Текст книги "Наледь"
Автор книги: Алла Дымовская
Жанр: Социальная фантастика, Фантастика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
– Градус понижать не к добру, – прокомментировал явление портвейна редактор Месопотамский, облизывая с плотоядным предвкушением потрескавшиеся губы. – С другой стороны, мешать еще хуже выйдет. Поэтому предлагаю сперва покончить с начатым, а после уже и заполировать.
Митенька, нарезавший в этот момент зазубренным истонченным ножом привнесенную в общий котел «телячью особую», согласно кивнул.
– Вы не беспокойтесь, на водку я не претендую. В буфете станционном с утра повстречался мне Мурза. С можжевеловкой. А дальше – вы сами понимаете. Насилу в чувство пришел. Так что лучше я портвейн подожду. – Яромир скромно подсел к столу, от селедки и картофеля в мундире не отказался, хотя более уместным подношением сейчас для него вышла бы хорошая доза обыкновенного аспирина.
Разговор шел необязательный и «проходной». Как это бывает, когда есть о чем насущном порассуждать, но рассуждения сии могут с ненарочной обидой затронуть кого-то из присутствующих, в данном случае персону господина сторожа. Происшествие в «Эрмитаже» не давало покоя особенно Евграфу Павловичу, но расспрашивать о подробностях Яромира он не решался, то ли опасаясь навести на болезненные воспоминания, то ли, наоборот, выслушать нелицеприятные замечания в адрес отсутствовавших и неучаствовавших. Когда дело дошло наконец и до крымского марочного, Яромир приступил к делу, ради которого и осмелился побеспокоить своего ученого соседа.
– Отбываю я завтра, рано поутру, – сказал он и замолчал, выжидая, какой эффект произведут на застольников его слова.
Эффект получился подобен внезапному разрыву емкости с перестоявшей брагой. Одновременно мгновенный испуг и непонимание свершившегося события, сменяющиеся секунду спустя досадой на напрасный расход драгоценной жидкости и невольным восхищением от ее бесспорного хмельного качества.
– Что вы? Зачем вы? Отчего вы? – Отрывистые эти вопросы вылетали очередью из уст Месопотамского, будто свинцовые пули на скором расстреле без приговора. – Как же это? Почему же это? Из-за чего же это?
– В каком направлении изволите отбывать? – нарочито спокойно спросил господина сторожа Митенька, видно было – с трудом сдерживаясь, чтобы не предаться вслед за приятелем бессмысленной череде выкриков. Тем не менее в любопытстве его как раз содержался самый важный для Яромира смысл.
– В Армавир. Зачем и для чего – догадайтесь сами, – коротко ответил господин сторож, сочтя подробности излишними.
– И гадать нечего. В этом направлении путешествуют по единственной нужде. Вам понадобился Игорь Иванович Канцуров, – категоричным тоном произнес Митенька.
Опять всполошился утихомирившийся было редактор Месопотамский:
– Как Канцуров? Зачем Канцуров? Откуда Канцуров?
– Вы, уважаемый Евграф Павлович, погодите, – осадил его, впрочем вежливо, Ермолаев-Белецкий. – Господин сторож не просто так сюда пришел. И явно не за советом. Правильно я представляю обстоятельства вашего дела?
– Правильно. Я самостоятельно все решил. А к вам, Дмитрий Федорович, есть у меня просьба. Странная, и может случиться, что и небезопасная. Но более обратиться мне не к кому. Не к кому, в том смысле, что единственно вам я доверяю. – Яромир хотел уже изложить существо прошения, но его вновь перебил главный редактор и ответственный секретарь.
– Отчего же другие-прочие не удостоились вашего доверия? – с едкой обидой скривился Месопотамский, демонстративно отодвинув от себя портвейн.
– Оттого, что сами вы первый от моего доверия и откажетесь, когда услышите, в чем конкретно оно заключается, – без всякого неудовольствия отозвался Яромир, придвинув обратно к редактору распечатанную бутылку. – Просьба моя такова: присмотреть за вверенным мне заводом, в частности за его обитателями – Хануманом и… еще кое за кем. Или за чем.
