Текст книги "День красных маков"

Оба рассмеялись, понимая, что никакого «наверное» быть не может.

– Я лежал и думал, какое решение, какой выбор привели меня сюда. Что я мог сделать иначе? Я вспоминал автомастерскую, где раньше работал, и того кретина, что столько лет надо мной издевался. Потом вспоминал, какую жизнь вёл до этого. Я не состоялся в жизни, тосковал и страдал, но зато каждый вечер возвращался домой, к Поппи. Я каждое утро просыпался рядом с ней, и её волосы были рассыпаны по моей груди, и, господи, относительно того, что произошло, когда я записался в армию, моя жизнь была просто сказкой, вот только тогда я этого не понимал. Словно мне пришлось всего лишиться и пройти настоящий ад, чтобы оценить, что я имел раньше.

– Так часто бывает, Мартин.

– Я знаю. Это тяжёлый урок.

Майлз кивнул и подумал об уроках, которые пришлось усвоить Поппи.

– Каждый раз, когда я думаю о Поппи, Майлз, моё сердце бьётся слишком часто, а голова идёт кругом. Я хочу бежать к ней, хочу сжать её в объятиях и в то же время хочу бежать от неё как можно дальше. Всё так сложно…

Непростая дилемма встала и перед Майлзом. Как журналист он должен был оставаться беспристрастным и интересоваться только фактами, как друг Поппи – дать Мартину совет. Друг победил.

– Мне кажется, вы сейчас очень нужны ей, Мартин.

– Да, вот в том-то и проблема, мой друг. Она тоже нужна мне, но всё гораздо сложнее. Я чувствую себя никому не нужным, очень одиноким, и только один человек мог бы это исправить – моя Поппи, моя жена. Она всё изменила бы. Она выслушала бы меня, помогла и развеяла бы моё одиночество. Но она не может.

– Почему?

– Потому что она стала частью всего этого, она втянулась в это. Она была там, была вовлечена… Она лишила меня того человека, который мог мне помочь. Она лишила меня этого человека, когда села в самолёт, когда отправилась в мой мир и сделала то, что сделала… Я не жду, что вы меня поймёте, я не уверен, что и сам понимаю… Да, я не понимаю.

– Она сделала то, что сделала, ради вас, Мартин, и она прошла бы через это ещё раз.

– Я не хочу, чтобы она проходила через это, Майлз! – закричал Мартин. – Именно этого я и не хочу! – Он выдохнул, стараясь успокоиться. – Нам с Поппи не пришлось бороться за наше счастье, мы стали счастливыми словно по волшебству. Я доверял ей. Мы были созданы друг для друга. Это было так важно для нас обоих, так необыкновенно. Мы предпочли бы друг друга кому угодно, чему угодно. Она – моя половинка.

Майлз обрадовался, отметив переход к настоящему времени.

– Да, это звучит сопливо, Майлз, но так и есть. Я не могу описать, как люблю её. Она для меня – весь мир, и все мои поступки – ради неё, все мои мысли – о ней. Я всегда в первую очередь думал, как будет лучше для Поппи. Поэтому мы не можем просто посмеяться и жить дальше как прежде. Всё гораздо сложнее. Я боюсь к ней прикоснуться, потому что не знаю, как она отреагирует, но ещё – потому что не знаю, как я сам отреагирую, что я почувствую. Я боюсь плохо о ней подумать, поэтому не хочу рисковать. Не знаю, поймёте ли вы меня. Честно говоря, я и сам себя плохо понимаю. У меня в голове столько всего, что собеседник из меня не самый лучший. Честно говоря, вы – единственный, с кем я за последнее время общался. Я ещё не готов увидеть Поппи, нет ещё…

Майлз вновь решил сменить тему.

– Вы когда-нибудь боялись за свою жизнь?

Мартин рассмеялся.

