуверенно шаркая ногами, как старик, боящийся поскользнуться на льду. Бедолага крепко цеплялся за Касьянову и лишь изредка приоткрывал глаза.

Когда Любец и Настя дошли до края площади, их обдало свежим бризом колыхавшегося моря цветов. За то время, что Касьянова отсутствовала, прежние виды цветов сменили удивительные новинки. Здесь были ярко-фиолетовые, похожие на георгины бутоны, как будто расписанные золотыми узорами; благоухали ванилью едва заметные, скромные подснежники; выбрасывали фонтаны пыльцы в воздух массивные изумрудные подсолнухи. В воздухе носились небольшие серебристые пчёлки – одна из них самым наглым образом села Настасье на нос, вызвав у девушки приступ чихания. Жители Дейта только начинали выходить на улицы, браться за руки и возносить хвалу мирозданию своими песнями. В метрах тридцати от пары шла группка из трёх парней и двух девушек – опрятных, чистых, красивых – и напевала: «Десница заката взошла над рекою, неспешно остыли цветные поля…».

– Не бойся! – с ласковой улыбкой произнесла Касьянова. – Открывай глаза.

Любец с превеликим трудом разлепил первый глаз, затем нервно отворил и второе веко. Ноги его затряслись, тело закачалось, так что Насте пришлось вцепиться в него мёртвой хваткой, чтобы бедняга не рухнул в одночасье на землю.

Глаза мужчины с ужасом уставились в благословенную даль, где поющие горожане, взявшись за руки, совершали ежевечерний песенный обход. Казалось, что если бы на Любеца внезапно вынырнула из темноты собака Баскервилей, он бы и глазом не моргнул: испуг брюнета был так велик, что больше не мог расти и шириться.

– Давай понюхаем цветочек, – продолжила вразумлять спутника девушка.

Настасья, кряхтя, начала медленно приседать, увлекая Любеца за собой. Тот в пароксизме страха перестал замечать всех и вся перед собой, ослеп от лихорадочной горячки. Девушка осторожно оторвала от себя хваткие пальцы юноши и поднесла их к цветку, нежно-жёлтому, неприлично-весёлому, с притаившейся в глубине бабочкой, театрально махавшей красивыми крылышками.

Любец прозрел. Глаза юноши расширились, словно пытаясь разом вобрать все недополученные впечатления этого и многих предыдущих дней его жизни. По зрительным нервам, словно по телеграфным проводам, забегали тысячи сообщений; когда перевозбуждённый мозг обработал полученные изображения, наделив их не только красками, но и смыслом, Любец нашёл свои пальцы обившимися вокруг основания цветка. Сквозь прорехи бутона вылетала золотая пыльца, юношу дерзко соблазнял бархат лепестков, беззастенчивое гудение бабочки присоединялось к общему такту беззаботной городской песни. Настя смотрела на него участливо, с пониманием, не силясь прогнать лёгкую улыбку с извивающихся уст.

Любец завыл. Так воют собаки, привязанные к дереву в тайге, тоскливо глядя удаляющемуся вслед хозяину. Его лицо превратилось в маску, которой позавидовали бы искуснейшие компрачикосы. В глубине холодных синих глаз зарождался тайфун, грозящий разнести в порыве ярости это хрупкое тело. Волосы встали дыбом, как у волка, который видит охотника с ружьём. На шее пульсировала безумная прожилка.

С диким воем юноша вскочил и стремглав бросился обратно, к центру площади Солнца. Касьянова оторопела, как курица, застигнутая врасплох, неуклюже заквохтала и кинулась за ним. Нагнала она Любеца только у дверей лифта; пальцы беглеца приросли к диковинному металлу, слились с ним, стали единым целым. Белый, как свежий снег, юноша трясся так сильно, что даже не догадался вызвать лифт. Настя сделала это за него. Она не трогала парня, когда тот, обессиленный, словно увидевшая кровь институтка, завалился в дальний угол кабины, не приставала с расспросами. Девушка лишь мрачно смотрела перед собой, размышляя о чём-то.

В Аримане их ждала любопытная толпа. Любец, рыдая, бросился на шею кудрявому брюнету, впился в него несчастной хваткой и выдал какой-то бессвязный лепет. Спустя некоторое время, приняв утешение от каждого, кто был на той встрече в подвале, он начал сбивчиво объяснять:

– Там нет Ари… Аримата… Ариматары-Мархур-Здормы! Нет нашей Святой Прародительницы! Её дух не парит над домами… Это кошмар, это мрак… Быть в Осквернённых землях… Как холодно там! И не видеть её!

