Текст книги "Наледь"

Пробуждение на следующее, воскресное, утро было для инженера тяжким. Болели кости, от перетаскивания пожарной кишки, стонала голова – это от пивных излишеств, в горле верблюжьими колючками вызревала простуда. Бабка Матрена, едва лишь взглянув на постояльца, огорченно заохала, заахала, побежала заваривать спасительный чай.

– Истинная благодать, милок! От любой хворобы, и как рукой снимет! Давеча в свиное корыто, да полбадьи – у хряка Мавритана и парша сошла! – убеждала его хлопотливая бабка.

Сравнение с хряком, как и бестактное упоминание о корыте, Яромир пропустил мимо ушей, его волновало другое:

– Неужто и похмелье ваш чаек лечит?

– Лечит, лечит! И похмелье, и прострел! И детский энурез, но тебе, милок, это, слава богу, без нужды! – Бабка уже наливала колдовской заварки в глубокую фарфоровую чашку с приятными розочками на боках. Одновременно выпроводила из комнаты закутанную ныне в бирюзовую кисею сестру Нюшку, пожелавшую выразить инженеру кипящее страстью восхищение по поводу вчерашнего геройского поведения в клубе.

Инженер отпил из кружки, потом принялся за пышущие жаром сырники с изюмом, в сливовой подливке, странным образом материализовавшиеся подле на скатерти и уложенные аккуратным колодцем на дне деревянной, расписанной под хохлому, миске. Жадно и с чавканьем уговорил пяток штук, влил в себя остатки благоухающего разнообразно сказочного чая, взбодрился, ощутил явственный прилив телесных соков и решил прогуляться для полного выздоровления.

Естественно и последовательно ноги его привели на неминуемую площадь имени деятеля Канцурова. Чайная «Эрмитаж» стояла закрытая, отражая мертвый свет всеми четырьмя витринными окнами, зато полыхал изнутри электрическими лучами муниципальный особняк напротив. У плетня «жалоб и предложений» толпился жаждущий правды народ, одолевавший агрессивными требованиями примостившегося в печали на завалинке градоначальника Волгодонского. Рядом, у каретного подъезда, пыхтел вонючим дизелем самый что ни на есть обычный молоковоз, с облезлой цистерной и не умытой от грязи водительской кабиной. Собственно шофер этого полезного транспортного средства копошился тут же, под откинутым крокодильим капотом, из заднего кармана его обвислых штанов уныло выглядывала крестовая отвертка. К нему-то Яромир и решил обратиться за объяснениями. Водитель молочного фургона вдруг показался инженеру чуть ли не родным по крови человеком: настолько отвык он за прошедшие всего-то несколько дней от нормальных в любом ином месте разговоров и отношений, что Яромира взяла даже и тоска. Он подошел и демонстративно-солидарно заглянул, пристроившись рядом с шофером, в звериную пасть чихавшей мотором машины.

– Соленоид барахлит, – чуть повернувшись к инженеру, поведал о своих бедах водитель молоковоза, усатый немолодой дядька, страшно чумазый от носа до скального выступа острого подбородка. Будто бы молоковоз нарочно харкнул своему хозяину в лицо машинным горелым маслом. Впрочем, глаза у дядьки были спокойные и дружелюбные, как у сытой и довольной жизнью дворняжки. Один глаз вишневого темного цвета, другой ореховый в крапинку. Забавно.

– А вы закоротите напрямую, до ремонтной как-нибудь и дотянете, – посоветовал чумазому шоферу Яромир. – Только смотрите, генератор не спалите. Держите обороты на семидесяти и не газуйте резко.

Шофер посмотрел на Яромира уважительно, как на спеца, знающего толк в болезнях любого «железного коня», совет охотно принял, будто бы и сам давно размышлял на ту же тему, но без постороннего вмешательства не отваживался принять окончательное решение о судьбе своей захромавшей некстати клячи.

– Николай, – вскоре протянул он нечистую от трудов ладонь Яромиру, закончив оказание первой помощи пыхтящему надсадно кормильцу.

