Текст книги "День красных маков"

– А больше никто не знает? Точно? Поппи, это очень, очень важно.

Поппи посмотрела ему в глаза и повторила:

– Больше никто не знает.

– Ладно, ладно. Надо подумать. – Он потёр переносицу. Поппи не поняла, к кому обращены его слова – к ней или к самому себе. – Вы уверены, что хотите этого?

Она кивнула.

– Вы понимаете, какими могут быть последствия, Поппи? Для вас, для других, даже для вашего мужа?

– Да, – соврала она довольно убедительно.

– Если вы твёрдо решили, Поппи, то я попрошу вас довериться мне и делать всё, что я скажу. Вы меня поняли?

Мысли с шумом пронеслись в голове Поппи. Чего он от неё хочет? Какая ему в этом выгода? Можно ли ему доверять? Ответов на все три вопроса она не знала и чувствовала себя загнанной в угол. Вариантов было только два – сползти на пол и сдаться или же продолжать борьбу и принимать условия Майлза.

– Я поняла.

Договорились. Он будет руководить, она – подчиняться. Переложив всю ответственность на плечи человека, который лучше неё понимал происходящее, Поппи ощутила облегчение; примерно так же она чувствовала себя вчера вечером, когда Доротея гладила её волосы. Неужели это было вчера вечером? Казалось, прошла целая вечность.

– Держитесь поближе ко мне, Поппи. Без необходимости ни с кем не говорите. Хорошо?

– Хорошо. – Поппи улыбнулась, хотя ей было совсем нехорошо. От страха её мутило. Она поспешила обратно в зал ожидания вслед за Майлзом, где они снова присоединились к пресс-группе. На глаза Поппи вновь попались три девушки. Сплетясь в объятиях, они образовали сросшееся чудовище, напомнившее Поппи о сиамских близнецах, которых часто показывали в фильмах с претензией на документальность, и репортёр неустанно задавал им вопрос, интересующий весь мир: как один из них, женатый, занимался сексом со своей женой, будучи приросшим к брату? То и дело из объятий высовывалась чья-то рука, сжимавшая бумажный платочек; девушки с трудом держались на ногах, поэтому так отчаянно цеплялись друг за друга.

Махать им было некому, солдаты уже исчезли из виду, скрывшись за двойными дверьми. Поппи думала, что в эту минуту девушкам труднее всего; мужья ещё рядом, но уже покинули их. Теперь влюбленные разделены всего несколькими метрами, но самым долгим временным отрезком.

Капитан Вард вновь закашлял, и вся команда повернулась к нему.

– Итак, ребята и девчата, – здесь следовало смеяться тем, кто разделял чувство юмора капитана, – возьмите ваши шлемы и бронежилеты. Не нужно надевать их, пока не полетите непосредственно к месту назначения; ну, порядок вам известен.

Поппи понятия не имела, о чём он говорит. Бронежилеты? Непосредственно к месту назначения? Какой, к чёрту, порядок ей должен быть известен? Она нервно кусала ноготь большого пальца, чувствуя себя совсем не в своей тарелке, сознавая, что всё кончится катастрофой.

Поппи так опасалась разоблачения, что совсем забыла – впереди полёт! Она никогда не летала самолётом, и сама мысль об этом до смерти пугала, хотя Поппи и понимала, что всё равно придётся лететь. В животе и так от страха порхали бабочки, теперь же к ним добавились новые – не живот, а инсектарий в лондонском зоопарке.

Пресс-группа выстроилась в очередь и через двойные двери прошла в зону вылета. Все держали в руках тёмно-синие бронежилеты и того же цвета шлемы. Поппи вслед за Майлзом вытащила бронежилет и шлем из общей кучи и встала в очередь.

– Всё хорошо, Нина? – поинтересовался Майлз, напирая на последнее слово, чтобы Поппи не забыла своё новое имя. Она больше не Поппи Дэй – во всяком случае, на некоторое время.

Поппи кивнула, не в силах говорить.

Дальше был контроль ручной клади. Майлз протянул охраннику паспорт и ответил на все вопросы: сам ли он собирал сумку? Не везёт ли с собой запрещённые предметы? Ножи? Едкие вещества? Жидкости? Майлз отрицал решительно всё.