– Бедненький, – с сочувствием погладил его Уйтек. – Ты настоящий герой! Как только ты смог пережить этот ужас! Видеть все эти вещи и знать, что они не сотворены Великой Матерью! Дышать трупным, отравленным воздухом! Содрогаться от холода сердец, витающего в воздухе, впитывать порами кожи непристойную враждебность… Бедный наш Любец!

Компания заботливо подхватила юношу, у которого резко подкосились ноги, и под дружные причитания повела его домой. Брюнетка задумчиво посмотрела им вслед, развернулась и медленно побрела восвояси.

Глава 19. Арихарат

Всё притихло, словно перед грозой; это звенящее безмолвие, предшествующее важным событиям, Настя научилась различать уже каким-то звериным чутьем. Воздух становится почти прозрачным, чётко видны мельчайшие детали вокруг. Хаос звуков, бурлящих, точно кипящий суп, по щелчку пальцев прекращается, будто кастрюлю с адским варевом снимают с огня. Предметы становятся объёмнее, выразительнее, чётче: ясно видна мельчайшая нитка на одежде, мощно ощущаются легчайшие колебания грязи под ногами. Кажется, что можно увидеть происходящее за спиной, а тело словно превращается в огромный эхолокатор. Странную штуку играет с людьми затишье перед бурей!

Подняв голову, Настя узрела крошечную точку, появившуюся в глубине безразлично-чёрного неба. Жители Аримана, казалось, обладали сверхъестественным чутьём; через пару мгновений все уже высыпали на улицы. Молча, заворожено, с открытыми от счастливого изумления ртами смотрели они вверх. С каждой секундой волнение их нарастало. Девушке почудилось, будто она слышит учащающийся пульс и убыстряющийся сердечный грохот собравшихся ариманцев.

Цветная точка с белой сердцевиной стремительно неслась на город, становилась всё больше и больше, будто огненная комета, поигрывающая своим павлиньим хвостом. Нарастал жуткий гул, словно люди в один миг очутились в недрах гигантского завода. Странный метеор подлетел к крышам Аримана, сверкнул белой пастью, ослепив горожан, обжёг цветным хвостом контуры неба. Люди повалились на землю, не в силах устоять перед грандиозной силой, что волной сбила их с ног.

С гигантской скоростью комета влетела в верхнее окно высочайшей башни Запретного города. И тут же стало светло, как и раньше. Над Ариманом медленно загорелось оранжевое небо, ещё робкое и непривычное, неуверенно осваивающееся в своих правах.

Люди вскочили на ноги, сотрясая воздух ликующими воплями. Отовсюду неслись восхваления, благодарности, радостные мольбы. Женщины причитали и взмахивали руками, мужчины вытирали обильно сочащиеся слёзы. Одна группка молодых людей принялась расстреливать город громкими овациями, и раненные этой мощной канонадой принимались за то же, словно новообращённые вампиры.

От праздничной какофонии у Насти затрещала голова. Она с трудом, шатаясь, поднялась на ноги, схватилась за голову и начала смутно озираться по сторонам. Ариманцы держались за руки и пускались в пляс, насколько это возможно в грязи по колено. Иные пробовали балансировать на кромках домов, тут же падали и с хохотом продолжали танцы уже в горизонтальном положении, нисколько не огорчаясь.

– Благодарим тебя, Ариматара-Мархур-Здорма, что ты вернулась в свой город! – ласково завыла кучерявая женщина лет тридцати пяти, обращая руки к Великой башне.

– Ах, мы живы, живы, живы! – кружилась вокруг своей оси красавица с благородными синими глазами. – Ты знаешь, о Великая Матерь, кто любит тебя больше всех, ты всегда была к нам справедлива!

– Не покидай нас больше, Святая Прародительница, – всхлипывал рядом с Настёной пухленький мальчик. – Мы жить без тебя не можем, я так скучал! Без тебя жутко холодно и страшно…

В глубине Запретного города послышался мощный низкий звук, будто от удара по гонгу. Ариман, словно гусиной кожей, стал покрываться лёгкой вибрацией, начинавшейся у Великой башни и неуклонно захватывавшей всё вокруг. Ариманцы встрепенулись, повыскакивали из грязи и кинулись по домам. Их лихорадочная эйфория неуклонно накалялась.

