Текст книги "Наледь"

– На предмет любопытства относительно вашей особы. Я – новый сторож, – представился Яромир, желая угодить служебным родством.

Тем не менее, на Доктора объявление инженером своего статуса никакого впечатления не произвело. Самозваный пенсионер заглянул в пустую кружку, обозревая оголившееся дно, и произнес ворчливо-брезгливым тоном:

– Любопытство, оно копеек стоит, – и многозначительно замолчал.

– Я, пожалуйста! Готов, сколько изволите! – зачастил в некотором смущении Яромир, полез в карман за кошельком.

– После, после, – отмахнулся Доктор. И важно поманил изящно согнутым пальцем к себе от стойки Корчмаря: – А подай-ка мне, любезный, «смирновской» сто пятьдесят да жаренную на сале колбасу.

Демонический купидон возмущенно и неэстетично хрюкнул, но тут же вынес просимое, со скабрезным поклоном поставил на стол перед Доктором: водку в граненом стакане и кусок жирной, скворчащей брызгами на крошечной сковороде колбасы, сорта «собачья радость».

Пока Доктор ел и пил, инженер молча сидел рядом, наблюдал и дивился. Бывший сторож, а ныне зазнавшийся отставник, Доктор на внешний вид оказался весьма приятен. Хлипкого телосложения, скорее тонкокостный, чем тощий. Правильной формы «римский» нос, умный, округлый, с залысинами лоб, большие карие глаза. Однако с безумным огоньком. Этот-то огонек и вызывал в Яромире внутренний дискомфорт. Будто бы в лице Доктора явлены были сразу два непохожих человека, причем плохо уживавшихся между собой. Один – провинциальный интеллигент и бесхарактерный умница, второй – начинающий бальзаковскую карьеру Гобсек, молодой да ранний. Обе ипостаси, судя по всему, вели безжалостную борьбу друг с дружкой, отчего у Доктора и возникала некая «сумасшедшинка» во взгляде, а душевный разлад примирительно гасился пивом и «смирновской» водкой.

– Премного благодарен. – Доктор, подобрев от колбасы и принятых граммов, отставил пустую сковороду. – Можете любопытствовать, если хотите.

– Спасибо, – ответил ему Яромир и на миг задумался.

И – виданное ли дело? – четверть часа терпеливо ждал, вникая в сущность будущего собеседника, обонял запах горелого жира, который не выносил с детства, и вот теперь инженеру совершенно не о чем было спросить! Любопытство его вдруг все ушло в песок, а человек, облагодетельствованный им, перестал быть интересен. Яромир даже мог сказать наперед – Доктор окончит свою жизнь или в сумасшедшем доме, или в банкирском, и то и другое было скучно. Если всего воображения бывшего сторожа хватило едва на жареную колбасу, то никаких толковых ответов о городе Дорог инженер от него не добьется. Но просто так отойти было неудобно. Еще и Доктор, не до конца растерявший интеллигентские табу, мог бы обидеться. Выходит, угощали его из милости, а не в виде платы за проделанную просветительскую работу. Яромир спросил первое, что пришло на ум:

– Скажите, пожалуйста, как вы справлялись с Хануманом?

– Никак. Стучал в барабан при обходе и все, – равнодушно отозвался Доктор, понюхал опустевший стакан, посмотрел выжидательно на Яромира, пока его собеседник не сообразил и не кивнул. – Еще сто грамм! – повелительным тоном окликнул бармена ничуть не захмелевший Доктор.

– А разговаривали вы часто? – задал инженер следующий необязательный вопрос.

– Вы имеете в виду, с Хануманом? Ни разу не разговаривал. – Доктор высокомерно поджал узкие губы. – Человек разумный не станет вести беседы с существом, стоящим ниже его на эволюционной лестнице.

