Текст книги "Наледь"

– Поехали, – согласился неизвестно на что Дмитрий Федорович.

Уже садясь в кабину молоковоза, несостоявшийся пророк и классик увидал неподалеку мусоросборный отряд, грузивший контейнеры с отходами из привокзального ресторана.

– Я на одну минуточку, – отпросился Дмитрий Федорович и со всех ног припустил в сторону мусорного погрузчика. Напоследок еще раз взвесил в руке тяжкую связку рукописей и без сожалений зашвырнул ее в вонючие недра кузова утилизационной машины. – Теперь совсем все!

Так Митя Ермолаев-Белецкий и очутился в городе Дорог. И вот уже около пяти лет как бессменный его почтмейстер, и даже создал небольшую и необыкновенную библиотеку в подсобном помещении.

– Обязательно побывайте, не пожалеете! Чудеса из чудес. Если уговорите Митю, конечно. Не всякому и покажет, – завершил свой рассказ Евграф Павлович и разлил остатки портвейна. – А нам пора. Анастас, не дай-то бог, может обидеться. Ваше здоровье, и, как говорится, на посошок!

На двор к Гаврилюку, само собой, попали с опозданием – давно станционный колокол Двудомного отзвонил к началу празднества. Пока Месопотамский подправлял растрепавшуюся красоту, да пока определялись с покупками в «Мухах» – Евграф Павлович тоже возжелал прикупить портвейна в общественную пользу, а на скорый выбор главный редактор способен не был, обстоятельно провозился возле бутылок с полчаса. Уже и Лука Раблезианович занервничал, ему тоже хотелось на праздник, и старик собирался закрывать лавочку… Но вот наконец дошли.

У дома и вкруг него стояли в изобилии столы. Накрытые сразу всем, ибо обслуживать гостей выходило некому, шведский не шведский, но явно вольный буфет был устроен на открытой веранде, подходи, не зевай, получай каравай, и наливочки для разминочки. Хотя наливали в основном водку. Окорок висел тут же, на балясине, с воткнутым вбок кухонным ножом, каждый по желанию мог отрезать себе кусок. И тут только Яромир с опозданием сообразил, что совершенно позабыл про хрен! Ну, если Гаврилюк припомнит, может выйти скверное дело. Тем временем уже подходили к имениннику, к заглавному столу, бежать инженеру получалось поздно, да и неудобно. Однако Анастас про хрен даже не заикнулся, уже он был хорош и без хрена, портвейну крымскому обрадовался чрезвычайно, сразу же схватился за огромный оловянный клейменый штопор. Альбом ин-кварто в бархатной бумаге даже рассматривать не стал, а кощунственно сунул себе под зад и размашисто уселся сверху.

– Проходите, гости дорогие! Царствие вам небесное! – заплетающимся языком произнес Гаврилюк, но немедленно оговорился: – Тьфу ты! В смысле, наше вам угощение и хлеб да соль!

Рядом с именинником пристроился и мэр Волгодонский, нынче в чесучовом френче и кавалерийской бурке, голову его украшала богато расшитая золотой нитью квадратная тюбетейка. В руке Ахмет Меркулович держал полную до краев рюмку водки, желая непременно в компании с опоздавшими выпить штрафную.

– До дна, до дна! – залихватски суетился мэр, подначивая припозднившуюся парочку, хотя никто и не думал сачковать.

Несмотря на расставленные по двору открытые жаровни с пылавшими углями, у столов было знобко и сыро, потому спасительная водка пришлась весьма кстати. Яромира усадили вдалеке от газетного редактора – Месопотамский уже устроился на свободном табурете подле почтмейстера Митеньки, видимо, тот и держал место заранее для приятеля. Инженеру достался стул со спинкой за главным столом, через одного от именинника. В соседи он получил ни больше ни меньше, а самого Корчмаря с правой стороны, а с левой «гуслицкого разбойника» Василия, который тут же поделился с ним радостной вестью – Авдотья его далеко, с бабами в глубине двора, оттого ничто и никто не помешает ему ныне «принять отдохновение души». Яромир для виду согласился. Он уж смотрел теперь на присутствующих другими глазами. Понятна была и тюбетейка Волгодонского, и хлопотливая беготня бабки Матрены, не пожелавшей успокоиться в праздник и опять сновавшей туда-сюда с тарелками среди накрытых столов. И даже Василий не вызывал в нем прежнего возмущения вперемешку с долей опасливого благоговения – все же был он родителем девушки его мечты. Хорошо бы еще определить хотя бы на глазок, какие роли призваны исполнять так до конца и не открытые ему персонажи, тот же «гуслицкий разбойник», например. Спросить напрямую инженер не решался, но интуиция однозначно подсказывала ему – Чуркин Василий никак не человек.

