Текст книги "Сан-Андреас"

– Да, я слышал об этом. Лейтенант, я по природе не любопытен, но можно мне задать вам вопрос личного характера?

– Конечно.

– Ваш английский. Он намного лучше моего, то есть вы так говорите, что даже в голову не придет, что вы – иностранец. У вас произношение, как у англичанина, точнее, как у англичанина, закончившего среднюю школу. Смешно.

– Ничего смешного нет. Вы ничего не упускаете из виду, мистер Маккиннон, и в этом вы тоже правы. Я действительно учился в английской средней школе. Моя мать – англичанка, а отец долгие годы служил атташе в германском посольстве в Лондоне.

– Так, так, так, – произнёс Маккиннон, качая головой, и улыбнулся. – Ну, это уж чересчур. Действительно чересчур. Два потрясения буквально за какие-то двадцать минут.

– Если бы вы мне объяснили, о чём вы говорите…

– О сестре Моррисон. Вам нужно с нею быть вместе. Я только что узнал, что она наполовину немка.

– О господи! Вот это да! – Сказать, что Ульбрихт был ошарашен, значит преувеличить реальность, но то, что он был поражён, в этом сомнений быть не могло. – Ну конечно же, у неё мать – немка. Потрясающе! Должен сказать, боцман, это сразу же поднимает серьёзный вопрос. Я хочу сказать, что она всё-таки моя медсестра. Военное время. Международные осложнения, вы прекрасно всё понимаете.

– Я ничего не знаю и ничего не понимаю. Вы просто оба выполняете свои обязанности. Как бы то ни было, она вскоре придет навестить вас.

– Навестить меня? Мерзкого нацистского убийцу?

– Вполне возможно, отношение её изменилось.

– Конечно, под давлением.

– Она сама это предложила и даже настаивала на этом.

– Ну ясно, придёт со шприцем. Вколет мне летальную дозу морфина или ещё что-нибудь в этом духе. Но к делу. Я вернусь к нашим шести ходячим, но не раненным. Поле поисков расширяется, согласны со мной? Подкупленный симулянт или, что то же самое, больной туберкулёзом. Как вам это нравится?

– Мне это вообще не нравится. Как вы думаете, сколько подкупленных типов, шпионов, диверсантов среди тех, кого мы подобрали с «Аргоса»? Я понимаю, что это ещё одна идиотская тема для размышления, но вы же сами сказали, что мы ищем несуразный ответ на несуразные вопросы. А если уж говорить о несуразных вопросах, вот вам ещё один. Откуда мы можем знать, действительно ли «Аргос» подорвался на минах? Нам только известно, что танкеры необычайно прочны, имеют много отсеков, а этот возвращался с совершенно пустыми баками. Танкеры погибают с трудом, и даже перегружённые, торпедированные, они выживают. Мы даже не знаем, был ли «Аргос» торпедирован. Может быть, его захватили диверсанты, чтобы иметь возможность проникнуть на наше судно. А, как вам это нравится?

– Как и вам, вообще не нравится. Но неужели вы серьёзно считаете, что капитан Андрополус мог преднамеренно…

– Я ничего не могу сказать в отношении капитана Андрополуса. Единственное, я знаю, что он может оказаться негодяем, двойным агентом, каких сейчас на море хватает. Хотя я готов обдумать любое идиотское решение наших вопросов, я всё-таки не могу примириться с мыслью о том, что капитан может пожертвовать своим судном, даже ради любой воображаемой цели. Но люди, для которых «Аргос» ничего не значит, могут с легкостью пойти на это. Было бы также интересно узнать, не набирал ли Андрополус в Мурманске новых членов команды, каких-нибудь земляков, которым удалось спастись, когда их судно пошло ко дну. К сожалению, и Андрополус, и члены его команды говорят только по-гречески, и никто больше на борту моего корабля греческого не понимает.

– Я говорю немного по-гречески, только чуть-чуть, в размере школьной программы. Просто английские средние школы уделяют значительное внимание греческому, но я почти всё забыл. Впрочем, от этого всё равно было бы мало толку, даже если бы выяснилось, что кто-то – один или несколько человек были набраны в команду «Аргоса» в Мурманске. Они сразу же все будут строить из себя обижённых и заявлять, что они вообще не понимают, о чём мы говорим. Что можно поделать в таком случае?