Яромир будто эхо услышал, и отчего-то сделалось ему стыдно. С точно таким же снобизмом буквально еще позавчера он утверждал, что ни за какие маковые коврижки не унизится до общения с белой обезьяной. А вот сегодня прошлые заблуждения были ему неприятны. Как же, очень нужно Хануману затевать разговоры с Доктором, и без того ясно, что за фрукт! Год целый ходил с барабаном, мимо репейниковой загадочной чащи, мимо Царя Обезьян, мимо бенгальского тигра, мимо не выясненных пока чудес, и что? В итоге водка и жареная колбаса. И может, даже собственный ломбард с процентной ссудной кассой в будущем. Яромир поднялся с табурета.

– Благодарствую, вы очень помогли. – На секунду он замешкался, но Корчмарь уже расторопно подбежал к их столу. – Сколько с меня причитается?

– Лично с вас три пятьдесят, – с улыбкой ответил Костик, но тут же красивое его лицо приняло суровое выражение. – А за компаньона вашего двенадцать девяносто. За его пиво уже другой жалостливый дурень заплатил, еще до вас.

– Извольте, получите. – Яромир открыл бумажник. – Жаль, мелочи у меня нет, так может, сто рублей разменяете? И отчего с меня опять три пятьдесят? Загадочная какая-то сумма.

– Сто рублей разменяю. Сумма с вас вовсе не загадочная, – ответил Корчмарь поочередно на оба вопроса. – С вас в «Любушке» навечно три пятьдесят, а с нашего пожизненного пенсионера всегда двенадцать девяносто. Что бы вы и он ни заказали.

– Но если сумма столь мала, то отчего же… – начал Яромир и сразу осекся, он хотел спросить «отчего же Доктор ждет подаяния, когда за пустяковые деньги может съесть и выпить хоть все наличные запасы целиком», но чуть было не допустил бестактность.

– Оттого, что падок на дармовщину, – прочитав его мысли, ответствовал Костик и укоризненно покачал головой.

– Я попросил бы не переходить на личности, – огрызнулся с места Доктор.

Яромир принялся извиняться и за себя, и за демонического купидона. На всякий случай он увлек Костика к стойке, чтобы рассчитаться там.

– Думается мне, вы несправедливы. Вы же видели, я угощал. И Доктор, между прочим, зная секрет, вполне мог заказать целую гору. Но не сделал этого.

– Лиха беда начало. Еще, видать, не все благие привычки растерял. Еще совесть есть, хотя и дремлющая. То ли случится впереди! – пророчески пообещал Корчмарь, адресуясь более к опять задремавшему над пустой посудой Доктору.

Яромир вышел на воздух. День уже начал клониться к вечеру, а нынче же инженеру было необходимо повидать на водокачке заведующего кладбищем Гаврилюка. Отчего выходила такая срочность, новый сторож даже не задался вопросом, нужно и все. И точка. Собственно, и само нелепое словосочетание «повидать заведующего кладбищем на водокачке» нисколько не казалось Яромиру сомнительным и неудобоваримым, напротив, теперь самым обычным и естественно разумным. Где же еще заседать директору кладбищенского хозяйства, как не на городской водокачке?

Спустя полчаса он добрался до нужного места. Следуя строго указаниям бармена, шел исключительно прямо, минуя площадь, затем все по той же дороге, которая, как оказалось, тянулась и далее за город. По пути, ради интереса, отметил. Здание, противоположное клубу «Ротонда» и равным образом глухое со стороны площади, с изнанки оказалось веселеньким строением, крашенным по фасаду в розовый цвет, однако с готическим порталом, с горгульями на водосточных трубах, с двумя симметричными лоджеттами во втором этаже. Над входом красовалась скособоченная фанерная вывеска, с единственным словом «Редакция», выведенным затейливым, в завитушках, шрифтом. Надо бы заглянуть по случаю, решил для себя инженер и прошествовал своей дорогой, не желая отвлекаться на мелочи. Теперь по пути ему часто попадались люди, многие здоровались, Яромир приветливо отвечал всем без различия, и знакомым, и смутно припоминаемым.