Веселье тем временем набирало ход. Уже завклубом Лубянков пропел с веранды «отчего я веселый такой», четверка приблудных завсегдатаев чайной прочитала самодельный монтаж лермонтовского «Демона» и шотландского поэта Бернса со вставками-двустишиями из тюремной лирики сталинских времен. Несуразная вышла чушь, но разгоряченная публика благодарно хлопала. Потом стреляли по очереди из заветного ружья Гаврилюка, запускали фейерверк, достаточно убогий в разноцветии, но донельзя шумный взрывами. Потом «гуслицкий разбойник» подрался с престарелым Лукой Раблезиановичем из-за какого-то полузабытого денежного долга, причем последний, несмотря на возраст, одержал верх, заставив расчувствовавшегося Ваську слезно извиняться. Потом дело дошло и до танцев. Лубянков пустился во все тяжкие на драгоценном своем аккордеоне, плясали даже под «Полет шмеля», и под «марш Радецкого», и под совсем уже неудобоваримый для стиля диско «шумел камыш».

Яромир так завелся, что на время позабыл о сокрытых истинах города Дорог и в голову не брал, будто под мирной обывательской личиной притаились совсем даже и не люди, а бог знает какие сущности. Впрочем, опасаться ему было нечего, ведь Месопотамский ясно дал понять, универсалии – народ безобидный совершенно, скорее достойный жалости и зависимый, а потому требующий участия и непредвзятого понимания. Кроме разве Корчмаря. Тот, кстати сказать, весь вечер косил на инженера синим демоническим глазом, но говорил мало, больше услужливо подливал в рюмку, чтобы Яромиру не бегать всякий раз на веранду к водочному крану, тем самым как бы продолжал исполнять обязанности бармена.

Поиски Майи в этот вечер ни к чему не привели. Не было ее среди гостей, как ни пытался отыскать девушку взглядом влюбленный инженер. Но, может, оно и к лучшему, празднество приобретало все более разнузданные формы, на нем самом давно повисла Нюшка, вырядившаяся на сегодняшнее суаре в общипанное и порыжелое норковое манто, перед Майей вышло бы некрасиво и даже пошло, этим Яромир и утешался. Оттолкнуть Нюшку прочь в свете открывшихся ему реалий у инженера не хватало духу, да и жалко было ее. Вот так всегда! Подумал он, в очередной раз подкинув ради ухарства в воздух визжащую партнершу, развевавшееся норковое манто обдало его сильным запахом нафталина. Танцуешь с одной, а сердце твое далеко с другой. Мечта не дается в руки.

Только успел подумать так, как вышло инженеру озарение. Вовсе не по пьяной лавочке в полете лихого веселья, вовсе нет. Но как же все до смешного просто! Теперь. В памяти всплыли строчки «поехала наша Авдотья в Европу!», и еще эпизоды из Гиляровского о легендарном Ваське-разбойнике из Гуслищ. Ну, конечно! Полнотелая, румяная хозяйка банной лавчонки, русская красавица в самом соку, вот она! Точнее он. Народ, как есть во всей своей натуре. Тот, который хочет знать, и тот, который ничего знать не хочет. А желает хлеба и зрелищ и волю вольную. На последнюю можно полюбоваться. Скачет тут же, с громадным фингалом под глазом, дорогой муженек Васенька, таскающий в заклад оцинкованные шайки. И дочь у них лишь одна. Не в родителей. Прав был Гаврилюк – такого никак не могло случиться. Ибо народ и воля в состоянии породить единственно совершенную мечту, которая никогда и никому не дается в руки. Ее нельзя описать, ее нельзя ухватить, можно только любить беззаветно. И все равно, проснешься поутру, а рядом лежит Нюшка в облаке «сортовых перьев марабу с удостоверением».