Евграф Павлович, едва прозвучали последние слова, сразу неловко съежился на стуле и попытался отодвинуться подальше от Яромира, на всякий случай ухватив со стола тараканьими ручонками пустую водочную бутыль, как некий оборонительный предмет:
– Чур меня, чур! Увольте, я лично на завод более ни ногой! Ох, что же я такое говорю?! Вы же не меня просите! Слава богу! – Месопотамский перекрестился бутылью на пыльный дальний угол, спустя мгновение одумался, отечные щеки его зарделись пунцовой краской стыда. – Поймите правильно старика. Я как представлю, что вновь под черную эту арку… Дрожь берет.
– Прощать мне вам нечего. Совершенно, – успокоил страдальца Яромир и тотчас вновь обратился к Митеньке: – Каков же будет ваш ответ? Ввиду экстренности ситуации, лишнего времени на раздумье дать не могу, за что и приношу извинения. Хотя требовать от вас решения с моей стороны наглость неслыханная.
Ермолаев-Белецкий глядел угрюмо в пол. Усы его, знатные и чувственные, более не шевелились, напротив, застыли грозовой массой, будто у каменного изваяния. В кухне повисла прозрачная, пустая тишина вселенской бездны, лишь громко и настойчиво тикал старенький будильник, словно отсчитывал секунды, оставшиеся до сотворения вещественного мира. Наконец, спустя черт его знает сколько мгновений, почтмейстер произнес слова:
– В одном я с вами согласен – наглость и в самом деле неслыханная. В данном случае оттого, что вы создали для меня неумышленно этакие моральные «вилы». Отказаться с любым мотивом – непримиримо для моего достоинства. Согласиться – значит пойти на поводу обстоятельств, к коим я твердо предопределил себе не иметь ни малейшего отношения. С детства ненавижу ходить в псевдогероях, и тем более в подручных у оных.
– И все же. Каков ваш ответ? – несколько смущенно, но и настойчиво повторил господин сторож.
– Да. Разумеется, да! – в сердцах резко бросил ему Митенька, машинально поднес к пересохшим в волнении губам пустой стакан. Ничего оттуда не перелилось, Ермолаев-Белецкий мрачно чертыхнулся, потянулся к портвейну: – Не вздумайте вообразить за мной души прекрасный порыв! И вообще. За всю мою жизнь я не смог возбудить в себе ненависти ни к одному человеческому существу. Вам же удалось вызвать ныне во мне это заповедное переживание. За что век вам буду впредь обязан! – не без сарказма воскликнул почтмейстер, наливая себе из бутылки так, чтобы краев не было видно.
Яромир счел за лучшее немедленно убраться восвояси, пока Ермолаев-Белецкий не передумал:
– Тогда, Дмитрий Федорович, буду ожидать вас у муниципальной оранжереи ровно в девять часов вечера. За сим позвольте откланяться, – и в самом деле склонил голову.
Из настроений, высказанных Ермолаевым-Белецким, господин сторож ничего не понял. Особенно, за что вдруг почтмейстер, в чьих привычках не наблюдалось разбрасывание сильными чувствами, столь стремительно его возненавидел. Но главное было достигнуто – Митенька согласился и, если неожиданного не произойдет, станет дожидаться господина сторожа сегодняшним вечером у погибающей в снегах оранжереи.
Черная гранитная арка вставала в свете набухающей злобой луны, как не ведающий жалости пограничный страж на входе в ирреальный, полный жутких воплощений мир беспомощных человеческих снов. Всю дорогу, пока ковыляли среди мерцавших зеркальной пылью сугробов, Ермолаев-Белецкий молчал. И лишь достигнув зияющего мертвого провала арки, почтмейстер впервые заговорил. Впрочем, не с господином сторожем, а скорее с гранитом и его подругой луной, с гнойной свирепостью низко нависшей над их головами.
– «Кирпичный завод», – прочитал он надпись и спросил: – Вот так просто?
Гранитная арка и лунный лик остались безмолвно равнодушными. Кажется, Митеньку это несколько обескуражило.
– Так просто, – ответил вместо них Яромир, хотя его и не спрашивали. – Здесь все просто. Все. Кроме смерти.
