Текст книги "Звенья разорванной цепи"

Утром 20 сентября 1789 года корабли покинули рейд. Некоторые жители города пришли на берег Южной бухты, чтобы проводить военные парусники. Аржанова держала на руках сына Владимира. Ее горничная Глафира присматривала за пятилетней Александрой, ни минуты не стоявшей на одном месте. С борта фрегата «Святой Амвросий Медиоланский» за ними в подзорную трубу наблюдал лейтенант Подыма. Артиллеристу хотелось увидеть на лице Анастасии Петровны хотя бы тень грусти. Но курская дворянка была только сосредоточена.

Фрегат замыкал кильватерную походную колонну. Он поравнялся с береговой батареей, и она, приветствуя моряков, дала холостой залп из трех орудий. На «Святом Амвросии» ей ответили тоже из трех пушек. Эхо от выстрелов прокатилось по холмам, окружающим бухту. Тут Подыма увидел белый всплеск над толпой, собравшейся на пристани. Это Аржанова, сняв с плеч широкий кисейный шарф, взмахнула им в воздухе.

Эскадру провожали торжественно, но поход ее оказался недолгим. Через два дня плавания Ушаков встретил турецкий флот между Тендрой и Гаджи-беем (совр. город Одесса – А.Б.). Имея численное преимущество, османы почему-то в бой не вступили и поспешно ушли на юг. Контр-адмирал, досадуя на их трусость, вернулся в Севастополь.

Таким образом, уже вечером 4 октября лейтенант Подыма снова посетил Мещерских. Белый кисейный шарф все еще стоял у него перед глазами и возбуждал надежды, пожалуй, абсолютно неосновательные. По распоряжению Аржановой ужин сервировали в саду, недалеко от фонтана и клумбы с пурпурными розами. Князь Михаил Аркадьевич, как обычно, задержался в клубе, где играл в карты. Княгиня Анастасия Петровна, как обычно, была любезна с молодым офицером. Когда подали кофе, мужчины закурили сигары. Темой общей беседы служило важное событие. Вчера на главном рейде бросил якоря отряд под командованием графа Войновича, в коем насчитывалось четыре новых 66-пушечных линейных корабля, десять фрегатов и одно бомбардирское судно.

Контр-адмирал Марк Иванович Войнович имел старшинство в чине (то есть получил его раньше) перед контр-адмиралом Федором Федоровичем Ушаковым, и командовать соединенной и усиленной эскадрой предстояло ему. Однако в Севастополе не любили Войновича, обитавшего в Херсоне, за его вздорную графскую спесь. Здесь открыто говорили о том, что в последнее время Главнокомандующий Черноморским флотом светлейший князь Потемкин-Таврический недоволен старым мореходом. Тайный супруг императрицы упрекал Войновича в медлительности, в нежелании дать туркам генеральное сражение перед окончанием навигации.

Зато в Севастополе обожали Ушакова. На службе очень строг, но в быту скромен, прост, доступен был великий флотоводец. Он жил в маленьком домике на горе, прямо над Екатерининской улицей, недалеко от Владимирского собора, который только-только собирались возводить. Контр-адмирал много занимался строительством и благоустройством русского города-крепости на крымском берегу. Душа Федора Федоровича безраздельно принадлежала морю. Водная стихия, похоже, отвечала выходцу из глухих мордовских лесов полной взаимностью. На морских просторах он не проиграл ни одного сражения.

Граф Войнович, человек завистливый и злой, писал на Ушакова жалобы, но Потемкин не давал им хода. Интуиция подсказывала светлейшему князю, что именно этот выпускник Морского шляхетского корпуса, с начальством неугодливый, малоразговорчивый и с виду угрюмый, и есть тот гениальный адмирал, что достроит базу Черноморского флота Севастополь, смело пойдет в бой с противником, числом много его эскадру превосходящим, занимающим лучшую позицию, и, конечно, всегда врагов победит, ибо Господь Бог на его стороне.

