Текст книги "Першинский дневник. Повесть / рассказы"

18 апреля 2010 года

По старому блогу многим памятна история с Андреем. В общем… не знаю, что делать. Прошло два с половиной года. Формально – вроде бы мы по-прежнему вместе, любовь-морковь, все хорошо, а на деле – пусто. Словно изжила эти отношения, переросла. Насколько раньше этот человек был мне интересен, настолько теперь он перестал быть таковым. Я хочу, чтобы он исчез из моей жизни, а что сделать для этого – не знаю.

Он звонит каждый день. И меня раздражает его голос. Мне не хочется его слышать. Когда у него комиссии, и он пропадает – мне радостно и спокойно. Мысли о сексе с ним вызывают приступы отвращения.

Возникает вопрос: а способна ли я вообще на создание длительных отношений с мужчиной? И не является ли это следствием моего прошлого? А, может быть, и причиной… Не знаю. Думаю над этим.

***

(Из интервью, 2016 г.): С Андреем я рассталась в мае 2010 года. Очень просто, тихо и без истерик – он позвонил в очередной раз, а я спросила: мне симку сломать, или сам звонить перестанешь? Перестал. В следующий раз я услышала его голос только в ноябре 2011 года – он сообщил, что его выпустили по УДО. Был очень счастлив. Я порадовалась за него. И, собственно, все.

21 апреля 2010 года

Вчера выгнала Женю, помощника по хозяйству и друга. Вообще-то, со вторым определением я сама с собой спорю. Друг ли?

Вампирил меня полтора года. Характерно: не успокаивался до тех пор, пока я не начинала бросаться на него с кулаками. Представляете? Я! Валенок валенком. Чтобы вывести меня из себя, нужно очень, очень постараться (кто знает лично – подтвердит). Мне даже голос повысить сложно бывает. А тут – никакой возможности сдерживаться нет.

Но самое страшное – вампиризм с претензией на религиозность. Причем религиозность на грани фанатизма.

Вроде бы много хорошего сделал. Помогал, просьбы мои выполнял, я даже какое-то время жила в его квартире. При этом ему было запрещено прикасаться ко мне. Как мужчину, не воспринимала его никогда.

И вот – он «больной» православием. Я ни в коем случае не хочу сказать что-то плохое в адрес православных христиан и вообще веры. Я сама – православная. Верующая (по крайней мере, считаю себя такой). Речь не об этом. Женя возомнил себя чуть ли не пророком.

– Погоди, вот лет через двадцать придешь ко мне… – грозится он.

– И что? – насмешливо спрашиваю я.

– В ноги мне упадешь! – торжествует он.

– Тебе?! – я смеюсь. – Ну, пофантазируй еще, пофантазируй.

– А чего фантазировать? Старцем стану, паломники ездить начнут, и ты приедешь. Вот посмотришь – я тебе говорю.

– Пока что я вижу, что у тебя гордыня зашкаливает, друг мой.

– Нет, – качает он головой. – Я знаю.

– Тебе Господь сказал? – спрашиваю его.

– Нет. Но я верю. А по вере и дастся!

– За Бога решаешь? Ну-ну…

Во время таких разговоров лицо Жени преображается. Маска смирения, какую он любит носить, вдруг слетает, и можно увидеть Женю истинного, настоящего. Зрелище это, надо признать, не для слабонервных. В глазах появляется нехороший блеск. Само лицо обретает черты… даже не знаю, как описать. Будто «черт лезет». Но самое интересное: говорю ему:

– Жень, посмотри на себя сейчас в зеркало, – благо, он стоит вполубок к нему.

– Не буду я никуда смотреть! – кричит он и убегает из комнаты.

Вчера я пыталась его сфотографировать. Когда он понял, что я собираюсь сделать – выхватил у меня фотоаппарат и убежал на улицу. А мне ведь просто хотелось показать ему самого себя…

Честно говоря, так и хочется порой приложить к нему термин «одержимый». Тем более, что буквально через минуту он напрочь забывает, что сам же мне говорил. Особенно, если слетевшее с его губ противоречит христианским догматам.

Благодаря Жене я открыла новый вид ревности: духовную ревность. Это когда один «спасатель» души моей ревнует к другому.

Раньше Женька ревновал к Андрюшке – по плоти. Это было неприятно, но терпимо и, в общем-то, понятно. Когда же я сблизилась с братом Виталием, оказалось, что ревность плотская по сравнению с теперешней, духовной – цветочки.