– Когда меня перевозили из того здания на виллу, я подумал, что сейчас меня и убьют. Я пришёл в ужас, услышав подозрительный звук – не то курок щёлкнул, не то нож вынули; оказалось, ни то ни другое. Это хлопнула дверь машины. Но я решил, вот и смерть пришла. Жуткий был день, навсегда его запомню. Меня втолкнули внутрь, положив руку на голову, чтобы я не ударился. Смешно, правда? Били меня до полусмерти, смотрели, как я падал и разбивал лицо, но не приведи господь, если я, садясь в машину, набью себе шишку! Машина была маленькая, заднее сиденье – узкое, а вонь стояла такая, что и представить нельзя. Пахло соляркой и чем-то ещё, я не понял, похожим на сигаретный дым, но противнее… да, смесь сигаретного дыма, дешёвого одеколона и, как ни странно, уксуса. Потом мне сказали, что так пахнет героин. Никогда не забуду этот запах. Он чувствовался даже сквозь мешок на голове, меня чуть не стошнило. По меньшей мере, один охранник сидел рядом со мной и до конца поездки держал автомат у моих рёбер. Второй, мне кажется, сидел на переднем сидены, и кто-то ещё вёл машину. Они разговаривали на арабском; у меня сложилось впечатление, что не обо мне. Может быть, мне показалось, но за пару недель я достаточно наслушался их речи, чтобы различать интонации: когда они ругаются, когда злятся, когда шутят.

Разговор в машине был более неформальным, как будто три друга болтали в вонючем салоне машины, доверху набитом героином. Я вспомнил свои поездки в детские годы, например, в Клактон на выходные, по радио пели Карпентеры, и о чём мы болтали? Обо всякой ерунде – кто хочет мятную конфету, кто найдёт больше красных машин… играли в угадайку… Я улыбнулся, представив, как развлекаются эти два головореза в арафатках и с огромными автоматами: «Так, моя очередь! Угадай, что загадал: вижу рядом ясным взглядом кое-что на букву… З!», и два других кричат: «Заложник!», а Карен в это время просит почтальона подождать минутку.[11]11
  Имеется в виду песня группы The Carpenters «Please Mr Postman» (Прошу вас, мистер почтальон) Карен Карпентер – одна из участников группы.


[Закрыть] Может быть, это героиновые испарения на меня так подействовали. Но разве не дико? Для этих троих поездка была повседневной рутиной, они просто везли груз, как всегда, а я в эти минуты проходил через весь спектр эмоций, я думал о собственной смерти и ждал её. Так вот, я представлял себе всякую чепуху, а моё сердце в это время бешено колотилось. Они запросто могли везти меня вглубь пустыни, чтобы там убить. Я был вне себя от ожидания. Дико, я уже говорил. Вы себе и представить не можете, и я рад, что не можете; это выносит мозг.

– Зачем они решили перевезти вас в другое место?

– Понятия не имею. Такое бывает, если заложник привлекает слишком много внимания или поблизости ведётся спасательная операция. Машина заехала в гараж. Я понял, что это гараж, потому что услышал эхо, когда за нами захлопнулась железная дверь. Запах солярки и застарелого солидола тоже ни с чем не спутаешь. Дверь открылась, крикливый охранник и его приятель с автоматом вытащили меня. Я немного осмелел: у них было столько возможностей убить меня, так что, если бы они хотели, сделали бы это раньше. Зачем везти меня в другое здание, только чтобы убить? Ведь вокруг глухая пустыня, где никто не увидит. Я снова вспомнил Аарона. Охранник потащил меня куда-то за руку, я подчинился, не желая упасть. Я не имею в виду, что не мог устоять на ногах, но я же понимал, к чему идёт.

В доме пахло получше, чем в том здании, и, казалось, построен он крепче. Кафельный пол, тогда как там он был грязный, пыльный, отвратительный. Я услышал, как хлопнула дверь, судя по звуку, прочная, деревянная, плотно прилегающая к дверной раме. В том здании двери были расшатанные, с решётками, как на конюшне, и вообще всё сделано кое-как, из самых дешёвых материалов для дачи. Этот дом скорее напоминал виллу.

