Текст книги "Наледь"

Выходит, «лукавая грамота»! А он-то, дурень, полагал – обычный барабан! Яромир нехорошо и несладко усмехнулся. Вернее будет определить, злобно ощерился. Инженера, говоря иносказательно, вдруг переклинило. Загадки, некоторые опасные смертельно, уже порядком измотали его и теперь привели в настоящую ярость, словно взбесившиеся собаки загнанного в осаду на дерево шипящего в отчаянии кота. Яромир поднялся со стула, очень нарочным и очень медленным жестом стянул с себя гарусную перевязь, что было силы шваркнул клятый барабан – или как там его? – о землю, то бишь о поддельный паркетный пол. Плюнул сверху, промахнулся, тогда наподдал по инструменту в мах ногой, будто атакующий футболист Шевченко по решающему мячу, матюкнулся и выбежал на холодную улицу, подальше прочь от чайной «Эрмитаж».

Пошел куда глаза глядят. Наобум, бормоча под нос сквернословные тирады, впрочем вполголоса. За ним следом поспешала бабка Матрена, как и была, в открытом бальном платье, прижимала к сердцу оскверненный барабан, ласково уговаривала не дурить и «окочуматься мозгой», юбка ее, чересчур длинная для уличных прогулок, подметала мостовую почище дворницкой метлы. Сыпались каскадом блестки, трепались и рвались ажурные черные кружева, прозрачные и тонкие, как бы оставляя позади след из крошек к пряничному домику. Под тяжестью торопливых шагов обоих, убегавшего и догонявшей, нежно хрустела ночная изморозь, ломалась с треском слюдяная наледь поверх мелких вчерашних лужиц.

– Пойдем, пойдем домой, милок! Уважь старуху, не дури! – Бабка Матрена, не без усилий нагнав прыткого в гневе инженера, теперь пристроилась и шла в ногу рядом беглецом. – А дома Нюрка моя уж пирогов напекла! Водочка домашняя до чего хороша! С устатку-то. Выпей вволю да почивай!

– Никуда я не пойду! – единственно отвечал на все ее призывы Яромир, противоречивые чувства жалости к самому себе и негодования на окружающий обманный мир бурлили в нем, будто крутой кипяток в паровом котле.

Неведомо как вышло, но подсознательно дорога привела его на знакомый порог белого кирпичного домика Матрены, в чем инженер отдал себе отчет, уже стоя на ступенях застекленной веранды. Яромиру по непонятной причине вдруг стало невыносимо стыдно, он кротко сказал:

– Я только за вещами, и сразу уйду, – и посмотрел в сторону, стесняясь бабкиного сострадательного взгляда.

– Зачем же сразу, милок? Поживи день-другой, может, еще стерпится, коли не слюбится, – предложила Матрена, незаметно подталкивая удрученного и растерявшего воинственный пыл постояльца дальше в тепло комнат.

– Все равно. Завтра, то есть сегодня, ни на какой завод я сторожить не пойду. Оттого, что не намерен более, – предупредил инженер, войдя внутрь.

– И не надо! Какое же нынче сторожение? Ведь, чай, на дворе суббота. Стало быть, до понедельного дня тебе выйдет роздых. – Бабка, заприметив краем хитрого глаза непроизвольное удивленное выражение на лице Яромира, поспешила объяснить: – А ты думал? Пятидневка, все согласно трудовому кодексу. Мы не капиталистические рабовладельцы, мы… э-э, как бишь его? Стихийные материалисты!

– Кто-кто?! – Яромир от беспредельного внезапного замешательства позабыл даже давешнюю обиду на каверзный город Дорог. – В смысле?.. То есть, что за ахинею вы несете? И что значит: стихийные материалисты?

– То и значит. Союз труда и капитала. На свободно-договорной основе. С уважением со стороны работодателя к наемной рабочей силе, – четко выговорила бабка Матрена, видно, давным-давно наизусть заученный текст.