Часов через шесть горожане – беспечные, нарядные, взбудораженные – начали рассредоточиваться вдоль главной, самой длинной и широкой улицы Аримана, чей исток находился в Верхнем городе. Ариманцы оживлённо оккупировали крыши домов, весело, без малейших споров совещаясь о том, какие места занять. Здания на главной улице были выше обычного, этажей в пять; хозяева выносили стулья и ставили их в несколько рядов на крышах, те, кому не хватало мест, высовывались из окон, становились на тротуарах или шли на соседние улицы.

Настасье повезло занять место у самого края, на крыше здания, что располагалось в пятнадцати домах от Запретного города. Кто-то бросил с трудом добытую тумбу, упорхнув в поисках лучшего ракурса на соседнюю, более высокую крышу, и девушка бесцеремонно воспользовалась его наследием. Взгромоздившись на цыпочки и вытянув свою длинную шею, словно цапля, Касьянова начала высматривать, что же творилось в Аримане. А происходило тут вот что.

Опять задрожала, затрепетала земля, так что брюнетка чуть не свалилась с тумбы. Дома покачнулись, будто от головокружения; зазвенел чудовищный, но в чём-то мелодичный скрип, и ворота Запретного города распахнулись. Всё потонуло в диком рёве.

Девушка на секунду ослепла от эскалации чудовищных звуков, а когда пришла в себя, то глазам её предстала картина, вызывавшая паралич чувств. Из чрева Запретного города выезжала гигантская платформа, похожая на те, какими хвастаются школы самбы на карнавале в Рио-де-Жанейро. Она плыла по грязевой улице – здесь, видимо, был очень глубоко – словно степенный тяжеловесный корабль. Составленная в несколько уровней, как праздничный торт, конструкция била по глазам ярким, блестящим, на золото похожим материалом, куда были вмешаны разноцветные камни. От этого наглого блеска кружилась голова; глаза Насти бегали вверх-вниз, непослушные её воле, не в силах найти пристанище и задержаться хоть на чём-то. Голова растерянно гудела. Когда девушка сконцентрировалась и силой прогнала из головы мутный туман, то попыталась разглядеть платформу более тщательно. Цепляясь взглядом за каждый бугорок, она начала прощупывать странное сооружение снизу вверх. Но чем выше поднимала Настя голову, тем легче та становилась, всё хотела оторваться от земли и улететь, как воздушный шарик. Наконец Касьянова не выдержала, запрокинула голову, и сама не понимая, зачем и почему, издала звонкий вопль.

К вершине платформы блеск безжалостно нарастал. Сооружение венчало, словно вишенка на торте, создание из иного мира, из другой Вселенной будто. Оно источало ощущаемую кожей энергию, нежилось в облаке золотистого газа. Сложно было разглядеть его очертания, да и не хотелось; в груди подымался кавалерийский восторг, раздиравший тело острыми пиками; ноги точно отрывались от земли, все существо погружалось в безмятежную невесомость; глаза застилали слёзы умиления и благодарности. С души, один за другим, отламывались чёрные, заскорузлые наросты, психея освобождалась, бабочкой порхала по городу. Из этого блаженного дурмана Настю вышиб сосед-толстяк: он случайно толкнул её локтем, так что девушка свалилась с тумбы, подмяла несколько возмущённых людей и расшибла до крови висок. Падение отрезвило её. Касьянова потёрла пострадавшее место, с трудом поднялась на ноги, уставилась вниз и начала раздирать себе левую руку, бороздить её ногтями, пока в белые русла царапин не просочились ручейки крови. Только тогда девушка решилась снова поднять глаза.

Это действительно была Ари; но если бы Касьянова не знала, кого искать, она никогда бы не распознала в этом всесильном божестве скромную девочку Таилу из семьи Тартанов. Платье её, огромным веером расходящееся во все стороны, расписное и блестящее, как риза священника, заставляло думать, что рост женщины – метров пять. Сквозь прорезы длинных, доходивших до пола рукавов выступали царственно сложенные руки. Ариматара гордо выгнула спину и с полным осознанием своей власти вздернула подбородок. Глаза её были наполнены фантастическим, сатанинским торжеством, восхищением Дедала, созерцающего сооружённый им лабиринт с бродящим внутри монстром. Улыбка, играющая на устах Ари, походила на конвульсию. Бурно клубящийся в недрах души, но тщательно сдерживаемый восторг прорывался порою резкими вспышками; в такие моменты в глазах женщины появлялся острый блеск, и блеск этот был страшен.