Меня потащили вверх по лестнице, и моя рука коснулась холодных перил, как мне показалось, из кованой стали. Немногие дома в этом районе могли похвастаться такой роскошью; это означало деньги. Меня отвели в комнату, бросили на кровать и почти сразу же, к моей великой радости, сняли с головы мешок. Не думаю, что я бы смог провести ещё несколько дней с этой гадостью на лице. До сих пор не могу вспоминать о ней без содрогания. Я осмотрелся: здесь было окно, и в комнату лил свет. Какое счастье вновь увидеть его, увидеть белые стены! Пол был покрыт белым кафелем с узорчатой каймой, стены оштукатурены и выкрашены белым. На стене висел красно-золотой тканый ковёр, у окна стояли деревянный стул, маленький столик, с потолка свисала деревянная люстра. Настоящая роскошь в сравнении с тем, где меня держали до этого. На кровати – чистый матрас, но никакого постельного белья. Мне было всё равно, и вообще в таком положении жаловаться не стоило, верно?

Хорошо, что меня поселили сюда и оставили в покое. Парень с «калашниковым» разрезал стяжки на моих руках, и я осторожно ощупал своё лицо, чтобы определить травмы. Не знаю, скольких зубов я лишился, мой язык онемел и распух, и я не мог доверять ему, даже чувствуя дыры во рту. Я пробежался пальцами по избитому лицу и подумал, какое счастье, что я и до всех этих передряг был тот ещё урод!

Поппи всегда говорила – мы так тесно связаны, мы как близнецы. Она верила, что, если одному из нас больно, другой почувствует эту боль. Я, помнится, считал такие теории бредом. Но, перед Богом клянусь, лёжа на кровати, я слышал, как она зовёт меня. Негромко, в моей голове, если вы понимаете, о чём я. Было что-то ещё… я чувствовал боль, но не как при переломе ноги или ещё чего-нибудь – у меня болело сердце. Тогда я не знал почему. – Мартин, не таясь, плакал. – Она тянула за нашу ниточку, Майлз, и я не мог ей помочь. Я был нужен ей, и, клянусь, я нашёл бы выход. Я помог бы ей, но я не знал, что она рядом, что я ей нужен. Я был в соседней комнате и не мог её спасти. Я всегда обещал быть рядом, что бы ни случилось, стоит ей лишь потянуть за ниточку, но, когда был нужен ей больше всего, рядом не оказался… Я не могу не думать об этом… я был ей нужен и ничем не смог помочь…

Глава 17

– Ну, думаю, достаточно, Майлз? Или ты хочешь услышать от меня что-то ещё?

– Вряд ли, Поппи. Для начала вполне достаточно. Прежде чем напечатать хоть одно слово, я посоветуюсь с вами обоими, чтобы убедиться, что вы довольны содержанием статьи и тем, как я всё представил.

– Я уверена, ты напишешь отличную статью, Майлз Варрассо; ты крутой писатель, ты офигенный журналист!

– Спасибо, Поппи. Приятно получить комплимент от коллеги!

Поппи улыбнулась; ей нравилось считать себя журналистом, пусть даже ненастоящим.

– Мне кажется, мы вернулись на круги своя, да? Странно, говоря об этом, я излечилась, сама того не ожидая.

– Как это – излечилась?

– Думаю, я поняла, как быть с Мартом. Наш разговор помог мне привести в порядок мысли. Я знаю, что люблю Марта. Я никогда в этом не сомневалась, но теперь поняла, что мы должны найти путь вперёд. Вместе. Он не будет ни быстрым, ни лёгким, но нельзя же сидеть по углам и страдать, верно? Надо вытаскивать его оттуда, куда он себя закопал, и налаживать жизнь; разве стоило проходить весь этот кошмар, чтобы теперь потерять любимого человека? Никакого в этом толку, правда?

– Конечно. Вы давно не виделись? – Мартин был не в лучшем состоянии, и Майлз хотел подготовить к этому Поппи.