Яромир определенно пришел к выводу, что бабка произносила подобную речь не единожды перед ним, возможно, Матрене случалось просвещать в марксистско-анархических терминах многих сторожей и до Яромира. Все же он спросил:

– С трудом и капиталом понятно. Только при чем тут стихийность?

– Как же? – удивилась бабка. – А плановая экономика? Ее отрицание есть спонтанное производство согласно нуждам населения! – Матрена торжествующе посмотрела на придирчивого и непонятливого гостя, было очевидно: никаких иных ответов Яромир более от нее не добьется. У бабки истощился совершенно ресурс вызубренных накрепко идейно-пропагандистских лозунгов.

– Н-да! Это кирпичный завод, что ли, удовлетворяет нужды населения? Согласно спросу? – все же счел нужным уточнить не без тайного сарказма инженер.

– Завод в первую очередь. Уж такая насущная нужда! И не передать, милок! – Самое забавное, а может, самое жуткое являло из себя обстоятельство, что бабка Матрена и не думала шутить. Искренни в чувствах были сказанные ею слова.

– Ну ладно. Ежели в вашем городе беда со стройматериалами… Мне бы поспать. Да и пироги не помешают, – устало согласился Яромир. После недавнего взрыва бесполезного негодования он сейчас особенно ощущал полный упадок жизненных энергий. – От водки воздержусь, даже не уговаривайте. Бесполезно. А вот бы чайку? Того самого? – Яромир просительно поглядел на бабку Матрену.

– Будет! Будет тебе чаек! Хоть тот самый, а хоть бы и получше! Только скажи, милок! И пироги, и варенье малиновое. Все будет! – захлопотала вокруг бабка. – А водки никакой не надобно! И правильно! Чего зазря к вечеру похмельем маяться? Опять же, в клубе нынче танцы. С гитарой и светомузыкой.

– Так уж и танцы? – с легкой ехидцей осведомился недоверчиво Яромир. Он и не заметил, как успел раздеться, оставив в крохотной прихожей пропаленный дождевик и жесткие от огородной грязи ботинки. На ногах инженера теперь красовались невесть откуда взявшиеся войлочные, шитые разноцветными нитями просторные тапочки. Не иначе колдовство!

– Танцы, милок, настоящие! Не сумлевайся! И непременно приходи, сторожу завсегда билет бесплатный, – стала зазывать его бабка на общественно-увеселительное мероприятие. Похвасталась: – Я в нашем клубе на барабанах играю. Еще на тарелках таких, медных. Может, знаешь? Забыла, как называются.

Упоминание о барабанах привело, наконец, Яромира в здравые чувства. Он украдкой стал озираться по сторонам, в поисках сторожевой своей принадлежности. Не то чтобы он слишком стосковался по таинственному инструменту, однако инженер не терпел в делах непорядка.

– Туточки он, не изволь беспокоиться, милок! – Бабка протянула ему из-за спины «лукавую грамоту». И барабан, и перевязь были на месте. Ничуть даже не пострадали от варварского с ними обращения.

Яромир, с некоторым запоздалым бережением, принял от бабки знаки своего служебного достоинства.

Дрых он до полудня. Беспробудно сладко, с необязательными сновидениями, содержанием которых вряд ли заинтересовался не то чтобы маэстро Зигмунд Фрейд, но даже скромный рядовой психоаналитик. Порхали обрывки из путешествий на пригородной электричке, мерещился перестук колес, временами возникала дорога, а вдоль нее изгородь. Яромир и во сне, видимо, никак не мог успокоиться, отдышаться, остановиться. Несмотря на подсознательную маяту, все же выспался он на славу. Встал голодным и бодрым – время шло к обеду, – без церемоний кликнул бабку Матрену. Нынешний должностной статус, очевидно, начал свое проникновение в его скромную природную сущность, либо давала знать о себе недавняя обида на город Дорог.

Бабка к нему не вышла. Тем не менее на пороге комнаты появилось загадочное нечто или некто – воздушная белая фигура, облаченная то ли в многослойный пышный пеньюар, то ли в маскарадный костюм, сшитый из тюлевых занавесок. Соблазнительный низкий голос произнес:

– Чего, сударь, изволите? – И сразу же края прозрачных покрывал, накинутых сверху на голову и лицо существа, разошлись в стороны.