Поппи эта процедура показалась любопытной, она уже видела, как у солдат проверяли оружие и амуницию. Не дай бог, Майлз провезёт контрабандой крем для рук – это куда опаснее вооружённых бойцов! Тут Поппи вспомнила про духи и бальзам для губ. Вот блин! Порывшись в сумочке, она нашла оба подозрительных предмета и поднесла их к пластмассовой урне, предназначенной специально для таких случаев. Дрожащая ладонь сжалась: это были её единственные духи, подарок Мартина на день рождения, и она не хотела их выбрасывать. Но выбора не было. Поппи закрыла глаза, и флакончик звякнул по лежавшим в урне баночкам и бутылочкам. «Прости меня, Март», – прошептала она, думая о безвозвратно потерянном запрещённом флакончике за пятьдесят фунтов.

Охранник уже был готов пропустить Майлза, но тот застыл на месте и сделал Поппи знак подойти. Она нерешительно сделала три шага вперёд и остановилась рядом с ним.

– Это Нина Фолксток, моя коллега, но предъявить вам она может только пропуск, – сказал Майлз охраннику и повернулся к Поппи. – Пасс? – спросил он по-норвежски. Поппи мгновенно выхватила пластмассовый пропуск, утверждающий, что она – Нина Фолксток из Дании, коллега внештатного журналиста Майлза Варрассо.

– У мисс Фолксток сегодня утром украли из машины паспорт и документы. Мы уже обсудили этот вопрос с капитаном Вардом, и он сказал, что я должен поговорить с вами. Нина не очень хорошо знает английский. – Последнюю фразу он произнёс краешком рта, словно Поппи не должна была её слышать, но при этом стараясь, чтобы она расслышала.

Поппи беспомощно смотрела на охранника, всем своим видом демонстрируя, что она из Дании и не очень хорошо знает английский.

– Какой кошмар. Вы, наверное, счастливы быть британцем? – саркастически, но по-доброму заметил охранник. Майлз улыбнулся.

– Ещё бы. Представляю, что она чувствует.

– Ну ладно, раз она с вами, сэр, и капитан Вард не против, то всё будет хорошо. Я только проверю пассажирскую заявку, хорошо?

– Конечно, конечно. – Майлз улыбнулся Поппи и охраннику, который тут же побежал проверять заявку и, увидев в списке Нину Фольксток между Майком Фишером и Ником Фостером, вернулся довольный.

– Передайте своей коллеге, что я её пропущу, но только если она привезёт мне автограф Петера Шмейхеля. Я – главный фанат «Манчестер Юнайтед!». – Он улыбнулся, довольный, что показал себя осведомлённым человеком, кое-что знающим о Дании, пусть даже и не смог бы показать её на карте.

Майлз повернулся к Поппи.

– Você gosta de microplaquetas ou de salada, Peter Schmeichel?

Поппи рассмеялась и кивнула охраннику. Майлз тоже рассмеялся – пожалуй, громче, чем следовало. Потом она узнала: он спросил у неё по-португальски, картошку она будет или салат.

Сообщники прошли в кабину, сели рядом на привинченные к полу пластиковые стулья. Поппи, самозванка, незаконно проникшая на секретный объект, обманувшая сотни вооружённых охранников и никем не задержанная, поняла – украсть стул никак не удастся. Возможности поговорить Поппи и Майлзу не представилось, к ним тут же подлетел Джейсон.

– Ого! Да ведь это же легендарный Майлз Варрассо, близкий друг всех плохих плохишей и мастер спешно переписывать материал, когда снайпер целится ему в задницу!

– Чудак ты, Джейсон. Оставь нас в покое.

– Ах, вот оно что! Оставь НАС в покое! Вот ты какой! Я-то думал, ты у нас по мальчикам…

– Господи, ты невыносим. Если я предпочитаю выспаться, пока ты шатаешься по борделям, это ещё не значит, что я гей.

– Ладно, ладно, не буду говорить гадости, да ещё при Веснушке, но совсем необязательно называть меня «Господи», подойдёт и «сэр».