– С тех пор как он ушёл из отеля. Когда это было… Кажется, около недели назад.

– Я, конечно, видел его пару раз… он просил тебе не рассказывать… знаю, это нечестно, я должен учитывать его просьбы, но… к сожалению, Поппи, он не в лучшей форме. – На лице Майлза отразилось беспокойство.

– Ничего страшного, Майлз, не волнуйся. Я пойду к нему прямо сейчас. Уверена, он сидит в квартире, но, где бы он ни был, в Е17 отыскать его будет проще, чем там, где он оказался в прошлый раз!

– Почему ты так уверена, что он в квартире?

Она рассмеялась.

– Потому что мы там живём, Майлз! Мы из этого района, и все наши друзья – тоже. Ну куда ещё ему идти?

Майлз пожал плечами, не в силах представить себе мир, ограниченный лишь одним кварталом; но ради такой девушки, как Поппи, стоило постараться.

– Ты его очень любишь, правда?

Она не сразу ответила, собиралась с мыслями и чувствами.

– Сказать, что я его люблю – значит, ничего не сказать. Моё чувство к нему гораздо сильнее, это чистая, беззаветная любовь. Он – моя половинка, я – его, мы созданы друг для друга. Когда я рядом с ним, мир прекрасен, я только тогда и могу дышать. Моё сердце ждёт его. Он – мой ангел-хранитель, и было прекрасно хоть раз почувствовать себя его ангелом-хранителем, дать ему понять, каково это – когда ради тебя готовы ехать на край земли и проходить через все круги ада, лишь бы ты вернулся домой. Он всегда так делал, всю мою жизнь. Да, Майлз, я люблю его, я очень его люблю.

Её слова, как тысячи крошечных ножей, вонзились в сердце Майлза. Голос в его голове повторял слова, готовые вырваться; он представлял, как произносит их, медленно, стараясь не сорваться на крик: «Я люблю тебя, Поппи Дэй! Пусть даже ты ни разу не пробовала анчоусов, пусть даже твоё упрямство сводит меня с ума, я безумно тебя люблю!»

Но вместо этого он тихо и глухо пробормотал:

– Вам обоим очень повезло, и я желаю вам счастья…

Она улыбнулась. Оба относились друг к другу с большой теплотой; люди могли бы принять их за брата и сестру, так их связали обоюдное доверие и взаимная симпатия.

Майлз повернулся к собеседнице.

– Я тебя подвезу.

– Что за глупости, Майлз, я в состоянии запрыгнуть в такси. Мне всего лишь нужно доехать до квартиры.

– Это я знаю, ты в состоянии запрыгнуть в такси, запрыгнуть в самолёт… Ты можешь всё что угодно, Лара Крофт, но в этот раз я настаиваю.

– Ну, раз уж ты настаиваешь…

– Да, Поппи. И ещё хочу сказать тебе спасибо.

– За что? Я не сделала ничего хорошего. О господи, Майлз, опять у тебя этот вид. Ты собрался залить меня слезами? Я уже однажды видела это выражение лица – когда ты стоял в моей палатке и лепетал, как младенец.

Майлз рассмеялся. Приподнял очки, потёр переносицу.

– Я хочу сказать тебе спасибо за всё, что ты сделала, Поппи. За откровенный, подробный и правдивый рассказ. Люди редко говорят от чистого сердца, но вы с Мартином – исключение. Люди придут в восторг от вашей победы, вашей решительности, вашей силы!

– Ты так думаешь, Майлз? Мне кажется, всё это довольно скучно. Ну, кому интересны приключения несчастной парикмахерши из Уолтемстоу?

– Мне интересны, Поппи. А если уж мне интересны, то и множеству людей тоже.

– Ладно, верю-верю. В конце концов, ведь это ты единственный лауреат и гений в здешних краях!

– Думаю, мы оба знаем, что это не так, Нина Фолксток. Ты ведь и сама очень умная!