Теперь севастопольцы с нетерпением ждали курьера от Главнокомандующего Потемкина-Таврического с приказом о дальнейших действиях эскадры. Корабли стояли на рейде в совершенной готовности к походу, и лейтенанта Подыму отпустили с фрегата всего на три часа. До начала жестоких осенних штормов оставалось месяца полтора.

Но этого времени смелым командирам было достаточно – добавить к лавровому венку неувядаемой боевой славы Российского императорского военно-морского флота новую прекрасную ветку…

По своему обыкновению Аржанова утром совершала длительную пробежку по саду. Никто не смел мешать ей. Лишь свирепые дворовые псы, помахивая хвостами, сопровождали хозяйку, одетую весьма непритязательно: на плечах – полотняная рубаха и форменный красный камзол, на ногах – красные кюлоты, носки и туфли с пряжками. Вдруг собаки залились лаем и бросились к воротам.

За кованой решеткой остановилась повозка, запряженная парой лошадей. Бравый, рослый сержант в черной фетровой шапке, украшенной желтым волосяным валиком, спрыгнув на землю, дернул за шнурок колокольчика. Флора подошла к воротам и спросила:

– Ты к кому, служивый?

– Пакет княгине Мещерской от Главнокомандующего генерал-фельдмаршала светлейшего князя Потемкина-Таврического, – хлопнул он рукой по фельдъегерской суме справа на боку.

– Тогда заходи.

– Княгине Мещерской… – неуверенно повторил курьер, глядя на нее с удивлением: ясно, что это – женщина, но вся одежда-то армейская.

– Она живет здесь, – пояснила курская дворянка. – Ты, братец, не тушуйся, иди прямо в дом. Сейчас тебе на кухне горячего чаю со сдобной булкой дадут.

– Слушаюсь, ваше… ваше… – замялся фельдъегерь, чувствуя, что разговаривает, по-видимому, с супругой штаб-офицера.

– Ваше высокоблагородие! – подсказала она и улыбнулась.

Светлейший князь редко изменял своим привычкам.

Так и сегодня, взломав печати на пакете, Аржанова сначала обнаружила плоский футляр, оклеенный бархатом. Внутри него находилась длинная золотая цепочка с золотыми же дамскими часиками превосходной работы и собственноручная его записка: «ВРЕМЯ РАБОТАЕТ НА НАС, ДУША МОЯ. НАВЕКИ ТВОЙ РАБ ГРИГОРИЙ». Само послание, исполненное аккуратным писарским почерком, лишь в конце листа имело короткий, энергичный росчерк: «кн. Потемк.»:

«Милостивая Государыня моя

Княгиня Анастасия Петровна!

Настоящим извещаю Вас, что в июле сего года прибыл я из Санкт-Петербурга в действующую армию «Южная», куда Ее Императорскому Величеству было благоугодно назначить меня Главнокомандующим. Победоносные войска наши разбили турок под Фокшанами, а совсем недавно – стотысячную армию их на реке Рымник, вновь соединившись для баталии с союзным нам австрийским корпусом принца Кобурга. Нами взяты крепости Гаджи-бей и Ак-керман. Осаждена также крепость Бендеры, где гарнизон невелик и большую нужду в разных припасах испытывает. Сдача ее на милость победителя не за горами.

Ныне пребывая со штаб-квартирою армии в румынском городке Яссы, задумал я устроить знатный праздник в честь оных преславных викторий, да некому танцевать на балу. Здешние дворяне зело бедны и политесу обучены мало. Кроме племянницы моей, графини Браницкой, почитай и пригласить некого.

Оттого с просьбою к Вам обращаюсь. Пожалуйте на мой праздник. Чем скорее приедете, тем лучше. Дела по-всякому ведутся и порой серьезнейшего обсуждения требуют. Может статься, помимо танцев, согласитесь Вы взять участие и в новом проекте, на который Высочайшее одобрение монархини нашей мною уже получено.

Милостивая Государыня моя!

Вашего сиятельства покорнейший слуга

Светлейший князь

Потемкин-Таврический».

