Текст книги "Першинский дневник. Повесть / рассказы"

***

(Из интервью, 2016 г.): Цензура была очень жесткой. Писать мне не запрещалось (брат Виталий был достаточно мудр, чтобы понимать, что это лучший способ меня потерять), но живо интересовался абсолютно всем моим творчеством. Он даже не поленился прочитать весь мой блог, с самого-самого начала, т.е. с 2006 года.

– Зачем?

Мне кажется, здесь все вполне очевидно. Сказать, что у него по отношению ко мне были какие-то особенно нежные чувства, я не могу. Сейчас не могу. Тогда еще тешила себя разного сорта иллюзиями. Ему просто нужно было знать, на что нажимать. Он искал мои слабые места, на которых потом мог отыгрывать любые мелодии.

Брат Виталий рассказывал, что стоял у истоков создания кредитной системы в России, но это неправда. Не кредитной, а коллекторской. Он был одним из первых – и, может быть, одним из самых жестоких – вышибал долгов в нашей стране. И еще с тех далеких времен сохранил навыки первоклассного манипулирования людьми. Он просто собирал информацию обо мне. Вот и все.

20 июня 2010 года

Две мысли вертятся в голове – обе серьезные, обе хочется записать. А времени, как всегда – нет. И соображалка уже сломалась… Поэтому я напишу о другом, о простеньком. Чем я сейчас занимаюсь. В общих чертах я уже писала об этом раньше.

Итак, ферма. Ферма животноводческая. Разводим коз (сейчас порядка тридцати голов дойных коз + два козла +40 козлят разного возраста), перепелок (400 голов – взрослых + около двух тысяч молодняка), гусей (двадцать два взрослых +135 гусят) и кроликов (80 самок + целая куча крольчат, даже и не знаю сколько).

Утро начинается в половине седьмого, иногда раньше, иногда позже, как повезет. Но без пятнадцати восемь приходят рабочие, и я к этому времени, как минимум, должна быть адекватной и, желательно, уже в платке.

Первым делом, нужно бежать к перепелятам – давать комбикорм и наливать воду в поилки. Операция довольно затяжная, на нее уходит минут десять-пятнадцать. Там же наливается вода гусятам и, если нужно (а нужно почти всегда) – добавляется комбикорм.

Затем – дойка. Я стараюсь начать первой, до того, как рабочие (Наташа и Надюха) переоденутся и напьются чаю – во-первых, чтобы успеть попользоваться Надюхиной скамеечкой (она в единственном экземпляре, а попросить кого-нибудь сделать такую же мне – я ленюсь), а во-вторых, чтобы закончить со своей партией (обычно 7 коз) пораньше и приступить к приготовлению смеси для козлят. Их кормление – целиком на моих плечах.

Сначала готовятся три раствора: чистое молоко в одной емкости (для самых маленьких), разбавленное теплой водой 50 на 50 (для тех, кто чуть старше) и разбавленное в соотношении 1 к 5 (большая часть – вода) – это для средней группы. Есть и совсем большие, кому перевалило за три месяца – их поим отдельно.

Итак, растворы приготовлены. К этому времени Наташа уже закончила с дойкой, и мы идем поить. Одному человеку справиться очень сложно и отнимает кучу времени. Лучше с помощником.

Наташа заходит в загон, я остаюсь вместе с ведрами снаружи. Ее задача – передать мне через забор тех козлят, каких я попрошу и забрать обратно, как они напьются.

Всех козлят я знаю в «лицо». Ошибиться нельзя – это может привести к поносу и смерти. Помимо просто кормления идет и процесс воспитания – козлятам даются имена, они приучаются отзываться на них, это важный момент. К тому же, необходимо привить детям «рефлекс на послушание» – реагирование на голос.

У нас взрослые козы сами встают на дойку. Мы просто входим в загон – и тут же козы сами разбиваются на группки – у кого какая. Сами встают в очередь, еще и бодаются за право подоиться вне очереди. Я первые дни в шоке ходила. Но и это еще не все. Когда нужно пасти – достаточно открыть загон и крикнуть: «В поле!» – все козы мигом выскочат и побегут в поле. Минут через сорок прогулки с ними кричишь: «Домой!» – и козы бегут обратно.

Подрощенным козлятам даются остатки от «детского сада», разбавленные водой. Остальное – сено, зерно, трава.

После кормления Наташа отправляется вычищать навоз из-под перепелок, а я иду на кухню – фильтровать оставшееся молоко (обычно 5—7 литров из 15-ти). Часть идет на творог и сметану – фильтруется в трехлитровую банку. Остальное – на продажу. Литровая бутылка козьего молока у нас стоит 60 рублей. Народ в очередь записывается – спрос во много раз превышает наше предложение.