– Неудивительно, – буркнул в усы почтмейстер, таким образом как бы давая понять Яромиру, что еще помнит о его существовании. Лед не был сломан, но в его толще явно возникла некая трещина.
Если бы только Яромир мог знать причину! Вдвоем, плечом к плечу, вступили они на заводской двор. Не нарочно, а так вышло – словно бы парящая в ночном безжизненном воздухе строгая гранитная арка, разрезающая пространство небес подобно занесенному ятагану, заставила их держаться тепла друг друга.
В подсобке было светло и как-то по-обывательски уютно, Царь Обезьян дрых безмятежно на кровати, из-под которой высовывался толстый, в человечью руку, рыжий тигриный хвост, чуть вздрагивавший пушистым с кисточкой кончиком. На неубранном полу рассыпаны были во множестве смятые конфетные фантики, валялась пара дочиста обглоданных костей и зачем-то привязанный за веревку игрушечный зеленый заяц с пестрым, в горошек бантом. «Не иначе как Хануман смастерил кошачьему сыну на потеху», – подумалось со смешком Яромиру, немедленно игривое воображение нарисовало ему чудную картину, как огромная полосатая тигра подпрыгивает за дразнилкой, урча от удовольствия.
– Вставайте, Царь, вас ждут великие дела! – крикнул господин сторож из озорства Хануману прямо в ухо и быстро отскочил в сторону, зная его коварный нрав. – Точнее, перемены, – несколько поскучнев лицом, добавил он.
Царь Обезьян тотчас взвился над подушками, будто и не спал ни секундочки, а только притворялся нарочно. Одновременно под кроватью вспыхнули два любопытных желтых глаза, а хвост, напротив, втянулся внутрь.
– Стесняется, – прокомментировал поведение тигры Хануман. – Поскольку ты явился не один, с тобой пришел наш новый властелин. – Царь Обезьян глумливо поклонился в сторону почтмейстера. Но тут же капризно обратился к господину заводскому сторожу: – Молоко принес?
– Принес. Опять козье. – И Яромир, заметив недовольное выражение обезьянего лица, задал давно интересовавший его вопрос, до которого за все время его пребывания в должности дело отчего-то так и не дошло: – На кой тебе сдался этот «пармалат»? Гадость порошковая и больше ничего.
– Нравится, – коротко бросил ему Хануман и состроил невообразимую гримасу, это уже в адрес Ермолаева-Белецкого.
– Что нравится? – с некоторой долей насмешки попросил уточнения Яромир.
– Название нравится. – Хануман, подпрыгнув на перине, сделал двойное сальто в воздухе. – Кто суть свою словесностью питает, тот страсть мою изрядно понимает. – И заговорщицки подмигнул почтмейстеру.
Митенька на удивление нисколько не обиделся, напротив, вежливо ответил:
– Да, понимаю. И думаю, мы с вами найдем общий язык.
Не откладывая дела в долгий ящик, Яромир приступил к показу своих бывших владений, попутно и ненавязчиво давая Ермолаеву-Белецкому нужные инструкции:
– Подметать бы хорошо – ладно, дважды в неделю. Охламоны мои, знай только мусорят, а за собой убрать ни-ни! Тигру кормить не надо, то Хануманова забота. Да и Царю доставляйте исключительно молоко, или лакомства какие, последнее – по состоянию душевного приятельства. Я понимаю, Дмитрий Федорович, у вас своя работа. Но хотя бы через день, хотя бы на часок. И еще…
К этому моменту все четверо вышли на двор. Впереди почтмейстер с суетящимся подле Яромиром, позади Хануман, а уж за ним урчащий тигр, которого непоседливый Царь Обезьян ни на минуту не переставал дразнить зеленым зайцем на веревке. Однако полосатику это вроде было приятно.
– Так вот, Дмитрий Федорович. Не могли бы вы изредка заходить в помещение цеха? Не бойтесь, сейчас там все мертво. Но немного времени постоять внутри не помешает.
– Для какой цели, позвольте осведомиться? – хмуро вопросил Ермолаев-Белецкий.