Глава четвертая. Танцы на закате дня

Чтобы сдержать бурную радость и немного успокоиться, Анастасия перечитала это письмо четыре раза подряд. Оно было недлинное – всего девятнадцать строк, если не брать в расчет обусловленного почтовым этикетом обращения с полным титулом адресата и отправителя. Затем она достала из секретера послание Турчанинова и положила его рядом с бумагой от Потемкина, карандашом подчеркнула слова, повторяющиеся там и там. Получилось: «наши союзники австрийцы», «Фокшаны», «новый проект».

Географическое название места, где одержали победу над османами генерал-поручик Суворов и принц Кобург, значения для конфиденциальной работы, по-видимому, уже не имело. Следовательно, новый проект мог относиться только к австрийцам, которые сейчас выступали союзниками русских в войне.

Аржанова бывала в Вене, красивом южноевропейском городе, знала, как живут его обитатели. Также ей доводилось близко видеть правителя Священной Римской империи германской нации Иосифа Второго в мае и июне 1787 года, когда он вместе с великой царицей совершил путешествие в Крым инкогнито, под именем графа Фалькенштейна. Впрочем, почести ему тут оказывали полновесные, императорские. Для огромной свиты Екатерины Второй участие в поездке сей августейшей особы секретом не являлось.

Прибыв в Севастополь, император Иосиф Второй самым внимательным образом осмотрел корабли Черноморского флота, бухту, где они находились, береговые укрепления, склады, мастерские, улицы города – новостройки. Русские ничего от него не скрывали. Светлейший князь Потемкин возил «графа Фалькенштейна» в собственной карете и давал подробнейшие пояснения. Это больше походило не на дипломатический визит вежливости, а на специальную инспекцию перед началом совместных военных действий.

Представитель старейшей в Западной Европе династии Габсбургов, правивший огромной империей, простиравшейся от северных до южных берегов континента, произвел на Флору хорошее впечатление. Иосиф Второй был умным человеком, совсем не озабоченным сложным придворным церемониалом и внешними атрибутами абсолютистской власти. Пожалуй, своей деловитостью и энергией он напоминал нашего царя Петра, великого преобразователя и реформатора России.

Возможно, курская дворянка снова увидит «графа Фалькенштейна» и даже будет беседовать с ним…

Письмо Главнокомандующего, которое так обрадовало Анастасию, вызвало в двухэтажном особняке князей Мещерских на Екатерининской улице настоящую бурю. Точнее, его стоило бы сравнить с падением многопудового валуна на зеркальную гладь тихого озера, затерянного в лесной глуши. Сначала вверх поднялся столб воды, потом пошли волны во все стороны. Шевельнулись заросли камыша у берега, вздрогнули желтые кувшинки, закачались толстые, похожие на тарелки, зеленые листы водяных лилий.

Полковник, прочитав письмо, рассердился и заявил, что он – категорически против отъезда супруги в город Яссы. По его мнению, у нее и в Таврической губернии дел достаточно. В прежние времена Флора не обратила бы особого внимания на его протест. Но теперь их отношения были другими. Кроме того, в доме вместе с ним оставались ее дети. Правда, императрица обещала принять Александру в Смольный институт благородных девиц. Однако девочка пока не достигла возраста, обязательного для поступления: шесть-семь лет. Владимир, конечно же, станет кадетом Сухопутного шляхетского корпуса в Санкт-Петербурге, и опять-таки гораздо позже – года через четыре.

Михаил спорил с Анастасией и злил ее нелепыми доводами и аргументами почти неделю. Потом вдруг выставил свои условия. Пусть светлейший князь Потемкин-Таврический, президент Военной коллегии произведет его в следующий чин бригадира и попросит у царицы для него орден Святой Анны. Удивившись, курская дворянка спросила, готов ли ее благоверный ради этого расстаться с уютной, но тупиковой для карьеры должностью в конторе Севастопольского порта и перейти на строевую службу в пехоту или кавалерию.

– Да! – гордо отвечал Мещерский. – Но только в Крымском корпусе генерала Каховского…

Не менее трудным оказался разговор с поручиком Екатеринославского кирасирского полка Чернозубом. При известии о дальней поездке украинец погрустнел и сказал, что не хотел бы сейчас оставлять шестнадцатилетнюю жену без пригляда, одну в доме. Она носит под сердцем его ребенка, и мало ли какая помощь понадобится ей при первых родах. В Севастополе же родственников у поручика нет, отец и мать давно умерли, братья и сестры проживают в Полтавской губернии. Едва ли их обрадует появление юной Зои-Зухры, плохо говорящей по-русски и еще не забывшей дикие нравы мусульманского гарема.

