Текст книги "День красных маков"

Глава 6

Жизнь в заточении ставила перед Мартином неожиданные задачи. Он приспособился к различным неудобствам, ядовитый страх понемногу стал утихать, и чувство униженности тоже ослабло с течением времени. Невероятно, но самым страшным испытанием оказались невыносимая скука и одиночество, представлявшие наибольшую угрозу рассудку.

День и ночь были неразличимы. Без каких бы то ни было временных ориентиров все часы слились в один. Мартин существовал словно в круге чистилища; лёжа в кишащей крысами комнате, он не знал, когда его ожидает новая пытка.

Он спал столько, сколько мог проспать; сон дарил блаженное забвение. Ему часто снилось, что он дома; тогда он чувствовал под головой мягкость подушки, ощущал, как вздымается и опускается грудь Поппи во сне, и слышал, как молочник гремит бутылками в безбожно ранний утренний час. В первые бессознательные секунды пробуждения Мартин не мог понять, где сон, а где реальность.

В самые тяжёлые минуты безысходность становилась гневом. Отчаяние вскипало в Мартине, рвалось наружу в гортанном крике «Сукины дети!», ничтожном бунте против заточивших его здесь. Этот крик напоминал охранникам, что перед ними человек, мужчина, у которого были прошлое и будущее, пока, по их вине, его вера в лучшее не сменилась страхом. Мартина злило, что он оказался здесь не случайно – кто-то выбрал именно его для осуществления своих планов.

Это была странная двойственность. Мартин никогда раньше не оказывался в полной изоляции, никогда не был один, во всяком случае, в течение такого ощутимого временного отрезка. Но внимательный, испытующий взгляд, по меньшей мере, одной пары глаз едва не сводил его с ума. Ничего не говорившие глаза смотрели на него с разных лиц, но их взгляд выдавал одну и ту же жгучую ненависть. Этот непрестанный надзор удивлял Мартина – что он, по их мнению, может сделать? Прогрызть ход в кирпичной стене? Даже если он и смог бы дотянуться до окна, оторвать от заколоченной рамы доски он был бы не в состоянии, как и выжить в одиночку за пределами этих четырёх стен. Говоря языком, понятным его армейским приятелям, он оказался по уши в дерьме.

Были необычные моменты, в которые происходила «смена караула», как называл её Мартин. В такие моменты он оставался один, и это было наслаждением. Он слышал голоса мужчин за дверью, слышал, как они бормотали, сдавая и принимая пост, хлопали сандалиями на кожаной подошве, щёлкали затвором оружия, но ничего не видел и чувствовал себя в каком-никаком уединении. Не то чтобы Мартин мог наслаждаться им в полной мере, его тело не способно было нормально функционировать, и от одной только мысли, каким разбитым, беспомощным оно стало, Мартина охватывала тоска.

Эти бесценные мгновения давали ему возможность подумать о Поппи, в тишине, без аккомпанирующего ворчания и дыхания какого-нибудь волосатого типа, который чистил в углу свой автомат или молился. Мартин громко говорил с женой, наконец-то вслух: «Держись, малышка. Я скучаю по тебе, но ты знай, я всегда рядом. Будь сильной ради меня, моя прекрасная Поппи. Я так тебя люблю».

Некоторые охранники были выходцами из деревни, плохо, убого одетыми. Эти издевались с большей жестокостью. Насмехались над Мартином, кричали ему в лицо слова на непонятном языке, по возможности, били, связывая, не давая возможности шевельнуться, и находили забавным, когда он мочился под себя. Из-за аммиака, разъедавшего ободранную кожу, и чудовищной жары ноги Мартина быстро покрылись язвами. Мучительно было осознавать, что эта невыносимая вонь – его собственный запах. Он даже представить не мог, как её воспринимают остальные.

Однажды появился новый охранник; он вошёл в комнату, громко смеясь. Мартин повернул голову к двери, сердце заколотилось – такое буйное поведение было странным и действовало на нервы. Охранник подошёл к пленнику и внимательно вгляделся в его лицо. Он оказался парнем лет восемнадцати; зубы у него были отличные, белые, и он с готовностью показывал их в улыбке.