Вдруг Яромир, едва закончивший очередной круговой пляс и не успевший отдышаться, ощутил, как некто тянет его за полу пиджака назад и в сторону. Инженер обернулся. Ба, знакомые все лица! Это ж вездесущий халявщик Доктор. Ему-то какого черта надобно? Все же Яромир, увлекаемый столь интеллигентным образом с танцплощадки, отошел следом за бывшим сторожем.

– Есть разговор, – по пути шептал ему Доктор, чинно кивая в такт шагам. – Небольшой, но вы уж простите. Скорее даже вопрос.

– Который копеек стоит? – Инженер машинально потянулся за кошельком. С Доктором до сей поры он говорил лишь однажды, и толку от беседы вышло чуть. Но может, унылый пенсионер хотел всего-то стрельнуть полтинник, кто его знает? Впрочем, Яромиру было не жалко.

– Упаси боже, мне ничего не надо! – чуть ли не с испугом остановил движение щедрой, дающей руки Доктор. – Вот сюда извольте. Конечно, место отхожее, зато народу нет никого.

Они остановились подле летней дощатой уборной, выкрашенной в канареечно кричащий цвет и, судя по запаху, давным-давно не чищенной. Яромир счел весьма спорным утверждение, что место сие было подходящим для частной беседы, но и пререкаться с Доктором он не хотел, напротив, желал поскорее отделаться и вернуться к кипевшему в отдалении веселью.

– Я слышал, вы с Хануманом разве что дружбу не водите? – не то с осуждением, не то с удивлением бросил как бы мимоходом Доктор.

– Не разве что, а действительно мы друзья, – холодно осадил его Яромир, припомнив демонстративную надменность своего собеседника в отношении «братьев наших меньших». Хотя, уж конечно, Хануман на роль меньшего брата никак не подходил, а жаль, согласно Дарвину именно от него наиболее удачно смог бы произойти род людской.

– Ну-ну, на вкус и цвет, как говорится, – неопределенно хмыкнул Доктор, но в подробности не стал вдаваться, напротив, принял чрезвычайно смиренный вид: – Еще раз извините, что отвлек вас в неподходящий момент.

– Ежели вы о Ханумане, так знайте. Я не намерен даже обсуждать! – Яромир, вроде бы ни с того ни с сего, а впал вдруг в крайнее раздражение. – Что за идиотские выяснения отношений, тем более возле отхожего места!

– Это к слову пришлось. Я, видите ли, никого не хотел обидеть. Ни прямо, ни косвенно, – жалко улыбнувшись, торопливо забормотал Доктор. Отчего последняя сказанная им фраза прозвучала особенно оскорбительно. – Я намеревался говорить с вами совсем о другом. О месте обитания, в смысле, о самом кирпичном заводе.

– Завод как завод, стоит себе. Вы и так знаете. – Яромир уже и вызывающе посмотрел на смущенного Доктора, ведь бывший сторож, а лезет с глупостями. Инженеру по-прежнему хотелось лишь одного – уйти поскорее прочь от смрадного благоухания нечищеной уборной. – А если вас интересует, к примеру, Панов лабиринт, то ничего нового я вам не скажу.

– Лабиринт не интересует, как сущность, ненужная мне совершенно. А вот жизнь моя всегда была мне дорога, – отмахнулся от предположения Доктор и, надо сказать, пренебрежительно отмахнулся. – Но флигель и главное здание, это совсем иного рода дело. Вы не находите?

– Не нахожу, – откровенно рявкнул на него инженер, глупейшая ситуация, нелепый разговор. И ненужный к прочему всему.