– Проваливай, Джейсон, прошу тебя.

– Так и быть, проваливаю, но, чур, сяду рядом с вами! – И с этими словами он умчался. Поппи не знала, что и думать.

– Он вам понравится, но не сразу. Это как с анчоусами.

– Ни разу не пробовала анчоусов.

Майлз, поражённый, уставился на Поппи так, словно в жизни не слышал ничего более невероятного. Подумаешь, она нелегально летит в Афганистан под чужим именем, чтобы освободить мужа-заложника! Это всё ерунда. Но ни разу не пробовать анчоусов? О господи, с какой она планеты?

Поппи решила окончательно добить собеседника.

– И на самолёте ни разу не летала.

Он продолжал таращиться на неё, но уже не так изумлённо.

– Это несложно – сидите себе в кресле, пока кто-то другой управляет самолётом. И вот ещё что скажу – вы на своём месте, а как вы сюда попали – уже никого не волнует. Я рядом, и беспокоиться вам не о чем. – Поправив очки, Майлз улыбнулся. Он был похож на спокойного, заинтересованного учителя или защитника пострадавших и неудачников вроде Николаса Никльби. А она – пострадавшая? Или неудачница? Поппи улыбнулась, понимая, что оба утверждения верны.

Когда самолёт взлетел, она ощутила прилив радостного волнения – она почти у цели! Она летит спасать Мартина, она вернёт мужа домой. Самолёт был самым обыкновенным пассажирским лайнером, она сотни раз видела такие по телевизору, а полёт оказался совсем не страшным, на этот счёт Майлз был прав. Она немного занервничала, услышав шум реактивного двигателя, но хладнокровие других пассажиров передалось и ей.

Как только самолёт поднялся над взлётной полосой, Поппи провалилась в сон – сказались усталость, нервозность и осознание, что потом у неё долго не будет возможности выспаться. Она спала, пока разносили еду и показывали фильм. Когда добрались до Кувейта, Майлз легонько потряс её за плечо, надо было совершать пересадку. В новом самолёте не было ни еды, ни фильмов, ни возможности выспаться.

В Кувейте было жарко и пахло совсем иначе, чужой страной. В Уолтемстоу Поппи на каждом шагу встречались люди, одетые во всевозможные национальные костюмы, но, увидев арабов, она замерла, заворожённая, впервые почувствовав себя иностранкой.

Майлз проверил багаж, продолжая играть роль старшего брата, – обоих устраивал такой расклад. Поппи чувствовала себя в безопасности, но знала, что долго это чувство не продлится, и в ближайшие двадцать четыре часа всё будет совсем иначе. Прежде чем взойти на борт «Геркулеса», они надели бронежилеты и шлемы; Поппи почувствовала себя глупо и неловко, словно играла чью-то роль или участвовала в маскараде. Это было смешно, потому что было правдой. Может быть, у Поппи получалось довольно похоже изображать Нину Фолксток, закалённую трудностями военную журналистку, но в душе она была самой настоящей Поппи Дэй, насмерть перепуганной парикмахершей из Уолтемстоу.

Глава 11

Внезапно стало темно – не совсем темно, но различить можно было лишь неясные очертания. Страх Поппи перешёл на новый уровень; у неё была своя шкала: беспокойство, тревога, паника, страх, ужас и оцепенение. Теперь Поппи ощущала ужас. Ей казалось, хуже быть уже не может; она ещё не знала, что несколько дней спустя станет так страшно, что захочется умереть, даже смерть покажется лучше, чем этот невыносимый кошмар.

В самолёт их загнали, как овец в грузовик; хорошо ещё, не пришлось стоять, пытаясь удержаться на шатком полу, вместо этого их ремнями привязали к сиденьям. Ремни были сплетены из парусины и напоминали подвеску параплана; если бы Поппи собралась прыгать с парашютом, ей пришлось бы надеть нечто наподобие этого ремня. В соответствии с инструктажем, Поппи и Майлз по-прежнему были в бронежилетах и шлемах. Те, кто был вооружён, зажали автоматы между колен или положили их в сетки, свисавшие со стены позади сидений. Поппи было противно видеть оружие, находиться рядом с ним.