Кладбище, по совместительству водокачка, оказалось странным местом. В любом ином городе даже немыслимым. Ну, скажите на милость, что это такое? Огромная ржавая стальная дура, с трансформаторной и насосной станциями в основании, с расшатанной стальной лесенкой по боку и цилиндрической емкостью наверху. Попросту говоря, маломерная водонапорная башня, а вокруг нее симметрично и с дизайнерским умыслом расположены аккуратные делянки-могилы, будто элементы буддистской мандалы, многие и с мраморными бюстиками на постаментах. Бетонные, чисто метенные дорожки, чугунные гладкие скамейки, указатели, похожие на расписание поездов, причем захоронения отмечены поименно, одинаковые серебристые оградки, плиты и памятники без птичьих следов, парк, да и только. Зато ни одного фонаря, даже и у конторы.

Сама же контора, выгороженная из части подсобного складского помещения, располагалась прямо в башне, в нижнем ее этаже, ободранная дверь без опознавательных знаков стояла распахнутой настежь. Яромир для приличия постучал, после вошел. Все оказалось, как и рассказывал бармен Костик. И лавка, и стол, и ружье, висевшее на фанерной перегородке. За столом, правда, сидели, двое. Один на хозяйском месте, другой на посетительской лавке. Пили чай, подливая из бутылки темный ямайский ром, курили позабытые в большом мире вонючие сигареты без фильтра, сорта «портагас». На вошедшего собутыльники дружно оглянулись. Заведующего Гаврилюка инженер узнал сразу. Все тот же смурной взгляд, длинные, плохо чесанные патлы, только бас-гитары не хватало. Человека, сидевшего с Гаврилюком в компании, Яромир смутно припомнил, кажется, видел на танцах в клубе, вместе тащили кишку, и вроде именно он кричал в адрес градоначальника Волгодонского насмешку о еже и голой заднице. Забавный такой человек, пузатый, низенький, но с тараканьими, непропорционально тонкими руками и ногами, скорее дамского размера, чем приличествующими полному мужчине весьма средних лет. Человечек этот проворно вскочил с лавки, суетливо, но и с достоинством, сунул инженеру ладошку для знакомства.

– Очень, очень приятно. Месопотамский, Евграф Павлович, главный редактор и ответственный секретарь. Фамилия, разумеется, газетный псевдоним. – Человечек с энтузиазмом затряс руку слегка опешившего гостя.

– Яромир, местный сторож, – в свою очередь представился инженер и вопросительно посмотрел в сторону смурного заведующего.

– Ну, я Гаврилюк. Небось, знаете, иначе бы не зашли. – Парень подумал немного и добавил, вежливости ради: – Тоже очень приятно.

Яромир, не заставляя себя упрашивать, присел в компанию на лавку. С благодарностью принял чайную чашку, от рома вежливо отказался. Вонючих, на сахарной тростниковой бумаге, сигарет, по счастью, никто ему предлагать не стал. Разговор, шедший прежде его появления, оборвался сам собой, новый начинать, видимо, следовало пришедшему последним посетителю.

– Вы уж простите, – обратился инженер к заведующему Гаврилюку, – что я зашел без насущного дела и даже без благовидного предлога. Мне Корчмарь посоветовал. Сходи, мол, к Гаврилюку, поболтай. О том, о сем, и что к чему.

Яромир выложил все начистоту. Директор кладбища, непонятно отчего, произвел на него впечатление человека прямодушного, хотя и грубовато-мизантропического склада. Ходить вокруг да около Гаврилюка явно не имело смысла. Но вот что говорить дальше и о чем вообще вести беседу, инженер не имел ни малейшего представления. Вопросов в его голове теснилось громадье, однако какие именно мог бы он адресовать Гаврилюку, было неясно. Выручил редактор Месопотамский.

– Анастас, облегчи человеку тяжкий путь познания. Не сиди букой. – Месопотамский по-простому хлебнул из горлышка рому, передал бутылку соседу.

– Ну, уж коли Корчмарь послал, дело другое, – смилостивился Гаврилюк, хотя на вид нисколечко не подобрел. – Хорошо, что еще послал живьем, – произнес вдруг кладбищенский диктатор невозможно странные слова.

– А обычно как посылает? – испуганно спросил Яромир. Неужто подозрения его насчет демонического купидона были не напрасны.