Яромир руку принял, назвал свое имя, после, стараясь скрыть жгучую заинтересованность, спросил:

– Из-за чего сыр-бор? – и указал в сторону плетня, где тем временем разгорались нешуточные скандальные страсти.

– А пес его знает! Кажное воскресенье этак-то галдят. То за ради аварии на водокачке, то за ради буфетной колокольни. Нынче, глянь-кось, мартышки им сделали беспокойство. – Николай брезгливо передернулся. – Сам я не местный, из Глуховска. По соседству, недалеко. Да вишь-ты, мое дело, известно, сторона. Привез продукт, три процента жирности согласно накладной, распродал по бидонам, и айда до дому! Кабы не моя зараза… – он с недобрым чувством пнул ногой плохо накачанный баллон, – рази ж я торчал бы тута? Не город, чистый дурдом.

– Вы боитесь? – с осторожным, необидным сочувствием поинтересовался Яромир у шофера.

– Не то чтобы, – Николай пожал плечами, отчего заскрипела его дерматиновая, дранная в изломах рабочая куртка, – но и на рожон лезть не стану. Не дурак. А вы за каким, извиняюсь, длинным хреном сюды заехали? Прежде-то я вас и не видал?

– Я новый заводской сторож, – еще более осторожно поведал о себе Яромир, опасаясь непредвиденной реакции со стороны неместного шофера Николая.

– Мамочки мои! – воскликнул в изумлении повелитель молоковоза, в замешательстве принялся вытирать мазутные руки о правую штанину. – С концами, как говорится, не дай-то бог!

– Отчего же с концами? Должность не ахти какая ужасная, все же не истребители испытывать, – раздраженно ответил ему инженер. Но сразу припомнил бенгальского тигра в огородах и смолк.

– За истребители не скажу, дела иметь не доводилось. А только на моей памяти один случай всего и вышел, чтобы сторож восвояси отпущен был полюбовно. Давно! Я в ту пору еще холостой ходил. Лет пятнадцать, почитай, назад. – Шофер Николай кротко вздохнул. – Которые уж и от должности отказ заявили, все равно из города этого окаянного ни ногой! Вы, я гляжу, в машинах понимаете, вот и тикайте отседова поскорее, хотя бы и к нам, вторая районная автоколонна, чем плохо? Слесари во-о как нужны! – Николай азартно провел ребром ладони по горлу. Но будто бы враз одумался: – Да что же я такое говорю? Верно, уж поздно тикать-то?

– Ничего и никогда не поздно, – угрюмо возразил ему Яромир, слова шофера произвели на инженера тревожное и гнетущее душу впечатление. – Захочу, так уеду. Пока недосуг.

– Ну-ну. – Николай с сомнением покачал кудлатой головой. – Все одно, коли надумаете, я здеся кажную неделю, не тушуйтесь, ежели чего… – Он воровато оглянулся по сторонам: нет ли поблизости чужих ушей? – Ежели чего, можно и подсобить. Умыкнуть, как татарин чужую девку… Ну, бывайте.

– И вам счастливого пути, – попрощался в свою очередь Яромир. На ум ему незваные пришли скверные мысли.

А вдруг и правда из города Дорог нет исхода? Он не задумался об этом раньше, не было ему повода: о каком насильственном задержании может идти речь в провинциальном городишке, да еще на посту ночного сторожа полузаброшенного завода? Тигра опекать, что ли? Или, к примеру, безобразника Ханумана? Так Яромир боится их больше и сильнее, чем они его. Конечно же вольно дышащая интуиция подсказывала инженеру – должность сторожа имеет в себе некие секретные и важные основания, но суть их оставалась пока темна. Повинуясь безотчетному порыву, Яромир отважился на эксперимент.