– Не знаю, – честно признался ему Яромир. – Но есть у меня подозрение, основанное на голой и не объяснимой разумно интуиции. Что именно ваше присутствие может замедлить наступление хаоса и пресловутый ноль станет пожирать город не так быстро. А любой выигрыш во времени для нас бесценен.
– О-о! – протянул недобро Митенька. И добавил нечто, не совсем понятное господину сторожу: – Вы хотите, чтобы я подобно Иисусу Навину сказал: «Стой солнце над Иерихоном, а луна над долиной Аиаланской!» Что же, согласен. Если уж отважился на замещение, на это и подавно.
– Тогда примите! – Яромир проворно полез за пазуху, извлек оттуда «лукавую грамоту», все еще прикрепленную к гарусной перевязи. – Может, сгодится на что. Она почти нежива. Но какой-то звук пока дает. Хотя и не в силах вернуть порядок.
– Да. Scapa dissoluta, – вздохнул Ермолаев-Белецкий. – Это латинское выражение. В переводе означает «развязанная метла». Когда целостность чего-то нарушена и единое распадается на отдельные части.
Яромир промолчал. Для него теперь наступал с решительной, роковой неотвратимостью самый тяжкий час. Час его прощания. Временного или вечного, было неизвестно, но, по крайней мере, Ханумана он должен обнять со всей сердечной болью, так, как если никогда уже не вернется.
– Друг… друг… – только и смог он произнести, разводя обе руки широко в стороны, из глаз его хотели было хлынуть потоки слез, но мощная трагическая сила не пустила их изнутри. Ни к чему сейчас бабий плач. Это правда. – Друг…
Хануман, как ручная цирковая обезьянка, повис, обвив лапками его шею. Царь Обезьян словно бы уменьшился в размерах, а может, печаль его тоже была неподдельна и оттого заставила съежиться душу и тело. Полосатая тигра внизу жалобно терлась о ноги господина сторожа, который с этого мгновения уже не являлся таковым.
– Друг… – Спазм перехватил горло, но Яромир сумел выдавить слова: – Как же мало мы говорили. Я так почти ничего и не узнал ни о тебе, ни о твоей удивительной стране, но я мечтал. Однажды мы вместе побываем в граде Девяти Рек. Я – как твой гость, а ты – как мой добрый хозяин. Мы поменяемся местами. И никто не посмеет нас тронуть на нашем пути или остановить… Видно, не судьба.
Хануман отпустил его шею, отступил торжественно на шаг.
– Клянусь, коль сможешь свет вернуть, мы вместе совершим тот путь. А ныне в дар мечте твоей прочту стихи страны морей. Где вырос я и рожден был, чей аромат не позабыл. – Хануман принял позу, полную достоинства, одернул короткую леопардовую юбчонку и громко объявил: – Об острове Аолайго – предок У Чэн-Энь, шестнадцатый век:
Внизу кипучий бег потоков горных,
В пещерах дивных – вечный плеск воды.
Здесь скачут стаи обезьян проворных,
Сжимая в лапах спелые плоды.
А в сумерках выходит тигр рычащий,
Внушая ужас задремавшей чаще.
– Великолепно, – будто эхо его последних слов, отозвался Яромир. – Друг… так все и будет…
Они уже покидали прочь заводской двор, Яромир и Ермолаев-Белецкий вот-вот должны были ступить обратно под гранитную, впитавшую масляный лунный свет арку, когда Царь Обезьян тихо молвил им вслед:
– Амитофо! – и дунул на раскрытую ладонь.
Инженер обернулся к нему на прощание в последний раз.
На площади было людно. Несмотря на сильно раннее утро. Водитель Николай разогревал машину, проверял настройку зеркал, то и дело прикладывался ухом к капоту, слушая двигатель. Будто авиамеханик, готовивший трансконтинентальный лайнер к заоблачному полету.
