Текст книги "Першинский дневник. Повесть / рассказы"

3 мая 2010 года

…Через несколько часов приедет машина, и мы уедем.

Время сжалось. Думала, еще могу подождать до четверга, а вчера днем позвонил Виталий и сказал, что машина может выехать за мной завтра, 3-го мая.

– Готова? – спрашивает он.

– Готова, готова…

Ответила слишком поспешно. На самом деле, ни фига я не готова. Ну, куда я поеду? Это же не просто с места на место переехать – здесь сам уклад жизни меняться будет, вообще все! А у меня даже юбки подходящей нет. И платочка. Ё-мое. Это я пишу. Я!

С другой стороны, уехать хочется. Очень. Брат Виталий притягивает к себе неудержимо. Но – ничего нельзя. Руки по швам, и никаких помыслов. Интересна идея: создание экспериментального православного поселения. Что-то вроде монастыря для мирян. Мы с Машкой – первые поселенцы. Возможно, на этой базе получится создать нечто вроде реабилитационного центра для путан, наркоманов и алкоголиков (такое благословение у нас есть). Еще лично мне интересно поработать с подростками. Может быть, создадим трудовой лагерь, где дети еще и заработать смогут. Планируется обучение различным народным ремеслам: прядение, вышивка, работа по металлу, дереву (изготовление киотов для икон и т.д.), бисероплетение и много чего еще. И, разумеется, духовные беседы. Главный принцип – ненавязчивость. Даже со мной брат Виталий выработал такую тактику: я спрашиваю – он отвечает. Но отвечает таким образом, что мне хочется спрашивать вновь и вновь. Каждый его ответ плодит десятки новых вопросов. Это – глубина.

Еще мы сделаем свой сайт, что-то вроде Першинского дневника. Вести его буду я. Так что из сети не пропаду – появляться буду.

Мне грустно немного. Вчера излишне весело было, а сегодня – грустно. Вот, закончу запись, отсоединю проводочки, упакую компьютер, синтезатор, вещи… И буду ждать. Затем из Тулы приедет машина, я посажу в нее Стрелку, козлят, котов, и мы поедем.

В Першино выгрузимся, я дождусь брата Виталия (он сейчас в городе на каком-то еще объекте), и все. Что будет дальше – я понятия не имею. Даже представления ни малейшего нет.

Все, что есть – только глубокое уважение к этому человеку. И, пожалуй, доверие. Я верю ему и отцу Владимиру, моему будущему духовнику.

Забавно: батюшку, крестившего меня, тоже звали Владимир…

***

(Из интервью 2016 г.): Да, я полна была планов. Мне казалось, что вот оно – то самое место, где я могу раскрыться во всей своей полноте, и где будет возможность полноценного искупления грехов прошлого. Был вопрос, которым брат Виталий очень здорово посадил меня в лужу. Он спросил: «Верующая?» – Я кивнула: «Верующая». – «Православная?» – Киваю еще активнее: «Да!» – «А в чем заключается твоя вера?». И – п-ффф. Лужа.

Две недели я истязала себя поиском ответа на этот вопрос. В чем заключается моя вера? Почему я – православная, а не баптистка, не католичка, не мусульманка, в конце концов? Искала в себе, в источниках – и найти не могла. Наконец, не выдержала, позвонила. «Брат Виталий, я не знаю». – «Чего ты не знаешь?» – «Не знаю, в чем заключается моя вера». Говорю, а сама только и думаю, чтоб не расплакаться – так задел меня этот вопрос. «Ну слушай, – снисходительно отвечает он мне. – Апостол Павел что сказал, помнишь? „Вера без дел мертва“. Так вот. Вера в делах заключается. Покажи мне свои дела, и я скажу, что у тебя за вера».

Это было ужасно просто.

16 мая 2010 года

Итак, я здесь. Пообещала сама себе сегодня выйти в сеть – несмотря на усталость и сильнейшее желание доползти до раскладушки и уснуть. Что ж, рассказываю.