Потупив глаза и нарочно будто бы уменьшившись в росте и значении, инженер стал выбираться с площади на большую дорогу. Он ожидал окрика в спину, топота догоняющих ног, ненужных расспросов. Но вот уже сделал он полсотни шагов прочь, а погони за ним не наблюдалось. Может, решили, раз уходит без носильных вещей первой необходимости, то и не денется никуда? Глупо. Подумаешь, что там было особенного, в рюкзаке? Три пары белья, прозрачные от ветхости рубашки, сомнительный свитер а-ля «Хемингуэй», кусачая водолазка (100 % натуральнейшей, чистейшей синтетики), коричневые ботинки в дырочках, первые плохие джинсы, теплая запасная куртка на телячьем меху. И прочее, по малосущественной мелочи. Главное, бумажник и паспорт в кармане дождевика; бумажник не так уж и тощ, рублей пятьсот наберется, стало быть, хватит на плацкартный билет до Москвы. А трудовую книжку можно вытребовать по почте. Яромир обдумывал последствия своего внезапного бегства, шаг за шагом удаляясь из пленившего его города Дорог. Вот уж он миновал и «Любушку», впереди, слева по курсу, замаячил знакомый алебастровый монументик. Погони за инженером по-прежнему не было. Еще через десяток метров начались ажурные плетеные ограды, за ними, соблюдая строгую очередность в обратном порядке, возникли дикорастущие без заботы кустарники, и вскоре дорога пошла лесом.

Спустя каких-то полчаса Яромир беспрепятственно достиг перекрестка, у памятного указателя остановился в ожидании рейсового автобуса. Ожидание его, однако, вышло долгим. По разбитому шоссе мимо проносились редкие малолитражки, с ревом пролетел зеленый мотоцикл с коляской, солидно проплыл новенький рефрижератор с надписью «КУРЫ МОРОЖЕНЫЕ». Автобуса все не было. Яромир решился уже ловить подходящую попутку, когда в дали поворота нарисовалась крестьянская телега с лошадью. Владелец гужевого транспорта застопорил смирную каурую лошадку рядом с инженером, издав длинный и раскатистый выкрик «тп-рррр-у!».

– Далеко? – спросил его одетый в серый ватник селянин, не проявляя нарочно интереса.

– Мне бы до станции, – просительно сказал Яромир.

Колхозник, а может фермер, без слов указал на телегу, где хозяйственно экономно, один к одному, были сложены дерюжные мешки с картофелем, тем самым предлагая гостю устраиваться, как придется. Яромир уже было полез наверх, с усилием подтянувшись на руках, но вдруг одумался, спрыгнул обратно на землю. Отрицательно покачал головой и жалко улыбнулся, словно извиняясь перед селянином за то, что пудрил занятому человеку зазря мозги. Крестьянин не рассердился, молча пожал плечами, стеганул каурую свою лошадку и был таков. Яромир остался на дороге. Никуда он конечно же не уехал. Как раз именно потому, что никто его не держал. Не было за ним погони. Хоть тресни, а не было. Врал, наверное, кучер молочный Николай, расписывая ему местные легенды-страшилки, а он и уши развесил. Кому он сдался, чтобы держать силой. И потом. Это Яромир добровольно пришел в город Дорог, и по нужде пришел, а сам город ему никак не навязывался. Он постоял еще немного на перекрестке, не зная, как быть. Словно буриданов осел перед двумя одинаковыми охапками соломы. Идти назад было стыдно, идти вперед было страшно. Так бы и помер от сомнений и истощения на дороге, если бы не вспомнилось ему одно видение. Девушка Майя, и как она читала стихи, и как танцевали после, и как Яромир неожиданно потерял ее в толпе. Майю, уж во всяком случае, требовалось разыскать и вернуть. Инженер, охваченный вспыхнувшей радужными красками надеждой, решительно двинулся в направлении города Дорог.

Опять пошли кустарники и кружевные ограды из пожелтевшего плюща, опять, как и несколькими днями ранее, начал накрапывать противный дождичек. И вновь Яромир завернул в гостеприимную пивную «Любушка». Само собой так случилось.

Внутри деревянного сруба было тепло и уютно. На месте оказались и абажуры с бахромой, и колышущиеся ленты от мух, и девушка с караваем, и плакучая ива. И даже единственный посетитель сидел за ближним к двери столом. Очень одинокий посетитель, и очень задумчивый. Едва обратил мгновенный, нелюбопытствующий взгляд на пришельца, после вновь уткнулся в кружку с остатками темного пива, а более ничего на столе перед ним и не было.