С обеими сестрами Калабашко инженер еще прежде простился у калитки, запретив себя провожать. Нюшка прорыдала всю ночь, не дав любимому сомкнуть усталых глаз, то бурно проявляя сквозь слезы свою страсть, то предаваясь старорусскому отчаянию «на кого ж ты нас покидаешь?». Яромир верил ее слезам. А почему бы и нет? Распутное тело это одно, а жаждущее чистой любви сердце совершенно другое. Он наобещал Нюше непременно вернуться, и даже привезти в подарок настоящую накидку из меха норки. Он мог бы заодно пообещать золотые горы, все равно ничто не имело теперь значения. Впрочем, Нюша поняла правильно, и от этого рыдала еще горше. Бабка Матрена, та не плакала, но, провожая его на рассвете, остановилась скорбно у калитки, трижды перекрестила инженера и словно в успокоение сообщила, что непременно завтра же откроет «Эрмитаж». Напоследок неловко засунула ему в карман небольшую пачку заветного целительного чая.
У декоративного плетня стоял грустный Эдмунд Натанович, все в том же несезонном пальтишке, в руках у него был небольшой прозрачный пакет. Он, казалось, ждал, что Яромир заметит его и первый подойдет. Так и произошло.
– Прощайте, Эдмунд Натанович, хороший мой. А может, до свидания. Как выйдет. – Яромир протянул ему для пожатия руку.
– До свидания, – вздохнул Большой Крыс. Потом, несколько засмущавшись, передал инженеру пакет. – Вот возьмите. Сам сделал, специально для вас.
Яромир поблагодарил, заглянул внутрь, чтобы рассмотреть содержимое. Одно из архитектурных самодельных страшилищ, собранное из щепок и кусочков цветного картона, памятное изображение домика бабки Матрены, даже с верандой и флюгером. – Он бережно свернул пакет, понимая, что именно сейчас получил один из самых ценных подарков в своей недолгой и нелепой жизни.
Здесь были многие, знакомые близко и не слишком. Нетерпеливо переминался с ноги на ногу Гаврилюк, будто бы стыдился глядеть прямо на Яромира и оттого то и дело дергал дружка своего Евграфа Павловича ненужными вопросами. Авдотья и «гуслицкий разбойник» Василий подошли одними из первых, но в толпе оказались позади, как если бы отбывали обязательную повинность. Лука Раблезианович, тот копошился у водительской кабины, укладывал под сиденье аккуратно обернутые сухим сеном водочные бутылки. В дорогу. Ему помогал Фима Степанчиков, рассовывал по углам бумажные свертки с бутербродами и пирогами.
Яромир принимал прощальные напутствия, кого-то благодарил, кого-то просил не оставить вниманием Нюшку и бабку Матрену, долго целовался с дворником Мефодием Платоновичем, который грозно обещал смотреть в оба и не пущать. Из-за угла почты, будто бы в ответ на его уверения, выглядывали воровато наглые, жадные физиономии «приблудных» Гервасия и народника Емельяна.
Сегодня инженер был при полном параде. В роскошном выходном костюме, в лучших ботинках «в дырочку», хотя и мерз на снегу, но ничего, потерпит. В городе ему необходим будет солидный вид. Внутренний карман пиджака тяжко тянул его книзу – еще бы, целая пачка купюр, по пять тысяч рублей, накопления за недолгую сторожевую службу. Да и не на что было тратиться особенно в городе Дорог. Зато в пути, дальнем и непредсказуемом, пригодится.
Когда уже садился в машину, устраиваясь поудобнее на скользком сиденье, к нему подбежал запыхавшийся портной Мурза Хамраев.
– На, багатур, возьми! Всю ночь шил! – протянул на вытянутой руке роскошнейшее кашемировое пальто нежного сиреневого цвета. – Бесплатно!
– Да ты что, Мурза! В обычном мире уж лето! – отнекивался в неловкости Яромир. – До окраины доехать и куртки хватит!
– Возьми! Сейчас лето, а назавтра еще неизвестно, – пророчески предупредил его Басурманин. – Иначе мне обида выйдет!
– Спасибо тебе на добром слове! Вернусь – с меня можжевеловка. Или французский коньяк, на выбор, – расчувствовавшись, обнялся с ним Яромир.
– Ты сначала вернись, – едва слышно ответил ему Басурман.
– Вернусь. Не сомневайся. Буду жив – вернусь, – пообещал Яромир и собирался уже захлопнуть за собой дверь кабины, как вдруг вспомнил нечто важное и крикнул в спину удаляющемуся портному Хамраеву:
– Постой, Мурза! Давно хотел спросить, но не решался. Ты кто такой будешь? Самому мне догадаться не вышло.