Переехала я 3-го мая, как и было написано ранее. Вкалывать начала со дня приезда. Сначала по чуть-чуть, потом все больше, больше… Сейчас я встаю в полшестого утра и ложусь спать глубоко за полночь.

У меня два основных направления: перепелята (около тысячи штук) и козлята (сорок штук). Кормлю, пою, лечу, если понадобится. Что-то получается, что-то – не очень.

Со второй половины дня начинает «клинить». Порой туплю со страшной силой. Ошибки – страшны. Часто их цена – жизнь животного. Никогда не забуду урок: куча мертвых перепелят (только я насчитала их 37 штук) из-за того, что поилку поставила на бумагу, а не сдвинула хотя бы на два сантиметра (чтобы стояла на сетке). Под высокой температурой намокшие птенцы просто сварились…

Брат Виталий отличается завидным терпением. Он даже почти не ругается на меня, только когда я совсем уж его достану. До смирения мне, конечно, еще далеко. Гордыньку свою опекаю, в обиду никому не даю. Порой коса на камень находит. И плакать приходилось, и дверью хлопать…

Отношения с братом Виталием сложные. Я привязываюсь к нему, мне под его крыло хочется, хочется… иметь на него больше прав, что ли… Такое вот глупое, девическое желание. А он выше. Он живет другой логикой. И Воля Божья для него – не просто красивое словосочетание. И я во многом не понимаю его.

Иногда он говорит что-то, вроде просто и ясно, а у меня ступор. Вот буквально – уши, слыша, не слышат. Но это отдельная, очень сложная и болезненная тема для меня. Когда-нибудь, может, я напишу об этом.

Наконец, я исповедалась и причастилась. Там тоже история произошла – надо будет рассказать, если время позволит.

Больше сил нет, глаза слипаются.

Спокойной ночи…

***

(Из интервью 2016 г.): Конечно, все оказалось совсем не так, как мне представлялось. Наверное, самый броский, самый показательный момент: в день моего приезда коза родила козлят. Очень слабых. Когда я зашла в рабочее помещение, именно их я увидела в первую очередь. Они лежали рядом с буржуйкой в ящике, набитом соломой. Я присмотрелась и увидела, что один козленок еле дышит, а второй уже давно мертв. И вот рабочие – они ходили туда-сюда, взад-вперед, проходили мимо умирающего малыша и его мертвого брата, и как будто не замечали трагедию, разворачивающуюся прямо на их глазах. Потому что трагедией она была для меня. А для них – всего лишь рабочим моментом.

И, возможно, стоило уехать сразу в тот день. Но я не могла бросить еще живого козленка. Дала себе слово поставить на ноги малыша. Никто не верил, надо мной издевались, говорили, что он все равно не жилец, и я просто теряю время и силы. Но вопреки всем и всему, слово сдержать удалось. Я поставила Бельчика на ноги, и он даже смог обогнать в своем развитии сверстников…

– Он вырос? С ним все хорошо?

– Нет. Не вырос. Прошло три месяца, и я стала мало отличаться от рабочих, которых встретила в первый день. Равнодушию и бессилию вполне хватило этого времени, чтобы уничтожить во мне способность к состраданию и волю к деятельной любви. Бельчик погиб от болиголова. Трубки в сене – тогда на моих руках погибло много козлят… Но смерть Бельчика я вспоминаю с особенной болью. Это случилось ночью. Он кричал. Меня звал. А я слышала и не вышла к нему, потому что устала. И потому что к тому времени мне было уже все равно.

19 мая 2010 года

У меня появилось немного свободного времени. Могу кое-что записать. Итак, с момента моего переезда на ферму прошло две недели. Я их не заметила – так быстро пролетело время. Утро сменялось обедом, обед – вечерним кормлением и сном. Сон – утренним пробуждением. И так – изо дня в день.

Тем не менее, последние несколько дней с моего лица не сходит улыбка. Мне радостно от всего. Откуда-то берутся силы преодолевать внешние неурядицы, не обижаться на замечания, не злиться на саму себя за проколы, которые случаются достаточно часто.