– Да кто он такой, твой Виталий?! – в гневе кричит Женя.

– Виталий – человек глубокой, искренней православной веры. К тому же умный, т.е. может облечь в слова то, что чувствует и передать так, чтобы слушающим стало понятно, – объясняю ему.

– Видел я его! – еще больше сердится Женя. Он уже ходит из кухни в коридор и обратно – верный признак крайнего возбуждения. Пальцы «трепещут», находятся в постоянном движении. Ох, сколько же неприятных воспоминаний сразу приходит на ум при виде «суеты» в руках!.. – Видел! Он у нас при храме жил. Киоты делал. Я с ним дрова рубил для Крестного Хода. И нету в нем веры. Нету!

– Ты с ним сколько общался? Два часа? – переспросила я.

– Мне было достаточно, – отмахнулся Женя. – Гордыня в нем – да, есть. А веры – нету.

…Ферма в Першино. Сидим с Виталием у костра. Он – управляющий фермы при приходе батюшки Владимира. Черные джинсы, заправленные в армейские ботинки, черный свитер с глухим воротником, темно-серая телогрейка, черная шапка, длинные, собранные в хвост волосы за спиной, не очень густая черная борода. Глаза яркие, голубые, пронзительные. Взгляд прямой, жесткий. Под таким взглядом очень сложно, почти невозможно врать. Кажется, насквозь видит. Это брат Виталий. Он всегда одинаков. И два года назад – такой же, как и теперь.

– Я помню Женю, – говорит он мне. – Ну, что я могу сказать… Ты странного ничего не замечала в нем?

– Замечала, – говорю я. – Он себя старцем великим мнит.

– Ага, – соглашается он. – Я еще тогда приметил в нем это, остеречь хотел. Но да видно, дьявол не дремлет… Это называется «духовная болезнь». Про Вениамина знаешь?

– Ну, священник у нас на приходе был такой. Только его потом отстранили, кажется, и другого поставили, – припомнила я.

– Да, – кивнул головой брат Виталий. – А знаешь, почему его отстранили?

Я пожала плечами. Не знала.

– Есть такое явление, болезнь такая. Младостарчество называется. Когда человеку, особенно из духовенства, вдруг начинает казаться, что он – старец. Вот наш Веня заболел. Сначала терпели, пальчиком грозились, думали, перебесится… Но дело хуже пошло. Внутри церкви назрел раскол. Там как стало? Либо по слову Вениамина (как Вениамин считает), либо никак. В ересь его, инакомыслящего. А то, что мнение Вениамина порой входило в противоречие с мнением церкви – это уже вторично. Вот и твой Женя такой же. Но судить нельзя. Здесь лучшая помощь – молитва.

– Но как же так? – снова говорю я. – Женя говорит, у него «Иисусова молитва» идет… Разве она может идти у больного духовно? И разве не отгоняет она бесов и все такое?

Виталий смеется. Костер тихо потрескивает. Пищат комары, но нас не трогают. Тепло и спокойно.

– А он знает, как ее читать надо, молитву эту? – спрашивает он. – Да будет тебе известно, что чтение «Иисусовой молитвы» есть величайший подвиг. Это очень трудно. Немногие из святых могли взять на себя это послушание. Вот спроси у него, знает ли он, как ее читать?

«А как ее читать? – удивляюсь я. И сама вспоминаю: – «Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго»… Что здесь сложного?

Виталий будто читает мысли. Действительно – видит насквозь. Он дает объяснение. Здесь писать не буду его – точно не запомнила, а дезинформировать не хочу. Помню только, что да – оказывается, действительно очень сложно.

– Я почему об этом говорю, – продолжает Виталий. – Сам такой был. И из духовенства по этой причине ушел – искушение пошло очень сильное. Нет, не надо этого. И ты со временем поймешь – лучше в тени держаться. Время сейчас такое – лучше в тени.

Я провела в Першино три дня. Как магнитом тянуло туда. Хотя что я о Виталии знала? Мимолетная встреча во время съемок для Рен-тв – да и все.

– Почему Вы мне помогаете? – спрашиваю я у Виталия.

– Потому что в тебе себя увидел, – спокойно ответил он. – В твоей жизни – я сам. Понимаешь?