– «Манчестер Юнайтед»! – воскликнул он, слишком сильно нажимая на «Р», так что она получилась долгой, грохочущей, почти французской.

Мартин кивнул. Охранник продолжал:

– Дэвид Бэкхем, Райан Гиггз, Уэйн Руни!

Всё происходящее внушало ужас, но Мартин рассмеялся.

– Да, «Манчестер Юнайтед»!

Хотя, по правде говоря, эти слова дались ему с трудом. Фанат «шпор», он ненавидел «Манчестер Юнайтед» всеми фибрами души.

Парень рассмеялся и потрепал пленника по плечу. От этого неожиданного проявления тёплых чувств Мартин, которого мучили, как собаку, ощутил ком в горле. Он сглотнул и шмыгнул носом, чтобы не потекли слёзы. Впервые с момента заточения Мартин услышал понятные ему слова. Язык родной страны, прекрасной Англии, звучал как поэзия.

Совпадение это было или нет, но только с прибытием «Манча Ю», как прозвал его Мартин, жизнь пленника стала несколько лучше. Важным событием для него стало утро, когда ему велели снять с себя одежду. Мартин застыл, изумлённый. Тогда его раздели силой, униформу связали в узел и вынесли из комнаты. Ещё один охранник принёс большую железную посудину, полную чуть тёплой воды, на поверхности которой плавал маленький клочок грязной ткани. Мартин не заметил ни ржавчины, покрывшей железо, ни дыр на тряпочке для мытья; для него это была роскошная ванна в дорогом отеле.

Было восхитительно ощущать, как по коже бежит вода, как она стекает по ногам, по спине. Когда он вымылся, ему выдали традиционную афганскую одежду: длинные штаны наподобие пижамных и хлопчатобумажный кафтан с разрезами по бокам. Мартин был признателен за чистую одежду, ещё больше – за ванну. Посудину ему разрешили оставить себе и пользоваться ею как уборной, и уже это сделало его жизнь сносной.

Вместе с новой одеждой и отросшей бородой Мартин заметил и новое к себе отношение. Он понял, его форменные брюки постоянно напоминали охранникам, кто он такой. Переодевшись, он влился в окружающую обстановку, и бить его перестали. Борода словно воплощала согласие с мусульманскими обычаями, хотя для Мартина она служила лишь напоминанием о несостоявшемся бритье, приближавшем к Поппи. Может быть, охранникам приказали прекратить издевательства, а может быть, они просто к нему привыкли – впрочем, какая разница. В любом случае, это был хороший знак. Мартину предоставили большую свободу, возможность сидеть или же лежать на кровати, и возможность выбирать радовала. Он был благодарен и за это.

Все мысли Мартина занимал побег. Один за другим придумывались и отвергались многие способы выбраться на свободу. В каждой идее было слишком много неясностей. Мартин знал, больше всего возможностей спастись было в самом начале, когда его только-только схватили. Чему его научил опыт? Действовать в суматохе, в панике, использовать отвлекающие маневры, шуметь, драться. Мысленно он снова и снова просматривал руководство по обучению, напрасно ища страницу, которая научила бы его, как быть, оказавшись запертым в тёмной комнате под непрестанным надзором вооружённого фанатика. Какими бы ничтожными ни были шансы, Мартин всё равно хотел попытаться спастись.

Диарея сильно ослабила его. Кожа покрылась блестящей плёнкой лихорадочного пота. Лёжа на матрасе, Мартин пытался услышать звуки за пределами комнаты. Как раз была та редкая минута, когда охранники менялись, предоставив его самому себе. Он решил, что момент настал, выбираться лучше всего через маленькое окно. Свесив нетвёрдые ноги, он потихоньку смог сесть. Кишечник, по счастью пустой, свело очередным спазмом. Покачиваясь, изо всех сил стараясь держаться прямо, Мартин шагнул вперёд и протянул руку, пытаясь схватиться за дверную ручку, но ему не хватило нескольких сантиметров, чтобы дотянуться.

Всё произошло одновременно; он опёрся дрожащей ладонью на раму, ища поддержки, а человек по ту сторону двери повернул ручку. Оба замерли; никто не ожидал столкнуться лицом к лицу с врагом. Повезло Мартину или не повезло – спорный вопрос. Другой охранник мог бы не так рваться на свой пост, и в распоряжении Мартина оказалось бы несколько бесценных минут. С другой стороны, надзиратель мог иметь при себе ружьё, и тогда конец пленника был бы весьма плачевен.