Костик-Корчмарь, как и в прошлый памятный раз, подобно духу Летучего голландца, неслышно возник из подсобки.

– А-а, снова к нашему порогу? – поприветствовал демонический купидон нового клиента и сладко улыбнулся, будто весь день, с раннего утра, поджидал именно Яромира, и никого другого. – Рад, весьма. Чего желаете? «Балтику-«девятку» и воблу?

– «Балтику» не надо. И вчерашнего хватило, – укротил возникший непроизвольно порыв Яромир и спросил: – А что можно пожелать еще? Без воблы и без алкогольных градусов?

– Квасу можно. С солеными баранками или, к примеру, с пряниками. Если прикажете, найдется и рассол. – Костик-Корчмарь хитро подмигнул синим глазом. – Морс свежайший, клюквенный, для форсу. Компот из голубики. Варенуху на меду, или медовуху на варенье.

– Компот из голубики. Давайте. Пожалуйста, – озвучил свой странный выбор Яромир. Отчего ему вдруг захотелось голубики, он не знал и сам. – Здорово вы вчера в клубе дудели в трубу, – на всякий случай похвалил он бармена.

– Не дудел в трубу, а играл на саксофоне, – вежливо поправил его Корчмарь и предложил: – Не изволите бублика свежего и еще горячего? С маком? За компотом с бубликом очень даже хорошо.

– Давайте и бублик, – оживился Яромир, ему непременно и неожиданно захотелось именно что бублика с маком. – Лучше свежего и еще горячего.

– И свежий будет, и горячий. Вот. – Демонический купидон, прочитав его мысли, с шутовским поклоном фокусника шапито выхватил из-под стойки плетеную крохотную корзинку с единственным бубликом, смачно обсыпанным маковыми зернами. Словно поймал из воздуха на лету. – Сей момент и компот.

Отвернул все тот же знакомый левый кран, и нате, пожалуйста, напиток из голубики, в «министерском» стакане, плотно сидевшем в червленом серебряном подстаканнике. Яромир и компот и бублик забирать со стойки не стал, устроился тут же – охота была ему поболтать немного с демоническим барменом.

– А я бежать задумал, – честно признался он: Костик-Корчмарь все давным-давно понял, как показалось Яромиру. – Только далеко не убежал.

– Это правильно. Лучше всегда самому узнать, чего хочешь. Не вы первый, не вы и последний. Хотя силой у нас никого не держат. Небось, Николашка-«тикай-отседова» вам небылиц наплел?

– Наплел, что правда, то правда, – подтвердил Яромир, отхлебнул компоту из голубики. Чудо как вкусно. Впился зубами в бублик, оторвал изрядный кус, прожевал. – А все же, сознайтесь, были случаи, когда сторож покидал ваш город? – И не без смутной тревоги стал ждать ответа.

– Были, как не быть. Товарищ Канцуров, например, он ушел последним. Великий человечище, не поднять. Будто капитальный монумент, – непонятно пояснил Костик-Корчмарь.

– И чем же он велик? – Сказание о загадочном деятеле Канцурове живо заинтересовало инженера. Он и про бублик позабыл.

– Тем, что ушел, – кратко ответил бармен и стал в задумчивости протирать вафельным полотенцем стойку.

– Это что же, так почетно? Взять и просто уйти? – не без подковырки продолжал выспрашивать Яромир.

– Так это смотря как уйти и зачем. – Костик-Корчмарь уставился на инженера небесно-синим взглядом, словно пытая о чем-то неведомом.

– Что-то в миру я ни о каком Канцурове не слыхал. – Яромир сам удивился, как произнес «в миру», будто бы и он, и город Дорог более этому упомянутому миру не принадлежали.

– Вот я и говорю. Великий человек. Монумент. Игорь Иванович Канцуров, – со значением произнес купидон и задумался.

– А кем он был? – Яромир продолжал гнуть свою линию.