Кстати признаться, и во флигеле, и в главном корпусе инженер успел побывать, и не однажды. Из праздного исключительно любопытства. Правила никак его походы не запрещали и не ограничивали, напротив, в случае возникновения беспорядка по вине шуршащих и урчащих теней, его прямой обязанностью было вмешаться и пресечь при помощи барабана. Хотя эту-то службу за него исправно нес дружище Хануман. А Яромир несколько раз побродил среди погасших печей, огромных чанов с засохшей глиной, заглядывал и во флигель, даже от нечего делать посчитал как-то сложенные штабеля, на втором десятке сбился и заскучал, тем дело и кончилось. Не было на заводе ничегошеньки интересного, об этом мэр Волгодонский его правильно предупреждал. Ловить же блуждающие тени инженеру и в голову не приходило, да и Хануман разъяснил: баловство и только, если и уловишь их фонарем, рассыплются в прах, жалкое зрелище. Вреда от них ровным счетом никакого нет, однако по инструкции не положено, чтобы шляться. Да и тени вовсе не тени, хоть и загадочное дело, но Яромиру не хотелось связываться и выяснять, и так понятно, что ерунда полная. Он нисколько не опасался этих шуршащих комочков мрака, с барабаном или без, а значит, и пес с ними.

– Зря вы пренебрегаете. Если единственно моей персоной, то полбеды. Но вот спросите, отчего это я ушел с завода? Дурак Корчмарь вам скажет, дескать, разъелся на казенных харчах, возжелал довольствия и бездеятельного почета. Дурак и есть дурак, – развоевался неожиданно тихий Доктор, даже сплюнул наземь с досады.

Удивительная получалась вещь. Лично у Яромира духу бы не хватило назвать демонического бармена не то чтобы дураком, а просто отозваться о нем без должного уважения. Вот вам и тихоня, запечный скряга, а действительно, отчего он ушел с завода? Ответ не заставил себя ждать.

– Оттого, что кроме времени сторожевого есть еще время рабочее. Вам было приказано, как и мне, – в шесть часов под арку и долой. Задержаться ни-ни! А почему? Что за страсти такие лихие и строгости? Шабаш ведьм там происходит или исчезает горизонт? А может, из леса выходит вдохновенный кудесник? И папоротник расцветает вместе с трын-травой? – вкрадчиво и опасливо предположил Доктор. Плюнул, не эстетично, еще раз, утер ладонью рот.

– И что же там происходит? – Яромиру внезапно сделалось интересно. Неужто сия тля клистирная решилась на то, на что у инженера пока не хватило бы смелости отважиться. И вовсе не из чувства потусторонней боязни. Только инструкция есть инструкция, особенно по технике безопасности, ему ли не знать. Конечно, инструкции на прежнем месте работы тоже приходилось нарушать, но исключительно по нужде. Подшипниковое производство дело непростое, оборудование изношенное, начальство кричит и требует, порой крутись как знаешь. Но чтобы просто так, извините, батенька! Он грамотный инженер, и ради одного лишь ухарства ни за что не сунет руку в работающий на полном ходу револьверный станок, даже на спор под пьяную лавочку.

– Понятия не имею. Ни малейшего, – сознался Доктор и сразу же упал в глазах Яромира на прежний свой уровень. – Поэтому и ушел. Поймите, меня терзало! – чуть ли не со слезами выкрикнул бывший сторож, еще мгновение – и он, глядишь, уткнулся бы с рыданиями в единственно близкую жилетку.

Но Яромир рыданий не допустил, хотя и посочувствовал клистирному человеку.

– Что вы, не надо! Ведь все в прошлом. И стоило ли вообще, как вы изволили выразиться, терзаться по столь ничтожному поводу? – Он даже позволил себе в трогательном порыве стряхнуть с докторского роскошного кашемирового пальто невидимую соринку. – Полно вам!

– Ах, как вы не понимаете? А ведь ходили сегодня к причастию. То бишь, к откровению. Обратите внимание, и местные и пришлые завод ваш за семь околиц огибают стороной, оттого что боятся, как огня, Ахмет тоже, хотя и притворяется, будто все нипочем. Известно ли вам, коллега, что ни разу в сторожах не служил никто из универсально рожденных? Только человек. Я знаю, я специально выяснял. Скажете, для нас кирпичный цех не опасен? Может быть, вполне. А может, и врут. В любом случае я не согласен жить с дамокловым мечом над головой, тем более иметь всегда за спиной притаившегося во тьме бешеного ковбоя с винчестером, который неведомо когда выстрелит! Да еще отвечать, а за что? Неизвестно!.. Правильно. Я убоялся. И вам того же советую. Пока не поздно и не вышло боком. Не то, вы изволите гулять в лабиринте, так теперь придет охота перешагнуть и за шесть часов?