На него, как из зеркала, смотрело изумлённое лицо Манча Ю. Молодой афганец бросил нервный взгляд через плечо и только потом вошёл в комнату; окажись здесь иные свидетели, решать дальнейшую судьбу пленника предоставили бы не ему. Мартин пошатнулся, готовый вот-вот упасть. Манч Ю взял его под локоть и подвёл к кровати. Уложив несчастного, афганец сел перед ним на корточки, словно уставший родитель, который пытается увещевать непослушное дитя. Он был спокоен, в голосе звучала доброта. Глядя в глаза Мартину, афганец покачал головой. Положение было безвыходным. Манч Ю говорил медленно, куда только подевались его бурные эмоции и фирменная улыбка. Он осторожно провёл указательным пальцем по горлу и сказал:

– Джордж Бест.

Мартин без труда понял это сообщение. Он кивнул, растроганный отношением Манча Ю, который вёл себя не как угнетатель, скорее как защитник и друг. Мартин подумал, хорошо, что заступившим на пост оказался именно Манч Ю. Другие, не дай бог, применили бы силу Джорджа Беста…

В самые тяжёлые минуты Мартин думал об Аароне. Он пытался стереть воспоминания, но не мог. Как кончик языка ищет гниющий зуб, так и Мартин ещё больше расковыривал рану, прокручивая в памяти, как в замедленной съёмке, последние секунды жизни друга. От этого становилось муторно, гадко, но, к стыду Мартина, несколько облегчало его собственные страдания. Они убили Аарона и взяли в плен Мартина, а могло выйти и наоборот. Пока он оставался жив, оставалась и возможность, пусть даже ничтожная, что он выберется отсюда и снова увидит Поппи. Он ничего не хотел так сильно, как держать её в объятиях, слышать её прекрасный голос и говорить, как любит её. Как бы плохо ни шли дела, слабый проблеск надежды оставался самым ценным в жизни Мартина, и он свято берёг эту надежду.

Но такие мысли рождали в нём чувство вины. Почему Аарону больше не суждено хотя бы раз обнять свою жену, увидеть малыша, отпраздновать ещё один день рождения, ещё одно Рождество, ещё раз прогуляться в парке, прочитать ещё одну сказку на ночь?

Мечта, нет, молитва Мартина в эти тяжёлые минуты была об одном – чтобы тело друга вернули на родину и там похоронили, как он того заслуживал. Мартин не мог себе представить, что тело Аарона выброшено где-нибудь, и никто его не найдёт. Он успокаивался, лишь нарисовав в своём воображении гроб солдата, который торжественно несли, подняв флаги и отдавая честь, чтобы он покоился с миром в любимой стране.

Мартин внезапно проснулся посреди ночи, ему приснилось, как его будит Поппи. Он узнал свою жену по запаху и прикосновениям. Она гладила его волосы, отбрасывая их со лба, и нежно шептала: «Март… Март… всё в порядке, родной, я здесь». Её слова, прикосновения её пальцев рождали ощущение эйфории. Всё это было по-настоящему. Мартин ощущал её присутствие. Он так скучал по жене, что хотелось плакать, и не в силах был открыть глаза, потому что знал – он потеряет её снова. Сжимая веки, он пытался вернуться в сон, сфокусироваться на нём, удержать её образ.

Проснувшись, сидя на грязном матрасе, в мрачной тюрьме, Мартин почувствовал себя в аду, с особенной ясностью осознав – в мире есть более прекрасное место, куда он хотел бы вернуться, место рядом с любимой женщиной. В такие минуты Мартин скучал по ней сильнее всего.

Он снова погрузился в лёгкий сон; в голове ещё звучали голос и смех Поппи, это было прекрасно и вместе с тем больно.

Тихие размышления Мартина навели его на мысль. Проснувшись, он подумал, а вдруг он не единственный пленник, вдруг в этом же здании держат кого-то ещё? Продолжая размышлять, он предположил, кто бы это мог быть. Что, если в соседней комнате находится человек из того же патруля, может быть, даже знакомый, во всяком случае, такой же солдат?