И он рассказал о себе. Два высших образования, одно из которых – художественное, в девяностых годах владел крупным бизнесом в Москве, стоял у истоков образования кредитной системы в России…

– А как Вы к вере пришли? – спросила я.

Виталий усмехнулся.

– Это не я к вере пришел, а она ко мне.

– Как это? – удивилась я.

– Накануне очередного крупного «дела» сон приснился. Хотя никакой это не сон был. Это я даже тогда понял. Три человека ко мне пришли и сказали: «Пойдешь в такую-то деревню к такому-то старцу, он тебя ждет. С собой ничего не бери». И все.

Я почувствовал, что не пойти – нельзя. Как бы тебе объяснить? Это словно запуск программы в компьютере. Вот во мне это «запустили».

На следующий день я приехал в то место, которое мне указали (я знал, где эта деревня находится). Меня встретила женщина.

– Батюшка сегодня не принимает, – сказала она. – Приходите завтра.

А я понимаю, что не могу уйти. Молчу, смотрю на нее – и стою.

– Надо очень, что ли? – спрашивает она.

– Надо, – говорю я.

– Ну, подожди, спрошу, – отвечает женщина и уходит за дверь.

Через минуту возвращается:

– Господи, что ж ты сразу-то не сказал! – взволнованно говорит она. – Проходи, он тебя весь день ждал.

Я не помню, что старец сказал Виталию. Но после этой встречи его жизнь кардинально изменилась. Он оставил «мир», все бросил. Стал жить по монастырям, восстанавливать подворья, изготавливать киоты для икон.

– Образование-то художественное, – смеется он. – В моих пальцах металл, что пластилин гнется.

Перехватив мой восторженный взгляд, Виталий делается вдруг серьезным.

– Оля, запомни: я не старец. Я – кусок дерьма. Хорошо усвоила? Мне не то, что до святости, мне до спасения вряд ли добраться удастся, по делам моим. Не смотри на меня так. Мы равны. А, может, ты и почище меня будешь…

И вот – Женя. Я потребовала сломать симкарту, чтобы не было искушения позвонить. Он сопротивлялся – пришлось сделать это самой. Теперь уж точно все.

От меня он бежал. В этом беге было что-то очень мальчишеское. Я смотрела ему вслед: убегающий от меня 46-летний мальчишка. Ему очень больно. Я это знаю. Он думает, я обманула его. Предала. Пусть думает. Если ему от этого станет легче…

***

(Из интервью, 2016 г.): С Женей мы помирились. И до сих пор дружим. Он все-таки удивительный человек. Момент нашего с ним расставания можно считать низовой точкой, его духовным «дном», от которого он оттолкнулся и пошел стремительно вверх.

Конечно, мне повезло – его становление как христианина, его не книжное, но опытное постепенное познание веры, смирения и любви – крохотными шажочками, изо дня в день – все эти годы шло на моих глазах. Это был первый и пока что последний человек на моей памяти, которому удалось преодолеть духовную болезнь – прелесть.

23 апреля 2010 года

В последнее время мы очень сблизились с мамой. Созваниваемся почти каждый день. Основные темы: ребенок, ошибки прошлого, деревня, вера.

– У нас все хорошо, мама, – говорю ей я.

– Оль, у тебя не может быть ничего хорошего, – отвечает мне мама.

– Почему? – удивляюсь я.

– А ты считаешь свою жизнь хорошей? – в свою очередь, удивляется она.

– Ну… мы не болеем, – говорю я. – У нас есть крыша над головой. Пока, по крайней мере. Есть продукты. Нам не нужно заморачиваться вопросом, на что сходить в магазин – все свое. Вот – в церковь стали ходить… А что еще нужно-то?

Мама некоторое время раздумывает, потом говорит:

– А вообще, ты права, Оля. Наверное, так и надо…

27 апреля 2010 года

Посмотрела-таки передачу. Ну, что я могу сказать… Журналисты – сволочи. Может быть, в этот раз чуть в меньшей степени, чем остальные, но все равно. Кстати, в данном случае, камень не столько в огород автора и оператора, сколько в огород сценаристов и монтажников.

Первоначальная идея ведь какая была? Попытаться ответить на вопрос, почему девушки идут в феи, и есть ли возможность у них из фейства выйти.

Собирались брать интервью у меня (ну, как же без меня-то им, без меня им никак!), у одной сутерши из Питера и еще у кого-то, тоже из бывших.