В воскресенье я стала крестной мамой для одиннадцатилетней девочки – подруги моей дочери. Она специально приехала из деревни на крещение к нам на ферму. Ее никто не тянул – решение девочка принимала сама. Для меня это счастье. Счастье и потому, что мама ее в Бога не верит, и в семье никто больше по-православному не крещен. Разве что отец, авторитет которого весьма незначителен.

Я понимаю ответственность. Знаю, что крестная – должность не номинальная. Отвечать придется и здесь, и там.

Брат Виталий сейчас сидит с Юрой напротив меня – пишут список грехов по мытарствам: Юрка готовится к первой исповеди. Это чудо. У него за плечами —двадцать лет тюрьмы, убийство. Буквально несколько дней назад мы чуть ли не до хрипоты спорили: может ли измениться человек. Я утверждала, что может – и ставила в пример себя и свою жизнь. Он был убежден в обратном.

– Я ни о чем не жалею, – говорил он мне. – Ту мразь убил, и сейчас – верни меня в ту ситуацию, поступил бы так же.

Довести спор до конца в тот день мне не дал брат Виталий – заткнул рот, чем сильно обидел. Я ведь правду говорила!

Выскочила из-за стола, убежала в лес – слезы душили. Перебежала канаву, села на землю, реву.

– Встань, земля холодная.

За спиной – брат Виталий.

– Не встану.

– Встанешь. И прекрати реветь.

Он с силой взял меня за руку и поднял с земли. Я попыталась вырваться. Безуспешно.

– Может, подеремся еще? – с улыбкой спросил он. – А?

– И подеремся! – с вызовом ответила я. Но почему-то дергаться перестала.

Нутром почуяла – брат Виталий может ударить. Я испугалась. Притихла.

– Успокоилась? Теперь слушай меня. Юра – не тот человек, на которого можно давить. Ты давила.

– Да не давила я! Просто рассказывала…

– В том-то и дело, что не просто! Я тебе один раз сказал: Оля, молчи, второй раз

сказал: Оля, молчи! Сколько можно-то?

– Но я же правду…

– Оля! – брат Виталий повысил голос. – Вопрос не в том, что ты говорила, а в том, как! Учись сдерживаться. Ты слишком эмоциональна. Это вопрос твоей безопасности, прежде всего. Ты поняла меня?

– Ну…

– Ладно, пойдем. Сейчас Юру увидишь – извинишься. И чтобы впредь такого не было. А то, что ты ему говорила – он сам поймет. Придет время – поймет.

Юрка был первым, кого я увидела, выйдя из леса. Что-то внутри меня подтолкнуло к нему.

– Юр! – позвала я. – Юр, подожди!

Юрка остановился и тепло на меня посмотрел.

– Прости меня, Юр, – просто сказала я. – Знаешь ведь: бабы дуры.

– Честно говоря, никогда в этом не сомневался! – засмеялся он. Мы обнялись.

Этот день положил начало нашей с ним дружбы.

А через несколько дней наступило сегодня. И вот сейчас Юрка сидит с Виталием по другую сторону стола – и расписывает свои грехи. В том числе и тот самый.

20 мая 2010 года

Ну вот, то, с чем пыталась бороться все эти дни – прорвалось со страшной силой. Я не понимаю своих чувств к брату Виталию. Вызрело что-то огромное, неуправляемое, мучительное.

Отец Владимир в курсе наших с ним отношений.

– Мы попытаемся преодолеть, – сказал ему брат Виталий.

Я неуверенно кивнула. Борьба казалась мне безнадежной и вряд ли имела смысл.

– Хм, я, конечно, советовать не могу, – задумчиво произнес отец Владимир. – Но ведь есть и другой вариант: брак. Если вас так тянет друг к другу, может, не стоит мучить себя?

Брат Виталий покачал головой.

– Ты знаешь, что я в любой момент могу уйти. Это не от меня зависит.

Отец Владимир заметно погрустнел.

– Да, знаю. Кстати, может, поговоришь с духовником? Что он скажет?

– Разумеется, – кивнул брат Виталий. – Я бы давно это сделал, но он поменял приход, куда-то уехал. Теперь ищу его через знакомых.