– Игорь Иванович-то? Почему же был? Он и сейчас есть. Дает уроки хорового пения в музыкальной средней школе, в городе Армавире. Говорят, очень неплохой педагог. Дети его любят. Ему лет семьдесят, наверное, а может, семьдесят пять.

– И это ваш Великий Человек? – с недоумением посмотрел Яромир на бармена, не разыгрывает ли?

– Конечно, великий. Оттого и площадь именована, – строго ответил Корчмарь и, во избежание дальнейших недоразумений, нравоучительно произнес: – Вам пока не понять. Рановато. Но всему свое время.

Яромир поморщился, отхлебнул еще славного компота. Что же, так и будут с ним, точно с малолеткой, сюсюкать? Не время, да рановато! Как бы поздно не стало. Он насупился, впился зубами в бублик, зверски заработал челюстями.

– Вы не гневайтесь понапрасну. Ответы случатся обязательно. Век живи, век учись, так кажется, говорят? Загвоздка же в том, что не всякое знание бывает к месту; когда почвы подходящей нет, зерно не прорастает, – утешил его прозорливый Костик. – Вы бы сходили на водокачку, к Гаврилюку? Поболтали бы? Зачем же сразу на станцию. Только душу смущать.

– Гаврилюк, он тоже из бывших сторожей? – заинтересовался вдруг Яромир, и злость его сама по себе прошла.

– Нет, сторожа все приглашенные со стороны, а он наш, местный. В городе родился, в городе и помрет. В свое время, конечно. Да вы его видели уж. В клубе. На бас-гитаре исполнял аккомпанемент. Анастас Гаврилюк, заведующий кладбищем, и по совместительству присматривает за водокачкой. У него там, в подсобке, офис, что ли, если на современный манер. Стол, стул, лавка для посетителей, журнал учета и охотничье ружье на стене. Гаврилюк его солью заряжает, – со значением произнес купидон и предупредил: – Не вздумайте при более близком знакомстве называть его Стасиком, Настасиком, Анечкой или, упаси боже, Настенькой. Иначе ружье пойдет в ход. Лучше уж обращайтесь по фамилии.

– С чего вы взяли, будто я панибратски стану вести себя с малознакомым человеком, да еще употреблять имена, для него уменьшительные, и без разрешения? – оскорбился инженер, но и подумал, что навестить кладбищенского директора и смотрителя водокачки нужно беспременно. – А где ваш Гаврилюк живет?

– В городе и живет. В Учетном проезде. Второй дом по левой стороне. Но лучше ловите его на рабочем месте, там он поразговорчивее будет. – Костик-Корчмарь вздохнул, впрочем, без печали. – Это я живу при «Любушке», а в городе лишь бываю по случаю с визитами. Такова необходимость моей службы. Но ничего, Двудомный вообще не имеет права покидать окрестности станции, и то не пеняет и не ворчит. Каждому своя доля.

Яромиру отчего-то стало жаль демонического бармена, но и возник беспокойный интерес. Что за потаенная сила держит, чуть ли не в крепостном праве, некоторых бедолаг из числа местного населения. Но спросил он о другом:

– А кто до меня, в смысле временном, ходил на заводе в сторожах? Хотя бы в непосредственных предшественниках? Если не секрет?

– Какой там секрет! Доктор и служил. – Костик многозначительно скосил блестящий синий глаз в сторону одинокого посетителя, мирно дремавшего на табурете у двери. – Он, он! – подтвердил смущенно поежившемуся инженеру. – Вы не беспокойтесь. Доктор нас не слышит. Не потому, что глухой, а оттого, что не хочет. Воспитанный человек.

– Откуда столь странное прозвище? – невольно шепотом осведомился Яромир, обсуждать вслух одинокого посетителя, пусть и тактично-безучастного к окружающим, было ему неловко.

– Вовсе не прозвище. Доктор и есть. Самый настоящий. Сельский врач, из тех, кого в прошлом именовали земскими. Один на всю округу, а в ней – с дюжину деревень. И роды принять, и аппендикс вырезать, в своем деле цены ему не было, – поведал инженеру Корчмарь, но опять же, без всякого сочувствия к персонажу, а будто бы пересказывал отрывок из водевильного сюжета, где пропущена забавная завязка и оттого непонятен юмор в конце.