Ульбрихт ненадолго замолчал, а потом вдруг произнёс:

– Русские судоремонтники.

– Что русские судоремонтники?

– Те, что устраняли повреждение вашего корпуса и приводили в порядок ваш лазарет. В особенности те, что чинили корпус.

– Ну и что с ними такого?

– Минутку. – Ульбрихт вновь задумался. – Я не знаю, где и как на «Сан-Андреасе» искать подозрительные обстоятельства, но я абсолютно уверен в том, что начинать надо с новых членов вашей команды.

– Почему вы так считаете? Говорите всё. Меня, напоминаю вам, удивить невозможно.

– Вы получили повреждение корпуса, когда «Сан-Андреас» подошёл к борту тонущего корвета, прежде чем вы потопили его артиллерийским огнем. Правильно?

– Правильно.

– Как это произошло?

– Не знаю. Ни торпед, ни мин, ничего подобного. С одной стороны корвета был эсминец, который снимал его команду, а мы – по другую сторону – снимали тех, кто уцелел на тонущей русской подводной лодке.

Внутри корвета раздалось несколько взрывов. В результате одного разнесло паровой котел, другие повредили пороховой погреб, разнесли пушки, а затем в трюме возник пожар. Примерно в это время мы и получили повреждение корпуса.

– Думаю, что всё произошло совсем иначе. Мне кажется, что кто-то из членов вашей команды, из людей, которым вы доверяете, что-то взорвал в трюме, в балластном пространстве по левому борту. Этот неизвестный точно знал, какой мощности должен быть заряд, чтобы судно не пошло ко дну, но получило бы вполне серьёзные повреждения и вынуждено было бы направиться в ближайшим порт на ремонт, в нашем случае – в Мурманск.

– Что же, в этом есть какой-то смысл. Так действительно могло произойти. Но ваши слова меня всё равно не убеждают.

– А когда вы были в Мурманске, кто-нибудь видел, каковы размеры повреждений в корпусе?

– Нет.

– А кто-нибудь пытался это сделать?

– Да. Мистер Кеннет и я.

– Но, как ни странно, вам это не удалось. Не удалось, потому что вам не разрешили это сделать.

– Да, действительно так и было. Откуда вы узнали?

– Повреждённую часть корпуса, которую решили ремонтировать, покрыли просмоленной парусиной, так?

– Да, так.

Маккиннон помрачнел.

– А какие-нибудь объяснения вам дали?

– Избегать ветра и снега.

– А это каким-нибудь образом может повлиять на повреждения?

– Очень незначительно.

– Вы просили разрешения поднять парусину и посмотреть, что за повреждения?

– Да, просили. Нам не дали это сделать. Сказали, что это слишком опасно и только будет мешать работе судоремонтников. Мы не стали спорить, потому что считали, что это не важно. Причин думать иначе у нас не было. Если бы вы имели дело с русскими, то должны были бы знать, как они могут быть упрямы, когда дело касается самых странных вещей. Кроме того, они оказывали нам любезность, а у нас не было оснований для подозрений. Ну ладно, ладно, лейтенант, нечего мне доказывать, что дважды два четыре. Для того чтобы понять, что пробоина в корпусе возникла в результате взрыва изнутри, не надо быть инженером или металлургом.

– А вам не показалось странным, что второе повреждение корпуса произошло точно в том же самом отсеке, в балластном отделении?

– До данного момента не казалось. Наши любезные – наши, а не ваши – любезные союзники почти наверняка оставили там заряд с достаточно длинным бикфордовым шнуром. Вы правы, лейтенант.

– Так что нам остается только одно: выяснить, кто из членов вашей команды разбирается во взрывчатке. Вам известно подобное лицо, мистер Маккиннон?

– Да.

– Что? – Ульбрихт приподнялся на локте. – Кто же это?

Маккиннон посмотрел в сторону палубы.

– Уже какой-то толк. – Ульбрихт опустился вновь на койку. – Большой толк.

Глава 6

Было чуть позднее десяти часов утра, когда снег пошёл вновь.