Такая перспектива была чудесна, она волновала, дарила надежду. Мартин решил спросить об этом Манча Ю, как только увидит. Он не был уверен, сможет ли объясниться с парнем, но попробовать очень хотелось. С другими охранниками Мартин не пытался заговорить, понимая, что, если останется человеком-невидимкой, так будет лучше для всех. Тем, кто неохотно выполнял работу, он не напоминал о своём присутствии, а враждебно настроенных лишний раз не злил. Опыт детства дал все необходимые навыки: не дышать слишком громко и не попадаться на глаза. Просто исчезнуть из поля зрения.

Манч Ю пришёл на следующий день, высоко держа руки над головой, будто только что забил гол. Улыбка не сходила с его лица. Подойдя ближе к кровати, он воскликнул:

– «Манчестер Юнайтед»!

– Да, да! «Манчестер Юнайтед»!

Мартин знал, что дальше.

– Дэвид Бэкхем!

– Да! – Он кивнул. – Дэвид Бэкхем!

Весь спектакль был проще некуда и не слишком-то отличался от разговоров с Доротеей, которую Мартин никогда не навещал без Поппи; оставаясь со старушкой наедине, он смущался, если не впадал в тоску.

Они обменялись общими словами, и Мартин наконец решил взять быка за рога. Он ткнул себя пальцем в грудь, словно Тарзан, и заявил:

– Я – Дэвид Бэкхем.

Манч Ю захихикал и закивал, повторяя те же слова:

– Дэвид Бэкхем.

Понял или нет?

Мартин указал на дверь, желая обозначить всё здание.

– Райан Гиггз? Уэйн Руни? Ещё один Дэвид Бэкхем? – Он старался, чтобы в голосе звучал вопрос.

Охранник кивнул.

– «Манчестер Юнайтед»!

Мартин ещё раз попытался объяснить, показывая на свою грудь:

– Я – Дэвид Бэкхем. Я – солдат, – потом на продолжавшего улыбаться охранника: – Ты – Райан Гиггз, – и на стену: – Здесь есть ещё Дэвиды Бэкхемы? Тут или там? – Мартин указывал пальцем на разные части здания.

Парень просиял.

– А! – воскликнул он, будто до него наконец дошло, и яростно закивал. Мартин замер в ожидании. Манч Ю низко наклонился над лицом Мартина и, выдержав паузу, сосредоточившись на словах, почти прошептал: – Алекс Фергюсон!

Разочарование было таким острым, что Мартин захотел его ударить, но вместо того улыбнулся и прошептал в ответ:

– Нет, кретин, не Алекс Фергюсон и не прочая твоя паршивая команда. Ненавижу тебя, недоумок.

Молодой охранник расплылся в улыбке и похлопал Мартина по плечу.

День был длинный, и до следующей смены караула Мартин чувствовал себя прескверно.

Он надеялся, что там, в большом мире, кто-то пытается его спасти. Конечно, надеялся. Он верил, ведётся какая-нибудь дипломатическая деятельность, или, по крайней мере, большие шишки занялись его вопросом и подключили разведку, чтобы начать переговоры. Это была гонка на время. Успеет ли армия прийти на помощь до того, как захватчики решат его убить? Такая простая схема всегда применялась в отношении заложников. Заложник. Было тяжело думать так о себе. Мартину не приходило в голову, что его упомянут в новостях и что дома могут узнать о случившемся. Но Поппи, конечно, обо всём сообщила группа связи с семьёй. Прежде чем отправить солдат в Афганистан, им объяснили, как всё происходит. Мартин отметил эту информацию, но большого значения ей не придал. Как и другие солдаты, он верил – вероятность, что ему и его семье понадобятся услуги этой группы, весьма и весьма ничтожна. Ситуации, требующие оперативного вмешательства, случаются только с другими людьми, так ему казалось.

Мартин был вне себя при мысли о том, как волнуется Поппи, но даже не мог себе вообразить, что приятели, с которыми он проводил время в баре, узнали его историю из газет, что она известна фанатам «шпор», жителям его города, его страны. Он и представить себе не мог, что статью о нём вырежут из газеты и повесят на стене автомастерской, где он работал, приклеят к плакату у ворот школы, в которой он учился – но именно это должно было в скором времени случиться.