– Кто буду? История. Ваша история буду! – крикнул ему в ответ Басурманин, сорвал с себя медвежью шапку, явив народу бритую наголо сверкающую макушку, помахал головным убором на прощание.
– Ну да. История. Та самая, которая. Ни слова, ни полслова не соврет. Как в песне, – отчетливо произнес вслед ему Яромир. После чего окончательно захлопнул дверь кабины: – Поехали, Николай. Пора.
Молоковоз стронулся с места. Очень скоро прямая, как честь пионера, дорога донесла их до городской окраины, и затем дальше, дальше! К месту, где у обочины, кокетливо покосившись набок, приткнулась пивная «Любушка». На пороге ее, приосанившись, стоял собственной персоной Костик-Корчмарь, было видно: демонический бармен, уже осведомленный, нарочно вышел проводить. Когда фыркающая дешевым дизелем машина поравнялась с его стройной, линейной фигурой, Костик замахал приветственно-прощально вафельным, ослепительно белым полотенцем. И в этот момент Яромира будто дернул нечистый. А может, наоборот, шаловливый гений-хранитель. Инженер порывисто вытянул в приоткрытое окно руку, отогнул средний палец строго вверх от плотно сжатого кулака, и оторопело-изумленному взору Корчмаря был явлен неописуемо непристойный в данных обстоятельствах жест. Как говорится, без комментариев. Белое полотенце в порыве ветра улетело прочь, а бармен-купидон застыл на крылечке своего заведения с настежь открытым ртом.
Яромир залился радостным, театрально-нарочитым хохотом, напротив, водитель Николай испуганно вжался всей широкой грудью в руль, стараясь как можно быстрее проскочить теперь навсегда злопамятное место.
Инженер и сам не осознал до конца, что именно он наделал и кому показал похабную острастку, но сей момент ему было наплевать. В голове его крутилась лишь единственная озорная фраза: «И пусть! И пусть!» Он не испытывал страха.
До города Смоленска добрались не без приключений. По дорогам и впрямь шастало немало тревожного народа. Но монтировка и внушительных размеров гаечный ключ не понадобились. Четырежды их тормозили неведомо чьи грабительские патрули под самыми разными знаменами, от красно-коричневых, подобно цвету застоявшейся крови, треугольных флагов, до черных траурных полотнищ с белевшими на них мертвыми головами. И четырежды отпускали, не причинив вреда и не взявши никакой мзды. Водитель Николай, в силу своего разумения, прояснил ситуацию, когда ревущий мотором молоковоз проскочил последний из самозваных заградительных постов:
– Ух, и боязно им от тебя, аж рыла воротят, так сыкаются в глаза посмотреть!
– О чем это ты, Николай? – искренне удивился его словам инженер.
– О том, что впечатление производишь. Будто большой барин какой. Большой и страшный. Мне и самому случается дрожалки подпустить, как ты глянешь. Да после вспоминаю, что человек ты по правде хороший, вот и легчает, – признался ему водитель Николай, разгоняя древнюю свою машину до максимально возможной для сего бедного рыдвана скорости.
– По правде хороший. А по кривде? – усмехнулся как бы про себя Яромир. – Шучу я. Не обращай внимания.
Но, видимо, Николай сказал о нем, как то и было отныне на самом деле. Не с забитым инженеришкой, некогда бредшим по сырой и грязной дороге, теперь пришлось бы иметь дело любому случайному обидчику. А с персоной, опасной до чрезвычайности. Как раз оттого, что сегодняшнему Яромиру даже ураганно бушующее море вышло бы по колено. И не в костюме и богатстве нового его облика заключалась сущность произошедшей перемены. Но только – не дай бог что, и он пустил бы в ход гаечный ключ не задумываясь, словно бы исчезли в нем разом и навсегда любые предохранительные тормоза. Он не боялся теперь и черта, да чего там! Он не убоялся и Смерти. Так что же говорить о человеках? Самые лютые из них чувствовали это и отступали перед ним, как перед неведомой карающей силой. Да, именно он выпустил демонов разрушения на волю, но в то же время он не заставлял людей выбирать путь демонов.