Перед Яромиром стояла женщина. Не слишком старая, но явно не первой молодости. Хотя как раз-таки в молодости таинственная белая дама определенно была красавицей. Заметно потасканный вид, указывавший без сомнений на бурное чувственное прошлое, портил все дело. Иначе, возможно, и по сей день женщина эта не утратила бы звания прелестницы. Бледно-желтый, нездоровый цвет лица, чрезмерно заостренный носик, расплывчатый рисунок крупного рта свидетельствовали о еще одном распространенном пороке питейного свойства.

– А где бабка? – выпалил первое, что подвернулось на язык, инженер. Но сразу оговорился с виноватым полупоклоном: – Я, собственно, спрашивал Матрену. Здешнюю хозяйку. Не затруднительно ли будет позвать?

– Позвать будет затруднительно, – эхом отозвалась женщина в белом и более не добавила ничего. Глазища ее, наглые и по-лягушачьи зеленые, уставились на Яромира, вызывающе и одновременно безмятежно.

– Отчего же? – продолжал вопрошать Яромир, чувствуя – медленно, но верно его одолевает неловкость от происходящего.

– Оттого, на службе Мотя. Стало быть, я выйду ейная сестра. Нюра. Можно Нюша, только без фамильярности, коли вы настоящий кавалер, – жеманно проворковала дама в занавеске, игриво хихикнула в широкий рукав.

– Я – не настоящий, – в испуге предупредил Яромир, вспомнив сказания бабки о «сестре родной, до мужеского полу падкой». – Но фамильярничать не стану, даю в том слово.

– Тогда ступайте за мной. Обедом кормить вас буду. Иначе Мотя крепко заругается. – Одеяние Нюры или Нюши закрутилось столбом в нежный тюлевый вихрь, освобождая инженеру проход.

Пока он ел – угощение, надо сказать, вышло первый сорт, – бесстыжая Нюрка смотрела на него в упор не отрываясь. Нарочно села с противоположной стороны, подперев костлявым кулачком острый маленький подбородок, сообщавший в целом всему ее лицу нечто хитроватое, лисье. Так он и окрестил, невольно про себя, доморощенную развратницу – Лисичка.

Инженер знал: отныне и впредь именно этим прозвищем будет обозначать он в уме бабкину сестру, словно навесил на Нюшу ярлык. Яромир часто, хотя далеко не всегда, поступал подобным образом с разными людьми, произведшими на него карикатурное впечатление. Тут главное было – не проговориться вслух, осторожничать, чтобы случайно сорвавшееся слово не вызвало вдруг обидного недоразумения. Лисичка, что ж. Пусть будет Лисичка.

Однако, к примеру, ни бабке Матрене, ни тем более председателю и градоначальнику Волгодонскому никаких прозвищ Яромир в свое время дать не захотел. Несмотря на издевательское платье одной и откровенно неуместные костюмы другого. Нечто незримое и нехорошее, издалека устрашающее, определенно привиделось инженеру в их сущностях, а ведь именно дурашливый мэр и заполошная подавальщица чайной приняли в его судьбе самое горячее участие. Лучше бы они этого не делали, но держались подальше. Несправедливо подумалось вдруг Яромиру, он устыдился слегка собственной предвзятости.

Борщ, наваристый, из свежей капусты, не какие-нибудь кислые щи, был им доеден без остатка. Вдобавок уничтожены три пампушки с чесночной приправой, кусок сытного говяжьего филе, приготовленного на пару, полмиски взбитого на молоке картофельного пюре, сладостно пористого и без единого комочка. На клюквенный кисель инженера уже не хватило, он попросил у Нюши чаю. Лисичка метнулась в кухонную пристройку, затейливым шлейфом вспорхнули за ее спиной непослушные, цепляющиеся за все на свете тюлевые облака покрывал. Мало практичное одеяние для провинциальной полусельской жизни, но Яромир был гостем и постояльцем, да еще бесплатным нахлебником, поэтому решил воздержаться от замечаний. Лишь на секунду представил Нюшку в развевающихся занавесочных нарядах, скажем, на приусадебном огороде, как сразу глумливый смешок непроизвольно вырвался наружу. Хорошо, бабкина сестра вряд ли могла его слышать.