Мартин, как многие, считал себя самым обыкновенным человеком. Чей-то муж, чей-то сын, чей-то сосед; вряд ли он сам или события его жизни могли бы стать предметом интереса незнакомых людей. Ведь такого просто не могло случиться: обычный парень, ведущий обычную жизнь, внезапно попал в такую необычную ситуацию. Мысля логически, Мартин приходил к выводу – такое могло произойти с кем угодно, выбор лишь по чистой случайности пал на него; он ничего плохого не сделал и ничем этого не заслужил. Или заслужил?

Как и Поппи, Мартин мало задумывался о Боге и Царствии Небесном, но в тяжёлых обстоятельствах многое начал воспринимать по-другому. Перебирая причины, почему здесь оказался, Мартин снова и снова возвращался к мыслям о религии. Его поражало, почему во имя Бога и веры люди воюют, с радостью бьют, калечат и убивают друг друга? Хорошая же это религия, раз одобряет такое.

Он пытался понять, чем живущие здесь люди жертвовали ради своих верований. У них было так мало; а если бы не торговля опиумом и поддержка террористической организации, у них не было бы вообще ничего. Бороться и умирать для них значило только ставить под угрозу жизнь и будущее своих близких.

Мартин думал о своей смерти. Интересно, куда он попадёт, если попадёт куда-нибудь? Он просил о помощи, он поверял свои страхи кому-то всемогущему. Представления Мартина о Боге были весьма поверхностными, но он понимал – если уж взялся молиться, надо верить в того, кому молишься. Он не мог с уверенностью сказать, слышал ли кто-то его молитвы, но от них становилось легче. Возможно, он всего лишь успокаивал сам себя, но с той же вероятностью там, наверху, был некто всевластный, посылающий ему спокойствие и надежду. Кто знает…

Мартин по-прежнему представлял себе, как говорит с Поппи, и ясно слышал её голос, видел, как она поправляет прядь волос, чтобы не лезла на глаза, как утирает слёзы тыльной стороной ладони…

Если возможность говорить с женой сквозь тысячи миль и целую жизнь не была ответом на его молитвы, то чем тогда она была?

Глава 7

Готовясь к визиту Роба и майора, Поппи отполировала всю квартиру. Ей было важно показать – всё вокруг сияет чистотой, значит, хозяйка спокойна и держит себя в руках. Мысль, что майор Хелм относится к ней снисходительно, была невыносима. Он должен был понять, она ничем не хуже него. Да, он смог сделать хорошую карьеру – и что теперь? Снова к вопросу о везении. Роб улыбнулся Поппи, когда она открыла дверь. Энтони Хелм стоял за его спиной и топтался на месте, словно собирался передумать и уйти.

Роб прошёл в комнату, оставив Поппи наедине с майором.

– Добрый день, Поппи. Рад вас видеть.

Она понимала, что это гадко, но, как только он открыл рот, из которого посыпались чрезмерно округлённые гласные, и фамильярно улыбнулся, ей захотелось дать ему тумака. Она постаралась не принимать во внимание выражение лица, с которым майор пожал ей руку, а он, в свою очередь, старался не слишком пристально рассматривать нищету обстановки. Красивые голоса завораживали Поппи; с майором Хелмом всё было в точности до наоборот. Его тон был надменным, высокомерным, а тщательно выработанное произношение злило. Поппи совсем не нравилось общаться с ним. Чем больше он говорил, тем сильнее она раздражалась, тем холоднее становилась. В свою очередь, и он, по мере разговора, чувствовал себя всё более неловко. Они были словно вписаны в порочный круг взаимного смущения, и Поппи готова была закричать: «Ради всего святого, да захлопни ты пасть!»

– Проходите, – любезно сказала она, широко открывая майору дверь в комнату.

Сняв берет, он просеменил туда и уселся там же, где и в прошлый раз. Поппи поняла, ему по душе удобство привычки.

– Кто-нибудь хочет чаю?

– Я откажусь, спасибо.