Я молчала и только вглядывалась в лицо мужчины, ставшего мне вдруг очень близким, мучительно близким – лицо брата Виталия.

– Полгода, – вдруг сказал он. – Нам нужно потерпеть только полгода.

– И что потом? – уныло спросил отец Владимир.

– Придет важное.

– Ты уверен?

– Я это знаю. Еще до ее появления знал. В августе все решится. А пока… нужно как-то перетерпеть. Знаю, трудно. Знаю, будем срываться, падать. Главное – находить в себе силы подниматься и не отчаиваться.

Он улыбнулся мне. Ободряюще. А я была готова заплакать.

Ему 43 года. Мне 26 лет. Мы нужны друг другу. Я это нутром чувствую. А если он уйдет в августе? Как я одна буду?

– Через полгода ты будешь знать все тонкости хозяйства. Ты должна быть собранной, должна быстро учиться. Времени не так много.

– Я не буду без Вас.

– Оль, если ты сорвешься – все рухнет. Пойми, я не принадлежу сам себе. Все зависит от решения духовника. Как он скажет. Раньше он говорил: беги из места, где становится слишком тепло. Я и так засиделся здесь. А теперь ты появилась… И мне с тобой тепло. Очень тепло.

Вдруг в его глазах появляется нечто такое… у меня в груди сжалось.

– Что с Вами?

Я осторожно дотронулась до его руки.

– Больно, – тихо ответил он. Попытался улыбнуться – не получилось. – Больно. Ты здесь, рядом…

Он не договорил. Взял мачете – со всего маху рубанул по толстому суку тала – особой ивы для коз.

Мы собрали огромную сумку веток. Хватит на всех.

– Придет человек, – вдруг заговорил он. – Уже скоро. Верующий. Ты выйдешь за него замуж.

– Никогда! – с жаром воскликнула я. – Если я и пойду на это, то с Вами.

Брат Виталий ласково улыбнулся.

– Это ты сейчас говоришь. Подожди – встретишь его, с головой захлестнет!

– У меня такое чувство, что Вы просто сплавить меня хотите, – с досадой заметила я.

– Ну, почему сразу сплавить? Скорее, передать, – усмехнулся он.

– Те же яйца, только вид в профиль, – пожала плечами я. И в упор посмотрела ему в глаза: – Неужели я так не нужна Вам?

– Дура, – мягко сказал он и погладил меня по голове. – В том-то и дело, что нужна. Нужна! Да что толку?..

***

(Из интервью 2016 г.): Да, начиналось все романтично. Такая мешанина эмоций, порывов, гормонов!.. А первоначальный обоюдный запрет на физическую близость только добавлял пикантности сложившимся обстоятельствам. Это было и сладостно, и мучительно одновременно. Правда, стремление к Богу и жажда разобраться, что же все-таки такое – быть православной, существенно разбавляли этот компот.

25 мая 2010 года

Проснулась чуть раньше шести утра. Встаю уже без будильника – организм перестроился. Голова тяжелая, настроения нет.

Покормила перепелят, теперь есть чуть-чуть свободного времени, пока не пришли рабочие, и пока спят брат Виталий и Юра.

Люди, работающие на нашей ферме, делятся на две категории: наемники и соработники. Наемникам платят зарплату и не вмешиваются в их духовную жизнь. С ними отношения деловые, хоть и доброжелательные. Таких у нас, если не ошибаюсь, пять человек.

Соработники – люди, пытающиеся, прежде всего, изменить себя. Вопрос денег для них вторичен. Это внутренний круг, к которому относимся мы с Юрой и до недавнего времени еще один человек – Сергей К.

В общем, на сегодняшний день образовался некий костяк, состоящий из трех человек. Отношения внутри – очень теплые, братские. Это если не брать в расчет дополнительную, еще более тесную связь между мной и братом Виталием.