– Отчего же вдруг в сторожа? Вот так просто взял и подался? – спросил Яромир на всякий случай, хотя кое-что припомнил и о себе.

– Не просто. Не просто! – замахал на него вафельным мокрым полотенцем Костик и, наклонившись через стойку к уху инженера, зашептал историю.

Яромир слушал и не знал, в самом деле, плакать ему или смеяться. Ничего более комичного и драматического одновременно из реальных, не книжных, человеческих жизнеописаний припомнить ему пока не удавалось.

Доктор (имя отставного сторожа бармен ему не открыл, да и не очень-то выходило нужным) был в прежнем своем, земском измерении, существом настолько же интеллигентным, сколько и затюканным. Бывший военный врач, отчисленный из рядов по сокращению – что именно на него пал выбор, не удивительно, с детских лет «тридцать три несчастья», и ничего не изменилось во взрослой жизни, – Доктор подался в деревню, откликнувшись на соблазны программы по подъему глубинки. И таким образом очутился в Вятской губернии, в позабытой Минздравом дыре, где из всей медицинской техники первой необходимости имелся единственно древний, как Святая Русь, кардиографический аппарат.

Честный Доктор крутился, словно шарик «спортлото», перекатываясь по вызовам из одной деревни в другую, из села на заимку, из фельдшерского пункта в колхозный стан, а еще в поселковой больнице дел было невпроворот. Персонала некомплект, с лекарствами, по выражению фельдшера Дронова, «полная жопа», спирт и тот своруют раньше, чем сей универсальный дезинфектор дойдет до больничного потребителя. Начальственному главврачу Кумушкину – он же администратор и завхоз по совместительству – тайному пьянице, да вдобавок «засранцу и бабнику», как поется у Галича, совсем не выходило интереса до повседневных забот.

Две пожилые горластые медсестры, занятые более огородным хозяйством, чем посторонними хворями, – вот и весь подотчетный Доктору штат. А материальный резерв и того меньше, горькие собачьи слезы. Даже собственная зарплата Доктора оказалась значительно скромнее обещанной, но и ее регулярно задерживали. У молодого демократического государства, как то прежде было во времена военной диктатуры пролетариата, решительно не хватало денег на обывательские нужды, тем более сельские. Все равно подвижник мужественно взялся за гуж.

Через год с небольшим от Доктора натурально сбежала жена, прихватив и трехлетнюю дочку. Заявив при расставании, что не требуется ни писать, ни искать, ни даже платить алименты, только бы не видеть, не слышать, из сердца вон, и так далее. В округе за беднягой стойко укрепилось прозвище «чокнутый», а «засранец» главврач повадился шпынять в хвост и в гриву, просто оттого, что было можно. Медсестры и вовсе плевать хотели на его распоряжения. Здесь не армия, жаловаться некому, и субординация понятие условное.

Вследствие обрушившихся на него невзгод, Доктор перестал вскоре, в частной своей жизни, общаться с людьми. Ходил, бродил в одиночестве, в редкие свободные часы, вдоль дорог, читал самописные стихи березкам. Тихий, безответный, козел отпущения, за всю тридцатипятилетнюю биографию не научившийся даже легким матерным словам, а так и объяснявшийся на семантически и грамматически правильном русском языке со всяким и каждым без разбора. И с зоотехником фермы, впавшим в белую горячку, и с сельским кузнецом, предъявлявшим для осмотра сломанную в субботней драке челюсть. Отчего Доктора, несмотря на нежные, умелые руки и немалые диагностические познания, деревенские жители стали презирать еще больше. Полууважительное прозвище «чокнутый» постепенно выродилось в уничижительно-похабное «е… тый». Пока однажды…

Случилось это по весне. Недалеко от поселковой больнички стоял некогда полуразрушенный, не то помещичий, не то купеческий дом, деревянный и живописный. Выкупленный городскими умельцами особняк был в новые времена отреставрирован да и обращен в скромный и малоформатный пансионат для отдыха, с русской баней и полноценным буфетом. Для не слишком состоятельных, но желавших гусарского отдыха господ и граждан. Как-то раз, во второй год своего существования, пансионат этот, именуемый «Еловая шишка», призвал к себе, на нагорье, и Доктора. Ради оказания срочной медицинской помощи. В пансионате на тот момент собралась вольно-отпускная группа трансперсональных психологов, проводивших ежегодный инсайт-тренинг по медитативным озарениям и оздоровительным дыхательным программам.