Узнать всесильную хозяйку Аримана представлялось сложным ещё и потому, что лицо градоначальницы было разрисовано странными узорами, совершенно менявшими его геометрию, и на женщине возвышался массивный головной убор в метр высотою. Его камни источали свечение, окутывающее прелестную голову Ари переливающимся облаком. На лицо градоначальницы было физически больно смотреть – сложнее лишь разглядывать яркое полуденное солнце. Но, раз овладев собой и преодолев страшную резь в глазах, Настасья не могла уже отвести взгляда от этого жестокого лица. В очах Ариматары с каждой минутой нарастало безумие.

Люди орали, вопили, скрежетали. Они восхваляли Великую Матерь, они засыпали её просьбами, они благодарили женщину за каждый прожитый миг – все крики слились в единый громогласный рёв, затопивший Ариман энергией прорвавшейся плотины. Градоначальница чуть развела руки в сторону и приподняла их, направив ладони к небу; бесноватый людской рык поглотил всё кругом окончательно. Толпа поддалась вперёд, ближе к Ари, и первые ряды свалились вниз. Между платформой и домами оставался зазор метра в полтора; как раз в него и угодили люди, принявшиеся беспомощно барахтаться в грязи. Послышался неприятный лязг: из первого, самого широкого этажа платформы вынырнули стальные зубы и начали водить хороводы по периметру, словно бездумные фигурки в тире. Они задавали свой особый ритм, то сходясь, то расходясь в танце. Послышался дикий вопль. Какой-то мужчина, средних лет, но полностью седой, разбежался по краю крыши, что есть силы оттолкнулся и преодолел расстояние, отделявшее его от платформы с драгоценной Ариматарой. Не долетел он всего чуть-чуть: стальные зубы впились в него безжалостной акульей хваткой, и бедняга так и остался висеть на них со вспоротым брюхом. От этого зрелища крик толпы усилился; мужчина тем временем начал источать бледно-золотистое сияние, поднимавшееся над его телом, как пар над вскипающей кастрюлей. Этот странный дух едва заметно искрился на свету; и, когда он окутал парочку тонувших в грязи горожан, те начали с безумным упорством слепых муравьёв ползти на стальные пики. Зубы то поднимались, то опускались; один ариманец пролез как раз в такой период, когда клыки скрылись внутри платформы, и сражу же свалился вниз, в широкую щель, издав протяжный высокий крик. Из пасти чудовища вырвался сноп золотистого света; едва он завис над толпой, коснувшись людей своим дыханием, те издали исступленный рык и сами кинулась в чрево Левиафана. Некоторые падали в грязь вниз головой и намертво в ней увязли, не подавая признаков жизни; другие всё же достигали вожделенного края платформы. Тут зубы резко выныривали, протыкая ариманцев насквозь. Жизнь покидала большинство из них мгновенно; стальные резцы опускались, и обмякшие тела безвольно падали вниз. Если же щель была пустая, то люди – полураненные, истекавшие кровью – из последних сил сами доползали до неё и с экзальтированным рёвом летели вниз, к своим товарищам.

От всех горожан, погибших на полпути к вожделенной Ари, исходило золотистое сияние. Поднимаясь вверх, оно заражало миазмами безумия тех, кто встречался на его пути, превращало их в одержимых. Некоторые проявляли устойчивость к смертоносному влиянию и прыгать не хотели, но во всеобщей давке их часто сметало вниз со всеми.

Какой-то партии из трёх человек – юноше, девушке и пожилой женщине – удалось допрыгнуть с выступа крыши к самому краю платформы. Они скакнули на острие дружно, взявшись за руки, войдя в идеальное пике, и синхронно испустили дух. Тройное облако золотого угарного газа захватило крышу, на которой была и Настя. Девушка почувствовала такой восторг, такую бескрайнюю эйфорию, какую испытывает человек в высшие минуты своего бытия. Трепет, пронизывающий всё тело, словно оргазм; желание души освободиться, порвать навсегда с этим бренным телом, точно рай уже близко и осталось лишь протянуть руку к заветному ключу; полная, непоколебимая уверенность, что там, в новой жизни, после маленького шажка вниз всё будет прекрасно, как никогда раньше; экстаз, торжество, непобедимая гордость – всё смешалось в этом восхитительном чувстве.

Толпа подалась вперёд, неосторожно увлекая за собой Касьянову. Бедняга рухнула бы вниз, со всеми, если бы вовремя не зацепилась за козырёк крыши. Недолгое падение и близость смерти вновь отрезвили её. С огромным трудом девушка смогла вскарабкаться обратно и быстро вернуться на свою тумбу. Схлынувший ряд людей уже теснил новый; глаза подоспевших ариманцев стремительно наполнялись экзальтированным огнём.