Маккиннон провёл в капитанской каюте ещё пятнадцать минут и ушёл только тогда, когда заметил, что у лейтенанта слипаются глаза. Затем он переговорил по очереди с Нейсбаем, Паттерсоном и Джемисоном, который опять руководил работами по укреплению надстройки. Все трое согласились, что Ульбрихт почти прав в своих предположениях, только толку от этого никакого. Когда Маккиннон вернулся на мостик, шёл густой снег.

Он осторожно попытался открыть боковую дверь, но сила ветра была такова, что её вырвало у него из рук. Снег шёл под углом, чуть ли не параллельно палубе. Что-то разглядеть сквозь него было невозможно, но, повернувшись к нему спиной, в сторону носа, боцман смог разглядеть, как меняется характер волн. При первых проблесках рассвета уже было видно, что это не ровные ряды, а вспенивающиеся, вздымающиеся вверх стены, которые, достигнув определённой высоты, рушились, превращаясь в бесформенные пузырьки. Палуба под его ногами задрожала. Холод стал невыносимым. Маккиннон с трудом закрыл дверь, возвращаясь на мостик.

Он перекидывался отрывочными фразами с Трентом, стоявшим за штурвалом, когда раздался телефонный звонок. Звонила сестра Моррисон.

Она сказала, что готова идти к лейтенанту Ульбрихту.

– Я бы не советовал вам этого делать, сестра. Наверху штормит. Время сейчас не для прогулок.

– Должна напомнить вам, что вы мне обещали, – произнесла она голосом благовоспитанной девушки.

– Я это помню. Просто погодные условия несколько изменились.

– Ну, право, мистер Маккиннон…

– Иду, иду. Пеняйте на себя. Когда он проходил через палату В, Джанет Магнуссон посмотрела на него с неодобрением.

– Госпиталь – не место для ряженых.

– Да я просто мимо проходил. Выполняю миссию милосердия. Так, по крайней мере, считает ваша крепколобая подружка.

Выражение лица сиделки Магнуссон несколько смягчилось.

– Значит, идете к лейтенанту Ульбрихту?

– Ну к кому же ещё? Самое главное, что я его уже видел, и он показался мне вполне здоровым. Просто она чокнулась.

– Вся беда в том, Арчи Маккиннон, что вы не способны на тёплые, человеческие чувства. Во всех отношениях, а не только когда дело касается больных. Сестру же вы считаете чокнутой только потому, что она рассказывает о вас разные вещи.

– Обо мне? Да она же не знает меня!

– Это уж точно, Арчи. – Она одарила его нежной улыбкой. – Зато капитан Боуэн знает.

Маккиннон хотел было сказать, что негоже капитанам болтать с сиделками, но не нашёл подходящих слов и молча прошёл в палату А. Сестра Моррисон, тепло одетая, ожидала его прихода. Рядом с нею на столике стоял небольшой медицинский саквояж. Маккиннон кивнул ей.

– Не могли бы вы снять эти очки, сестра?

– А зачем?

– В нём наверняка проснется донжуан, – с несколько развязной интонацией бросил Кеннет, – а без очков вы понравитесь ему ещё больше.

– Полярный день ещё не наступил, медведи спят, мистер Кеннет, а уж донжуаны тем более.

– Кстати, боцман, – вмешался в разговор капитан Боуэн, – какова сила ветра?

– Одиннадцать метров, сэр. Буря. Восемь ниже нуля. Девятьсот девяносто девять миллибар.

– Волна поднялась?

Даже в госпитале чувствовались содрогания судна.

– Да, сэр. Немного.

– Проблемы есть?

– Кроме присутствующей здесь сестры, жаждущей совершить самоубийство, нет.

Нет, подумал он, пока надстройка находится на своём месте.

Сестра Моррисон в ужасе ахнула, когда они поднялись на верхнюю палубу. Как бы мысленно она ни готовилась к тому, что её ожидает, она даже представить себе не могла, что ветер может дуть с такой ураганной силой и сопровождаться снежной бурей. Маккиннон не терял времени. Одной рукой он с силой притянул сестру Моррисон к себе, другой ухватился за леер. Их в буквальном смысле пронесло над предательски скользкой палубой в сторону надстройки. Оказавшись в укрытии, сестра, сняв капюшон, долго не могла отдышаться.