Доктор явился без промедления. С потерпевшей женщиной все оказалось в относительном порядке – истерика на бытовом, телефонном уровне: сбежал муж с лучшей подругой, – психологи выходили совершенно ни при чем. Зато земский врач им приглянулся, «трансперсональщики» же в свою очередь произвели приятное впечатление на Доктора. Он неожиданно и с недоверчивой поначалу надеждой почувствовал себя, как дома: вокруг были люди, его понимающие, многие прошедшие через похожие обстоятельства, готовые слушать, даже если несешь несусветную ахинею, и сами охотно болтавшие все, что придет в голову. Доктора попросили почитать стихи, писанные березкам, он отнекивался, но вскоре сдался на уговоры, вирши его, плохо пригнанные и убогие содержанием, как ни странно, понравились. Хотя самому Доктору стало стыдно, и он дал себе слово внимательно и всерьез отнестись к своим рифмоплетным трудам.

С той поры Доктор, найдя наконец для себя подходящую компанию, заделался постоянным и активным участником всевозможных психологических трансперсональных затей. Колесил, испрашивая чуть ли не на коленях отпуск, по всей стране и даже по зарубежью, от алтайских гор до непальского Катманду, от прибалтийских дюн до золотого Суздаля. Денег ему теперь вечно не хватало и на еду, он как-то раз, от безвыходности, затеял разводить гусей на продажу, но начинание сие провалилось с треском. Будучи человеком с полновесным медицинским образованием и довольно отзывчивым душой, общине психологов Доктор пришелся ко двору настолько, что задумался: а не получить ли ему вторую специальность и не убраться ли из деревенской глуши подобру-поздорову, пока вовсе не свихнулся? Дело оставалось за малым – накопить достаточно средств на переезд и первичное обустройство, а там начать творить судьбу свою с чистого листа.

Однако Доктора подвел его собственный энтузиазм. Оздоровительное дыхание, и животворное холлотропное, и связанное медитативное, требовали непременно надзора со стороны знающего и лицензированного лидера группы. Ибо всякое случается: от гипервентиляции легких, от высвобожденных энергий измененного сознания, от эмоциональной неадекватности, впавший в состояние транса человек мог нанести вред своей личности и окружающим, и вообще, со стороны производил порой жуткое и странное впечатление.

Но Доктор решил, что сам себе голова, слава богу, медицинским соображением не обижен, опять же, главную и роковую роль сыграло его вечернее лютое деревенское одиночество. Доктор, на собственный страх и риск, стал проводить дыхательные сеансы самостоятельно, прямо в выделенном для его семейного постоя двухкомнатном флигеле, служебном жилье при поселковой больнице. Отчего по темному времени суток из бревенчатой, крашенной белой известью постройки, по всей окрестности стал разноситься радостный собачий лай, перемежающийся торжествующими завываниями. Иногда мирные, среднерусские просторы оглашались победными, долгими, оргиастическими вскриками совокупляющегося папуаса, от которых волосы вставали дыбом на голове даже у видавших виды леспромхозовских пильщиков.