После двух чашек чаю, опасливо не рискуя дожидаться дальнейшего развития событий, Яромир вырвался из цепких Нюшкиных коготков на свободу, то бишь на улицу, отклонив коварные предложения истопить для него баньку (да ведь нынче суббота! – припомнил он бабкины распорядки), подстричь отросшие как попало волосы отчего-то под старомодную прическу «гарсон», даже почитать для инженера вслух, из книжки и с выражением, «Реквием» Ахматовой.

Оказавшись за пределами чересчур гостеприимных стен бабкиного домика, Яромир вспомнил лишь теперь, что так и не удосужился ознакомиться с внутренним содержанием города Дорог. В плане осмотра достопримечательностей, уездно-сомнительного качества, возможно, краеведческого музея, непременно где-то существующей рыночной площади, имеющихся в наличии магазинов – винно-водочные мужественно по боку. Выяснить, на всякий маловразумительный случай, расположение хваленного бабкой клуба, Яромир тоже держал в уме.

На улицах и в переулках города народу по-прежнему было маловато. Если же остаться честным до конца – ни единого человека. Хотя из-за соседских ворот померещились инженеру любопытные взгляды и перешептывания, что даже позволило ему обратиться в светлое расположение духа – как свидетельство очевидного возврата к нормальному течению жизни. Он бы возрадовался и более того, выйди к нему из окрестных калиток настырные местные сплетницы или бойкие до расспросов ребятишки, а ведь во времена прошлые, существовавшие до города Дорог, Яромир сильнее всего не мог терпеть, когда к нему «лезли», особенно если с праздно-любознательным интересом. Ныне же он добровольно готов был перемахнуть хоть бы через самый высокий забор, окликни нового заводского сторожа кто-нибудь посторонний для бездельного общения.

Гуляя мимо чужих палисадников, инженер опять оказался, будто и против воли, на единственно знакомой площади Канцурова. Подумав несколько минут, Яромир для начала направился к чайной, но не вошел, запнувшись о вывешенную табличку с надписью «санитарный час», а принялся обозревать газетный стенд, вдруг попадется нечто информационно-разъяснительное. «Время не резиновое!», все еще датированное первым апреля года 20**, тем не менее кардинально изменило содержание. На передовой нынешнего номера красовалась заглавная шапка: «Королева Анна умерла!», набранная густо-черным основательным шрифтом.

Вчитавшись в содержание, Яромир опешил поначалу, после пришел в явное, стеснительное смущение. Передовица недвусмысленно и в выражениях геройских освещала (если кто до сих пор не в курсе!) его собственные служебные похождения минувшей ночью. Припомнил он и смысл названия хвалебной статьи, исторически обозначавший давно известную всем новость, опубликованную с опозданием вослед происшествию. Впрочем, более ничего Яромир читать не стал, ни о себе, ни о других событиях, опасаясь быть заподозренным в лишнем тщеславии.

С другой стороны, никогда раньше не выпадало на его долю даже и захудалой заметки в скромной производственной многотиражке, хотя на прежнем рабочем месте, оставленном по личным пожеланиям, слыл Яромир не последним человеком. Потупившись скромно, с предательским румянцем на небритых щеках, отошел он прочь от стенда.

Обойдя спешно «Эрмитаж» с правой стороны, на задах чайной Яромир обнаружил довольно симпатичную сонную улочку, как раз содержавшую в себе необходимые для повседневного быта магазинчики. Непременно случился и винно-водочный – под игривой, трактирного письма, вывеской «Мухи дохнут!» топтались трое мужичков, считали мятые купюры.