Закрыв глаза, она снова увидела, как Мартина взяли в плен. Увидела его загорелое лицо, услышала отчаянный крик: «Сюда! Джонси! Я здесь!»; ей представились расширенные в оцепенении глаза, белые круги вокруг зрачков, страшный удар в живот – и снова темнота и тишина. Поппи силой заставила себя вернуться в настоящее. Не нужно было рисовать себе эту картину, во всяком случае, сейчас.

В хвосте самолёта стояли вагонетки, где лежал багаж, стянутый большой грузовой сеткой. Он напоминал неровные очертания связанных зверей, которые рвались из верёвок на свободу; два огромных тюка ждали, пока их развяжут. Самолёт неожиданно накренился вправо и тут же – влево, резко описав в воздухе зигзаг. Конечно, ни о каких нервных, спонтанных движениях и речи быть не могло, все они были тщательно спланированы. Требовалась большая выдержка, чтобы так ловко управлять чудовищной громадиной.

Внезапно Майлз взял Поппи за руку. Она не любила прикосновений малознакомых людей, но сейчас ей было приятно чувствовать, что в этой темноте есть кто-то ещё. В самолёте находилось около сотни пассажиров, которых так же, как Поппи, швыряло из стороны в сторону, но ей всё равно было одиноко. И страшно.

Майлз чуть сжал её руку, успокаивая, и Поппи улыбнулась в темноте. Было тихо, только двигатель шумел, да самолёт скрипел и трещал. Никто не разговаривал, не двигался, даже, казалось, не дышал. Напряжённая, Поппи, по счастью, не знала, что полёт в темноте и лавирование рассчитаны на то, чтобы сбить с толку отслеживающие устройства повстанцев, которые, возможно, только и ждут прилёта пресс-службы.

Поппи думала, какой разной может быть тишина. Легко сидеть в тишине, когда ты один, но чтобы целая группа людей не издавала никаких звуков – с таким ей сталкиваться не приходилось. От этого стало жутко и не по себе. Наверное, так чувствуют себя во время всеобщей молитвы; Поппи же вспомнилось другое торжественное мероприятие – День памяти и скорби. Но он никогда не проходил в серьёзной, печальной обстановке, располагающей вспоминать и скорбеть. Все избегали по-настоящему важных разговоров, предпочитая заговаривать зубы и повторять слова, которые Поппи слышала уже много-много раз. Эти никому не нужные слова казались ей полным бредом.

Сейчас молчали по разным причинам. Когда самолёт опустился над военной зоной, все по-настоящему осознали серьёзность ситуации. Те, для кого этот вылет стал первым, только теперь поняли, что пути назад нет. Они прибыли к цели, но готовы ли они?

Шутки и радостное возбуждение уже летавших в горячие точки тоже сошли на нет; им стало очевидно – пройдёт немало времени, прежде чем они снова сядут в самолёт и отправятся в обратный путь, к родным и близким. Вот почему наступила тишина – все представляли себе любимых, оставленных в другой точке земного шара. Все скучали по мужьям, жёнам, детям, родителям, возлюбленным; все тосковали, и ни письма, ни сообщения, ни звонки были не в силах заглушить ноющую боль разлуки. Навалились тягостные мысли: «Что, если я не вернусь? Что, если вернусь раненым? Если без меня случится страшное, если по мне никто не скучает, если моё место уже кто-то занял, если меня уже забыли»…

Когда высаживались из «Геркулеса», Поппи с трудом могла справиться с нахлынувшими эмоциями. Сна не осталось ни в одном глазу; взволнованная, полная сил, она готова была бежать и кричать во весь голос: «Я иду к тебе, Март! Держись, милый, я уже в пути!» Она чувствовала, он её услышит, ведь он же совсем близко! Она сделала это, она добралась до чёртова Афганистана!

Чтобы ничем не выдать свои волнение и радость, Поппи зажала рот рукой. Ей хотелось спрашивать у всех солдат: «Вы знаете Мартина Термита? Знаете, где он? Так расскажите же мне, я – его жена!» Она ещё не осознавала, что прилетела сюда безо всякого плана, что подвергает себя опасности; в первые часы здесь она чувствовала лишь неописуемый восторг.