После фильтровки – уборка помещения, мытье посуды и разбор яйца. В среднем, в день получается десять коробок перепелиных яиц (по двадцать штук в каждой). Яйца идут как в магазин, так и мимо (основная часть).

К этому времени обычно просыпается Машка. Я привожу ее в порядок, усаживаю завтракать (чаще всего, она ест творог со сметаной или сырые перепелиные яйца с хлебом и солью, просто обожает их) и готовлю обед. Иногда готовим вместе с братом Виталием или под его чутким руководством. Пост стараемся соблюдать, хотя иногда случаются послабления (как в день начала забоя, например – приготовили тушеных перепелок – вкуснотища!)

Обед случается часа в два, но иногда и позже – зависит от того, как много дел нужно было переделать до обеда.

Затем – мытье посуды, кормление перепелят, гусят и, если есть возможность (т.е. нечего больше делать) – перерыв. Раньше это был дневной сон – час двадцать. С некоторых пор брат Виталий спать днем мне запретил. Сказал, что вялость выбивать нужно. И лучше это делать работой. Теперь это разговоры, сидение в Интернете, чтение книг, прогулка.

Часа в четыре начинается огород. Я там, правда, бываю редко. Особенно после прополки… Теперь там есть несколько девственно чистых грядок… без сорняков, без редьки и без редиски…

В шесть часов рабочие уходят, и мы остаемся втроем. Пьем чай, разговариваем. В семь часов – дойка. Затем кормление козлят, перепелят, гусят, больших перепелок, взрослых коз, козлов, лошади, собак, котов, фильтровка молока, приготовление ужина, ужин и – спать!

И вот так – изо дня в день. Тем не менее, в этом круговороте еще остается место для достаточно сильных эмоций и достаточно сильных мыслей. При кажущейся одинаковости дел нет ни одного похожего дня. И это меня поражает.

21 июня 2010 года

Тихий, спокойный вечер… Досмотрела фильм «Поп». Наконец-то. Очень хотела усадить за просмотр и Юру, и брата Виталия – не срослось. Слишком устали. Смотрела одна. Эмоции. Нда.

Могу сказать следующее: с некоторых пор я стала гордиться тем, что живу в России. Несмотря ни на что – на глазах идет духовное возрождение народа. Это удивительно: вроде бы с одной стороны – Дом-2, Камеди Клаб, Менты, ЧП и иже с ними, но с другой – пока еще редко, но уже так пронзительно, глубоко, сильно – такие фильмы, как «Остров» и вот теперь еще – «Поп».

Посмотреть советую всем. Без исключений. Верующим и неверующим. Фильм – про каждого. Хотя действие происходит во время Великой Отечественной Войны, но там все – про нас сегодняшних. Люди не меняются. И вера не меняется, если она – Вера. Потрясающе.

23 июня 2010 года

Утро. Надя с Юрой ушли пасти коз, Машка с ними. Брат Виталий снова уехал. Я одна.

У меня полно дел сейчас: нужно отсортировать молоко, убрать на кухне, разложить по коробкам перепелиные яйца, слить сыворотку с творога, приготовить что-нибудь поесть Машке, и все это – пока нет работников. Но я опять краду у самой себя время. Ради чего?

Ради чего. Этот вопрос – здесь задается наиболее часто.

– Ради чего ты здесь, Оля? – так спрашивает меня брат Виталий.

И я мысленно повторяю за ним этот вопрос. Ради чего?

Ответ вызревал мучительно. Ради денег? Я здесь не получаю зарплаты, практически – вообще ничего. Все необходимое закупает брат Виталий или отец Владимир. Вплоть до тампонов в критические дни.

Ради живности? Скотины? Я отвезла сюда своих козлят, отдала соседке Мартушку и Лизоньку – ради того, чтобы получить пару других коз? Смысл? Значит, нет.

Ради брата Виталия? Да, он мне нужен. Да, порой он мне очень нужен. Но я прекрасно понимаю: он в любой момент может уйти. А может и не уйти. Никто не знает. И он сам – тоже не знает. Так где я буду, если вдруг он уйдет? Брошу все и вернусь в прошлое? Или пойду по монастырям? Буду где-то, зная, что не выполнила просьбу – помочь?.. В чем помочь? В богоугодном деле.

Все, что здесь делается – делается во славу Божию. Эта ферма изначально была создана как некий форпост, маяк для истинно православных – вот как можно, ребята: с нуля, практически без капитала – поднимаем ведь! А раз мы смогли, у нас получилось, значит, и у других тоже получится.