– В следующий раз, мистер Маккиннон, если, конечно, он будет, я обязательно прислушаюсь к вашим словам. Даю слово! Я представить себе не могла… мне даже в голову не приходило, что подобное возможно. А мои ребра! – Она осторожно провела руками по бокам, как бы убеждаясь, что всё на месте. – Вы же переломали мне все кости!

– Весьма сожалею, – с мрачным видом произнёс Маккиннон, – но, думаю, вам бы не понравилось, если бы вы вдруг свалились за борт. И следующий раз, к сожалению, будет. Не забывайте, что нам ещё придется возвращаться. И идти против ветра, а это значительно тяжелее.

– В данный момент я не спешу возвращаться. Благодарю вас покорно.

Маккиннон поднялся с ней по трапу наверх, к каютам экипажа. Она остановилась и в шоке уставилась на изогнутый коридор, сломанные перегородки и искорёженные двери.

– Так вот, где они все погибли, – хриплым голосом произнесла она. – Когда подобное видишь, нетрудно представить, как это всё произошло. Но сперва надо это видеть, иначе не поймёшь. Ужас! Просто ужас – иного слова и не найдёшь. Слава богу, что я не видела, как это всё произошло. А вам пришлось всё это приводить в порядок.

– Я делал это не один.

– Знаю, но самое ужасное выпало на вашу долю. Мистер Спенсер, мистер Ролингс, мистер Бейтсман пострадали больше всех. Это ведь так? Мне известно, что вы запретили к ним прикасаться. Джонни Холбрук рассказал об этом Джанет, а она – мне. – Она вздрогнула. – Я не могу больше стоять здесь. Пойдемте к лейтенанту.

Маккиннон отвел её к капитанской каюте, где Нейсбай не спускал глаз с лежащего на койке лейтенанта.

– Ещё раз доброе утро, лейтенант. Я только что имела удовольствие испытать на себе погоду, которой вы подвергались благодаря любезности мистера Маккиннона. Это было ужасно. Как вы себя чувствуете?

– Плохо, сестра. Очень плохо. Думаю, мне необходимы уход и внимание.

Она сняла с себя штормовку и пальто с капюшоном.

– По-моему, на больного вы совсем не похожи.

– Это только внешне. Я чувствую себя очень слабым. Конечно, я не собираюсь назначать себе какое-нибудь лекарство, но мне кажется, что мне просто необходимо какое-нибудь тонизирующее средство, восстанавливающее силы. – Он протянул безжизненную руку. – Вы, случайно, не знаете, что находится в том стенном шкафчике?

– Нет, не знаю, – резко ответила сестра, – но догадываюсь.

– Вы знаете, я подумал, что, может быть… при сложившихся обстоятельствах…

– Это личные запасы капитана Боуэна.

– Капитан просил передать, – вмешался в разговор Маккиннон, – что лейтенант Ульбрихт, пока занимается навигацией, имеет право опустошать его запасы. Клянусь, он так и сказал.

– Но я не вижу, чтобы он сейчас занимался навигацией. Ну, ладно. Только немного.

Маккиннон налил и протянул лейтенанту стакан виски. По выражению лица Моррисон было видно, что она совершенно по-иному, в отличие от боцмана, понимает слово «немного».

– Пойдёмте, Джордж, – сказал Маккиннон. – Здесь для нас места нет.

Сестра Моррисон даже не стала скрывать своего удивления.

– Вы можете остаться.

– Мы не выносим вида крови. Или страданий, если уж на то пошло.

Ульбрихт опустил свой стакан.

– Вы хотите оставить нас на милость Невидимки?

– Джордж, если вы подождёте в коридоре, я схожу и на время заменю Трента у штурвала. А вы, сестра, когда будете готовы отправиться в путь, знаете, где меня найти.

Маккиннон думал, что обязанности сестры займут у Моррисон минут десять, от силы – пятнадцать. На самом деле прошло почти сорок минут, прежде чем она появилась на мостике. Маккиннон с сочувствием посмотрел на неё.

– Оказалось больше проблем, чем вы думали? Да, сестра? Похоже, он не шутил, когда сказал, что очень плохо себя чувствует.

– Я бы так не сказала. Просто язык у него хорошо подвешен. Боже, как он говорит!