Конечно, подумала Поппи, майор Хелм не рискнёт пить из дешёвых, заказанных по каталогу чашек с трещинами отвратительный чай в пакетиках. Ей не пришло в голову, что он, возможно, просто не хочет доставлять ей неудобств. Он явно задавал тон; вслед за ним и Роб покачал головой. По складкам в уголках его рта Поппи поняла, хочет он чаю или нет, всё равно не пойдёт против течения. Эта мысль вызвала у неё улыбку. Поппи заняла своё место на диване. Теперь все были в сборе.

Поппи отметила, прежде чем начать разговор о чём-то действительно важном, майор Хелм считал необходимым рассказать обязательную часть. Не дай бог, он отклонился бы от привычного сценария. Как любой уважающий себя солдат, он боялся непосредственности и спонтанности. Спонтанность означает отсутствие плана, а значит, ведёт к неприятностям, это и Мартин бы подтвердил.

– Ну что же, Поппи, вы держитесь?

Прикусив щёку, Поппи велела себе быть милой. Майор проделал долгий путь, он собирается сказать ей что-то интересное.

– Да, стараюсь. Но это, само собой, тяжело.

Он кивнул и тут же перебил её:

– Само собой.

– Хуже всего – чувствовать себя никчёмной, бесполезной. Если бы я только могла чем-то помочь, а не просто сидеть тут и смотреть на часы…

– Конечно, Поппи, я вас понимаю, но вы сознавайте, что выполняете потрясающую работу, оставаясь сильной ради Мартина. Именно это важно для наших парней – чувствовать поддержку, знать, что им есть куда вернуться, что дома их кто-то ждёт…

Она посмотрела на Роба, ища поддержки, но тот перевёл взгляд на потолок. Будь обстоятельства другими, она, честное слово, подумала бы, что на его губах играет улыбка. Слова майора всё ещё звучали в её голове. Неужели он так и сказал: «сознавайте», «выполняете потрясающую работу»? Кем он себя возомнил – Дживсом и Вустером в одном лице?

– Я полностью с вами согласна, Энтони, но проблема в другом. Мой парень не на фронте, он не выполняет никакой потрясающей работы. Он заперт чёрт знает в какой дыре, там, я уверена, не доставляют еду в номер, и я хочу поговорить о том, как вы собираетесь вытащить его оттуда.

– Конечно, конечно.

Поппи заметила, что его кожа покрылась красными пятнами, от шеи к затылку, и истолковала это как смущение. Но Энтони Хелм уже не был смущён, он злился. Эту девчонку что, вообще манерам не учили?

– Были приняты меры, чтобы освободить Мартина, Поппи.

– Рада слышать. Какие?

– Простите?

Поппи не сомневалась, он расслышал, а теперь тянет время, повторяя вопрос. Медленно, давая ему возможность сформулировать ответ, она сказала:

– Какие меры? Какие именно меры были приняты, чтобы освободить Мартина?

Ей не давал покоя вопрос – они ведь не могли просто бросить Мартина там? Ведь не могли?

– Ну… гм… – Он складывал пальцы на уровне груди и разъединял их, только чтобы жестом подчеркнуть какую-нибудь фразу, после чего вновь возвращал в исходное положение. – Мы работаем с людьми, не связанными с воинской частью, но имеющими большой опыт переговоров, умеющими вести разведку. Они работают, не щадя себя, а их работа помогает нам составить план.

– Чудесно. Так вы говорите, эти люди, не связанные с воинской частью, могут поговорить с местными и выяснить, кто забрал Мартина и где теперь его держат?

– Совершенно верно.

– И когда же они наконец закончат говорить и примутся за дело? По моим подсчётам, Мартина держат в заложниках уже почти четыре дня, и как каждая минута для него – целая вечность. У них есть какие-то сроки?

– Сроки?

– Сроки действия.

– Нет, точных сроков нет. Боюсь, всё не так просто. – Он рассмеялся, прижав язык к середине верхней губы. Глупая девчонка.

– Прошу прощения, Энтони, но я не поняла. Объясните мне простыми словами, так, будто я туго соображаю. Скажите, какие ИМЕННО меры приняты, чтобы освободить моего мужа из плена. Думаю, мы оба знаем, что первые семьдесят два часа – решающие, и каждые сутки, проведённые в заточении, на пять процентов снижают вероятность выживания. Отсюда вывод – дела Марта не так уж хороши, и вы просто не хотите заниматься этим вопросом, верно? Гораздо лучше спихивать его на других до тех пор, пока шансы не станут совсем ничтожными, а требования – неясными, и тогда вы решите, что вообще не стоит беспокоиться о такой ерунде.