Девушка поспешила убраться с крыши; с невероятными усилиями протиснувшись сквозь толпу, она сбежала вниз, на улицу, но не смогла сделать и двух шагов по тротуару, как приземлилась в разогретую грязь. Та была куда менее вязкой, чем обычная, так что Настя почувствовала себя матросом в открытом море, выброшенным за борт. Брюнетка быстро поставила ладони на спасительный тротуар и завизжала, когда по ним кто-то безжалостно оттоптался. Но убирать руки было нельзя; силы Касьяновой были на исходе; ещё чуть-чуть, и ей показалось, что она отдастся на волю грязевых волн. Рядом с ней то и дело падали люди и увлекали её вперёд, к платформе безжалостной Ари. Собрав остатки сил, издав отчаянный вопль, девушка напряглась, подтянулась и вынесла своё тело на равнодушный тротуар Аримана.

В нос забилась липкая, вонючая жижа, так что Настя долго прокашливалась, силясь прийти в себя. Это короткое купание вытравило в ней последние остатки восторженного чувства. Касьянова даже попрыгала на тротуаре, чтобы избавиться от прилипшей грязи, от страха и от восторга, от всех тех эмоций, что проникли в её тело за последние минуты. Брюнетка с ужасом оглядела счастливую массу, плескавшуюся в нескольких метрах впереди, съёжилась от безумного рокота, раздиравшего барабанные перепонки, и начала поспешно выплывать из бесноватого людского моря.

Как она оказалась вдали от эпицентра Арихарата, Настасья уже не помнила. Её колотило крупной дрожью; прислонившись к холодному мрамору опустевшего дома, девушка остудила нервное безумие. Ноги сами вынесли её на площадь Древа Жизни. Та была окрашена кроваво-красными реками. Из-под основания дерева вытекали мощные струи, пульсируя, изрыгая фонтаны багровой жидкости; листья были переполнены тёмной влагой и изливали её на площадь, словно тропический ливень. Ствол походил на изрешечённого пулями солдата, превратившегося в бесформенное месиво.

Каждый вдох давался девушке с трудом, будто она поднимает огромную штангу. Настя тяжело дышала, заворожённо глядя на потонувшее в крови дерево. Внезапно чистый, пронзительный, нежный звук заставил её обернуться в сторону главной улицы.

Там зарождалось зрелище, заставившее Касьянову ощутить новый прилив безотчётного, липкого ужаса. Над крышами домов медленно поднималась Ариматара; её платье шевелилось и расходилось во все стороны, словно щупальца осьминога. Кончики одеяния прочно прилипли к краям крыш, формируя своеобразный купол из ткани. Женщина вознеслась метров на десять над домами, и мягкий перезвон вылился в призывный горн. Люди ринулись по платью, стараясь пробраться наверх, к Ари, что редко у них получалось: платье вздымалось буграми, отшвыривая большую часть ещё на подступах. Некоторые продолжали бездумно карабкаться дальше, другие довольствовались основанием платья. Клич горна усилился, дав старт коллективной оргии. Ткань образовывала бугры и впадины, меняя форму в разных местах; материал услужливо приспосабливался к телу человека, давая ему развлечение, какое не могут обеспечить самые совершенные разработки секс-индустрии. Платье постепенно растянулось до самого конца главной улицы; в развлечении приняли участие все, кто не успел свалиться в грязь или попасть в чудовищную пасть зубастой платформы.

Даже здесь, на отдалении, Насте показалось, что она видит, как Ари содрогается от безудержного, дьявольского хохота. Ликующий порыв сотрясал её тело, выдавая себя приступами какой-то безумной пилептической дрожи. Хозяйка Аримана запрокинула голову назад, обнажив в чудовищном смехе белоснежные зубы; руки её всё шире разводились по сторонам, плавно поднимаясь к небу. Чем больше людей подключалось к празднику, тем тяжелее дышала градоначальница, тем явнее сквозил в её движениях триумф.

Всё закончилось к вечеру, когда молочные сумерки – впервые на памяти девушки – одержали уверенную победу над робкими зачатками дня. Настя сидела под Древом Жизни, скрючившись, как побитый ребёнок, уронив голову на руки, раскачиваясь вперёд-назад и монотонно бормоча какую-то мантру.