– Не со стенкой же он разговаривал!

– Что вы хотите этим сказать?

– Думаю, – с глубокомысленным видом произнёс Маккиннон, – он не стал бы растекаться по древу, если бы у него не было такой слушательницы.

Сестра Моррисон, которая, похоже, никуда не спешила и уходить не собиралась, несколько секунд помолчала, а затем с едва уловимой улыбкой на лице произнесла:

– Меня это… как бы это сказать… не бесит, а раздражает. Многим наверняка было бы интересно знать, о чём мы говорили.

– Лично меня это интересует, хотя по натуре я – человек не любопытный. Хотите что-то рассказать мне – рассказывайте. Если же я у вас буду о чём-то допытываться, а вы не захотите говорить, значит, не говорите, хотя, по правде говоря, мне было бы любопытно услышать, о чём вы говорили.

– Даже не знаю, взбесило меня это или нет. – Она помолчала. – Зачем вы сказали лейтенанту Ульбрихту, что я наполовину немка?

– А разве это секрет?

– Нет.

– Вам нечего стыдиться. Вы сами мне это сказали. Так что же в этом такого? Почему я не упомянул вам о том, что сказал ему? По правде говоря, не знаю. Мне это даже в голову не приходило.

– Но вы могли бы, по крайней мере, сказать мне о том, что он наполовину англичанин.

– Мне и это в голову не приходило. Какая разница? Лично меня совершенно не волнует, к какой национальности принадлежит человек. Я рассказывал вам о своём зяте. Как и лейтенант Ульбрихт, он – лётчик. И тоже лейтенант. Если бы он считал, что он должен сбросить бомбу прямо на меня, он бы это сделал не задумываясь. И, тем не менее, лучше человека вы вряд ли найдёте.

– Вы – очень великодушный человек, мистер Маккиннон.

– Великодушный? – Он посмотрел на неё с удивлением. – Вряд ли. Просто я хочу сказать, что бомбу на меня он ещё не сбросил.

– Я не об этом говорила. Даже если бы он сбросил, это все равно ничего не изменило бы.

– Почему вы так считаете?

– Я просто знаю.

Маккиннон решил сменить тему.

– Ну, я думаю, это не очень интересная тема для разговора. Во всяком случае на сорок минут её не растянешь.

– Ему, кстати, доставило большое удовольствие подчеркивать, что он в большей степени англичанин, нежели я. С точки зрения крови, я имею в виду. Пятьдесят процентов британской крови изначально плюс более двух пинт английской крови вчера.

– Неужели? – уважительным тоном произнёс Маккиннон.

– Ну, хорошо, статистика тоже неинтересная тема. Он мне также сказал, что его отец знает моего.

– Вот как? А это действительно интересно. Он говорил мне о том, что его отец был атташе в германском посольстве в Лондоне, правда, при этом он не уточнил, каким атташе – по торговым или культурным делам или ещё по каким-то. Может быть, он вам говорил, что его отец был там военно-морским атташе?

– Да, говорил.

– Только не говорите мне, что его старик – капитан германского военно-морского флота.

– Так и есть.

– Значит, вы чуть ли не кровные братья. Точнее сказать, брат и сестра. Помяните моё слово, сестра, – с серьёзным видом произнёс Маккиннон, – это рука судьбы. Божественное предопределение – кажется, так говорят.

– Фи…

– И оба они ещё служат?

– Да, – печальным голосом произнесла она.

– А вам не кажется забавным, что ваши папаши таинственно рыскают по северным водам в надежде отыскать способ, как бы свести вас друг с другом?

– Ничего забавного в этом нет.

– Я не совсем правильно выразился. Я хотел сказать – странным. – Если бы кто-то когда-нибудь сказал бы Маккиннону, что Маргарет Моррисон в один прекрасный день поразит его своим безутешным горем, он сразу же задал бы себе вопрос, а в здравом ли он ещё уме. Он решил, что её неожиданная печаль не стоит того. – Не надо тревожиться, девочка моя. Этого никогда не произойдет. – Правда, он сам не был уверен, что он хотел этим сказать.