– Кого как. Чаще, конечно, на предмет захоронения, – равнодушно ответил Гаврилюк, затянулся «портагасом».

– Что правда, то правда, – подтвердил редактор Месопотамский.

Яромир на миг утратил душевное равновесие, но и его, этого мига, хватило, чтобы с уст его сорвался жалобный и жалкий вопрос:

– Граждане, дорогие, помилуйте, отчего же? Отчего у вас маньяки расхаживают свободно, да еще состоят при пивном заведении?

Заведующий кладбищем и главный редактор в один голос расхохотались. Первый задорно, второй мрачно-уничижительно.

– Вы, не дай бог, решили, будто Корчмарь тайком пускает своих клиентов на докторскую колбасу? – хлопая себя по толстым ляжкам, заржал пуще прежнего Евграф Павлович. – А ты, Анастас, устраиваешь секретные захоронения обглоданных костей! Ну уморил!

Упоминание о докторской колбасе, связанной в памяти с недавним угощением в «Любушке», немного утешило Яромира, собственный параноидный порыв подозрительности и в самом деле показался ему смехотворным.

– Вы поймите, Корчмарь отправляет лишь тех, кто уже проделал, так сказать, последний путь. Отпил свое из правого крана. Заметьте, добровольно. Но и по необходимости. А как же иначе, – доброжелательно улыбнулся Месопотамский.

– Палыч, придержи язык, – вдруг строго приказал редактору Гаврилюк и произнес как раз то слово, которое успело уже набить оскомину инженеру: – РАНО!

– Ну, рано так рано. Поговорим о чем другом. – Как бы согласился на компромисс Яромир. – А скажите, пожалуйста. Часто приходится хоронить?

Вместо Гаврилюка, однако, опять встрял в разговор Евграф Павлович:

– Тут понимаете, какая штука. Как заметил в свое время Шекспир, который Вильям, «кто умер в этом году, избавлен от смерти в следующем». В том смысле, что похороны иногда понятие относительное. Все дело в памятнике.

– Вы имеете в виду, на здешнем кладбище мертвецы могут и ожить? – в свою очередь с улыбкой осведомился Яромир, принимая теперь весь разговор не более чем за чистейшей воды розыгрыш.

– Мертвецы ожить никак не могут. Ибо они покойники, – нравоучительно пояснил Месопотамский, – но к самим похоронам это имеет малое отношение.

– У вас что же? Хоронят заживо? – удивился неподдельно Яромир, и в нем опять пробудились подозрения и беспокойства.

– Зачем же заживо? Временно, и то не всякого, – веско сказал Евграф Павлович, загреб к себе тараканьими ручонками бутылку с ромом. – Вы бы угостились нынче, а завтра и отоспались бы. На работу вам только к вечеру.

Яромир заколебался, припомнив данный самому себе твердый зарок не употреблять никакого алкоголя крепче пива. Сомнения его развеял Гаврилюк:

– Не бойтесь, не сопьетесь. Матрена не даст. И от похмелья ее чаек – первейшее средство. Так что пейте, не портите компанию. – Заведующий толкнул по столу в сторону инженера пустой стакан. – Если брезгуете из горла, вот вам и посуда. На Месопотамского не обращайте внимания: дикий человек, газетная душа, что с него взять? И не беспокойтесь, вас я погребать не собираюсь, ни сейчас, ни в отдаленном будущем. Не моя это забота.

– Это отчего же? Или заводские сторожа существа бессмертные? – более для смеху, чем всерьез, спросил у заведующего Яромир. Он все-таки принял граненый стакан и бутылку и теперь тщательно перемешивал горячий чай с черным ямайским ромом. Неизвестно зачем.

– Не бессмертные. Но и в городе не умирают. Даже если прожили в нем большую часть жизни, – ответил Гаврилюк и отстраненным взором посмотрел на ружье, висевшее на стене. Будто наводил на некие мысли. – Умирать сторожа всегда уходят в иное место. Кто домой, а кто – куда глаза глядят.