Сидя рядом с бабушкой в «Непопулярке» и принимая решение спасти мужа, Поппи не думала, как быть дальше, когда она уже окажется в одной с ним стране. Откровенно говоря, она не предполагала, что дела зайдут так далеко. Как она могла попасть сюда – без паспорта, без денег, без права лететь, без связей, без законных причин здесь находиться? Задача казалась непосильной, и Поппи не смела верить, что прилетит в Афганистан. И всё-таки прилетела – всего через восемнадцать часов после того, как закрыла за собой дверь.

Она качала головой, думая о своих приключениях: ей удалось пройти паспортный контроль и под чужим именем – контроль ручной клади; её кормили, поили и защищали; она прилетела сюда на военном самолёте и подружилась с человеком, который обещал во всём ей помогать. А что касается законной причины – разве может быть причина важнее, чем вернуть любимого мужа домой?

Поппи хотелось всё увидеть, обо всём расспросить. Она впервые оказалась за границей, в зоне военных действий, но, что важнее всего, оказалась там, где всего пару недель назад служил её муж. Это было так удивительно и то же время жутко, что дух захватывало! Поппи до смерти захотелось увидеть комнату, где спал Мартин, прикоснуться к его вещам, положить голову на его подушку или униформу в надежде вдохнуть его запах; но, конечно, ничего подобного сделать она не могла, поскольку была Ниной Фолксток, беспристрастной журналисткой из Дании.

Едва группа покинула самолёт, события завертелись с лихорадочной быстротой, словно весь этот хаос был тщательно продуман. Ноздри Поппи втянули запах обожжённой глины и реактивного двигателя. Даже в час ночи жара стояла невыносимая. Повсюду толпились люди, но не беспорядочно; они выстроились в некое подобие очередей. Поппи и всех остальных втолкнули в зал ожидания. В смежные комнаты вели солдат, которых потом увозили из аэропорта на базу в автобусах, словно на школьную экскурсию. Микроавбусы и автомобили встречали гражданских лиц. Кто-то по контракту служил в роте охраны, кто-то – в инженерно-техническом составе; эти приехали помогать с инфраструктурой или организацией тыла, те – оказывать военную поддержку. Поппи недоумённо смотрела на них, не понимая, зачем они отправились в такое место безо всякой на то необходимости? Деньги, бесспорно, платили хорошие, но вдруг им тоже придется пройти через тот же кошмар, что Поппи и Мартину? Ради какой суммы стоит так рисковать жизнью и свободой?

Поппи шла за Майлзом, как ребёнок, который боится потерять маму. Майлз повернулся к ней.

– Всё хорошо, Нина?

Поппи кивнула, понимая – он не только интересуется, всё ли хорошо, но и напоминает ей о чужой роли.

Журналистов отвели в комнату, где проходил инструктаж; проводивший его солдат до смерти устал повторять изо дня в день одно и то же. Он говорил безо всякой интонации, вялым, скучающим тоном. Услышав вой сирены, нужно тут же падать на землю и как можно сильнее прижиматься к ней; бронежилеты и шлемы – либо носить, либо держать под рукой. Инструктаж будет проводиться ежедневно, военнослужащие станут журналистам помощниками, советчиками и защитниками. Поппи молилась, чтобы среди них не оказалось датчан; вряд ли она долго продержалась бы в своей роли, повторяя «Западная Ютландия» и кивая. Понемногу свыкаясь с новым образом, мысленно она уже относила себя к группе журналистов, хотя её миссия несколько отличалась от их задания.

Всех согнали в автобус и повезли в лагерь, в медиацентр, где им суждено было временно жить и работать. В автобусе Майлз сел рядом с Поппи.

– Как вы себя чувствуете?

– Да, в общем-то, всё в порядке. Я немного нервничаю, но, в целом, держусь.

Его лицо мгновенно из серьёзного сделалось весёлым и расплылось в очаровательной открытой улыбке; в уголках глаз собрались морщинки.