– Конечно, не произойдет. – По голосу её чувствовалось, что она совсем в этом не уверена. Она хотела было что-то сказать, застыла в нерешительности, посмотрела вдоль палубы, а затем медленно подняла голову. Хотя лицо её было в тени, ему показалось, что оно всё в слезах.

– Я сегодня много чего о вас слышала.

– Да? Уверен, что не в мою пользу, хотя в наши дни нельзя верить каждому слову. И что же вы слышали, сестра?

– Я бы хотела, чтобы вы меня так не называли.

Раздражение, которое слышалось в её словах, было таким же непривычным, как и её уныние. Маккиннон вежливо приподнял брови.

– Не говорить «сестра»? Но вы же сестра?

– Но не в том смысле, в каком это слово звучит в ваших устах. Простите меня, вы произносите его так же, как и любое другое слово, но звучит оно, как в дешёвом американском фильме, где охотник каждую девушку называет «сестрой».

Боцман улыбнулся.

– Мне бы не хотелось, чтобы вы считали меня хулиганом. Сестра Моррисон?

– Вам же известно моё имя?

– Да, известно. Знаю я также и то, что вы собирались что-то сказать, затем передумали, а теперь пытаетесь уйти от этого разговора.

– Нет. Да. Точнее, не совсем. Всё это трудно, а я не умею говорить о подобных вещах. Сегодня утром я слышала, как рассказывали о вашей семье. Это как раз было перед тем, как мы поднялись сюда. Простите, мне очень жаль.

– Джанет вам рассказала?

– Да.

– Но я из этого секрета не делаю.

– Они погибли от взрыва бомбы, которую сбросил немецкий лётчик. – Она долго смотрела на него, а затем покачала головой. – И вдруг появляется другой немецкий лётчик, вновь бомбит невинных людей, и вы первым встаете на его защиту.

– Не надо делать из меня героя или превращать в ангела, хотя я не уверен, что это комплимент. Что вы ждёте от меня? Чтобы я в ярости набросился на невинного человека?

– Вы? Не надо говорить чепухи. Может, я сморозила глупость и этого не стоило говорить, но вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Я ведь слышала об унтер-офицере Маккинноне, награждённом медалью Британской империи, медалью «За выдающиеся заслуги» и бог знает ещё какими наградами, который лежал в госпитале на Мальте, когда узнал о том, что произошло с его семьёй. Итальянский бомбардировщик сбросил бомбу на вашу подводную лодку. Похоже, вражеские бомбардировщики так и липнут к вам.

– Джанет об этом неизвестно.

Сестра Моррисон улыбнулась.

– Мы с капитаном Боуэном почти друзья.

– Капитан Боуэн, – произнёс Маккиннон без всякой злобы, – старая сплетница.

– Капитан Боуэн – старая сплетница. Мистер Маккиннон – старая сплетница. И мистер Паттерсон. И мистер Джемисон. Все вы старые сплетницы.

– О боже! Это серьёзное обвинение, сестра. Простите. Маргарет.

– Старые сплетницы либо говорят чуть слышно, либо тихо шушукаются. Когда двое из них, трое, а то и все четверо шепчутся, сразу же чувствуется напряжение, какой-то страх… нет, это не совсем точное слово, лучше сказать – дурное предчувствие. Возникает вопрос: почему они шепчутся?

– Может быть, у них есть секреты?

– Я заслуживаю гораздо лучшего к себе отношения, чем это.

– У нас на борту диверсант.

– Я знаю это. И все это знают. И те, кто шепчутся, тоже это знают. – Она уставилась на него немигающим взглядом. – И всё же я заслуживаю лучшего к себе отношения. Вы не доверяете мне?

– Доверяю. За нами идет охота. У кого-то на борту «Сан-Андреаса» есть радиопередатчик, который постоянно посылает сигнал. Люфтваффе и немецкие подводные лодки точно знают, где мы находимся. Кто-то выслеживает нас. Кто-то хочет захватить «Сан-Андреас».

Она долго смотрела ему в глаза, как бы пытаясь найти ответ на вопрос, который сама была не в состоянии сформулировать.

Маккиннон покачал головой и сказал:

– К сожалению, это всё, что мне известно. Вы должны верить мне.

– Я вам верю. Кто мог бы посылать этот сигнал?