На привокзальной площади бушевала толпа. Яромир, увлекая за собой водителя Николая, хотел равнодушно пройти мимо, к окошечкам железнодорожных касс, но тут взгляд его зацепился за тщедушного человечка, которого бурлящая людская река с истерическими воплями несла к ближайшему фонарному столбу. В городе, попутно обозревая окрестности, Яромир уж успел наглядеться всяческих «революционных» ужасов. И повешенные, не только на столбах, но и на детских качелях в песочницах, за этот краткий период путешествия стали ему не в диковинку. Все же в человечке, жалко семенившем с петлей на шее под градом сыпавшихся на его истерзанное тело ударов и вещественных оскорблений, привиделось Яромиру нечто знакомое. Ба, да это же Доктор! Вот так встреча.
– За что его? – грозным, не терпящим возражений тоном остановил он первого попавшегося из буйной толпы.
– Речи толкал мятежные, – со смачным удовольствием, предвкушая грядущую казнь, ответствовал ему небритый, воняющий скипидаром мужичонка, плотоядно потер руки. Соловые его глазенки с подозрением забегали по франтоватой фигуре инженера. И тут же опустились долу, едва наткнулись на не предвещавший ничего хорошего режущий взгляд.
– А если тебя после него, на закуску? – холодно стеганул его вопросом инженер.
– Меня-то за что? – перепугался вдруг мужичонка, перестал егозить и побледнел смертельно. – Я речей не говорил.
– Вот за то, что не говорил! Сейчас же и велю. Столбов, их много. – Яромир с угрозой наступал на небритого. Водитель Николай за его спиной одобрительно закивал.
– Я что? Я ничего! Я как все, – заюлил мужичонка, одновременно не решаясь убежать и остаться подле «страшного барина».
– А раз ничего, тогда за мной! Не рассуждать! – цыкнул на него Яромир и самоубийственно устремился толпе наперерез.
Мужичонка ужом закрутился перед ним, угодливо распихивал плотную людскую массу, глашатаем-скороходом покрикивал:
– Расступись, начальство идет! Не видишь, что ли? Расступись, кому говорю? Выкресты окаянные!
Перед Яромиром и впрямь образовалась пустота. И тишина вокруг. Ни о чем раздумывать он не собирался, действовал исключительно по наитию, но и того оказалось довольно.
– Преступника немедленно передать в комиссию! – Самые бредовые слова и были теперь самыми верными. – Вот ему! – Инженер небрежным, высокомерным кивком указал на шествующего исправно позади Николая. – Пролетарская необходимость! Кто против – расстреливаем через одного!
Против никого не нашлось. Скрытая от посторонних глаз монтировка слишком красноречиво оттопыривала полы порыжевшего от ветхости пиджака водителя Николая. Над разгоряченными головами затухающим порывом пронеслось: «Верно! Так и надо! Им видней!» Яромир тем временем ухватил спасенного Доктора за висельную веревку и, как худого козла, потащил за собой под общий одобрительный гогот.
Бедный отставной сторож имел весьма жалкий вид. Разодранная, окровавленная рубаха, штаны, сплошь в уличной пыли и лишенные поддерживающего их пояса, оттого болтавшиеся на Докторе, будто на огородном пугале, голова в проплешинах от выдранных клочьев волос, разбитые и распухшие губы, заплывавший густой синью глаз, тоскливое удушливое сипенье, вырывавшееся из хилой груди.
– Допрыгались, уважаемый? – Яромир не выдержал, дернул несчастного вперед к себе за веревку, отчего Доктор зашатался, едва устояв на ногах. Инженер тут же устыдился собственной мстительной низости. – За что вас?
– Ссудная касса, – всхлипнул носом бывший пенсионер. – Вовсе не большие проценты. Разграбили, сволочи! Я им – об идеях частной собственности! А они мне – сами видите! Я, можно сказать, жертва произвола. – Доктор совсем раскис, еще немного – и начал бы испускать сопли.