Еще планировали сделать контрольную закупку с ментами на Ярославке, но не эту ерунду устроить, что в передаче показали, а пригласить представителей центра «Анна» и побеседовать с девушками. Тема беседы планировалась следующая: «Девочки, мы даем вам сейчас жилье, работу, зарплату (конечно, не такую большую, как на точке, но регулярную). Кто хочет – пусть остается в зале. Кто хочет – может уйти и заниматься „фейством“ дальше».

Предложение было абсолютно серьезным – договоренность с представителями этого «Центра» уже была. Журналистам было интересно посмотреть процент оставшихся и ушедших. И потом еще через месяц – сколько из оставшихся – ушло. И через полгода. И через год… Эксперимент обещал быть долгосрочным и очень интересным. И что получилось?

За несколько дней до съемок Максим (журналист) в расстроенных чувствах позвонил, сказал, что не удалось договориться с ментами на Ярославке, дескать, они больше не делают закупки. Вы в это верите? Я – нет. В данном случае, не Максиму. Думаю, его также ввели в заблуждение. То, что вы видели на экране – оперативная съемка, взятая из архива.

Теперь несколько слов о себе. Думаю, всем стало ясно, что то пухленькое косоглазое горбоносое чудище в фуфайке – это я. Кстати, надо отдать должное оператору – страхолюдиной я была не во всех кадрах. Кое-где, по-моему, очень даже ничего!

Наврали, разумеется, много. В целом, почти все, что было сказано про меня – вранье. Но я понимаю: в имеющиеся 16 минут эфира крайне сложно было втиснуть всю мою биографию. Да и вникать некогда было. Снимали-то два дня. И сколько там наговорено было! В результате – быстренько «сляпали» нечто правдоподобное, «близкое к тексту» – и запустили в эфир.

Из смешных моментов: «Единственное развлечение в деревне – телевизор». Смеялась до слез. Вот оператор – тот умный: не стал снимать «ящик» в чужом доме (а съемки не в моей деревне проводились, это, думаю, все поняли), потому что обратил внимание на мое выражение лица, когда я это увидела. Я в Москве-то телевизоры в шкаф убирала, чтобы место не занимали, неужели в деревне я еще на ерунду время тратить буду? Тем более, у меня дочь.

И, знаете, я очень рада, что она не знает наизусть ни одной рекламы. Она вообще не знает, что такое реклама. Зато книжки любит. И единственное наше с ней развлечение – это книги. Так-то, уважаемые товарищи журналисты.

Еще позабавило: «Ну, доить пока у Ольги особо не получается, но она надеется, что со временем все будет зашибись. Главное – терпение и желание».

Ха-ха. Это было сказано после слов: «Уже год, как Ольга разводит коз». Кто ж их доил-то тогда, спрашивается, если у меня «пока что не очень получается»???

Тут в кадре показывают: как я, действительно, чего-то там очень неуклюжее под козой вытворяю. При этом в голову не пришло господам сценаристам, что мы с этой козой друг друга в глаза впервые в жизни видим! И что в метре от нас стоят еще штук десять других коз, которые так же меня в глаза не видели! Мало того, доить приходилось на корточках. Но я-то, балованная, козу свою, сидя на скамеечке, доить привыкла!

И еще момент, для козовода немаловажный. Моя Марта привыкла доиться с правой стороны. Поставить ее по-другому и подоить с левой – нереально. И я тоже со временем привыкла к правостороннему доению. А тут, пожалуйста! – будь добра чужую козу на корточках под камерой, да еще с левой стороны подоить! Это еще повезло, что у козы вымя «легкое» было. А если б тугое – так и вовсе могло ничего не выдоиться. Впрочем, это все мелочи.

Теперь из грустного. «Во всем Ольга винит свою мать». ВРАНЬЕ. Хорошо хоть, в кадре оставили мою фразу: «Я сама во многом была неправа».

Вообще-то, хорошо, что мама передачу не видела, да и я не сразу посмотрела – рассказы очевидцев подготовить к просмотру успели.

Да, я говорила, что одной из причин было недопонимание в семье. Да, мне препятствовали уходу из дома. Но почему-то совершенно ничего не прозвучало о влиянии брата и сестры на мою мать и о смерти отца, который мог изменить в этой ситуации многое. Мама просто не знала, как правильно поступить. Какое здесь может быть обвинение? Какая ненависть? Не было у меня в 15 лет ненависти к матери! Не было!