– Вы меня подстрекаете или отговариваете? Смысл ваших предупреждений и намеков мне не ясен. – Яромир почувствовал себя не вполне в своей тарелке. Чего он добивается, ползучий докторишка? Но семя уже упало в почву. – Впрочем, я спрошу Ханумана. И приму его совет. Может, мы вместе пойдем. – До сего мига идея нарушить строжайший заводской распорядок вообще не приходила инженеру в голову. Теперь же посетила его и стала вдруг неотвязной. Яромир знал, точнее вывел такое заключение из смутных и аллегоричных речей своего приятеля – даже Царю Обезьян в дневное время полагалось находиться на крыше или в огородах, но внутрь помещений после шестого часа ни боже мой!. А сторожу и того нельзя.

– Хануман с вами не пойдет, лучше и не пытайтесь уговаривать. И совета не подаст тоже. Ничегошеньки он вам не скажет, ха! – отмахнулся Доктор, произвел и соответствующий жест рукой.

Инженер сейчас лишь уразумел. И не высокомерие то было к «братьям меньшим», а примитивная кухонно-коммунальная месть. Доктор спрашивал сам, еще в пору, когда служил в сторожах. Не надо много ума, чтобы сообразить. Хотел послать Ханумана вместо себя, вот подлая душа, а когда Царь Обезьян отказался, то и затаил обиду. Как же, не разговаривал он! Небось, целый вагон доводов приводил в свою пользу. Ну и шел бы самолично, если такой хитрый… Именно потому, что хитрый. Именно потому! Не пошел, а толкал другого. Теперь вот избрал свеженького человечка и подзуживает. Инженеру в свою очередь захотелось плюнуть, но отнюдь не на землю.

– И что, по-вашему, выйдет, ежели нарушить запрет на шесть часов? – не скрывая более своего презрения, поинтересовался он у Доктора.

– Кто может знать? Вернее, тот, кто знает, ни за что не откроется… А вдруг выйдет рай на земле? – предположил Доктор, нисколько не смущенный чужим небрежением к своей особе.

– Вы это с-серьезно? – Яромир поперхнулся от неожиданности. – Хотите построить идеальный мир, причем за посторонний счет? Как и всегда? Наше государство, хотя бы и в лице Ахмета Меркуловича, вас уже не устраивает?… Взять бы таких устроителей, да об забор! – Последние слова Яромир произнес явно со злостью. Опять же, запахи клозета вкупе с ночной сыростью настроения его не улучшали. Где-то на дворе разливали водку под окорок кабана, вслед за аккордеоном плясала чумная Нюшка, заждавшись кавалера, а в противовес мелодиям танца шумно бузил «гуслицкий разбойник» Васька – Яромиру ужасно захотелось вернуться к людям, настоящим и производным без различия. А не вести глупейшие беседы возле загаженного сортира.

– Государство! Что вы об этом знаете? Ермолаева-Белецкого спросите. Да, да! Он вам расскажет. Может, лучше моего, – нисколько не обидевшись, печально произнес Доктор. – Государство всегда есть борьба Бога и Человека, то есть добра и зла. Бог – это покой. Человек – жизнь и движение. В государстве устойчивой формы, допустим для примера хоть современную Швейцарию, Бога сколько угодно, но нет жизни, а значит, нет и Человека. И наоборот, в месте, богатом переворотами, нет Бога, а Человек там один-одинешенек. Но если взять да нарочно соединить? Глядишь, выйдет счастье.

– Отчего вы сами-то не попробовали? – Яромир глядел на собеседника с удивлением, не зная, что и думать. Противоречивая, странная фигура Доктора рисовалась ему теперь несколько в ином свете.