– И прежний сторож, который Доктор? И он тоже? Уйдет, куда глаза глядят? А как же пенсия? – спросил Яромир, отпил приготовленное им пойло. Ром оказался первый сорт, и без всякого чая был бы хорош.

– Ох, не напоминайте мне об этом фигляре! – пренебрежительно скривился Гаврилюк. – Вот уж кого я ни за что хоронить не стану, так точно его побирушеское сиятельство!

Не успел Яромир спросить «почему?», как опять в разговор встрял главный редактор Месопотамский:

– Брось, Анастас! Это жестоко… Ах, какой человек был прежде! Какой человек! Несчастный, да. – И Евграф Павлович сочувственно всплеснул тонкими дамскими руками.

– Зато теперь счастья у него полные карманы! Сами виноваты, – хмуро, но и беззлобно, будто констатируя общепризнанный факт, произнес Гаврилюк. – Именно подобные тебе, Палыч, его и довели до ручки своей сердобольностью. Кто печатал портреты в полный рост чуть ли не каждый день, еще и на первой полосе? Не ты ли? Мне что, мое дело постороннее, но даже и Корчмарь к нему с осуждением.

– Оно, конечно. Раз Корчмарь. – Редактор вздохнул, украдкой потянул от Яромира бутылку с ромом. – Но и ты, Анастас, уж не обессудь, вечно смотришь на Доктора, словно жаба на муху. А права такого не имеешь!

Яромир из перепалки двух приятелей ничего не понял, как ни старался. Зато отметил одно любопытное обстоятельство. Мнение демонического купидона Костика отчего-то было весьма важным и в чем-то решающим для обоих. Кто же он такой, на самом деле, загадочный Костик-Корчмарь, бессменный бармен «Любушки»? Яромир предписал это выяснить непременно. Хотя бы и со временем. А пока поинтересовался, для уяснения полноты бытописания города Дорог:

– Скажите, а некоторые, э-э… странности здешнего существования не встречают ли сопротивления со стороны властей, к примеру губернских?

– Эко куда вы, голубчик, загнули! – присвистнул Месопотамский. – Никакие власти, ни губернские, ни фискальные, ни тем более полицейские, город наш не имеют в виду.

– Как так? Населенный пункт значится на карте. Стало быть, входит в государственную систему управления. На региональном уровне, – припомнил Яромир телевизионно-экранное выражение.

– Входит-то он входит, да только город сам по себе, и власть ваша сама по себе тоже. Ни мы их, ни они нас не трогают. Точнее, не обращают внимания, – как бы вскользь, будто о пустяке, заметил Евграф Павлович.

– Так не бывает, – с укоризной ответил ему Яромир, чувствуя – его нехорошо разыгрывают.

Но тут вмешался Гаврилюк и выдал довольно раздраженным тоном тираду:

– Не то что бывает, а так оно и есть! Пожалуйста, в город любому доступ свободный. Однако столпотворения не наблюдается. А почему? А потому. К нам без нужды не ходят. И не ездят тоже. Поясню для наглядности: вы москвич?

– Допустим. Москвич, – с вызовом ответил инженер, да и чего стесняться: москвич, и притом коренной. Конечно, не во всякой провинции жалуют столичных жителей, но и таиться он не собирался.

– Очень хорошо. А скажите-ка мне, господин москвич, для начала, где находится памятник первопечатнику Федорову и кто именно автор данного скульптурного произведения? Можно лишь по фамилии.

– Ха, тоже мне! – с долей снисходительности начал было Яромир отвечать на пустяковый будто бы вопрос, но тут же осекся. А правда, где? Забыл начисто. Не говоря уж о скульпторе, имени которого инженер вовсе не знал. – Ну, Федоров, то есть памятник. Он… Он…

– На Охотном ряду, возле Третьяковского проезда, – тихо подсказал ему Месопотамский.

– Да, точно! Я ведь раз сто мимо ходил! – Яромир хлопнул себя ладонью по губам, будто наказывал. – Надо же, не обращал внимания!