– Очень смешно! Здесь тоже ты постарался, Майлз; без тебя моя гениальная идея так и осталась бы идеей. Ты рад, что мы встретились? Или думаешь: лучше бы я не тратился на то капучино, лучше бы настучал на неё в Брайз-Нортоне?

– Даже если и настучал бы, ничего бы не изменилось. Ты всё равно нашла бы выход.

Поппи улыбнулась, зная, что так и есть.

– Да, я рад, что мы встретились. Ты многому меня научила, Поппи, мне нравится твой взгляд на мир. Как говорит моя мама, никогда не поздно учиться новому.

– Твоя мама права. Я только в шесть лет узнала, что морские коньки существуют на самом деле. Думала, только в сказках, как русалки.

– Хочешь сказать, русалок не бывает? Господи, Поппи, что ещё ты мне расскажешь? Может, и зубная фея, по-твоему, выдумки?

– Смешной ты парень! Сейчас схожу кое-куда, и поедем.

Зазвонил телефон на прикроватном столике. Одной рукой держась за ручку двери, второй Поппи закинула на плечо сумку. Майлз посмотрел на телефон.

– Отвечать не будешь?

Поппи не собиралась тратить ни секунды, ей не терпелось вернуться к мужу.

– Думаю, нет. Это, наверное, Роб, он один сюда звонит. Я потом сама его наберу.

Майлз скорчил гримасу. Не ответить на звонок казалось ему такой же дикостью, как не свернуть аккуратно носки или поставить СD-диск не в алфавитном порядке; рецепторы, подверженные абсцессивно-компульсивному расстройству, начинали дёргаться.

– Майлз, да не волнуйся ты так, я ему перезвоню! Что ты такой дёрганый зануда?

– Рад представиться – мистер Дёрганый Зануда!

– Продолжай болтать, я приду через минуту. Увидимся! – И Поппи закрыла за собой дверь.

Поппи возлагала большие надежды на свою интуицию, но на этот раз ошиблась. На другом конце провода был не Роб, а Мартин. Когда Майлз закрыл за собой дверь комнаты, в ней зазвучало голосовое сообщение:

– Поп… это я. Если не захочешь говорить со мной, я пойму, но я должен сказать – прости меня, малышка. Я люблю тебя, Поппи. Я так тебя люблю… Прости, что оставил тебя одну. Я злился по ряду причин, но все они теперь кажутся несущественными. Я был таким никчёмным, я не смог тебе помочь, я был тебе нужен, и нас разделяла лишь комната… Прошу тебя, возвращайся домой, Поппи, возвращайся домой и поговори со мной. Я люблю тебя. Я буду тебя ждать…

Майлз щурился от полуденного солнца; день был хороший. Вынув из кармана связку ключей, он шёл к машине и думал о словах Поппи. Да, пожалуй, она права: непримечательная жизнь, простая и скучная, без страданий и душевной боли, лучше всего.

Это случилось одновременно. Майлз нажал на кнопку, чтобы открыть дверь, а человек, стоявший в тени, нажал на кнопку маленькой чёрной коробочки. Взрыв, огонь – и машина разлетелась на осколки. Куски металла, стекла, проводов и пластмассы, секунду назад бывшие автомобилем, стали грудой мусора. Словно сложный конструктор, каждая деталь которого была теперь изломана и покорёжена.

Люди, оглушённые взрывом, рухнули на колени, закрыли лица руками в ожидании дальнейших ужасов. Окна домов треснули и прогнулись, прежде чем взорваться на миллионы крошечных призм, которые взвились в воздух, как кусочки серебра, чтобы вновь опуститься, чтобы найти приют, впечатавшись в мягкое – в волосы, в одежду. Эхо звуковыми волнами пронеслось в воздухе, как молотом раздробив тишину солнечного дня.

Потом была жуткая, противоестественная тишина, которая длилась слишком долго, мучительно долго. Как в замедленной съёмке, люди смотрели, как кровь течёт из новых ран, и удивлялись алому теплу.