– Я не гожусь. Во-первых, я боюсь. А во-вторых, я дрянной человек. Стало быть, от моего вмешательства и выйдет такая же дрянь. Я так думаю, – откровенно признался Доктор и неожиданно сморщил нос. – Пахнет тут. Мерзко, надо сказать.

– Что есть, то есть. – Яромир переступил с ноги на ногу. – Пойдемте отсюда, нечего нюхать и заниматься благоглупостями. Только имейте в виду на будущее, распорядок я нарушать не намерен. Потому, что не располагаю полной картиной последствий от моих действий. Напрасно вы старались. А что касается ваших рассуждений, так к Богу не надо стучаться в дверь, если потребуется, Он и сам найдет тебя где угодно.

– Это, конечно, верно, – согласился Доктор. – Но все же, знаете, как в старом еврейском анекдоте, лотерейный билет нужно сперва купить. Иначе и выигрыш получить невозможно.

Вернувшись, Яромир старательно попытался забыть предмет своей неслучайной беседы с Доктором, для чего с похвальным забубенным ухарством принялся пить водку и закусывать окороком да носиться в угорелом запале под руку с Нюшкой, которую, кстати сказать, успел не в шутку приревновать к Басурманину, бритоголовому портному Хамраеву. Даже сам себе удивился. Вроде бы и в грош не ставил он Матренину сестрицу, а на́ тебе! Чуть ли в драку не полез, хотя Лисичка ничем ему не обещалась, тем более инженер как будто бы не чаял от нее избавиться. Но Майя-мечта была теперь далека, как перо сказочной Жар-птицы, а синица-Нюшка поблизости строила глазки Басурманину в обмен на посулы новой, сшитой «по Диору», шубы из натурального меха. Яромир, конечно, не выдержал. Однако Басурманин решительно отказался отойти и разъяснить права на кулачках, как ни науськивал его Васька Чуркин, а без сожалений тут же отправился с ухаживаниями к румяной Авдотье, и после подрался уже с самим «гуслицким разбойником». Хорошо подрался, в кровь, с удовольствием.

В результате, разумеется, Яромир упился вусмерть. Кто отводил его к Матрениному дому и куда в итоге делась Нюшка, он не помнил, но узнал свою кровать и позволил посторонним заботливым рукам раздеть себя. После чего свалился в хмельную, бездонную пропасть до следующего утра.

Когда он очнулся, на часах было двенадцать дня, а стрелки собственного самочувствия инженера указывали на «ой, худо мне, люди добрые, худо!». Провалявшись в постели еще немного и с томлением дождавшись перехода организма к состоянию «ох, грехи наши тяжкие!», Яромир кое-как встал. Здоровье необходимо было поправить, и срочно. После обеда его ждали в клубе на репетиции, а до этого еще полагалось наведаться в гости к Эдмунду Натановичу Лубянкову, он же Большой Крыс, для тайного заговора – как без лишнего скандалу избавиться от дворника Мефодия, желавшего непременно нынче вечером выступать в роли суфлера и конферансье. Сегодня давали «Алкесту» Еврипида по сокращенному варианту, где самому Яромиру предстояло появиться в роли царя Адмета, а после еще в живых картинах-шарадах на зимнюю сказочную тематику.

Если бы не бабкин знаменитый чаек, как говорится, хрен бы куда инженер вообще дошел, и тем более дал бы толковый совет. Насилу одевшись – бабка с утра отправилась открывать «Эрмитаж», гулящая Нюшка до сих пор пропадала неизвестно где, подлая изменщица. – Яромир с досадой оглядел себя. Костюм не выглажен, брюки понизу в живописных разводах грязи, нечищеные, заскорузлые ботинки напоминают о себе фразой «с печалью я гляжу на наше поколение», зато рубашка свежая, еще от прежних, предпраздничных забот.