– Это может быть кто угодно. Я полагаю, что это кто-то из членов нашей команды. А может, и человек с «Аргоса». Может быть, кто-то из больных, которых мы взяли в Мурманске. Но кто точно, мне неизвестно.

– А зачем мы им нужны?

– Если б я это знал, я смог бы найти ответ на многие вопросы. К сожалению, понятия не имею.

– Как они могут, нас захватить?

– С помощью подводной лодки. Другого способа нет. Надводных кораблей у них здесь нет, а авиация отпадает. Остаётся только молиться. Молиться, чтобы снег не прекращался. За снежной завесой нас не видно. Это наша единственная надежда. Остается молиться, как говорили в старину, чтобы судьба не покинула нас.

– А если нас все таки…?

– Значит, такова судьба.

– Вы что же, не собираетесь ничего делать? – Она, казалось, не верила своим глазам. – Вы даже не попытаетесь что-то сделать?

Ещё несколько часов назад Маккиннон принял решение о том, что он будет делать, но время и место для раскрытия его планов ещё не настало.

– Что, чёрт побери, я должен, по вашему мнению, делать? Послать их на дно залпом из черствого хлеба и гнилой картошки? Вы, кажется, забыли о том, что это госпитальное судно, на котором только больные, раненые и гражданские лица.

– Наверняка что-то сделать вы в состоянии. – В её голосе послышались странные нотки, чуть ли не нотки отчаяния. Она с горечью продолжала:

– Неоднократно награждённый унтер-офицер Маккиннон.

– Неоднократно награждённый унтер-офицер Маккиннон, – тихо произнёс он, – постарается выжить, чтобы в один прекрасный день вступить с ними в борьбу.

– Боритесь с ними сейчас, – с надрывом в голосе, произнесла она. – Боритесь! Боритесь! Боритесь!

Она закрыла лицо руками.

Маккиннон обнял её за сотрясающиеся от рыданий плечи и с удивлением посмотрел на неё. Он чувствовал себя в полной растерянности, так как не знал, как реагировать на её странное поведение. Он тщетно пытался найти слова утешения. Повторяющиеся фразы, типа «ну ладно, ладно, будет», казалось, тоже не к месту, и, в конце концов, он удовольствовался тем, что произнёс:

– Я сперва отправлю Трента наверх, а затем спущусь с вами вниз.

Когда наконец они спустились вниз, после довольно мучительного путешествия между надстройкой и госпиталем – им пришлось идти против штормового ветра и усиливающейся бури, – он провёл её в небольшую комнату отдыха и отправился на поиски Джанет Магнуссон. Когда он разыскал её, он сказал:

– Лучше бы вы сходили к вашей подруге, Мэгги. Она ужасно расстроена.

Он поднял руку. – Нет, Джанет, клянусь – я не виновен. Это не я её расстроил.

– Но вы были с ней, когда она расстроилась? – обвиняющим тоном произнесла девушка.

– Она разочаровалась во мне, вот и всё.

– Разочаровалась?

– Она хотела, чтобы я совершил самоубийство. У меня же была другая точка зрения.

Джанет постучала себя по лбу.

– Один из вас точно тронулся. Лично я не сомневаюсь, кто именно.

Маккиннон уселся на скамейку у обеденного стола, а девушка отправилась в комнату отдыха. Она объявилась вновь минут пять спустя и уселась напротив него. Выглядела она встревожённой.

– Простите, Арчи. Вы действительно невиновны. И никто из вас не чокнулся. У неё просто амбивалентные чувства по отношению к немцам.

– Амби… какие?

– Короче, смешанные. То, что у неё мать немка, не помогает. У неё тяжёлый душевный кризис. Очень тяжёлый. У вас тоже, но вы совершенно другой.

– Конечно, другой. Я же не способен на тёплые, человеческие чувства.

– О боже, успокойтесь. Вы не знали… Вообще-то, я, наверное, одна это знаю. Примерно пять месяцев назад она потеряла своего единственного брата и своего жениха. Оба были сбиты над Гамбургом. Причём в разное время, в разных эскадрильях, с разрывом в несколько недель.

– Господи Иисусе! – Маккиннон медленно покачал головой и несколько минут молчал. – Бедняжка. Это многое объясняет. – Он встал, подошёл к шкафчику с личными запасами доктора Сингха и вернулся со стаканом. – Сила воли легендарного Маккиннона. И вы, Джанет, были с Мэгги, когда это случилось?