Глядя в его честные глаза, Аржанова понимала, что кирасир не говорит ей о главной причине своего отказа. После женитьбы на красивой черкешенке он стал паталогически ревнив. Вместе с женой Чернозубу теперь приходилось бывать на официальных мероприятиях в церкви, в офицерском собрании. Одетая в европейское платье, Зухра превратилась в весьма привлекательную и кокетливую даму, и молодые флотские офицеры оказывали ей знаки внимания. Поручик краснел, бледнел, скрипел зубами, но помешать этому не мог. Правила поведения в дворянском обществе допускали подобный легкий флирт.

Однако что же будет, если он уедет не на неделю, как в Гезлеве с княгиней Мещерской, а месяца на два-три?

Доблестный сержант Борис Прокофьев ответил курской дворянке примерно в том же духе. Он бы рад сопровождать ее сиятельство и снова отличиться: чин офицера – его мечта: но хорошо бы перенести поездку на полгода, тогда препятствий не будет.

– Почему? – спросила Анастасия.

– Жена моя должна разрешиться от беремени, – ответил сержант.

– На каком она месяце?

– На пятом, ваше сиятельство.

– Поздравляю! – торжественно произнесла Флора. – Нашего народа в Крыму прибавится. Но я-то ждать не могу, сержант. Сам знаешь, государева служба отлагательств не терпит.

– Знаю, ваше сиятельство, – Прокофьев со вздохом, повесив голову, замолчал.

Вышколенный служака, лично преданный ей человек, кирасир бросил на курскую дворянку умоляющий взгляд. Ее приказ он, безусловно, выполнит, но мыслями останется здесь, в домике под красно-черепичной крышей, который смотрится в воды Корабельной бухты. Ведь только-только наладилось хозяйство, одна из коров дала приплод, в саду созрели первые яблоки и груши, добрая и дородная Фаина-Фатима понесла от него. Она обещала Прокофьеву родить наследника, ибо сыновья у нее уже были. Их забрал турецкий паша, ее прежний хозяин, поскольку дети, произведенные на свет невольницами, им не принадлежат…

Аржановой следовало ответить Главнокомандующему Южной армией побыстрее. Фельдъегерь уезжал из Севастополя завтра. В его суме имелось место и для послания княгини Мещерской.

Лист бумаги на секретере перед Флорой оставался чистым. В который раз она опускала гусиное перо в чернильницу, доставала его оттуда, рассматривая густую каплю на острозаточенном кончике, и снова откладывала в сторону. Слова у нее не складывались в предложения, короткие, точные, выражающие неколебимую волю.

Амбиции князя Мещерского удовлетворить несложно.

Никакого царским Указом установленного срока выслуги при производстве из чина в чин в Российской императорской армии не существует. Можно хоть десять лет пробыть майором, а можно через полгода получить подполковничий, сплетенный из золотого шнура эполет на левое плечо. Потому никого не смущает очевидная протекция, ускоренное продвижение по службе дальних и близких родственников царедворцев, вельмож, военачальников. Все дело в их возможностях. Чтобы молодому дворянину перейти из прапорщиков в подпоручики, достаточно ходатайства какого-нибудь генерала. Выхлопотать чин бригадира может лишь человек с большими связями во дворце. Светлейшему князю Потемкину-Таврическому это по силам. Он не откажет Флоре.

Сложно другое.

Ее железная команда, проверенная в суровых испытаниях, распадается прямо на глазах, точно цепь с разорванными звеньями.

Она уверена: не существует приказа, который мог бы изменить природу человеческую и остановить бег времени. Как бы ни сожалела о том курская дворянка, но ей не нужно брать в путешествие, предпринимаемое с сугубо конфиденциальными целями, ни поручика Чернозуба, ни сержанта Прокофьева. Они свой выбор сделали и в любой критической ситуации теперь в первую очередь подумают не о пользе службы и не о ней, Анастасии Аржановой. Так прежние герои уходят в прошлое, исчезают подобно утренним теням при солнце в зените.