Помянув опять недобрым словом загулявшую Нюшку, напрочь позабывшую о своих домашних обязанностях «за ради кавалера», инженер вышел на улицу. Пусть трезвый, но зато голодный и холодный. Про завтрак нынче тоже позабыли, одна вчерашняя картошка в горшке, да сизая скукоженная селедка, давно уж из бочки, чай и тот пришлось заваривать самому. Хотел было зайти по дороге в «Эрмитаж», отобедать от бабкиных казенных щедрот, и заодно наябедничать на нерадивую сестрицу. Но передумал. Яромир решил испытать домашнее гостеприимство Большого Крыса, хотя и слыхал, что жена его слегка не в себе, болеет скорее душой, чем телом, из комнат не выходит, к хозяйству и вовсе непригодная особа. Но расчет был на холостяцкие посиделки за бутербродами, без соблюдения лишних приличий, к тому же, случись жена Лубянкова хворой совсем, разве стал бы тот зазывать гостей даже и для совещания.

Эдмунд Натанович квартировал на проспекте Тянь-Шаньских гор, где располагался подведомственный ему клуб, только с другой стороны этой узкой улочки, пышно и непонятно именующей себя по столичному образцу. Одноэтажный домик, аккуратно обшитый тесом, с крохотным, чисто выметенным крылечком и резными наличниками на окошках. Этакий стиль «а-ля рюс». Одна беда – вместо дверей встроенная в проем караульная полосатая будка николаевских времен, с шлагбаумом, поднимавшимся вверх по звонку. Яромир поспешно проскользнул в черные недра будки, опасаясь, как бы взвившаяся над его головой деревянная крашеная балка не опустилась с такой же стремительностью вниз да не врезала бы пришельцу по темечку. Но ничего, обошлось.

За будкой обнаружилась еще одна дверка – простые некрашеные доски и железная ручка в виде скобы. Дверка оказалась незапертой и от легкого толчка немедленно распахнулась. Яромир шагнул за порог, остановился в замешательстве. Надо сказать, что в гостях у завклубом Лубянкова никогда прежде он не был, и теперь, стоя в одиночестве в узкой прихожей, инженер не знал, в какую часть дома ему идти. Встречать его вовсе никто не вышел. В недоумении Яромир скромно присел на стоявший тут же высокий табурет.

Из прихожей в разные стороны вели три двери, в полутьме одинаковые, будто в сказке про огниво. Только вряд ли за ними таились чудовища с глазами-блюдцами, сторожащие несметные сокровища и пожирающие незваных гостей.

Инженер поднялся, после недолгих раздумий наугад пошел направо. Коня не потерял, за неимением такового, головы тоже не сложил, а оказался в уютной, чистенькой кухоньке, оборудованной по последнему слову: современной газовой плитой с автоматическим воспламенением, вычурной жестяной вытяжкой над ней, гудящим мерно в углу «бошевским» холодильником и превосходным многосекционным гарнитуром с двухкамерной мойкой уж точно не отечественного производства. В кухне было пусто.

На выбор теперь оставались две двери – прямо и налево, инженеру опять предстояло определяться в направлении. Повымерли они здесь, что ли! Неужто не слышат, что в доме чужой. Ладно, больная жена, но Большой Крыс не зря ли претендует на абсолютный слух. Олух этакий. По счастью, ситуация разрешилась сама собой – из дверей, которые прямо, послышался гнусавый напев о цветах запоздалых, и Яромир вздохнул с облегчением.

Яромир вошел, предварительно постучав, однако не дожидаясь ответного приглашения, и очутился в средних размеров гостиной комнате, чем-то напомнившей ему тут же зоны отдыха советских гостиниц из разряда обкомовских закрытых. Внушительная пальма в пирамидальной деревянной кадке, разностильные диваны, один кожаный для посиделок, другой с велюровым покрытием, чтобы прилечь. Паркет хороший, дубовый, уложенный «палубой», – в цвет ему посередине обширный журнальный стол с газетами и кассетами «аудио», – по стенам финские обои, неброские и мелкого рисунка. Возле окошка на треноге древний телевизор «Горизонт», еще черно-белый, хотя к чему в городе Дорог цветной? Когда одна программа в жанре документального кино. Зато ковер хорош, на всю комнату от края до края, приятно нежный, видимо китайский шелковый, фисташково-розовых тонов, богатый, хотя и не совсем уместный в подобной гостиной.