Винно-водочный без соблазнов и сожалений был оставлен позади, а вот в лавчонку, чье название угадывалось в огоньках гирлянд как «Радость христианина», Яромир зашел, интересно ведь узнать, какие-такие у христианина в местном понимании радости? Оказалось, самые что ни на есть насущно-гигиенические. В заведении предлагались веники березовые, мочала всех мыслимых фасонов и фактур, от поролоновых противных губок до полуметровых в окружности даров Красного моря, присутствовали сложенные в штабеля блестящие свежим цинком шайки, рядом деревянные ковши с длинными ручками, поодаль в стенной нише мраморная полуобнаженная девица-фонтан, будто украденная тайком из Сандуновских бань.

За отдельным прилавком – душистые масла в крохотных пузырьках, бутыли с жидкостью для квасного духа, ароматы турецкие, елочные скандинавские, тяжелые арабские, на любой спрос и вкус. Тут же, возле древнего кассового аппарата с клеймом фирмы «ремингтон», стояла, подчеркнуто приосанившись, дородная продавщица, с подозрительной опаской натянуто улыбалась Яромиру. Вытравленная до лимонного блеска, взбитая высоко прическа торговой дамы взволнованно колыхалась.

– Добрый день, – первым обратился к ней инженер и, во избежание недоразумений, пояснил: – Я, собственно, посмотреть.

– Смотрите, не жалко, – совсем без любезности откликнулась продавщица, явно разобиженная отсутствием намерения покупать, и отвернула от Яромира вдруг нахмурившийся лик.

– Я, видите ли, в городе недавно, – попытался договориться с ней Яромир, всегда обычно пользовавшийся если не симпатией, то хотя бы доверием у женщин бальзаковского возраста. – Но в будущем, непременно, ваш потенциальный клиент.

– Больно надо, – вздохнула с прохладцей особа за прилавком и, видимо решив, что заносчивое хамство ей не к лицу, поспешила спросить: – Вы чьих будете?

– Чьих, не знаю, право слово. А буду я местный сторож, – признался ей инженер, в глубине души полагая некоторое пренебрежение лично к себе и к незавидной своей службе со стороны столь основательной женщины, какой казалась продавщица «радостей христианина».

Однако сей же час упоминание Яромиром нынешней новой должности произвело эффект разорвавшейся от упадка трансформаторного напряжения комнатной лампады. Воистину, словосочетание «местный сторож» имело в городе Дорог магическое значение.

Пергидролевая дама охнула. Схватилась одной рукой за сердце, другой – за кассовый «ремингтон», страхуя себя от возможного падения. На электрическом свету заблистали разом самоцветными огнями аметистовые и рубиновые камешки в золотых массивных перстнях, во множестве украшавших пальцы «банной» королевы. Грубоватая работа, некстати отметил в уме Яромир, на память ему пришли уродливые изделия Ереванского ювелирного завода, некогда полонившие прилавки советских еще магазинов. «Махровое мещанство!» – всегда отзывалась его мама о подобной чрезмерной безвкусице. Но мама была слишком чувствительной и слишком начитанной столичной «сударыней», служила долгие годы в центральной библиотеке МГУ, пока не умерла минувшей весной от язвенного прободения. Можно сказать, на посту. Дотерпела до последнего, думала перемочься на ногах, никому не нужное геройство рядового малозаметного человечка, вот что это было!

Яромир, часто представляя в мыслях нелепую мамину смерть, которую достаточно легко вышло бы предотвратить при своевременном хирургическом вмешательстве, бесился ужасно, не понимая и не принимая ее глупой, какой-то по-комсомольски стоической, принципиальной самоотверженности.

Воспоминания его были прерваны, не то чтобы внезапно вдруг, скорее нарушился плавный ход их грустного течения, от постороннего и громкого звука – Яромир распознал чье-то густое сопение, перемежающееся хрипами. Оказалось, дышала торговая дама на грани натурального обморока. Он вынужден был схватить с прилавка первую попавшуюся бутылочку-пробник, сунуть даме под нос. Нашатырь – не нашатырь, запахло камфорным маслом и хвоей, однако продавщица «радостей христианина» пришла в себя.