О прошлом Флора вспоминать и – тем более – говорить не любила. Успешные операции секретной канцелярии Ее Величества составляют государственную тайну. Хранить ее следует как минимум двадцать лет. Анастасия дала в этом расписку и словно бы затворила за собой тяжелую дверь, а ключ от ее замка бросила в глубокий колодец.

Однако сейчас, усмехаясь, Аржанова думала, что, по собственной воле наделив кирасир всякими благами, она сама и превратила мужественных воинов в благодушных обывателей, примерных отцов семейств, владельцев домов, садов и огородов. Конечно, особая роль в таковой трансформации принадлежала женщинам. Они стали наградой, куда более весомой, чем золотые и серебряные монеты, добытые в крепости Очаков, и они изменили взгляды мужчин на жизнь.

Обмакнув перо в чернильницу еще раз, курская дворянка придвинула лист бумаги поближе и решительно начертала:

«Милостивый Государь мой

Светлейший князь Григорий Александрович!

Нынче получила я Вашей светлости письмо от сентября 20-го дня 1789 года. Приглашение, коим Вы меня почтить изволили, с душевной радостью принимаю. Отъезд мой состоится через трое суток, считая от сего дня, ибо сборы в дорогу еще не закончены. Отправиться хочу для скорости морем до Гаджи-бея и далее до города Яссы сухим путем. Заранее извещаю Вас, что в команде моей происходят изменения и трудности есть…»

Тут раздался стук в дверь. Аржанова сказала: «Войдите!» Затем она увидела на пороге своего кабинета целую делегацию. Меткий стрелок Николай надел капральский мундир «первого срока», то есть совершенно новый. Его мать Глафира украсила голову сильно накрахмаленным чепцом с бирюзовыми лентами. Сержант Ермилов нафабрил черные усы как для парада, и они торчали вверх острыми кончиками. Все это придавало их появлению у княгини Мещерской вид весьма значительный. Курская дворянка снова отложила гусиное перо в сторону и приготовилась слушать, надеясь, впрочем, на лучшее.

– Добрая наша матушка-барыня Анастасия Петровна! – произнесла Глафира. – О том имеем мы известие, будто собираетесь вы в гости к господину Потемкину.

– Собираюсь, – подтвердила Флора.

– Путь неблизкий, с хлопотами связанный, – продолжала горничная. – Что по воде, что по земле. И дальше, видать, придется ехать, как раньше езжали мы с вами в заграничные города и веси. Знамо дело, Григорий-то Александрович по-пустому к вам писать не будет…

Аржанова молча кивнула, ожидая от верной служанки развития этой интересной темы.

Глафира понесла сущую околесицу про будущую поездку. К речи она приплетала обычные для всех деревенских знахарок и колдуний рассуждения о злом сглазе, оберегах, вещих снах, колдовских заговорах и особенно упирала на показания гадательных карт, ей полностью подвластных и никогда не лгущих. По картам выходила дорога дальняя, но неопасная, казенный дом на чужой стороне, крестовый король, к барыне вполне благосклонный, и бубновый валет, данный ей в услужение, каковой будет молод, красив, в делах чрезвычайно ловок.

Если бы вздорные выдумки не сочетались у Глафиры с доскональным знанием лекарственных трав и растений, с изготовлением из них аптечных препаратов и другими полезными врачебными навыками, которые она проявила в ходе операции «Секрет чертежника», то Аржанова долго бы ее слушать не стала и выгнала из кабинета вон.

– Ах, маменька! – наконец не выдержал Николай. – Все-то вы вокруг да около ходите. Скажите уж прямо, что мы беспременно желаем с ее сиятельством ехать!

Курская дворянка ласково улыбнулась меткому стрелку и повернула голову к кирасиру:

– И ты, сержант, желаешь?

– Так точно, ваше высокоблагородие! – гаркнул он, шагнув вперед.