Роб прикрыл рот рукой; на этот раз Поппи точно знала, что он прячет улыбку. Поппи поняла, её безоглядная смелость произвела впечатление на сержанта. Некоторое время все трое молчали.

Наконец Энтони Хелм всё-таки решил перейти к делу, раз уж вопрос Поппи был обращён непосредственно к нему. Майор почесал переносицу, потом затылок.

– Хорошо, Поппи. Я постараюсь объяснить в доступной форме.

Настал её черёд перебивать:

– Уж пожалуйста, Энтони. Я просто хочу понять происходящее.

– Они знают, где находится Мартин, во всяком случае, где он находился вчера. Ранним утром провели операцию, разумеется, под прикрытием. Но, к моему прискорбию, она прошла безуспешно.

Сердце Поппи набухло, заняло собой всю грудную клетку. Отчаяние заслонило собой вот-вот готовую начаться панику. Март… Март… Март… Слова майора кружили в её голове, как иностранные; она понимала их, но отказывалась поверить в смысл услышанного. В глазах был туман, дыхание замерло в горле, и новый приступ боли вытянул из Поппи все силы.

– Что с Мартом? Он ранен? Его кто-нибудь видел?

– Нет. Его никто не видел, они ошиблись зданием. Либо нас неправильно проинформировали, либо его переместили в другое здание.

– И когда они собираются повторить операцию? Если они знают, где его нет, не поискать ли им, где он есть? – Её голос дрожал, вот-вот готовый сорваться в истерический крик. Майор шумно выдохнул.

– Поппи, всё не так просто. – Он старался тщательно подбирать слова, говорить доступнее, и Поппи была ему признательна. – Мы убеждены, он находится в районе пустыни Гермсир. В этом мы абсолютно уверены, поскольку патрулировали местность, и, по нашим источникам, его никуда не переместили. Мы также имеем точное представление о тех, кто держит его в плену…

Поппи взглянула на Роба. Тот едва заметно покачал головой. Она всё поняла.

– Трудность в том, что мы имеем дело с тесно сплочённой организацией; этих людей запугивают диктаторы, перед которыми они в долгу. Очень трудно выудить у них необходимую информацию, особенно после такого провала. Из-за него все забеспокоились.

Поппи думала над его словами. Проблема казалась огромной и неразрешимой.

– Я не знаю, что делать дальше. – Поппи признала свою слабость и замешательство.

Роб посмотрел ей в глаза.

– Вам и не нужно ничего делать, Поппи. Улаживать ситуацию – наша задача, а не ваша.

Поппи всё больше нравился добрый Роб.

– Спасибо, сержант. – Майор подчеркнул звание Роба, и Поппи с трудом поборола в себе желание сказать, чтоб не смел так разговаривать с её другом. Она нашла другой способ разрядить обстановку.

– Может, всё-таки чаю?

Майор Хелм натянуто улыбнулся.

– Нет, спасибо. И вообще, мне пора идти. – Он даже не обратил внимания, что Роб всё это время стоял. – Скоро увидимся, Поппи. – Его рот снова неохотно дёрнулся в ухмылке.

Поппи и Роб смотрели друг на друга. Оба чувствовали, майор ушёл, а напряжение осталось.

– Так что? Выпьете чашечку?

– Ну, если вам нетрудно… – Роб улыбнулся. Им обоим стало легче дышать. Они заполнили собой крошечную кухню. Роб говорил о работе, а Поппи ставила чайник и вытирала чашки полотенцем. Интересно, что сказал бы Мартин, увидев, как она угощает сержанта чаем и болтает с ним, как с хорошим приятелем?

– Как это они перепутали, Роб?

Он покачал головой и проглотил печенье.

– Не думаю, что они и впрямь перепутали, Поппи. Майор прав, либо разведка ошиблась, либо их разведка работает лучше нашей. Всё гораздо сложнее, чем нам кажется, каждый шаг тщательно продуман.