Я хочу изменить себя. Хочу научиться любить ближнего не на словах, не так, как привыкла – потребительски – а… по-настоящему, как заповедовал нам Христос и Апостолы.

Вот даже сейчас: себя ведь тешу! Не для других делаю. Нет бы бегом на кухню, да пока никого нет – посуду помыть! Сижу…

И вот так – во многом.

Митрополит Антоний Сурожский говорит: «Что значит быть другом? Друг – это тот, кто будет верен тебе всегда, это человек, который будет с тобой при любых обстоятельствах жизни. До конца». Христианин – это друг Христов. Готова я себя назвать Его другом? Быть верной Ему до конца, при любых обстоятельствах жизни? Готова ли сделать хотя бы первый – самый простой – шаг: увидеть Христа в своем ближнем? И стать другом хотя бы ему, тому, кто находится рядом?

Не готова.

Не могу.

Не умею.

Но слава Богу, хотя бы – уже захотела.

6 июля 2010 года

Давно не писала. Устала. Не было сил. Выматывалась до такой степени, что засыпала прямо за ужином. Редко когда удавалось доползти до компьютера – да и то, максимум, что могла – проверить почту, да разместить объявления о продаже козлят.

Дни летят стремительно – вот уж и середина лета. А я его почти и не видела. Как с 3-го мая понеслось – так и несется. Да еще с ускорением.

Живу днем сегодняшним. Мечтать, планировать – не получается. Мозг напрягается до боли. Слишком много забот в сегодня.

Прошлое тоже блекнет, тускнеет… Будто и не было ничего. Вот я и снова другая. Все другое.

За это время произошло очень много всего. Так много, что и не знаю, о чем писать – каждая история тянет на отдельный рассказ, а некоторые – так и с главами. Люди, животные, мысли, поступки – все перемешалось в одно ежедневное приключение. Я чувствую, что перестаю выдерживать темп. Утомляет не только и не столько работа, сколько избыток эмоций. Я, конечно, люблю, чтобы интересно было, насыщенно, но то, что происходит здесь – даже для меня – слишком.

Мечтаю о диктофоне. Мечтаю о времени и силах, чтобы сесть и записать – если не все, то хотя бы, что помню. Обидно, когда важное, серьезное – затирается, уходит сквозь пальцы, заваливается новым материалом, не менее ценным. А тот, в свою очередь – уже другим. И так до бесконечности. В результате, события и мысли скапливаются во мне мертвым грузом без возможности увидеть свет.

Эта свалка гнетет, давит изнутри. Отсюда и беспричинные слезы. И «выключенность». И раздражительность. И злость.

С другой стороны, мне ведь здесь хорошо. Я прижилась как-то. Не знаю, как… Какая же мешанина! И в голове, и в чувствах. Сумятица. Все вперемежку. Проанализировать бы, подумать… Нет времени. Нет.

14 июля 2010 года

Проснулась сегодня в семь утра. Вернее, проснулась-то я еще раньше – по зову будильника, но уж больно не хотелось выползать из-под простынки, и ждала: разбудит ли меня брат Виталий. Порой он делает это так трогательно!

Не разбудил. В результате, встала под ощущение неминуемости пендюлин. Пронесло. Оказалось, брат Виталий такой же. Тоже ждал, когда я приду его будить. Нежно и трогательно.

Итого: с утра настроение испорчено у обоих.

Ну вот, он уехал на сено с девчонками. До обеда их не будет. Мы с Женей остались на хозяйстве вдвоем.

Женя – мужик лет сорока пяти из монастырских послушников. Шесть лет вкалывал на скотном дворе у Евфросиньи (есть такая настоятельница в одном женском монастыре без единой насельницы – монахини не выдерживают ее характера). Тоже не выдержал, под благословением отца Андрея к нам прибежал. Вроде счастлив…

Юрка ушел. Сорвался. Жалко, конечно. Здесь история получилась: долгая, интересная… но совершенно нет времени записать. Продержался ровно два месяца, до 21 июня. Теперь снова: запой, грабежи, убийства… Для Виталия его уход, конечно, ударом был. Он в него душу вложил, всего себя наизнанку вывернул, чтобы человеку помочь. Но Юрке, как выяснилось, это все оказалось не нужно.

Сейчас коз пасла. Знаете, если вы думаете, что пасти одному человеку тридцать штук взрослых коз – сложно, попробуйте к ним прибавить еще сорок штук козлят. И вы поймете, что пасти одних взрослых, пусть даже и тридцать голов, в одиночку – сущие пустяки.