Портье, только что смеявшийся, провёл языком по рваной ране, только что бывшей его ртом, и тут же потерял сознание.

Студентка, спешившая в кино на свидание, заправила волосы за уши. Секунду спустя она посмотрела на свои ноги, пытаясь понять, почему они отделены от тела, и её унесло ледяным потоком смерти.

Мужчина, выходивший из отеля, споткнулся о руку своей жены, лежавшую на тротуаре. Он узнал её по обручальному и венчальному кольцам, блестевшим в солнечном свете. Жена, ошеломлённая, потрясённо смотрела на свою укоротившуюся конечность; от ужаса и адреналина она не чувствовала ни боли, ни осознания. Птицы разлетелись; люди завидовали им, имевшим возможность улететь.

Майлза Варрассо больше не было. Он вернулся в небытие, лишь часть его осталась нетронутой. Он был разрушен, разбит, разорван на куски, уничтожен, стёрт с лица земли. Он ушёл навсегда. Яркая, событийная и молодая жизнь оборвалась, потому что кто-то нажал на маленькую кнопку.

Душа покинула его тело и полетела к зелёному пригороду Уэст-Кантри, где итальянка средних лет, учительница литературы, сидела в кабинете за столом и готовила план урока на завтра. Услышав новости, навсегда разрушившие её мир и веру в счастье, Клаудиа Варрассо не ощутила, как сильные руки сына обнимают её плечи, посылая из другого мира свою поддержку и тепло, но он был рядом. Маленькое белое пёрышко, выпавшее из кармана джинсов, поднялось вслед за душой Майлза. Лёжа на столике у кровати, оно ожидало, когда попадётся на глаза матери и не в первый раз немного облегчит чужую боль…

– Майлз! Нет! Майлз! Только не это! Кто-нибудь! – Крики Поппи надрывали заполненные дымом лёгкие и были слышны даже сквозь шум и вой сирен.

Человек, стоявший в тени, вынул из кармана мобильник. Ни капли пота, ни дрожи в руках. Ничего, что могло бы выдать его. Он был спокоен.

Зазвонил телефон в кабинете Зелгаи Махмуда. Завибрировал мобильник в кармане Энтони Хелма. Секретаря в приёмной на Даунинг-стрит, 11, попросили сообщить о звонке достопочтенному Тристраму Манро. Кто знает, что услышали двое? Но первый из них услышал всего одно короткое, жуткое слово: «Сделано».

Мартин крепко прижимал жену к себе; она вся дрожала в его объятиях. Он притянул её ещё ближе, он знал о пережитом ужасе.

Поппи вспоминала первый разговор с человеком, ставшим для неё самым близким другом.

– Так вы и до старости не доживёте, Майлз.

– А кто сказал, что я собираюсь дожить до старости?

– Хм… ну, может быть, вы и не собираетесь. Просто мне кажется, никто не хочет умереть, когда время ещё не пришло, когда они ещё не успели… По-моему, хуже всего, если смерть приходит вот так внезапно, без предупреждения…»

Лёжа на супружеской кровати, слушая, как поднимается и опускается грудь Поппи, Мартин прижался головой к наволочке в цветах. Он не хотел думать, что было бы, позвони он секундой раньше, позже… он хотел лишь всей кожей чувствовать тепло любимой женщины. Вдыхая запах её волос, он закрыл глаза. Ему было хорошо и спокойно. Он никуда не отпустит своё сокровище, свою Поппи Дэй. Наконец-то он дома.

Год спустя

– Ты точно не хочешь пойти со мной?

– Совершенно точно. Мы с Пегги прогуляемся тут в последний раз, потом я передам её Джен, и встретимся здесь, Март, как договаривались. – Подняв на руки малышку, Поппи нежно поцеловала её в пушистую макушку. Девочка растопырила крошечные пальчики, а потом снова сонно сложила ручки на груди.

– Может, всё-таки сходим вместе, а Пегги передадим Дженне потом? Пусть тоже поздоровается, можем их даже сфотографировать.