Результатом неприязни, возникшей между мной и мамой, стала именно моя потребность «свободной» жизни. Мама боялась меня отпустить в вольное плавание, а я «рогом уперлась». Вот и получилось, что получилось. И тут же – мнение психотерапевта, «закрепившее» текст сценариста. Как все гладко и замечательно!

Насчет ребенка, тоже грустное: «Три года Ольга не видела своего ребенка». Ой, неправда!.. До декабря (до выхода в эфир НТВ-шной «передачки») виделась регулярно 2—3 раза в неделю с ней. И Машка прекрасно знала, кто ее мама! Вот с декабря – да. Мама запретила переступать мне порог дома и ребенка мне отдать наотрез отказалась. До мая месяца длилось это противостояние с подключением органов опеки, милиции, прокуратуры, муженька и т. д. Много грязи вылито друг на друга было тогда. Но все закончилось хорошо.

Мама сказала: «Ребенок сам сделал выбор. Она выбрала мать. С этим я ничего не могу поделать». Так закончилась эта история. Вот – 26 мая год будет, как мы с Машкой вместе живем.

Теперь о главном. Была вырезана из эфира моя фраза: «Проституция для конкретной женщины в большинстве случаев является абсолютным злом. Тем не менее, обществу она необходима». Что интересно: в предварительном сценарии эта фраза была. Так вот вопрос: кому эта правда глаза уколола? Кому не было выгодно, чтобы она прозвучала?

И снова – вранье, вранье, вранье… Майор Евдокимов: «Клиенты – пьяные, дебоширы, маргиналы…» Да неправда! Нормальные клиенты! У меня за всю историю фейства этих «пьяных» пять человек от силы было! Да и то, когда я в салоне работала, и права выбора особо не было. Маргиналы? Ну, если банкир – это маргинал, если топ-менеджер нефтяной компании – это маргинал, если владелец нескольких строительных компаний – это маргинал, если несколько довольно известных политиков, писателей, актеров и продюсеров – это маргиналы – тогда я не знаю, что такое НЕ маргинал…

Почему не показали индивидуалок? Та история, которую «приписали» мне – не моя история! Не работала я в элитном клубе! Никогда не работала! В обычном салоне первые три месяца – да, было дело. Но дальше-то! Где хоть слово о работе на сайте знакомств? А ведь мой взлет именно с мамбой был связан! Появление на свет Аленькой – заслуга исключительно мамбы! Где моя фраза о том, что работать за компьютером приходилось по 8—10 часов ежедневно? Нету. Такой проституции в России нет. Не надо обывателю знать о таком «фействе». Пусть себе спит спокойно.

И тут же – двойной стандарт. С одной стороны: «Не ходите, девки, в фейство», а с другой: «В деревне Ольга не живет, но существует». И следом: роскошная женщина в вечернем платье, зал, свечи, пианино, ухоженная, замечательно все. И голос за кадром: «Вы не поверите, но и там, и там – одна и та же женщина».

Люди! Журналисты! Неужели не понимаете, что для девочек все остальное, что вы там показали, значение иметь уже не будет! Они увидели свою жизнь, как им кажется, беспросветную, в деревне (а вы еще подкрепили их в этом мнении) и вот эту – мнимую, роскошную – и слюнки-то потекли! И пуще прежнего им сюда, в омут этот захотелось! А дальше – ваша ложь – лишь укрепит их в «правильном» выборе.

Почему не приглашаете священников в такие передачи? Их слово обязательно должно звучать, мнение Церкви обязательно должно учитываться! Вот сколько смотрела передачи о проституции – ни разу батюшку не увидела. Почему?

А все потому же, ребята, все потому же. Потому что я правду сказала про зло, и кому это зло необходимо. Признаться государство не может – духу не хватает. Ему вообще привычнее так – глазки закрыты, ручки умыты и вроде все нормально. Но женщин-то, женщин – жалко!..

30 апреля 2010 года

Несколько дней мы с Виталием обсуждали возможность моего переезда к нему в Першино.

– Без мужика тебе сложно будет. А мне замену себе подготовить нужно. Ты подойдешь, – говорил он мне.

– Кто? Я? – мне казалось, он шутит. – Вы понимаете, что я такое из себя представляю? И туда? Не…

Я сопротивлялась, делала большие глаза и надеялась, что он передумает. Но каждый новый день он мне звонил, и мнение его не менялось.