– Дурак вы конкретный, а не жертва! – оборвал его признания Яромир. – Что же мне с вами дальше делать?.. А вот что! Возьму-ка я вас с собой!
– Куда это? – опасливо заныл Доктор, памятуя о веревке, все еще пребывавшей на его скоморошьей шее.
– Неважно. Если хотите жить – пойдете со мной! Полное содержание в дороге я вам обещаю. Как и грядущее отпущение грехов. Ну, решайте… иначе, на все четыре стороны и впредь, как знаете. Скорее всего, до следующего столба. С вашим-то языком, – предупредил испуганного процентщика Яромир.
– Да-да, конечно. Однако я в таком непрезентабельном положении, изволите видеть… – Доктор с некоторой растерянностью оглядел себя, осторожно коснулся и суровой веревки на своей шее.
– Действительно. – Яромир достал перочинный нож, перерезал постыдное вервие. – Николай, будь другом, продай мне свой пиджак. Мурза тебе новый сошьет, лучше прежнего.
Водитель Николай, недобро глядя на тщедушную особу Доктора, стащил с себя просимое:
– Отчего ж продать? Так бери. Единственно обидно, что для этой тли колорадской. Едва удержался, чтоб не плюнуть ему в харю.
В здание вокзала Доктор вступил уже свободным человеком. Держался вплотную к Яромиру, боясь покинуть пространство, на которое падала тень его спасителя. Николай, на манер телохранителя, чинно вышагивал позади. Ничем не прикрытая теперь монтировка многозначительно предупреждала окружающих о неуместности опрометчивых поступков.
Яромир, не задерживаясь возле змееподобных, гигантских очередей к обычным кассам, направился прямиком к окошку администратора. Здесь тоже колыхалась непролазная людская гуща, однако перед инженером отхлынула волнами, словно Красное море перед пророком Моисеем.
– От какой организации будете? – спросила его миловидная, полная лицом администраторша, голос ее непроизвольно дрогнул сомнением – бедняжке сразу не удалось распознать серьезность заглянувшего в ее окошко пассажира.
И то, даму можно было понять. Прямо перед ней, ясно видимый сквозь промытое разводами стекло, стоял господин. Страсть как роскошно одетый, да еще вдобавок умопомрачительное сиреневое пальто, небрежно перекинутое через изящно согнутую в локте руку. За ним возвышалась грозная фигура явного пролетария, вооруженного хоть и не булыжником, но предметом не менее смертоносным. Подле господина суетился интеллигентного вида босяк, заботливо опекавший солидный кожаный чемодан, видимо, багаж своего шикарного хозяина. Застывшие в боязливой растерянности прочие очередники безропотно взирали на очевидное барское хамство.
– Организация «Конец света», – степенно озвучил название Яромир.
– А-а, вы анархисты, – отозвалась с некоторым облегчением упитанная административная дама.
– Мы контранархисты, – с угрозой в голосе осадил ее инженер.
Из-за его спины подал зловещую реплику и водитель Николай:
– Да. Мы в контрах с анархистами. Выходи, проверишь!
Дама за окошком сконфуженно заерзала на служебном стуле:
– Пожалуйста, пожалуйста. В каком направлении отбываете? – Ей, казалось, весьма не терпелось спихнуть опасных пришельцев в какую угодно часть земли, лишь бы подальше от родимого города.
– В Армавир, – коротко сказал инженер в переговорное устройство.
– С одной пересадочкой, в Курске, на проходящий скорый. Сейчас я вам выпишу спальный вагон, отправление через сорок минут.
– Хорошо. – Яромир пренебрежительно бросил в выдвинувшийся кассовый лоток несколько пятитысячных купюр. – Два билета. Сдачу оставьте себе.
Потом он поворотился к водителю Николаю:
– Ну, с богом!
Около полуночи задребезжал входной звонок. Хозяин крошечной квартирки, благообразный худой старик, кряхтя от усилий, поднялся с дивана, нетвердой поступью направился в коридор открывать. Близкий этот путь занял у него довольно времени – застарелый радикулит давал о себе знать. Незваный гость или гости во множественном числе уже настойчиво колотили в хлипкую, некрашеную фанерную дверь.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.