– Я сказала, нет, Март, пожалуйста, не надо. Давай придерживаться плана. Нет никакого смысла в том, чтобы… – В уголках глаз Поппи показались слёзы, рот искривился, она вот-вот готова была расплакаться. Ну, обещание есть обещание.

– Хорошо, милая. Я понимаю. Просто зачем упускать возможность, которая может больше не повториться?

– Я ничего не в силах поделать, Март. Не могу её видеть. Это уже не она. Уже очень давно не она.

– Не нужно объяснять ещё раз, Поппи. Просто, когда переедем, мы уже не сможем навещать её так часто. По-моему, в Бордоне нет метро…

Поппи представила их новый дом в районе Хэмпшира, там уже были кормушка для птиц и качели, и больше ждать не хватало сил. Мартин поцеловал жену в веснушчатый нос и погладил щёчки спящей дочери, Пегги Алессандры.

– Пока, мои чудесные девочки.

– У тебя на фуражке значок болтается; не мог получше выбрать? – Поппи покрутила блестящую лошадку, приколотую к берету мужа. Мартин гордился новой униформой Инженерных ремонтно-восстановительных войск. Перевод оказался несложным, и через три дня он должен был начать учиться на механика. Прежде чем покинуть Лондон, Мартин и Поппи как почётные гости приняли участие в параде, посвящённом Дню памяти и скорби. В этом году он был грустнее обычного – не только из-за всего, через что им пришлось пройти, но также из-за Аарона…

День в «Непопулярке» проходил тихо и мирно, похожий на все остальные дни. Около двадцати человек, когда-то живших полной жизнью, сидели в скрипучих виниловых креслах, постукивая узловатыми пальцами по ручкам в такт хиту группы «Европа». Крепко, чтобы не уронить, сжимали чашки с чаем, прихлёбывали горькую жидкость, стараясь не вспоминать времена, когда варили чай в собственной кухне, следуя собственным предпочтениям: поменьше молока, побольше сахара, любимая кружка… Кухня в доме, где были счета, чтобы оплачивать, телефон, чтобы звонить, трава, чтобы косить, продукты, чтобы готовить, и тепло родного тела ночью на матрасе. Стараясь не вспоминать времена, когда у них была другая жизнь, не такая, как теперь.

Вместе им было проще – их кормили и мыли, пока их измученные лёгкие не испускали последний вздох. Всё к лучшему. О них заботились, и они, во всяком случае, не страдали. Точно ли не страдали? Кто скажет…

– Натан!

– Да, любовь моя?

– Я хотела тебя кое с кем познакомить.

– Замечательно. С кем же, Доротея?

– Не помню…

– Ну ладно, вспомнишь. – Натан попытался сменить тему. – Как насчёт чашечки чаю? Я могу раздобыть даже парочку шоколадных печеньиц, только никому не говори, это только для моих любимчиков.

– А ты меня любишь?

– Конечно! Больше всех.

– Ты можешь привести сюда мою маму? Я так давно её не видела, я по ней скучаю… – Дыхание Доротеи сбилось с ритма, она не могла понять, куда же пропала её мамочка.

– Я что-нибудь придумаю. Ну, давай пить чай. – Натан поднял глаза от чашек. – Смотри-ка, Доротея, к тебе гость! – Они с Мартином пожали друг другу руки. – Ух ты! Какой нарядный! Сам форму чистил, солдат?

Мартин кивнул, не обращая внимания на иронию в голосе Натана. Ведь не станешь же объяснять, как непросто было бы чистить форму его жене.

Поппи бродила по маленьким комнаткам квартиры, которую всегда считала своим домом. В её груди боролись два чувства: с одной стороны, хотелось как можно скорее уехать подальше от бетонных гробов Е17, но в то же время жаль было покидать место, хранившее столько воспоминаний. Она представляла Уолли, спящего, конечно; бабушку, которая над чем-то хихикала в кухне; вспоминала мать, Шерил, которая родила Поппи в шестнадцать лет, лишилась возможности «пожить» в юности и с тех пор всегда только и мечтала «пожить»… ну, с тех пор как Поппи что-то помнила.