– Я все больше и больше склоняюсь к этой мысли. Вполне может быть, дней через десять-пятнадцать я пришлю за тобой машину. Будь готова.

Позавчера Виталий мне сообщил:

– Мы обсуждали с рабочими твой приезд. Ну, сама понимаешь, сразу разговоры пошли… В общем, могут пойти серьезные искушения.

Эти искушения начались уже вечером того же дня. Приходит мне смс от одного из его работников, которому я дала свой номер телефона (Виталий предлагал нам с этим мальчиком ближе к осени объединиться и создать свое фермерское хозяйство): «Скажи, пожалуйста, как давно ты знаешь брата Виталия?»

Я в полной растерянности (к чему бы это?), отвечаю: «Честно говоря, недавно. А что?» – «Да так просто, хотел узнать. А четыре года назад ты его не знала?»

Тут уж я совсем озадачилась. Что такого могло произойти 4 года назад? Ну, пишу ему: «Совершенно точно нет. А что произошло 4 года назад?»

Его ответ меня совершенно сбил с толку: «Не знаю. Тебе лучше известно. Спокойной ночи!»

В полной растерянности звоню брату Виталию. Пересказываю. Он смеется.

– Чего Вы смеетесь? – не понимаю я.

– Ну, говорил я тебе, искушения пойдут. Вот – вкушай, – весело говорит он.

– Так что это было-то? – спрашиваю я.

– Оль, твоей дочери сколько лет?

– Четыре…

– Ну, – говорит Виталий. – Ребята считают, что у нас с тобой четыре года назад были отношения.

Тут до меня, наконец, дошло.

– Они что, думают, будто Вы – отец Маши????

– Ну да, – смеется Виталий. – А что еще они могут подумать? Ношусь с тобой, как с писаной торбой. Причины-то им не видны. А тут вроде все сходится. И у девочки возраст, и я здесь 4 года назад появился.

У меня челюсть отвисла. И как я туда поеду? Да еще в потенциале – на место управляющего?

– Они меня не съедят там? – выражаю свои опасения.

– Да кто ж им даст, – успокаивает меня он. – Пока я там – тебя пальцем не тронут. Но я еще подумаю, как лучше сделать.

Всю ночь я ворочалась с боку на бок, не представляя, как вообще это все будет выглядеть. Тем не менее, окончательное решение пока принято не было. До сегодняшнего утра.

– Значит так, – перешел сразу к делу Виталий. – с отцом Владимиром я поговорил. Он дал добро. Это самое главное. Потому что без благословения нельзя. В следующий четверг приедет машина. Подумай, что взять из необходимого, технику, животных – все забираешь с собой. Жить первое время будешь у Надежды, потом переедешь в дом на территории. На днях начнется строительство. С деньгами, соцпакетом, оформлением – по приезду. Сама понимаешь, не обижу.

Я, как стояла, так и бухнулась на порожек. Но это оказалось не все. Уже вечером Виталий меня «доконал» окончательно. Обсуждали с ним возможность передачи козы соседям. Я подумала, что нет резона тащить ее, старую, с собой в стадо из пятидесяти голов. И что будет лучше, если я подарю ее соседке, милой бабушке, тем более, ей нужны козы.

– А если вдруг мне понадобится коза, так я у Вас смогу взять, правда же? —спрашиваю у Виталия.

– Ага… – задумчиво проговорил он. – Только тебе уехать из Першино сложно будет.

– Почему это? – удивилась я.

– А потому что я тебя так просто не отпущу. Обручницей моей будешь.

– Чего? – не поняла я. Смысл этого слова до меня пока не доходил. Честно говоря, он до меня и сейчас еще не дошел.

– Чего-чего, – нехотя проговорил он. – Скажем всем, что обручены, чтобы вопросов к тебе лишних не было, и чтобы мужики не лезли. Как себя вести, я научу. А правду знать трое будут. Отец Владимир, ты и я. И Бог еще.

Вот так. Короче, или я полная дура, или он хочет воспитать из меня себе жену. Ну, посмотрим… Эта мысль, кстати, приходила мне в голову раньше. И я задавала себе этот вопрос (чисто гипотетически, разумеется): могла бы я обвенчаться с этим мужчиной? И сама себе отвечала: да.