– Ах, рассказать кому, не поверят! – вздохнула успокоившаяся несколько женщина, томно посмотрела на Яромира: – Какая честь для нашей фирмы! Дура Нюшка еще взялась со мной спорить, будто вы сначала в винный, а после в «Походник и браконьер»! Но я-то с первого вашего слова поняла – человек интеллигентный, из столиц. Очень нужны такому ботфорты на каучуке и местное плодово-ягодное! Ведь я права?

– Конечно, вы правы, – поспешил заверить ее инженер, заодно уместно представился, не без шутливого кокетства поцеловав впечатлительной даме душистую ручку: – Если соизволите, впредь можете звать вашего покорного слугу Яромиром. Обращение «сторож», даже в превосходных тонах, несколько для меня стеснительно.

– Я и говорю. Человек интеллигентный, с понятием. А то некоторые только и знают, что нос драть перед иными прочими! – О чьем конкретно носе шла речь, дородная продавщица уточнять не стала. Хорошо уже было то, что своевременное вмешательство нового сторожа избавило ее от апоплексического удара. – Меня, однако, зовут Авдотьей, – проинформировала она в свою очередь Яромира, держа при этом целованную руку на весу, словно желая сохранить и продлить галантное впечатление.

– То есть, Евдокией, – уточнил инженер и поинтересовался: – А как будет по-отчеству?

– По-отчеству не надо, – отмахнулась торговая дама и настойчиво повторила: – Не Евдокия вовсе, Авдотья. Чуркины мы, первый дом по Гусарскому переулку, за зеленым забором. В гости пожалуйте, когда будет охота! – любезно и с намеком завлекала его разомлевшая мечта отставника.

– Непременно, как только выйдет случай, – из вежливости согласился Яромир, после чего попытался откланяться.

С трудом удалось инженеру отговорить Авдотью всучить ему добрых полмагазина в безвозмездный подарок, он намерен был прогуляться, так не ходить же обремененному бумажными свертками, рекламными пакетами и с оцинкованной здоровенной шайкой под мышкой!

– Ни боже мой! – утешила его Авдотья, – сейчас же отправлю к вам на дом! Только и вы уж, будьте милостивы, скажите, что согласны! Не то, знаю я Калабашек! Враз завернут обратно, мол, и своего полно!

– Скажу обязательно, во мне можете не сомневаться, уважаемая Авдотья! – успокоил женщину Яромир, подозревая, что вступил на нейтральное поле подспудной вражды между двумя местными женскими кланами.

Из «Радостей христианина» он вышел опять направо, не желая обозревать торговую улицу далее. До тех пор, пока не разъяснятся его общественные привилегии. А ну как в следующем заведении опять проговорится ненароком или вновь признают в нем заводского сторожа? Получать подарки ни за что Яромиру было стыдно.

Направо оказалась волнистая змеей улица с неподходящим названием «проспект Тянь-Шаньских гор». Тут же на угловом доме, с балконами в бельэтаже и кариатидами у входа, обнаружилась горделивая, зеленого мрамора вывеска «Городской свободный клуб РОТОНДА», буквы были аршинные и обведенные серебристой каймой. Ниже, с обычного, вбитого в нежно-абрикосовую штукатурку гвоздя, свисал на веревке кусок неаккуратно обрезанного картона. В виде объявления сообщавший:

«Танцевальное мероприятие в двадцать один ноль-ноль. Контрольная репетиция оркестра в двадцать часов тридцать две минуты».

Последнее уточнение показалось Яромиру излишним. Впрочем, и сейчас клуб «Ротонда» отнюдь не выглядел временно закрытым. Из-за распахнутой половинки двухстворчатых парадных дверей (к таким и швейцар уместен, одни витражные сюжеты чего стоят, заметил про себя инженер) доносилась тоскливая, режущая слух мелодия. Играли «На холмах Грузии», причем играли на целую октаву ниже, будто грешников пытали в аду. Яромир, не сумев сдержать внезапное пробудившееся в нем любопытство, вошел внутрь здания.