Кстати, не так давно мне показалось, я нашла ответ на вопрос, зачем нужна эта привязанность: необходим сильный якорь, чтобы мне не пришло в голову сбежать отсюда раньше августа. В дальнейшем брат Виталий надеется привязанность к себе заменить чувством более сильным – привязанностью к месту и чувством долга (осознание, что весь проект рухнет, если мне придет в голову улизнуть – здесь еще вопрос ответственности перед Богом, так как предприятие это не коммерческое, с выраженной религиозной направленностью, своеобразный «маячок» для православных и стремящихся ими стать).

Вообще говоря, физический труд облагораживает, это правда. Надо только не забывать думать. Когда усталость дает о себе знать, а работа еще не закончена – это становится труднее. Огромное значение имеет внутренний настрой, способность к удержанию молитвы. Самое простое: «Господи, помилуй!».

Иисусову молитву читать побаиваюсь – вроде простая, но за ней кроется что-то огромное, к чему я пока совершенно не готова. Замечательно удерживается «Богородице, Дево, радуйся». Особенно, когда помыслы в голову разные лезут. Действует, как мокрая тряпочка на пыль.

Вопросы в голову приходят, в основном, недорешенные ранее. Что есть вера? Что есть православие? Что есть свобода? Недавно пришел ответ на последний вопрос.

Свобода выражается не во вседозволенности, а в том, насколько полно человек осознает ответственность за сделанный им выбор и его готовность эту ответственность понести. Свобода – это видение следствия и причины. Человек не может быть свободным, пока будет лишен (вольно или невольно) этого видения. Сегодняшняя вседозволенность лишает человека главного – чувства ответственности за принятые решения. Все можно. Вот это «все можно» – и есть самая страшная кабала. Со мной можно не согласиться. Вообще говоря, довольно неприятно ощущать себя на привязи – пусть и достаточно длинной, чтобы внушить себе, будто ее совсем нет.

Еще поняла кое-что важное: свобода может быть только в Боге. Без Бога – вседозволенность, безответственность, жизнь наощупь, закрыв глаза. Вера. Это внутренний стержень. То, что делает человека человеком. Вера не в Бога, но Богу. Доверие себя Ему. Это и есть главный выбор в жизни каждого человека. Кому ты доверяешь себя? Есть только два решения: либо тварному, либо Творцу. Ответственность за принятый выбор безусловно лежит на плечах человека. Вот – свобода.

8 июня 2010 года

Вчера до самой ночи смотрели мультик «Бабка Ежка и другие». До конца вроде бы так и не дотянули. Дети (Машка и крестница) уснули почти мгновенно, мы с братом Виталием еще как-то крепились…

Я его люблю, кажется. Кажется – потому что я совсем запуталась. Оказывается, я понятия не имею, что это такое – любить. Привыкла, что меня любят, что я – любима. Привыкла играть. А тут – фигушки. Все не так. С самого начала – не так.

Брат Виталий не просчитывается. Он всегда – на шаг впереди. Он – мужчина. Я – женщина. Я за ним.

Он говорит, что уйдет. Мне придется остаться одной. Еще недавно эта мысль казалась невыносимой. А недавно вдруг поняла: любовь не дает права отнимать свободу. Расстояние не должно стать препятствием в помощи. Если надо, чтобы я осталась на ферме во имя общего дела, общей цели – я останусь. Надо будет пойти с ним – пойду.

Еще я хотела написать о приезде мамы на ферму. Она приезжала в гости на пару дней. Все это время ходила с глазами размером с блюдце. Шок держался вплоть до возвращения в Москву.

– Оля, а как вы живете? – спросила она.

– Так и живем, – улыбнулась я. – И ведь здорово, надо сказать, живем!

Мама не поняла. Она ходила по ангарам в сопровождении брата Виталия и повторяла:

– Это же столько работы, столько работы!.. Такой труд…

– Ну да, – пожимал плечами Виталий. – А разве в православии может быть по-другому?

Мама ничего не ответила. Но было видно – слова брата Виталия задели ее за живое. Она-то ведь тоже в храм ходит! И свечки ставит, сорокоусты заказывает, книжки даже читает… «Как победить гордыню», например. А тут – вроде занозы. Сидит, свербит…

«Как вы живете?» А вы – как? Телевизор, кровать, поход в ресторан – событие недели.