Гаврилюк недобро посмотрел на него:

– А фамилия автора – Волнухин, одна тысяча девятьсот девятый год. Вы и слыхом не слыхали, хотя человек интеллигентный, пусть даже из технической области. Вот и с городом Дорог та же история, будто бы мы есть, а вроде и в дымовой завесе существуем. Как памятник Федорову. Не отсвечиваем, и ладно.

– Может, нарочно не отсвечиваете? – усомнился Яромир.

– Может, и нарочно, – согласился с ним заведующий кладбищем.

Далее пили и болтали, вот уж действительно, ни о чем. Что Авдотья Чуркина намедни сильно поспорила с Нюшкой на предмет каких-то банных веников, а муж ее, Васька, по прозвищу «гуслицкий разбойник», опять пропил в «Мухах» оцинкованную шайку. И что старший дворник Мефодий Платонович раздразнил нынче у забора хряка Мавритана метлой, а его младший помощник Кирюшка получил от бабки Матрены нагоняй за то, что не усмотрел за опохмелявшимся начальством. Сведения необязательные. Хотя кое-какие детали и приоткрыли инженеру глаза на подспудную жизнь города Дорог. Крепкий ром потихоньку делал свое дело, Яромир сам не заметил, как сверх меры расслабился. И кладбищенский диктатор Гаврилюк, и главный редактор, он же ответственный секретарь, Месопотамский казались теперь инженеру, за два часа совместных возлияний, если и не близкими родственниками, то уж, во всяком случае, чрезвычайно симпатичными людьми, чуть ли не давними друзьями. Как-то само собой так вышло, что инженер поведал им о главной причине и печали своего возвращения. О девушке Майе.

– Ушла. И неизвестно, куда. Даже адреса не оставила.

– М-да. Девушка без адреса, – хмыкнул сильно подвыпивший Гаврилюк, и эта усмешка, пожалуй, была единственным за весь вечер проявлением его веселья. – Впрочем, адрес – не проблема. Как полагаешь, Палыч? Утешим младенца?

– Утешим, – согласился изрядно пьяный Месопотамский и вдруг пустил слезу. – «Были когда-то и мы ры-рыса-ками… и… и кучеров мы имели лихи-их»! Цитата. Неточная. Пардон… Воспоминания о былом. – Евграф Павлович всхлипнул. – А ваша Майя живет в Гусарском переулке, первый дом за зеленым забором.

– Так ведь это… Это… Это же… – от удивления Яромир никак не мог сыскать подходящие слова.

Выручил его вечно хмурый Гаврилюк:

– Ну да. Чуркины. Она их родная дочь, между прочим, единственная. Слава богу, не в родителей пошла. Хотя этого-то как раз ни за что не могло случиться!

– Стало быть, я ее нашел? Понимаете, Майя – девушка моей мечты. Я даже не ожидал, что сбудется, – разоткровенничался от хмельной радости инженер.

– Ничего пока не сбылось, и загадывать не советую. К тому же, никого вы, по большому счету, еще не нашли, а всего лишь получили адрес, – остудил его пыл пессимистично настроенный Гаврилюк. – Но попытка не пытка.

– Да уж, – поддержал его сентенцию Месопотамский. – Все же помните слова греческого философа Демокрита. «Смелость – только начало дела, случай – хозяин конца». Примите как напутствие.

После чего все трое окончательно допили бутылку с ромом. Яромир в порыве веселья пропел песню о «сундуке мертвеца», ему вторил редактор Месопотамский, и даже Гаврилюк отбивал такт пустым стаканом. Потом стали прощаться.

– Вы без стеснений заглядывайте к нам в редакцию, может, когда и заметку черкнете, – уговаривал инженера Евграф Павлович. – К примеру, воспоминания очевидца событий в клубе «Ротонда». Отчет уж я опубликовал сегодняшним числом. Занятная статейка вышла. «Ударим пожарной кишкой по человекообразным разгильдяям!» Но лучше с ваших слов.

– С удовольствием, как-нибудь, – с пьяным умилением соглашался Яромир, роль внештатного корреспондента ему, в жизни своей по доброй воле не написавшему на бумаге ни единого слова, казалась теперь занятной.