Ей понравилось, как он произнёс «нам кажется». Она впервые почувствовала, что они одна команда.

– Когда они предпримут новую попытку? – Поппи важно было узнать и успокоиться.

– Честно говоря, не знаю. Так много факторов – надёжность информации, загруженность специалистов, расходы…

– Расходы? – ошарашенно повторила Поппи. – Какие ещё расходы? Мы говорим о жизни Мартина – неужели она дорого обойдётся британской армии, министерству обороны, чёрт бы его побрал? Можно подумать, речь о зарплате контрактников или постройке нового самолёта! Здесь вопрос жизни и смерти! Жизни и смерти моего мужа! – Поппи со злостью рванула крышку чайника. Ей вспомнились несчётные заголовки газет: «Солдат, несущих службу в пустыне, вынуждают платить за обувь». «Слишком мало вертолётов, чтобы наш сын остался в живых», «Не хватило раций; это убило солдата в полицейском участке при осаде Ирака».

Поппи словно ударили в живот; она одновременно осознала две вещи. Во-первых, вдруг жизнь Мартина покажется недостаточно ценной? Будут ли тогда пытаться спасти его? А во-вторых, всё, что нужно – лишь средства массовой информации. Дженна, ей-богу, даже Дженна знала что-то о Терри Уэйте. А откуда? Из газет! О своём открытии Поппи решила пока никому не сообщать.

– Расходы тоже приходится учитывать, Поппи. Знаю, звучит грубо и цинично, но у всего своя цена.

– Да я понимаю, Роб. Просто не готова слышать о расценках на жизнь моего мужа.

Оба молча слушали, как в тишине кипит чайник.

– Ваши родители живут недалеко от вас? – Роб, очевидно, не читал личное дело Поппи Дэй.

– Нет. С мамой я, по правде сказать, не общаюсь. Она живёт с каким-то типом не то на Лансароте, не то на Тенерифе, а где живёт мой папочка, я не знаю, может быть, по соседству, может быть, в Тимбукту. Мы ни разу не видели друг друга. Зато у меня есть бабушка, Доротея, которая всегда была немного чокнутая, а теперь и вовсе впала в маразм, Господь её храни, старушку. Кроме неё и Марта, у меня никого нет. Я сама по себе, Роб, всегда была сама по себе.

Пока Поппи гремела чайником, Роб внимательно обдумывал её слова.

– Всё это так грустно, Поппи…

– Что именно?

– Ну, не знаю… вы всегда одна, вынуждены заботиться о себе и бабушке, ещё и Мартина рядом нет…

Ей очень хотелось ответить: «Ну что вы, Роб, это просто замечательно!», но она сдержалась.

– Вам с сахаром?

Порой лучше уходить от тяжёлых разговоров.

Утром после очередной бессонной ночи осоловелая Поппи стояла посреди лифта и смотрела на кнопки. Кто-то закрасил цифры чёрным маркером, и где какой этаж – разобрать стало невозможно. Для редких гостей этого дома – сущий кошмар, но пальцы здешних обитателей привычно тянулись к нужной кнопке, и лифт вёз домой или же навстречу хлебу, молоку и нудной работе. Содрогаясь, лифт опустился на четыре этажа вниз. Выйдя из кабины, Поппи осторожно обошла несвежую лапшу, вывалившуюся из контейнера на пол, и тут на неё налетел какой-то мужчина. Он не собирался нападать или гнаться за ней, просто его походка была чересчур бодрой. Рыжеватые башмаки так и хлопали по полу.

Он был высокого роста. Поппи отметила многослойность его одежды; может быть, он пытался сделать свою жилистую фигуру поплотнее, может быть, мёрз, а вероятно, и то и другое. На нём были тёмные джинсы и почти того же цвета короткая вощёная куртка, из-под которой виднелись зелёный свитер с V-образным вырезом, рубашка в клетку и серый шарф. Кудрявые волосы длиной до плеч не мешало бы помыть. Ещё он носил очки, вероятно, дорогие, от известного дизайнера, но очень похожие на окуляры, к которым в прошлой эпохе прилагался ридикюль, ровесник динозавров. С плеча свисала сумка, что делало незнакомца похожим на старшеклассника. Поппи стояла, не шевелясь, высоко подняв воротник пальто.