– Ты не представляешь, Поппи, чего я из-за тебя лишилась. Я хотела выучиться на секрр-та-ря. – Поппи до сих пор слышала эти слова, которые слышала всё детство и юность. Чушь, конечно, полнейший бред. Шерил ничего не лишилась из-за Поппи; лишаться ей было нечего. Но дочь стала причиной, почему бедняжка не стала стюардессой, крупье на роскошной яхте или фотомоделью, почему она не перевернула мир, добившись всего мыслимого и немыслимого. Такой подход снимал с неё всякую ответственность; это случилось по чужой вине. Если быть точнее, по вине Поппи.

Поппи знала, конечно, что с ребёнком или без Шерил предпочла бы целыми днями пить, спать и курить, а не вытаскивать свою похмельную задницу из кровати. Но Поппи никогда не говорила об этом матери. Какой смысл? Улыбаясь спящей дочурке, Поппи знала, что станет совсем другой мамой.

Доротея в детских воспоминаниях Поппи была подарком судьбы, как яркие обои или громкая песня на повторе. Её чудачества вносили в жизнь веселье и вместе с тем спокойствие. Бабушка радовала Поппи, пока трамвай «Маразм» не ускорил ход. Поппи взрослела, и Доротея старалась сделать её счастливой как могла. Не пытаясь заменить мать, она дарила внучке смех, и мир становился чуть лучше.

Для Поппи навсегда осталось загадкой, почему у бабушки не было никакого чувства ответственности за Шерил, которая выросла такой никчёмной. По сути, как и её мать, Поппи списывала ответственность и чувство вины на одного человека. Только теперь она поняла, как Доротея боролась со своими демонами, насколько умнее, чем считала Поппи, она была, когда учила внучку быть независимой и сильной. Как она тихо тянула за невидимые ниточки, мудрая женщина, которая считала нужным удостовериться в одном – Поппи сможет прожить без неё…

– Привет, – сказал Мартин Доротее.

– Ты ко мне пришёл?

– Да. Я Мартин, Мартин Термит.

– Мартин Термит?

Мартин улыбнулся.

– Да.

– И дурацкое же имечко! О-ой, я вспомнила! Я как раз говорила Натану, что хочу его кое с кем познакомить. По-моему, с девушкой.

– Я же тебе уже говорил, Доротея, мне нужна лишь одна девушка – это ты. – Натан вновь попытался сменить тему разговора.

– Нет, это чья-то родственница, не моя, а миссис Как-её-там…

Натан отвернулся. Пять месяцев спустя сеть сильно расширилась, и Поппи Дэй выскользнула, в считаные минуты превратившись из тунца в мелкую рыбёшку.

– Мартин?

– Да, милая?

– Не рассказывай про девушку миссис Как-её…

– Нет?

– Нет. Она расстроится. Нет никакого толку…

– Почему, дорогая?

– Эта девушка, она… странная. Я скучаю по маме. Ты можешь привести её сюда? Мне надо ей что-то сказать, но я не знаю, где она. Знаете, она никогда ко мне не приходила, а ведь я жила всего-навсего в Баттерси… – Закусив нижнюю губу, Доротея дёрнула пуговицу кофты.

Некоторое время оба молчали.

– Мартин!

– Да, милая?

– Как зовут девушку?

– Девушку?

– Ну ту, знакомую миссис Как-её-там. Как её зовут?

Вложив сухую ладонь старушки в руку, Мартин погладил её пальцы.

– Поппи Дэй. Её зовут Поппи Дэй…

Эта книга посвящена памяти погибших во время военных операций в Афганистане.

Светлая память погибшим!

Они никогда не состарятся; состаримся мы, те, кого они покинули.

Время над ними не властно, годы их не коснутся.

Пока солнце восходит и заходит,

Мы будем их помнить.