Вот сегодня устроила себе разминку – и с козами, и с малышами. Битый час круголя наматывала, задорно так, с воплями…

– Ганьба, паскуда!!!! Куда пошла? Куда пошла, я тебя спрашиваю?!!

– Белка!!! А ты куда прешься??? Гэть в поле! В поле, я сказала!!!!

– Брошкина! Брошкина, зараза такая, я тебе пободаюсь! Ща бороду-то общиплю! Что смотришь? Иди давай!

– Бельчик! Бельчик, рожа ты кривая! Давно поджопник не получал? Вооот, умница, молодец…

– Мартын! Сонька! Заснули там?..

Когда загоняла, думала, кого-нибудь прибью. И даже не кого-нибудь, конкретно – Мурку, козушку месяцев так трех от роду. По всему ангару за ней гонялась, чтобы на место загнать. А ей, похоже, в кайф было. Еще и блеяла, скотина. Издевательски.

В общем, доброе утро. Доброе-предоброе…

***

(Из интервью, 2016 г.): На самом деле, люди уходили от нас всегда по одной причине: не выдерживали груза несоответствий. Обстоятельства уходов были различными, но все в конечном итоге сводилось к тому, что противоречия, с которыми сталкивался человек, достигали критической точки. Так было абсолютно со всеми.

Разумеется, тот, кто ушел, для оставшихся автоматически переходил в разряд «павших». Неважно, что будет с ним дальше, неважно, что вообще это за человек. Он – плохой. И все, что с ним теперь происходит, – однозначно, без малейшего снисхождения – плохо.

Он не спасается, он снова облеплен грехом. У него нет своей воли, нет права выбора. И Бог от него отвернулся. Ведь он ушел – а значит, уже при жизни погиб.

Это насаждалось, это поддерживалось крепкими мифами. Брат Виталий отслеживал жизни ушедших, внимательно следил за каждым. И если вдруг случалось, что с человеком действительно происходило что-нибудь нехорошее, об этом с радостью (плохо скрываемой под маской притворного сожаления) нам всем сообщалось. Впрочем, когда человек позволял себе не страдать за периметром фермы и слишком уж замечательно себя чувствовал, брат Виталий не гнушался присочинить ему скорби. Для меня было потрясением об этом случайно узнать.

4 августа 2010 года

Ночь. Вот и четвертый месяц пошел, как я в Першино. Время пролетело стремительно. Я изменилась… Меняюсь.

Меняется мое отношение к миру, окружающим меня людям, вещам и событиям. Я стала как будто внимательнее к мелочам. Многое, незаметное раньше, вдруг обрело значение, смысл.

Приглядываюсь, всматриваюсь, ищу. Прежде всего, в себе. В воздухе – трепет. Только слепой не замечает: воронка. Все ускоряется, утягивается в водоворот, и центр его с каждым часом все ближе. Вот уж и час как минута.

5 августа 2010 года

Середина дня. Жара и душно. Вот уже третью неделю как – без дня передышки. Раньше подумать не могла, что спокойно смогу жить и работать при температуре, зашкаливающей за сорок градусов. Но вот – +46 в тени, и ничего. Живу.

Несколько дней вокруг скапливался дым – горела Рязань, и раскаленный ветер пригонял с востока пепел и дым. Все окутала белая пелена, за сто метров уже ничего не было видно.

Но сегодня чуть легче – помог ночной шквалистый ветер с северо-западной стороны. В общем, пока хотя бы можно дышать.

Но это у нас. А что в городах творится? В Москве? Не представляю. Бедные, бедные люди.

С недавних пор я стала ловить себя на мысли, что не хотела бы, чтобы брат Виталий читал, что я пишу. Во мне есть много такого, что требует выхода на бумагу, но этому препятствует чувство глаз за спиной. Вчера я писала, что изменилась. Это правда. Но далеко не все во мне изменилось в лучшую сторону.

Я стала покладистей, но не смиренней. Просто научилась молчать там, где когда-то считала нужным обязательно вставить слово.

Я стала послушней, но не научилась принимать волю своего мужчины, как собственную. Мне приходится душить в себе энтузиаста, пусть излишне горячего, пусть совершающего ошибки и промахи, но живого, трепетного, сопереживающего – а на смену ему уже зреет холодный, расчетливый циник, вся воля которого есть – равнодушие.

И я вижу в себе это, и не хочу превращать себя в… такое. Но мне будто шепчет на ухо что-то: так проще, удобнее, легче. Все равно ничего не изменишь, не сделаешь, не решишь… Делай, как говорит брат Виталий, не задавай лишних вопросов, не думай, не чувствуй, не переживай…

Сопротивляюсь: рывком, сумбурно, что-нибудь натворю, больше отчаянно, чем разумно – сделаю еще хуже, чем было – и вот, результат: торжествующий голос в затылок: «Ну, что я тебе говорил?». А я стала бояться конфликтов.