Эдмунд Натанович поднялся навстречу ему с дивана, который для посиделок. До прихода гостя неугомонный трудяга завклубом что-то этакое мастерил, вокруг него на ковре и на подушках валялись обрывки бумаги, ножницы, цветные карандаши, какая-то развернутая на иллюстрации книга, да еще плохо закрытая и внушавшая опасения баночка с клеем БФ.

– Занимаюсь, изволите видеть, моделированием, – разъяснил инженеру его недоумение Лубянков. – Макет Иерусалимского Храма до разрушения оного императором Титом Флавием. В дополнение коллекции. У меня уж имеется «золотой дворец» Нерона, пагода Будды на горе Линшань, последние, разумеется, по предполагаемым описаниям. Еще намереваюсь реконструировать в картоне обитель шумерского бога Мардука, а также тайные алтари из утопшей Атлантиды.

Говоря все это, Большой Крыс увлек инженера в угол комнаты, к массивному, наглухо закрытому краснодеревному шкафу, по количеству дверок и замков явно не платяному. И подкрепил свои слова демонстрацией. На одной из внутренних полок действительно стояли уродливые и кособокие произведения архитектурного рукоделия Эдмунда Натановича, мало чем напоминающие не то чтобы храмы и дворцы, а хотя бы отдаленно строения. Зато в избытке отделанные золотой шуршащей фольгой, отчего затейливые макеты были подобны вскрытым сочным ульям диких древесных пчел, или же походили на гигантский тюрбан спятившего от гордыни турецкого султана. Макеты пришлось похвалить. Из вежливости и вообще, ради экономии полезного времени.

Заговор прошел мирно и без запинки. Дворника Мефодия решено было нейтрализовать по-простому, не мудрствуя лукаво, то есть банально напоить в «Мухах».

– Лука Раблезианович после своевременной и публичной критики ходит, что лиска, глядит низко, – в рифму произнес Эдмунд Натанович, заодно как бы намекая на положительную сторону газетной карикатуры за авторством самого инженера. – Ему и поручим. Тем более, он сам просился в конферансье. Вреда не будет, уж поверьте моему опыту. Главное, что от вас требуется, это в нужный момент увлечь клиента в заведение.

– Да, нравственная жертва в этом отношении необходима. Но хорошо ли выйдет, ежели я, критиковавший ранее, а не кто-то другой, возьмет и толкнет Мефодия на безобразия? – все же усомнился Яромир, памятуя и о собственной доброй репутации.

– Вам как раз с рук и сойдет. К тому же поить требуется на совесть, до забвения ума и метлы. Я отвлекаю Кирюшку на бесплатную контрамарку, а вы заманиваете его начальника непосредственно к Луке Раблезиановичу, – огласил окончательный план диверсионных действий Большой Крыс. – И умоляю, не мучайтесь сомнением! Вспомните, что уже однажды было. Вы же не хотите, чтобы подобное свершилось еще раз, да к тому же на вашем дебюте?

Этого Яромир не хотел. В памяти еще свежи были воспоминания и об исполнении канкана в валенках под матерные частушки, и о попытке снять прямо на сцене штаны, дабы показать честному народу, куда положено целовать трудящихся дворников.

Когда все необходимые решения были приняты и одобрены, инженеру вроде и следовало откланяться, но он медлил, и не случайно. А как же надежды на бутерброды и посиделки? К тому же не терпелось Яромиру задать ряд вопросов Большому Крысу, как представителю универсально-производной части населения города Дорог. Ни на секунду отчего-то инженер не усомнился, что гражданин заведующий Лубянков ни в коем случае человеком являться не может. Но вот идентифицировать его принадлежность, в смысле, какую именно категорию бытия представлял собой музыкальный Эдмунд Натанович, у инженера самостоятельно никак не выходило. Хотя и чувствовал он, будто бы близок к ответу. Однако начинать следовало издалека.

– Со вчерашнего вечера полноценного питания не получал, – вздохнул Яромир, переходя ради удобства общения с завклубом на казенно выраженный язык. – Загуляла где-то моя Нюшка. Вернется, получит взыскание.

Эдмунд Натанович, несколько смутившись, сразу подхватился с дивана: