Текст книги "Першинский дневник. Повесть / рассказы"

***

(Из интервью, 2016 г.): Брат Виталий плохо владел письменной речью и весьма стыдился этого факта. Поэтому я была незаменима в любых делах, где требовалось умение грамотно и быстро писать. Через меня он получил доступ к широким массам. Теперь он мог вещать не только за кухонным столом тем, кого нечаянно к нам заносило, но и на форуме проституток. Колоссальное достижение!

Проблема заключалась в одном: мы преследовали совершенно разные цели. Мне хотелось просто делиться тем, что я знаю, своим личным опытом. И я это делала с безусловной любовью. Мне нравились эти люди! И сейчас нравятся. Потому что они настоящие, без каких-либо задних мыслей – живут, как могут, как знают, как получилось. Я умела говорить с ними на одном языке, и они могли меня слышать.

Брат Виталий же хотел одного: разнообразить штат сотрудников своей фермы. Я сейчас прямым текстом это скажу: его не волновало спасение души отдельно взятого человека. Он говорил об этом только в контексте конкретной, вполне земной выгоды. Не человек ему нужен, а находящийся в безусловном послушании раб. А как его получить? Внуши ему, что вне фермы – погибель. Скажи, что только здесь, среди таких же, как он, под мудрым руководством брата Виталия, он получит шанс на спасение – и он твой. А внушаемость у всех разная. И рвение тоже. Со мной вот Виталию повезло – из всех, кто когда-либо проходил через его руки, я дольше всех продержалась. Полтора года физического и духовного рабства, да.

5 августа 2011 года

Давно не писала. Честно говоря, не знала, о чем. Все эти дни жила со стойким ощущением, что из-под меня вышибли табуретку. С братом Виталием состоялся серьезный разговор, и не один. Я никак не могла сформулировать, что же так задело в этом письме. Не резкость же и не полубезумная форма… хотя и это произвело на меня… скажем так, неизгладимое впечатление. Я как будто читала это письмо не своими – привыкшими ко многим куда более резким и безумным вещам – глазами, а их – из внешнего мира. И абсолютно точно понимала, как оно было воспринято теми, за кого я всего несколько дней назад билась изо всех своих сил.

Форум – это была моя территория. Моя жизнь, моя история. Я люблю и любила всех тех, кто образовывал ядро этого сообщества. Мне никогда не приходило в голову отказываться от своего прошлого, придумывать себе какую-то другую, «приличную» биографию, потому что тогда я предавала, прежде всего, себя. В каждый момент жизни – неважно, в православии или вне его – я жила так, как чувствовала, как верила, как могла. И в каждом плевке, в каждой насмешке, идущей с той стороны экрана я видела не опустившихся людей, не биологический мусор – в каждом из них я видела себя прежнюю.

Страшно подумать, что было бы, приди такой «брат» к нам на форум 3 года назад и столкнись он со мной – трехлетней давности – на этой площадке. Разумеется, я разбила бы в прах все его аргументы. И за мной стоял бы весь форум. А потом этот «брат» вышел бы из сети и сказал какой-нибудь дурочке, которая только что писала этот бред под диктовку: «Нечего бисер метать перед свиньями. Кому надо будет, тот поймет. Считай это тестом на адекватность». И она, подавленная, проглотит этот комок, потому что всего несколько лет назад была в той же самой обойме «неадекватных» и слишком хорошо помнила, насколько относительно это понятие может быть.

***

(Из интервью, 2016 г.): Последней каплей стала гибель моей собаки. 19 августа 2011 года Витя перерезал ей горло по приказу брата Виталия за то, что она воровала гусей. Мне не разрешили ни вывезти ее на машине, ни отвести в нашу деревню пешком (30 километров – это не так уж и много). Хуже того, я сама – своими руками – сажала ее в клетку, где ей предстояло найти свою смерть. Но ведь «послушание превыше поста и молитвы». Не так ли?

К брату Виталию по этому поводу у меня нет негативных чувств. К Вите тоже. А вот к себе – очень много. У меня был ресурс, чтобы не допустить ее гибель, понимаете! Был! Но я ничего не сделала, чтобы ее спасти. Чтобы спасти существо, которое любило меня больше всего на свете…

15 сентября 2011 года

С большим трудом заставила себя сесть за дневник. И меньше всего я хотела бы писать о том, о чем придется писать сегодня. Пока есть память, и я дышу, вряд ли мне удастся забыть эту дату – 19 августа 2011 года. В этот день моей собаки не стало.

Я не хочу искать виноватых, не хочу расписывать цепь событий. Какая разница? Я привезла ее в это место, и я не смогла вовремя увезти. Значит, я ее и убила. Убила существо, которое любило меня больше себя самого.

Когда Авраам заносил нож над своим единственным сыном, его руку перехватил посланный Богом ангел.

Когда я своими – вот этими! – этими вот руками… несла Стрелку на смерть… рядом со мной ангелов не оказалось.

Я помню каждую деталь. С того дня я ежечасно переживаю те самые – кошмарно-растянутые, бесконечные в своей боли – минуты.

…Два гуся.

– Еще два гуся! – цепляясь за последнюю надежду спасти ей жизнь, выклянчивала я у брата Виталия. – Еще два гуся!.. – молила я. – Если это случится, я сама принесу ее.

17 августа я пошла в вольер к Стрелке, сняла замок, чтобы поставить еду и немного с ней пообщаться. Открыла дверь – и она тут же выскользнула наружу.

Я звала ее, я просила. Я и тогда еще верила, что можно избежать неизбежное. А она стояла в проходе ангара и пристально смотрела мне в глаза исподлобья, опустив свою умную, бело-серую мордочку вниз. С минуту длилось это пытливое сверление взглядом. Она размышляла.

– Стрела, не делай этого. Не делай, прошу тебя! – в ужасе от того, что сейчас происходит в ее голове, прошептала я. – Не трогай гусей, Стрелка!..

…Два дня ее не было. А потом наступил этот день. Я пошла доить коз и, проходя мимо Стрелкиного вольера, обнаружила там ее. Она спала, свернувшись калачиком рядом с будкой. Но, услышав звуки шагов, подняла свою морду и обрадованно завиляла хвостом. Грудь и шея собаки в первый и последний раз в ее жизни были запачканы кровью.

Я бросилась сломя голову к загону с гусями. Там, как обычно, у самого входа в него, лежали две окровавленные, только задушенные, еще теплые тушки гусей.

И рядом со всем этим стоял он – брат Виталий.

– Ты обещала.

«ТЫ ОБЕЩАЛА». Каждый шаг отдавался простой этой фразой. Весь мир сжался и превратился в острую сердечную боль. «ТЫ ОБЕЩАЛА».

Не было больше лазеек. Все, что происходило со мной на ферме, оказалось лишь предисловием, подготовкой к этому единственному настоящему, с которым я столкнулась здесь и сейчас и избежать которое не было ни единой возможности.

Я шла убивать.

Открыла вольер. Взяла Стрелку на руки. Она прижалась ко мне, как тогда – когда мы только приехали в желтый домик с красной от ржавчины крышей. Было холодно, и чтобы как-то согреться, я взяла ее, пятимесячную, в спальный мешок к себе. И мы спали, тесно прижавшись друг к другу. Какой испуганной была эта девочка!..

Помню, как я ездила по приютам, искала собаку. Все не то. И вот – очередная переполненная передержка. Лай и вонь. И во всем этом – маленькая, бело-серая мышка с острой мордой и пытливым человеческим взглядом. Я смотрела на других собак, а она просто села рядом со мной и положила свой нос на колени.

Хозяйка сказала тогда, что если я выберу эту собаку, она до конца жизни будет предана мне.

– Ты первая, к кому она подошла сама. Дело твое, конечно, но я знаю эту собаку. Возьмешь ее – обретешь лучшего друга, до конца ее дней.

Я взяла.

…Вот, мы вышли из ангара. До клетки еще двадцать шагов. Еще есть время что-то придумать. Но что – если я ОБЕЩАЛА?.. Стрелка жмется ко мне и лижет мое лицо.

…Всю дорогу ее трясло у меня на руках. Чтобы не видеть страшной и непонятной действительности, уткнулась носом ко мне в подмышку. Тряслась и быстро-быстро дышала. Но вот и деревня. Простор и воля ударили по глазам. Стрелку не слушались ноги, пришлось снова взять на ручки ее, как ребенка…

…Как много я бы сейчас отдала, чтобы остановить время и вернуться туда – во второе ноября 2009 года!..

Но вот уж и клетка. Нужно открыть замок. Там проволока, это сложно. Руки трясутся, и у Стрелки появляется возможность сбежать. Я взываю к ней мысленно, пока распутываю петлю: «Ну давай же… давай!» Но собаку так же сковало предчувствие неизбежного. Все, что она могла – это лизать мои руки, когда они оказывались слишком близко к лицу.

Она подарила мне 3 года жизни. Хозяйка передержки была абсолютно права – до конца своих дней она была моей лучшей подругой.

…Первая наша поездка в Першино. Я на велосипеде, она рядом со мной, не отставая от переднего колеса ни на шаг. Самым сладким в этом 30-километровом заезде были привалы. Мы устраивались где-нибудь в перелеске подальше от дорог и машин, я доставала палку купеческой колбасы, и мы ели.

Вокруг нас текла будничная пасторальная жизнь, и нам, свидетелям этой жизни, все в ней казалось правильным и уместным. Мы понимали друг друга без слов – она ловила дыхание и пульс сердца, реагировала на мельчайшие изменения моего лица – считывала меня, как открытую книгу. И я отвечала ей тем же.

И вот теперь пришла пора ее убивать.

Своими руками я посадила собаку в клетку. Этими же руками закрыла замок.

Подошел брат Виталий.

– Все? – в этом вопросе вся сухость мира.

– Все… – в этом ответе вся боль.

Он поставил клетку в тележку и завел мотоблок.

Можно было бы это остановить. Можно было вскочить на велосипед и перерезать ему дорогу. Он повез ее к Вите – это два километра. Еще можно это остановить!

Но я не могу это сделать. Мою волю распяли, и я здесь – не я. Все, что могла – это провожать свою собаку глазами, неотрывно глядя в ее глаза.

28 октября 2011 года

Дни уходят за днями. Лето сменилось осенью, августовская жара – осенней прохладой.

Я больше не захожу на форум к своим. И с братом Виталием практически не общаюсь. Тот день – 19 августа 2011 года – в наших с ним отношениях поставил окончательный крест. Я не верю этому человеку. И он для меня – больше не брат.

Я могла бы уехать сразу же, как это случилось, но не могла бросить тех, кто оставался на моем попечении. Нужно было продать как можно больше козлят и коз.

Я размещала объявления где только можно, вела страницу на форуме козоводов, с нуля создала довольно рабочий сайт. Только б продать. Пусть повезет хоть кому-то. Пусть хоть кто-нибудь вырвется из этого ада в жизнь.

Брат Виталий тоже понял, что в тот день утратил власть надо мной навсегда. Не потому, что отвез Стрелку на гибель. Не потому, что вложил в руки Виктора нож. Он утратил власть потому, что во всем, сделанном им, не было ни капли любви.

Не любовью он руководствовался, когда писал свое послание феям.

Не любовь заставляла бежать его за ружьем.

И когда, оставив Стрелку на смерть, вернулся назад, ни грамма любви в его глазах не светилось.

Мы верили в разных богов. Все то время, пока я жила под одной крышей с ним, все то время, пока он «промывал» мне мозги, пока истязал отупляющим, выходящим за рамки человеческих возможностей, физическим трудом – мы верили в разных богов.

Мой Бог – Любовь.

Его Бог – Каратель.

Бессмысленность и пустота…

Я чувствую себя изжеванной пожелтевшей бумагой, на которой кто-то корявым почерком когда-то нанес письмена. Неразмытым осталось одно короткое слово – любовь.

Это то, что нельзя предавать.

***

(Из интервью, 2016 г.): 14 ноября 2011 года я уехала с фермы. Мне очень помогла Инга – детский невролог, державшая на нашей ферме своих коз. Время от времени она приезжала к нам, но в каждый ее приезд Виталий старался отправить меня подальше. Вот почему долгое время мы не были с ней знакомы.

Но в очередной свой приезд Инга «забыла» предупредить управляющего и лоб в лоб столкнулась со мной. Этой встречи (длившейся всего пару минут) хватило, чтобы мы обменялись номерами своих телефонов. Брат Виталий об этом не знал.

***

Мы сидели в том же кафе. Оля без интереса ковыряла вилкой салат и продолжала рассказывать.

– Когда распродажа коз завершилась (слава Богу, удалось продать всех, кого можно было продать), у меня оставалось еще одно важное дело, не закончив которое, я не могла уезжать. Этим делом была будка Даны.

Дана – второй алабай брата Виталия. На ферме появилась в тот самый день, когда шли съемки для Рен-тв. Мне всегда было стыдно смотреть в глаза этой девочке – казалось, в них собрана вся скорбь собачьей души.

Дану никто не любил. Несмотря на то, что она была красивой и очень доброй собакой – до нее никогда и никому не было дела. На Долю волей-неволей всегда приходилось обращать внимание – единственным человеком, кого она ни разу не цапнула за свою жизнь – была я. Все остальные жили в зоне постоянного риска. Но Дана – добрейший черно-белый тюфяк – была вечным щенком, напрочь лишенным охранных качеств. Может, именно поэтому брат Виталий не питал к ней никаких теплых чувств.

У всех собак были будки, за исключением Даны. Она – совершенно лишенная подшерстка и с очень короткой шерстью – была вынуждена дни и ночи проводить под открытым небом в выгульном вольере для коз. Ей даже от дождя толком негде было укрыться. А наступала зима.

Каждый день я тормошила Виталия и напоминала о Дане. Он отмахивался от меня, как от назойливой мухи и то обещал перевести алабая в ангар, то планировал начать будку завтра. Так незаметно его «завтраки» из августа переходили в сентябрь. Из сентября в октябрь, и – ноябрь.

Собака мерзла, но ничего не менялось. И тогда я пошла на риск. В глазах брата Виталия не было хуже греха, чем без спросу взять что-нибудь из его строительных материалов. Но к тому времени мне было уже все равно. Я начала строить будку.

Каждый день я выкраивала для этого полчаса или час. Я стащила у него степлер, гвозди и молоток. Подтащила к месту Даны поддоны и пластиковые листы. Я больше не нуждалась в благословениях на любовь. Просто делала, что должна была сделать.

13 ноября 2011 года будка Даны была готова к зиме. Витя мне сочувствовал и тайком помогал – нашел скрепы для степлера, помог дотащить огромный кусок ковролина и всячески покрывал.

Когда брат Виталий увидел творение моих рук – гнев его превзошел все пределы. Он орал, он метал, он говорил, что я уничтожила гору материала. Подбегал к будке с мыслью ее разломать, но вдруг разворачивался и возвращался обратно.

Он рассказывал мне о падении. О том, что я впала в страшный грех преслушания. Он говорил, что моя будка не простоит и двух дней, зато от Бога я отошла через этот поступок на долгие годы…

Но мне было уже все равно – я сделала последнее дело.

– И ты ушла? – спросила я с нескрываемым облегчением. Мы не заметили, как перешли с ней на «ты». Оля кивнула.

– На следующий день я взяла Машу за руку, вытащила с полки 1000 рублей (все на глазах у Виталия), обошла его, как препятствие. И ушла.

За нами бежала Клепа, но пока не время было забирать с собой стрелкину дочь. Нам с Машкой предстояло прожить еще одну маленькую жизнь, пройти не одно испытание, прежде чем удалось собрать тех, кому посчастливилось выжить после переезда на ферму.

…Мы долго молчали – я собиралась с мыслями, Оля, наконец, взялась за салат.

– Ты говорила, что не жалеешь об этом опыте. Что он тебя внутренне очень обогатил… но я никак понять не могу – чем, чем он обогатил тебя, кроме боли? – наконец, смогла сформулировать я свою мысль.

Ольга с ответом не торопилась. Сначала доела салат.

– Ты же читала дневник? – спросила она после того, как официант забрал пустые тарелки. Я согласно кивнула.

– Обратила внимание на полет мысли? Какой уровень, а! Аж зашкаливает местами, верно?

Мне нечего было на это сказать. Я не понимала, к чему она клонит.

– Так вот я тебе скажу: гроша ломаного не стоят все эти мысли! Нет в них никакой ценности. А ценность – вот она, очень простая. Мерзнет собака – построй будку. Умирает козленок – оторви задницу от постели и помоги! Человек просит милостыню, копейку – не надо думать, возьми и дай. И вот после того, как научишься это все делать, тогда и появится у тебя моральное право о чем-то там рассуждать.

– Ну а в проституцию-то как тебя опять угораздило? – задала я самый важный вопрос.

– Понимаешь, в чем дело. Лучше быть проституткой и при этом сохранить в себе человека, чем являть собой образец добродетели и при этом быть полным говном.

Мы как-то очень здорово путаем нарушение социальных норм с грехами. «Преступления» против общества и «преступления» против своей души. Но штука в том, что грех блуда ничем не хуже греха осуждения, например. В глазах Бога нет разницы. Ни малейшей. И самый худший грех – это что? Убийство? Блуд? Воровство? Нет. Не первое, не второе, не третье. Отчаяние – вот худший грех. И я понять не могу – честное слово, не могу понять! Почему так много обличающих слов в сторону проституток и так мало обличающих слов в сторону осуждающих их?

А у меня возникла проблема. Большая проблема. Чем добропорядочнее я себя продолжала вести, в тем большую мразь превращалась. Здесь сложно подобрать что-то другое – именно чванливую, всех осуждающую, во все сующую свою мерзкую крысиную харю, мразь. Возврат в прошлое избавил меня от нее. Мне больше некого осуждать, не на кого с укором смотреть. Я хуже всех! И это такое волшебное ощущение – ты даже представить себе не можешь – понимать, что ты хуже всех…

Оля спокойно, по-доброму улыбнулась.

– Я тебе на почту пришлю кое-что. Это тоже дневниковая запись, только сделана пару лет спустя после событий на ферме. Она многое прояснит.

*******

27 марта 2013 года

Давно такого со мной не случалось: бессонница. Мысли вытащили с постели и буквально принудили открыть свой старый, забытый блог.

Бабочка без своего цветка, бражник, на прежнем месте – кочует. Ничего не изменилось, кроме того, что я опять «обнулилась». Все свои знания, весь свой опыт свела на нет, к сократовскому: «Я знаю только то, что я ничего не знаю». А ведь с этим еще как-то жить надо.

Депрессии у меня не бывает, я вообще личность на редкость стойкая, по крайней мере, психологически. Из подобных мне выходили прекрасные негодяи, во все времена. Единственное, что меня «губит» и не дает дойти до крайности в эгоизме, жестокости и цинизме – острое чувство свободы – не только своей, но и чужой, и потребность эту свободу сохранить. Во что бы то мне ни стало.

Именно это чувство свободы, которое в своей глубине вплотную подходит к любви, корнем своим имеет любовь – это чувство свободы опять расставило все точки над «ё». В том числе и в отношениях с Богом.

Когда-то, не так давно, правда (что не делает мне чести – могла додуматься до такого и раньше), я вывела для себя такую формулу: как только начнешь ощущать себя чистеньким, правильным, безгрешненьким – пойди, найди лужицу погрязнее, да плюхнись в нее от всей души. Вымажись с ног до головы, так, чтоб вонь и смрад, чтоб самой от себя противно и гадко… И сразу вспомнишь свое место пред Богом и перед людьми.

Помогает. Проверено. Таким вот образом вытравила из себя фарисейство. Эта болезнь только грязью и лечится.

Было и совсем уж издевательство: вот я вся вымазанная, опоганенная, а Господь вдруг ставит в такое положение, что я ГОВОРИТЬ должна. О Нем говорить. О том, как правильно, что делать, советовать… Сама – дрянь дрянью. И – должна. Вот где мерзость! Но я понимаю, зачем это мне: чтоб вытравить из себя «праведность», «поучательство»… чтоб в буквальном смысле – собственными же словами давилась.

И давлюсь. И гадко.

И помнить нужно, каждую секунду помнить – все это милость Его. Милость ко мне, такой. Даже такой…

Да, я махнула рукой на догматику. В погоне за буквой мы теряем и дух, и смысл. Страшные слова написала. Страшные. В меня уже покидали за них тряпками и тряпицами, но я знаю, что пишу. Эти слова не придуманы, они – прожиты.

Важно, не то, сколько ты бьешь поклонов и не количество свечек, и не платки с юбками… Неважно все это! А вот другое – КАКОЙ ТЫ в каждый момент своей жизни. Какой ты, когда бьешь поклоны? Какой ты, когда свечи в храме ставишь? Какой ты, когда читаешь молитву? С ЧЕМ ты стоишь перед Богом?

А перед Богом и в туалете стоять можно. И на толчке молитвы читать. Можно, можно! Мне самые поразительные, самые добрые мысли и решения как раз там в голову и приходили. «Бог там, куда его позовут». Достоевский писал.

Мы ничего о Нем не знаем. Ничего! «Бог есть Любовь». А что такое эти слова – задумались ли хоть на минуту? Масштаб какой в этих словах, глубина какая? Мы же и о любви-то толком не знаем ничего… «Я тебя люблю!» – а через двадцать минут – уже ненавижу… Перепутали, все с ног на голову поставили… И – «должен, должен, должен…«Любовь обложили долгами и обязательствами. Куда ни глянь – кандалы…

И жестокость. Кстати, в лицо быть жестоким гораздо сложнее, чем за глаза. Ярче всего это видно на примере интернет-пользователей. За глаза вообще все просто. Когда не видно – вроде и ответственности нет.

Но я видела жестокость в лицо. Хуже того – жестокость, завернутую в фантик праведности. Монах, бьющий ногами в лицо женщины на глазах у ее детей – это страшно.

И этот монах сидел во мне. Чувство собственной правоты, чувство собственной «правильности», «спасительности своего пути» вселило его в меня. И это чудовище во мне зрело. Зрело… зрело…

И я до поры до времени не чувствовала его в себе, не понимала, в какое болото угодила. Только недоумение проскальзывало иногда: вроде в монастыре, а чувство, будто Бог «отодвинулся». Парадокс: в борделе чувство было другим: что Он на руках несет.

«Это бесы тебя искушают. Смиряйся. Смиряйся»… Универсальная рабская формула. Не думай, не смотри, не решай.

Но что делать, если не думать не удается? Что делать, если нельзя не смотреть?

«Не сотвори себе кумира»

На каком еще столбе написать эти слова? На какой еще стене выскоблить?

Любой человек, ЛЮБОЙ, пока жив – находится между добром и злом. В каждую секунду своей жизни в его сердце идет борьба. Сегодня он святой, завтра – великий грешник. И внешне далеко не всегда будет заметна разница. Короля делает свита. В том числе и голого…

И вот она формула неосуждения – мы ничего не знаем о людях. И о себе мы ничего не знаем. Что в сердце творится? Чем человек живет, как он мыслит, какую жизнь прожил, чему его в его университетах учили? Ничего не знаем! Все мимо нас прошло, да и неинтересно это. Нам и в себе-то копаться лень, что о других-то говорить. Ничего не знаем…

Я по-прежнему кручусь в православной среде. Не потому, что сильно хочу, просто так получается. Господь удерживает зачем-то. Смотрю. Думаю. Все наоборот делаю. Неправильно. Пассионарничаю, конечно, куда ж без этого. Женщина, а туда же – сама решения принимает. Самостоятельная, с мужиками дела решает какие-то… Дивится народ.

И вот разговариваю. Семья есть одна – хорошие люди. Искренние. Верят, как могут. Каркас держат, догматический. А начинаю вопросы задавать: почему это делаете, зачем это, для чего – и швах. Полный. Жизнь выборы ставит – и тут вдруг никакой веры, трусость одна. И жаркая, пылкая, страстная потребность… передать право принимать решения кому угодно! Только б избавиться от ответственности, только б самим не решать…

И вот тут я задумалась. Оказывается, есть глубоко несамостоятельные люди. Люди-дети, которых всю жизнь за ручку водить надобно. Я потом еще много таких увидела. Оля – сильная, поэтому Олю дети любят и вот такие не повзрослевшие взрослые. Потому что Оля всегда знает, как быть и что делать.

Даже если на самом деле Оля совсем ничего не знает… все равно – она сильная, она придумает…

Я не знаю. В растерянности. Вроде и жалко, а вроде и нет. Человек сам строит свою жизнь. И ответственность за эту жизнь, какую он выстроил, всегда лежит на человеке. Всегда. Никто не виноват, никакие внешние обстоятельства, только сам. Его выборы, его решения.

В моей жизни было много ошибок. Особенно в отношениях с мужчинами. Но я находила в себе силы держать ответственность за эти ошибки. Не мужики виноваты, что они такие козлы. Виновата Я, что их, таких, выбирала. Значит, сама не лучше. Ответственность и право на ошибку – это ключевые моменты. Этому надо учить…

Тула – Москва,

2010 – 2017 гг