О поселковой больнице пошла по деревням дурная слава. Но и это было еще терпимо, отчасти сыграло и на руку безответному Доктору. Его стали опасаться, те же медсестры отныне выражали послушание, исподтишка крестясь во след по закоулкам. Ребятишки более не кидались камнями, а обходили за версту, в поселковом магазине Доктора теперь не решались обвешивать, наоборот, отпускали с излишком. Все бы ничего, да только однажды начальник-«засранец» решился на разговор. По ночному времени трезвый, как часовой у Вечного огня, главврач Кумушкин прокрался к флигелю. Во-первых, разбирало любопытство: «а что там такое происходит?», во-вторых, не при народе же выяснять отношения с «чокнутым»? На беду, как раз в этот вечер Доктор наметил для себя провести дыхательный сеанс и к моменту визита «засранца» уже успел впасть в транс. При виде собственного начальства, входящего по-воровски, без стука, в дверь, Доктор, вообразивший себя, раскрепощения ради, собакой Баскервилей, не издав ни единого звука, бросился на взломщика как был, на четвереньках, и прокусил главврачу Кумушкину икру прямо через брезентовую грязную штанину.

На этом жертвенная булгаковская эпопея народного врачевателя получила свое трагическое завершение. Как говорится, на сей раз гиря до полу дошла. Доктора вышибли из больницы в ту же ночь, не дожидаясь хотя бы рассвета, без выходного пособия и положительной характеристики, спасибо, что еще не сдали в психиатрическую. Делать было нечего, Доктор пошел пешком, в город, наобум, по шоссе пятьдесят километров.

Тогда же, наутро, в здании Кировского вокзала, едва живой от усталости, с одним полупустым чемоданишкой и без копейки денег, совершенно не знавший, куда себя девать, Доктор открыл первую попавшуюся на глаза газету и прочитал единственное привлекшее его внимание скромное объявление. Затем продал часы и электрическую бритву жалостливой краснощекой буфетчице, сам же на «собаках» направился в сторону Смоленской области, в город Дорог. Где и устроился безбедно сторожем на кирпичный завод.

– И долго сторожевал-то? – прошептал, затаив дух, Яромир, словно мальчишка-бойскаут, в темной лагерной палатке млеющий от походных рассказов-ужастиков своего бывалого соседа. И украдкой оглянулся на безучастно дремлющего за дальним столом Доктора.

– Всего-то год, м-да! – ответил ему нормальным голосом Костик-Корчмарь, будто бы с осуждением зажевал пухлыми губами. – С Доктором оказия вышла.

– Неужто не справился? – предположил самое логичное Яромир.

– Куда там! Возгордился чрезвычайно! – недобро скривился в ответ бармен. – Из грязи, что называется, да прямо в князи! Из креветок в акулы, из карликов в гоблины! Говорил я, предупреждал. Не цацкайтесь, не нянькайтесь, погубите человека. Разве послушали? Вот у Доктора крышу-то и снесло. Пуп земли, близко не подступиться. Так избаловался. Ему вскоре и сторожем стало зазорно. Разнежился у нас в отставке, при изрядной пенсии. Ходит, небо коптит, почем зря. Из «Эрмитажа» в станционный буфет, из буфета в распивочное отделение при «Мухах», оттуда ко мне, в «Любушку». Хотя знает, я не то, что иные прочие, даром не наливаю. Да вот беда, угощают.

– А что же он обратно, к медицинскому делу, вернуться не захотел? – удивился Яромир.

– Кого ж у нас лечить? – в свою очередь не меньше изумился купидон Костик. – На земные хвори достанет и Матренина чайка. А от небесных никакое лекарство не поможет. Коли пришел срок, стало быть, лекарь тебе уж Гаврилюк, никто иной. Впрочем, если желаете, можете и сами поболтать. – Корчмарь небрежным жестом указал в сторону двери. – Доктор не зазря высиживает, ждет, пока прохожий благотворитель объявится и за него заплатит.

– Он что же, бедный? А вы говорили, пенсия изрядная, – напомнил бармену его слова инженер.

– Да не бедный он. Жадный, – с явным осуждением произнес Корчмарь и опять недобро поморщился. – С некоторых пор…

Яромир все же направился в сторону Доктора.

– День добрый. Позволите составить компанию? – осведомился он у томящегося над пивом сидельца.

– Это на какой-такой предмет? – не слишком вежливо осведомился Доктор, явно опровергая сейчас репутацию человека скромного и бывшего прежде в интеллигентной забитости. Но, может, сторожевое прошлое или бездельное настоящее сыграло тут свою пагубную роль.