Для меня слишком большое значение стало иметь расположение брата Виталия ко мне, его желание не отталкивать меня от себя. Это неправильно. Я чувствую, что неправильно: привязываюсь к нему – да что там! – уже привязалась. И его хочу к себе привязать. Любыми средствами. Подумать только: самый большой страх – страх без него остаться.

Но я найду выход из этой ситуации. Обязательно найду. Уже сейчас стараюсь ограничить свое общение с ним – переключилась на книги. Мне очень много всего нужно еще прочитать – есть, чем заняться. Потом, если Господь даст, приедет к нам девочка новая – буду больше времени с ней проводить.

Нужно изживать в себе страсть. Нужно. Иначе она изживет все лучшее, что есть в наших с ним отношениях.

8 августа 2010 года

Соображаю с трудом. Жарко, дымно, душно. Еще хорошо – постояла под душем, стало полегче вроде. Не хочется шевелиться, что-либо делать, все – лень. Сильным осталось только одно желание: спать. Спать хочется всегда и везде, беспробудно.

Тем не менее, еще нахожу в себе силы читать и думать. Но писать о прочитанном и продуманном – уже не могу. Эмоциональный запал иссяк.

10 августа 2010 года

А я проснулась!.. И я одна… И какое это, оказывается, счастье!.. А то уж и забывать начала, что значит побыть одной. Так редко это случалось в последние несколько месяцев…

Растолстела. Растолстела непотребно. Давненько я так себя не запускала. Тут мне на днях брат Виталий зеркало повесил – себя увидела, наконец. Испугалась.

В общем, пора снова брать себя в ежовые рукавицы, иначе в зиму я уже не войду, а вплыву – на волнах собственного жира.

Что ж, будем считать, что это было вступлением. Теперь о серьезном. Написала и задумалась. О чем я хочу написать? О чем? Можно, конечно, обсудить давнишний, уже отмучивший меня вопрос о недопущении священников в СИЗО. Вопрос серьезный, но мне уже не так больно, а, значит, и не такое теперь дело до этого. Равнодушие, равнодушие…

Можно написать смешной и горький пост про одного игумена, ныне «батюшку» прихода ближайшего к нам села. Я даже название давно придумала: «Страсти по Пимену». Но – опять же – запал. Иссяк запал…

Можно написать о России. Но здесь и вовсе… от всех мыслей и чувств ошметки одни остались. Я превратилась в вату.

***

(Из интервью, 2016 г.): отец Пимен служил в ближайшем к нам храме – его было отлично видно с холма, где стояли наши ангары. Я почти не знала его: только в самом начале, когда еще возилась с умирающим Бельчиком, встретилась с ним вне стен церкви. Он подошел, когда я, сидя в тени огромного тополя, кормила козленка из соски. Очень ласково обратился ко мне с парой мало значащих фраз. Я сказала что-то в ответ…

А потом они с братом Виталием сильно рассорились, и вдруг оказалось, что отец Пимен вовсе не так хорош, как нам говорилось вначале. Разумеется, я могла слышать только одну сторону в этом конфликте и поддерживала только ее. Как там было на самом деле – кто знает… И только потом, когда я уже оставила ферму, узнала, что этот батюшка был единственным из знакомых мне церковнослужителей, кто хотя бы нас с дочкой жалел.

11 августа 2010 года

Виталию плохо. Это хуже всего – когда плохо взрослому человеку, близкому, очень близкому, а поделать ничего не можешь, помочь не можешь. Только ходишь кругами, как лох, в ожидании хоть каких-нибудь указаний… если у этого человека еще есть силы эти указания давать.

Головные боли почти каждый день. Давление, сердце, сердце, давление, сахар вот еще…

– А представь, инвалидом стану, – сегодня сказал он мне. – Ухаживать придется, сидеть….

– Ну и что? – пожала плечами я.

Какая мне разница. Пока он позволяет мне быть рядом с ним, я с ним буду. Все в искупление идет, заработала, значит.

Только мне все сложнее братом его называть. Как будто с каких-то пор стали ближе друг другу. Нить крепнет. Страсть уходит, а на смену ей приходит нежность и трепет. Желание проявить заботу, слиться с его желаниями, мыслями, эмоциями стало превалировать над всем остальным. Тело уходит на второй план, хоть я им и любуюсь украдкой. Он, наверное, сам не понимает, как невероятно бывает красив.

Только бы ему стало легче.