– Отлично! Считай, твое желание исполнилось.

Давно возникла у Семена Ермилова зависть к однополчанину Прокофьеву. Служить Ермилов начал раньше его на два года, в чинах всегда опережал. При командировке в Крым они оба геройствовали на равных, не раз в лицо смерти глядючи. Но почему-то госпожа Аржанова взяла с собой именно Прокофьева, когда в прошлом году уезжала из Севастополя. Прибыл он обратно сержантом, с сундучком турецкого золота и серебряной медалью на голубой муаровой ленте за штурм крепости.

Чем он, Ермилов, ей не приглянулся?

Рост тот же, сила богатырская, боевой опыт преизрядный. Единственное отличие: Борька грамоте учен и потому не робел с офицерами разговаривать. Ну так он – из однодворцев городка Вольска Саратовской губернии, вольный городской житель. А Ермилов – из государственных черносошных крестьян Вятской губернии. Отец его, рачительный хозяин, пожалел деньги платить дьячку за науку для младшего сына, последыша-поскребыша. Думал, не выживет. Но Семен выжил, стал буйным подростком и к восемнадцати годам подпирал головой потолок в родительском доме.

Кабы не случайная встреча в солдатском трактире с капралом фузелерной роты гарнизонного батальона Николаем Аржановым, то и сейчас бы никуда не попал Ермилов. Взяли они тогда сначала по паре пива, вспомнили недавнее дело с татарами на окраине Алушты. Взрыв был сильнейший, но наши не пострадали. Воистину хранит Господь Бог смелых и умелых. За это решили добавить по чарке водки, причем сержант один и расплатился. Николай, малый угрюмый, неразговорчивый, вдруг оттаял. Он сказал, что, возможно, снова уедет и очень далеко, чему особенно рад, поскольку с женой у него большие нелады.

Слово за слово, и капрал пообещал составить протекцию кирасиру, да у кого – у самой княгини Мещерской! Поначалу Ермилов трезвым своим крестьянским умом в похвальбе его усомнился. Но стал перебирать в памяти былые крымские эпизоды и понял: шансы есть. Хорошо относилась Анастасия Петровна к меткому стрелку Николаю, всегда отмечала его деяния, то бишь точные выстрелы по живым мишеням, при всех хвалила, наград для него не жалела…

Выслушав от них заверения в преданности до гробовой доски и в совершеннейшем к ней почтении, Аржанова сказала, что в дорогу все двинутся через три дня. Затем отпустила своих слуг и сержанта Ермилова восвояси, взяла гусиное перо и добавила в текст одно слово: «Заранее извещаю Вас, что в команде моей происходят НЕКОТОРЫЕ изменения, и трудности есть…»

Покусывая кончик пера, Анастасия размышляла над тем, что еще в письме не сказано важного, имеющего значение для ее встречи со светлейшим князем Потемкиным-Таврическим и выполнения нового задания. Каким оно будет, Флора пока не знала, догадывалась лишь приблизительно. Но ясно, что не страшнее последней ее командировки в страну мусульманских фанатиков, Турцию, с которой Россия ведет войну, а на войне со шпионами разговор короткий – виселица.

Переписывать письмо набело все равно придется. В нем много помарок и вставленное слово торчит над строкой, точно обрубок дерева, брошенный в саду после расчистки. Аржанова наклонилась, чтобы взять новый лист бумаги, как раздался стук в дверь. Стучал жезлом мажордома Досифей, муж Глафиры. Не открывая двери, он прокричал:

– Ваше сиятельство, к вам – гость.

– Кто такой?

– Мещанин городка Черноморское Евпаторийского уезда Таврической губернии Сергей Васильев, сын Гончаров.

– Проси в гостиную. Я сейчас спущусь.

Какой-то особой, никому невидимой нитью связана она с Гончаровым, коль появляется он перед Анастасией внезапно, но в наиболее трудный для нее момент. Началось все в марте 1782 года в глухом заснеженном лесу. Божий странник и белый маг Гончаров движением руки остановил взбесившихся лошадей, которые несли экипаж Аржановой неведомо куда после стычки на столбовой дороге с разбойниками из банды московского вора Ваньки Каина.