– Да.

– Вы знали её до этого?

– Конечно. Мы дружим многие годы.

– Значит, вы знали этих ребят? – Девушка ничего не сказала. – Я имею в виду, вы хорошо их знали? – И вновь она не ответила, только сидела, склонив свою соломенную головку и уставившись на стол, на свои стиснутые пальцы. Маккиннон взял её за руку и осторожно встряхнул. – Джанет.

Она подняла голову.

– Да, Арчи?

Её глаза блестели от слез.

– О боже! – Маккиннон вздохнул. – И ты туда же. – Он вновь покачал головой и некоторое время молчал. – Послушай, Джанет, эти парни знали, что делают. Они понимали, что рискуют жизнью, что их могут сбить германские противовоздушные батареи или ночные перехватчики. Тем не менее, они пошли в авиацию и имели на это полное право. И вам хорошо известно, что это были не налёты на единичные объекты, а бомбёжка больших площадей, и вы понимаете, чем это сопровождается. Оплакивая с Мэгги самих себя, вы могли бы также оплакивать и родственников всех тех тысяч невинных жертв, которые остались в Гамбурге после налетов королевских военно-воздушных сил. Вы могли бы оплакивать всё человечество.

Две слезы скатились по её щекам.

– Вы, Маккиннон, бессердечное чудовище.

– Такой уж я есть. – Он встал. – Если я кому-то понадоблюсь, я буду на мостике.

Наступил день. Снег валил не переставая. Ветер всё усиливался, пока по визгу и грозной мощи не стал напоминать ураганы и тайфуны тропиков. К двум часам дня, когда начало темнеть, с мостика уже ничего не было видно – только стены волн высотой с пригородный дом, вполне способных поглотить сельскую церковь вместе с её шпилем. «Сан-Андреас», грузоподъёмностью в 9300 тонн, что совсем не мало, оказался в беде. И хотя боцман сбавил обороты двигателей, корабль продолжал оставаться в беде. Причина заключалась не в размерах судна, не в морских просторах, которые «Сан-Андреас» при нормальных условиях мог даже в шторм преодолеть без особого труда. Причины заключались в другом.

Во-первых, обледенение. Судно в морском понимании может быть либо остойчивым, либо неостойчивым. Если оно остойчивое, оно выдерживает качку и удерживает нужное положение на волнах. Неостойчивость возникает, когда верх перевешивает низ, тем самым смещается центр тяжести. Главное, что вызывает это, – обледенение. Чем больше увеличивается толщина льда на верхних палубах, тем больше становится неостойчивость. Когда лёд становится чересчур толстым, судно не в состоянии при качке возвращаться в нормальное положение. Оно все больше кренится, переворачивается и идет ко дну. Даже великолепные океанские траулеры, специально построенные для работы в арктических широтах, становились жертвами обледенения. Авианосцы тоже не миновала эта судьба.

Маккиннон был серьёзно обеспокоен этой проблемой, но ещё большую тревогу вызывало у него состояние надстройки, которая тряслась, скрежетала, скрипела, стонала, как бы выражая протест против пыток. На самой верхней её точке, на мостике, на котором он сейчас стоял, колебания составляли от четырёх до шести дюймов. Чертовски неприятное ощущение, невольно наводящее на тревожные мысли: какой силы должен быть крен судна и под каким углом, чтобы пришёл в действие принцип сдвига и надстройка навсегда распрощалась бы с « Сан-Андреасом»? Обуреваемый такими мыслями, Маккиннон направился вниз, к лейтенанту Ульбрихту.

Ульбрихт, отведавший виски с сэндвичами и после этого два часа проспавший беспробудным сном, приподнялся на капитанской койке. Он явно был в философском настроении.

– «Сан-Андреас» – хорошее название. Кто бы ни придумал его, поступил правильно, правда, под названием «Сан-Андреас» фигурирует какое-то знаменитое, а может быть, малоизвестное землетрясение или что-то в этом роде. – Он схватился за край койки, ибо в этот момент судно сильно встряхнуло, и оно накренилось. – Похоже, сейчас тоже начинается землетрясение.