– Вот и славно, – удовлетворился обещанием Месопотамский и напомнил: – А сейчас любезно простимся с нашим гостеприимным хозяином.

«Гостеприимный хозяин» Гаврилюк на удивление бодро встал из-за стола, вполне дружелюбно пожал инженеру руку. Наверное, попросту был рад, что незваный гость наконец-то уберется восвояси. Однако на прощание все же пригласил заглянуть еще, по удобному случаю. Яромир непременно обещал.

Хорошо, Месопотамский проводил по адресу. Чертов ром давал о себе знать, не в смысле непослушания опорно-двигательного аппарата, но только у Яромира напрочь отшибло память – где именно находится его дом, точнее, бело-кирпичная избушка бабки Матрены. По дороге он уговорил безотказного Евграфа Павловича пройти по Гусарскому переулку, потом долго не позволял себя увести от зеленого забора, до тех пор, пока Месопотамский не устрашил его рассказом о буйном поведении «гуслицкого разбойника», отца Майи, впадающего в неистовство при виде незнакомцев, по ночам ошивающихся вблизи его владений.

– В темноте не разобрать – стать, сторож вы или приблудный прощелыга. Хватит лопатой али граблями по горбу, иди, жалуйся! После, конечно, повинится, да толку-то! – стращал его главный редактор, и сам плохо стоявший на ногах.

Бабки дома не оказалось, и то было счастье, иначе не обобрались бы позору. Кое-как инженера, с помощью Нюшки, водворили сначала на крыльцо, и далее, через веранду, в отведенную ему комнату. Месопотамский помог раздеться. Все же лучше, чем слишком хлопотное внимание Матрениной сестрицы, хотя инженеру, даже во хмелю, сделалось немного стыдно. Прежде чем заснуть, он включил для компании «лучшего друга человека» – телевизор. На экране снова шла война, того же периода, однако не Гражданская, а Первая мировая, где-то за пределами России. Слышались скорбные возгласы на языке французском, грубые командные выкрики по-немецки, взятая крупным планом плевалась снарядами Большая Берта, на колючей проволоке висели полураздетые трупы, некоторые в разорванных противогазах. Кино опять было черно-белым, документальным. Яромир посмотрел некоторое время равнодушно на панораму сражения, потом нажал кнопку на пульте управления. И заснул.

Правда, ненадолго. Что-то горячее проползло рядом с ним под стеганым ватным одеялом, скользкие чужие руки подобрались к его голому телу. От страха даже частично испарилась хмельная дурь, Яромир, спросонья, попытался скинуть с себя гада ползучего и сесть. Но ему не позволили, напротив, с недюжинной силой удержали в лежачем положении. Тихий голосок, сквозь тяжелое дыхание, зашептал на ухо любовные непристойности и признания. Тут только до инженера дошло.

– Что вы, Нюра, затеяли! Прекратите, ну пожалуйста! У меня есть девушка! – в панике старался выпутаться из объятий «охочей до мужеского пола» бабкиной сестрицы Яромир.

– У всех есть девушка, – утешил его жаркий, страстный шепот, и юркие руки Нюшки принялись раздевать инженера совсем, скользя уже по таким местам, кои детально описывать можно лишь под строгим надзором цензуры.

Вообще-то на ощупь бабкина сестрица оказалась, к его удивлению, весьма приятной. Мягкая, сытая телом, отнюдь не дряблым, а местами очень упругим, и главное, заманчиво-теплая, пахнувшая вкусно цветочным мылом, а для изголодавшегося по ласке инженера – так и вовсе нечаянный подарок судьбы. Однако возникло и чувство вины перед девушкой Майей, которую Яромир считал теперь как бы своею. Но и оттолкнуть Нюшку прочь достаточно сильной воли не нашлось, несмотря на возможные грядущие последствия, могущие осложнить повседневный быт. Что-то подсказывало Яромиру: ежели поддастся зову природы сейчас, визит Лисички случится не последним. Впрочем, опасливые размышления его текущему ходу дела никак воспрепятствовать не могли. Скоро под одеялом тяжело дышали уже двое.