Затем колдун поехал с курской дворянкой в Крымское ханство, увидел, как действует ее разведывательно-диверсионная группа. Вместе с кирасирами он попал в крутую переделку с чеченцами в горной цитадели Чуфут-Кале и повел себя в ней достойно. Дальше – больше. С конфиденциальными письмами Флоры, зашитыми в подкладку его куртки, Гончаров отправился из Бахчисарая в Керчь, к русскому чрезвычайному посланнику и полномочному министру Петру Веселитскому, который одновременно являлся и резидентом нашей внешней разведки на полуострове.

Веселитский послал белого мага с донесениями в Санкт-Петербург, к Турчанинову. В столице колдун развернулся вовсю, избавляя от мигрени придворных дам и сановников Екатерины Второй. В конце концов, светлейший князь Потемкин, страдающий обычной своей осенней «хандрой», пригласил его в Аничков дворец. Гончаров помог тайному супругу императрицы, и тот признал его не шарлатаном, каких и в те времена болталось по крупным городам немало, а настоящим народным целителем.

Но секретная канцелярия Ее Величества этой колоритной фигурой не заинтересовалась. Человек с паранормальными способностями не вызвал доверия у разведки. Он был и остался свободным от серьезных обязательств гражданином, кое-когда исполняющим отдельные ее поручения. В таком качестве он поехал с Аржановой в Варшаву, Париж и Стамбул, где во французской колонии Галата сумел разгадать тайну военного инженера Лафита Клаве. Того самого, который модернизировал турецкую крепость Очаков, впервые применив там систему подземных минных галерей.

Анастасия не преувеличивала возможностей белого мага, но и не преуменьшала их. Она признавала, что потусторонний мир все-таки существует, что среди миллионов обычных жителей Земли крайне редко, но попадаются люди, знающие его законы и использующие это знание. Гончаров же по причине, курской дворянке неизвестной, просто симпатизировал ей. Никогда она его ни о чем не просила и одновременно против знакомства с ним не возражала.

С той поры, когда были они в Стамбуле, колдун нисколько не изменился. Невысокая худощавая фигура, пронзительные светло-голубые глаза, белые волосы, рассыпанные по плечам, и черная одежда: бархатный кафтан с золотыми пуговицами, под ним суконный камзол и кюлоты, шелковые чулки, башмаки с пряжками. Держа на отлете руку с черной фетровой треуголкой, Гончаров поклонился княгине Мещерской.

– Рада видеть вас в добром здравии, любезный Сергей Васильевич! – приветливо сказала Анастасия. – Чем обязана столь неожиданному визиту?

– Я получил письмо от светлейшего князя, – ответил Гончаров. – Он велел мне немедленно ехать в Севастополь и явиться к нам, ваше сиятельство. Может быть, вы расскажете, зачем?

– Толком не знаю. Мне генерал-фельдмаршал приказал отправляться в город Яссы в Румынии. Там расположена ныне его штаб-квартира.

– Вы уже собрали свою знаменитую команду? – белый маг посмотрел на нее внимательно.

Аржанова пожала плечами:

– Увы, пока нет. Происходит смена поколений. К сожалению, новых кандидатов мало. Я надеюсь на Григория Александровича.

Вообще-то, говорить об этом она не хотела. Однако иногда колдуну удавалось читать мысли даже у нее. Потому сейчас скрывать что-либо не имело смысла.

– Поручик Чернозуб, конечно, человек выдающийся, – задумчиво произнес мещанин городка Черноморское. – Но, скорее всего, его услуги больше нам не понадобятся…

Навигация на Черном море заканчивалась.

Солнце еще светило по-летнему ярко, но уже дули холодные северные ветры, поднимавшие на водной равнине волны с белыми «барашками». В рассуждении предстоящего зимнего ремонта кораблей и фрегатов контр-адмирал Ушаков решил послать в Херсон за изготовленными на тамошней верфи некрупными дубовыми деталями мачтового набора – эзельгофтами, лонга-салингами, краспицами – какое-нибудь из крейсерских судов. Выбор флотоводца пал на «Феникс», купленный два года назад в Греции. Ее командиру – лейтенанту Георгиосу Бенардаки – он приказал взять на борт пассажиров и сначала доставить их в Гаджи-бей, а потом, вернувшись к устью Днепра, зайти за грузом в Херсон.