Клуб оказался богат в отделке лишь снаружи, а вот собственное его убранство оставляло желать лучшего. Гардероб с кургузыми рядами вешалок, отделенный от центрального холла старомодным «присутственным» барьером, у стен кушетки для сборов и посиделок – протертый, местами до дыр, синий плюш навевал грусть-тоску. Пара квадратных колон без капителей, щербатые снизу ребра их будто свидетельствовали безмолвно: посетители обивали грязь с каблуков в полном небрежении к общественной собственности. Зеркало, лишенное рамы и впечатляющих в ширину размеров, однако призванное отображать только по пояс, было треснуто во многих местах.

Непотребно заунывные звуки, очевидно и недвусмысленно, шли с этажа второго. Куда Яромир, словно повинуясь дудочке крысолова, и поднялся по старинной каменной лестнице с невероятно стертыми высокими ступенями. Мелодия, теперь преобразившаяся в надоевший проигрыш «…а белый лебедь на пруду…», влекла инженера к занавешенному бурым сукном проходу, ведущему незнамо в какое место. Яромир не стал гадать, откинул пыльную преграду прочь, шагнул в открывшуюся перед ним просторную, светлую залу. Чихнул от едкого запаха свежей мастики, огляделся.

Посреди залы, пустой совершенно, на грубо сколоченном табурете сидел человек. В малиновом линялом фраке и черных брюках с шелковыми лампасами. Нога, обутая в остроносую блестящую туфлю, отбивала такт. Незнакомец держал на коленях переливающийся теплым, розовым перламутром аккордеон, растягивал меха, перебирал клавиши и теперь самозабвенно выводил, под аккомпанемент и плохо поставленным баритоном: «Вышла мадьярка на берег Дуная». Глаза его были закрыты, на худом, пергаментном лице отражалось состояние возвышенного блаженства. Яромир тактично кашлянул.

Незнакомец дернулся, едва не выронив ценный аккордеон, завертел головой по сторонам, ища виновника беспокойства, очень скоро цепкий взгляд его обнаружил непрошеного гостя.

– Извините за неудобство! – поспешил оправдаться Яромир и, чтобы избежать выговора или неловкости, прибегнул к испытанному недавно спасительному средству: – Я новый заводской сторож. Со вчерашнего дня при исполнении.

– Знаю. Все знаю, – без энтузиазма откликнулся одинокий виртуоз и с печалью пожаловался: – Оркестр наш никуда не годится. Приходится главные труды брать на себя. Вы лично на каких инструментах играете?

– В молодости на гитаре бренчал. Немного, – сообщил о себе Яромир, ощутив явное облегчение от того, что впервые в этом странном городе житель из местных не стал выражать бурного восторга от знакомства с самим – кто бы подумал! – сторожем кирпичного завода.

– Попробуйте свои силы, молодой человек. Вдруг и выйдет? Хороший гитарист нам бы не помешал, – мечтательно произнес незнакомец с аккордеоном и спохватился, будто совершил непростительный промах: – Ай-ай-ай! Забыл представиться! Здешний заведующий клубом Эдмунд Натанович Лубянков. Только вы не удивляйтесь, наши туземцы, люди безответственные, в шутку зовут меня Большой Крыс. Я не в обиде, не думайте, не в моих привычках, а все-таки нетабельное именование. Нарушение, так сказать, закрепленного за мной паспортного достоинства.

Заведующий Лубянков, внезапно утратив всякий интерес к Яромиру, продолжил, как ни в чем не бывало, выводить: «Эту карти-ину увида-а-али словаки со сво-ое-го бережка-а-а», дальше Эдмунд Натанович поведал единственному своему слушателю о том, что «цветы принимала река».

Занудный тип, решил про себя Яромир и, более не задерживаясь, бочком удалился потихоньку из зала. Вслед ему летело: «Венок, венок, куда плывешь? Где твой хозяин?» Вопрос остался без ответа.