Я прожила на ферме больше месяца. И за все это время не было ни одного хотя бы похожего дня. Каждый день – как отдельно прожитая маленькая жизнь.

Есть над чем задуматься, правда?

16 июня 2010 года

А у меня нашлось немножко времени… Хотя, на самом деле, я его просто у самой себя выкрала – через три минуты доить пора, а я, пользуясь тем, что брат Виталий уехал, вместо этого сижу за компом.

Вообще, я счастливая, наверно. Не знаю. Просто сейчас ничего не хочется. Вот – совсем ничего. А это и есть, наверное, счастье?

Вчера, например, мне было совсем по-другому. А день назад – и того хуже. Еле сдерживалась, чтобы не сесть на велосипед и не рвануть к себе в родную деревню, благо, недалеко ехать. Все своими руками разрушила. Сама. Зачем, спрашивается?

Ну да. Привыкла, что всегда все по-моему получается. А тут – облом-с. Я смеялась: меня, элитку бывшую, с полпинка на обе лопатки положили! Со всеми моими «приемчиками» и знанием мужской психологии. Как девочку.

Я плакала. Ой, как я плакала! Знаете, от чего? Потому что он заговорил со мной! Впервые за три дня. Посмотрел на меня. Представляете? Он мне список зачитывает, что нужно сделать за день, а у меня слезы по щекам текут. А рядом рабочие – Наташка и Надюха чай пьют, у них перерыв. Во все глаза на меня смотрят. Что такое? Не выдержала – вылетела на улицу. Стою на дороге, колотит, чашку с чаем с собой зачем-то взяла – обеими руками держу, чтобы не расплескать – трясет.

Подошел брат Виталий. Вернее, подозвал меня к себе с полдороги. Я подошла. Медленно, правда.

– Чего ревешь? – строго спросил он.

Я молчу.

– Еще раз спрашиваю, чего ревешь? Из-за того, что я сказал про дармоедство? Так это не я придумал, это от Бога нам дано.

– Не поэтому, – собравшись с силами, отвечаю я.

Действительно, накануне брат Виталий говорил о том, что хлеб, не добытый в поте лица, есть дармоедство. Но я не увидела здесь намека на себя – да, периодически я устраиваю забастовки. Но еще ни разу они не длились больше нескольких часов. Максимум, на что у меня хватало запала – это внаглую без спроса улечься спать. Виталия мои попытки отстоять свои права забавляли, и реакции обычно не следовало никакой. Ну, может, мне доставалось чуть больше подколок.

– А почему тогда?

Брат Виталий просверливал меня взглядом. Он бывает жестким до жестокости.

– Я плакала, потому что я скотина, – наконец, выдавилось из меня.

Он рассмеялся, и его взгляд потеплел.

– Ха, новость сообщила, тоже мне! Тебе по этому поводу до гробовой доски слезы лить! И мне тоже. И что теперь?

На мгновение брат Виталий замолчал, а затем снова стал прежним – сухим, не терпящим возражений, тираном.

– Вытирай слезы, и пошли. Быстро! Я тебе уже говорил: учись контролировать эмоции! Учись!

– Не могу, – промямлила я.

– Можешь! – рявкнул он. – Можешь! Давай, умывайся, и к столу. И чтобы больше я спектаклей таких не видел.

Он ушел. Я смотрела ему вслед, и понимала, что время идет, и надо как-то собраться с силами, надо…

А так хотелось к нему прижаться. Как маленькой – и чтобы он гладил по голове и называл золотцем и своей радостью. Не прижал. Вообще не коснулся. Только холод, холод, холод… «Тиран, сатрап, чудовище!..» Близкий, родной… не мой.

Не мой. Это слово – ключевое. Я ему принадлежу всецело. Он мне – ни в малейшей степени.

Ладно, чую – не избежать мне взбучки за все, что я здесь написала. Виталий и так говорил, чтобы наши отношения не выносились в дневник. А я, болтуха, не умею в себе держать то, что требует выхода. И так многое не договариваю, по вершкам скачу, все с оглядочкой…