Когда Аржанова впервые вступила на палубу «Феникса», то вздохнула очень печально. Здесь морская болезнь была ей обеспечена. Крейсерское судно, в некоторых документах, впрочем, именуемое «корсарским», имело в длину около двадцати пяти метров, осадку примерно три метра, парусное вооружение бригантины, 12 орудий и 52 человека в экипаже.

Таких, однотипных с ним судов, построенных в Греции, тогда в севастопольской эскадре насчитывалось 14. Отменные морские ходоки, небольшие, быстрые и легкие, они постоянно крейсеровали вдоль берегов полуострова, осуществляя его пограничную охрану и ведя наблюдение за турецким флотом. Плавали на них соответственно греки, принятые на русскую службу. Служили они хорошо. Их воодушевляла ненависть к поработительнице балканских и средиземноморских народов – Османской империи, с которой успешно пока могли воевать только россияне.

Как большинство греков, веселый, обходительный и галантный, лейтенант Бенардаки тотчас уступил княгине Мещерской капитанскую каюту. Но в ней с трудом разместились три ее саквояжа с необходимыми носильными вещами, и на особый комфорт рассчитывать не приходилось. Анастасия кое-как улеглась на узкой койке, Глафира – на сундуке, Николай, точно верный паж, – на матрасе, постеленном у двери, со своим егерским штуцером с правого бока и длинным кортиком к нему – с левого.

Зато по выходе из севастопольской гавани «Феникс», поставив паруса, вступил под ветер и помчался по сине-зеленым волнам на запад. Горизонт оставался чистым во время их двухдневного плавания. Лишь чайки, расправив крылья, вслед за крейсерским судном скользили над вспененным, но небурным морем.

В Гаджи-бее Аржанову ждал приятный сюрприз. Главнокомандующий Южной армией прислал за ней свою карету, армейскую повозку, предназначенную для багажа, и эскорт из восьми драгун при унтер-офицере. Эта забота выглядела вполне оправданной. Флоре предстояло ехать на северо-запад по пустынным степям Северного Причерноморья. Верст через триста ей встретился бы Тирасполь, городок, населенный гагаузами, затем крепость Бендеры, недавно отбитая у османов, затем – Кишинев, маленький пыльный молдавский городишко, затем Унгены, примерно равные ему по населению, и недалеко от них – Яссы, которые пребывание в них светлейшего князя превратило в центр военной и светской жизни.

Так было всегда.

Великолепный Григорий Александрович словно воплощал в себе мощь, силу и богатство Российской империи. По законам Божеским и человеческим он действительно являлся соправителем царицы, и сияние полудержавной власти исходило от него. На этот пронзительный свет в штаб-квартиру Главнокомандующего, особенно если она находилась не на передовой, как при осаде Очакова, а в глубоком тылу, слетались, точно мотыльки к огню, разные люди. Встречались тут офицеры и чиновники, жаждавшие новых назначений, помещики с дочерьми на выданье, европейские авантюристы, искатели приключений, прожектеры, одержимые бредовыми идеями, купцы, разбогатевшие на армейских поставках.

Порой в ряды княжеских прихлебателей попадали и родственники светлейшего, в основном его зятья, племянники и племянницы. Все они, поначалу бедные, малообразованные дворяне Смоленской губернии, выше обер-офицерских чинов никогда не поднимавшиеся, постепенно становились генералами, сенаторами, кавалерами высших российских орденов, фрейлинами двора Ее Величества и, конечно, обладателями крупных состояний. Щедрость и доброту по отношению к ним Потемкин проявлял необыкновенную. Он не забывал никого, помогая своим смолянам преодолевать ступени карьерной лестницы на военной и статской службе, смолянкам – войти в высшее столичное общество. Его венценосная супруга многочисленную родню мужа признавала, наградами и пожалованиями не обходила.