Обойдя клуб по периметру, Яромир, к своему удивлению, опять оказался на вездесущей площади имени деятеля Канцурова. Тут же выяснился прелюбопытный казус – клуб «Ротонда» и есть одно из глухих зданий, выходящих тылом, без окон и дверей, на продольные стороны прямоугольника, завершающие муниципальную архитектурную перспективу. Что центральная, главная городская площадь устроена по непонятному капризу на самой окраине, еще было ладно, но зачем понадобилось обращать покоящиеся на ней строения, грубо говоря, задом к общественности и властному управлению, для Яромира осталось загадкой. Он вообще поначалу думал, будто между муниципальным особняком и противолежащей ему чайной «Эрмитаж» тянутся две параллельные, без лишних затей, стены, и вот на́ тебе, с изнанки притаился городской клуб, а какие чудеса сокрыты по соседству, вообще пока не ясно.

Впрочем, за чудесами охотиться Яромир намерения не имел. Поэтому вернулся в торговые ряды, исключительно ради ознакомления с вывесками из расчета на будущее. Покидать город Дорог, в спешке и в обиде, отчего-то ему уже расхотелось. Права оказалась бабка Матрена, надо было сперва оглядеться. А с председателем Волгодонским еще выйдет разговор, и планировал его инженер про себя отнюдь не в мирных выражениях. По крайней мере, в той части, которая непосредственно касалась тигра, предположительно бенгальского, и собственно морального ущерба, пусть неумышленно, нанесенного чувствительному душевному равновесию нового сторожа.

Из череды вывесок Яромир отметил парикмахерскую «Болеро», галантерейное заведение с лотком на вынос «Кутюр и Коробейников», далее по совместительству хлебобулочный и бакалейный магазин со скромным названием «Продмаг № 44». Упомянутый Авдотьей «Походник и браконьер», как и торговая фирма «Ватник вечерний», специализировавшаяся на ассортименте рабочей одежды, были оставлены инженером без внимания. Именно возле «Ватника» Яромир и свернул опять с прямого, торного пути, углубившись, наобум, в дебри переулков города Дорог.

Плутал он недолго. Вскоре Яромиру наскучило. Подумаешь, калитки и ворота, наделы по шесть и по восемь соток, вокруг сетка «рабица» и несортовая доска, отдельные сиротливые кабинки отхожих мест, забытые лопаты или поливочные, ведерные лейки, двуногие непременные скамейки у заборов. Сплошной частный сектор, разве на крышах, шиферных, черепичных и крытых цинковым листом, крутились занятные флюгера. У кого половина шахматного коня, у кого жестяная селедка или, скажем, треугольное сердечко со стрелой. Порой попадалось нечто вовсе несуразное – Иона верхом на прожорливом ките, девица, танцующая канкан, а на одной крыше фанерные «рабочий и колхозница» демонстрировали на все стороны света перекрещенные серп и молот. От созерцания и флюгерного учета Яромира отвлек приятно-шелковистый колокольный звон. Вовсе не церковный, напротив, кто-то отбивал корабельные склянки. Бон-бон, бон! Инженер неторопливо пошел на звук.

Довольно скоро Яромир очутился вновь на городской окраине, зато на какой! Огороженные участки и домишки кончились, начиналось картофельное поле, а за ним березовый лесок. Но вот на пограничной полосе между городом и деревней помещался самый настоящий полустанок, с будкой смотрителя, стеклянным окошком кассы, даже с вокзальной пристройкой-буфетом, вполне чистенькой и положительных ассоциаций.

Имелся, кстати, и перрон, на одном конце которого были установлены ритуальные часы-башенка, на другом – короткий, изогнутый фонарный столб с медным колоколом на веревке. Отсюда, видимо, и доносились до Яромира взволновавшие его звуки. Очевидное утверждение это подкреплялось еще тем, что возле столба с веревкой, расставив короткие ноги на ширину плеч и заложа для солидности обе руки за спину, стоял толстенький человечек.

Инженер справедливо предположил – местное станционное начальство. На человечке переливалась богато расшитая золотым позументом темно-синяя форма – узкие, трубочкой, брюки и короткая, в пояс, двубортная курточка, на голове фуражка с ярко начищенной кокардой, изображавшей лавровый венок, а в нем отчего-то восьмиконечный православный крест. Человечек с некоторым подозрением взирал искоса на Яромира.