– Рад слышать. Я хотел сказать кое-что. Во-первых, постарайтесь ни с кем не разговаривать; лучше пусть вас сочтут замкнутой и необщительной, чем разоблачат.

Поппи громко рассмеялась, ей понравилось слово «разоблачат», смешное слово из плохого фильма про шпионов.

– Поппи, я не шучу. Если вы не будете меня слушать, можете навлечь на себя серьёзную опасность. Вы поняли?

Глаза Поппи тут же наполнились слезами, стоило ей услышать выговор. Эмоции зашкаливали и постоянно сменяли друг друга; ей хотелось то смеяться, то, минуту спустя, плакать. Не зная, какой опасности она подвергается, Поппи не могла и предположить, какой опасности подвергает других. Всё происходящее представлялось ей стихийным приключением; она была совсем юной и наивной. Потом, оглядываясь на прошлое, она признает, до чего же была юной и наивной.

– Простите, Майлз. Обещаю, я буду делать всё, что вы скажете. Я так вам признательна!

– Во-вторых, если всё же придётся с кем-нибудь заговорить, скажите, что учились в Лондоне, и отсюда ваш акцент. Хорошо?

Поппи кивнула.

– Хорошо.

– Замечательно. И, наконец, держитесь поближе ко мне – так вы будете в безопасности, и мы сможем добраться до вашего мужа. Я сделаю всё возможное… но, если кто-нибудь, хоть кто-нибудь узнает, что дела идут совсем не как положено, мы оба вылетим отсюда первым же рейсом, и моей карьере крышка. Вы меня поняли?

– Да. – Поппи была совсем не уверена, что поняла. Ей хотелось, чтобы Майлз побольше рассказал обо всём; увидев в его словах намёк на какой-то план действий, она заинтересовалась – но тут в проходе появились Макс Холман и Джейсон Мюллен.

– Добрый день! Вы тот легендарный журналист, о котором я столько читал? Можно мне ваш автограф? – у Макса был лёгкий американский акцент.

– Тебе когда-нибудь надоест эта шутка, Макс?

– Надоест, конечно, лет через двадцать…

– Когда он начнёт тебя узнавать, да? – Джейсон бросился на защиту друга. Очевидно, Макс раздражал Джейсона не меньше, чем сам Джейсон – Майлза.

– Ну, голубки, – продолжал Мюллен, – вот мы и снова в театре. О, волшебный запах грима! Рёв восхищённых зрителей! Неужели бы вы не умерли, не будь Марлоу?[7]7
  Отсылка к цитате из фильма «Воспитание Риты» – «Неужели бы вы не умерли, не будь Малера»?


[Закрыть] – Рухнув на пустое сиденье, он изобразил обморок.

Майлз рассмеялся.

– Он просто чокнутый!

Поппи повернулась к окну и в темноте смогла различить ряды палаток и времянок цвета навоза, огороженные забором, а дальше – ничего. Вообще ничего в пределах видимого; журналисты оказались в затерянном мире.

Их высадили из автобуса и отвели к месту временного проживания. Поппи неуклюже двигалась в непривычных бронежилете и шлеме, которым суждено было на долгое время стать её постоянными спутниками. Медиацентр оказался всего лишь кучкой палаток. Поппи мёрзла; она и не думала, что, когда зайдёт солнце и день сменится ночью, станет так холодно. Она всегда представляла Афганистан жаркой страной, воображала палящее солнце, песок и верблюдов… Зубы Поппи стучали, и всё сложнее становилось изображать датчанку, привычную к минусовой температуре.

Палаток было около десяти, каждая рассчитана на пять человек; прибывших оказалось меньше. Поппи показали, где она будет спать: кровати разделяла плотная сетка наподобие москитной, которая давала личное пространство, но не защищала. На ветхой кровати лежал спальный мешок, в углу – подушка. Слева висел квадрат брезентовой ткани, за которым обнаружились полка и маленькое зеркало; здесь Поппи могла разместить своё небогатое имущество. Если бы она хоть немного подумала, собирая сумку, она, конечно, взяла бы с собой совсем другие вещи. Ещё одно подтверждение, что подсознательно Поппи не надеялась добраться даже до Северного полярного круга.

Все остальные кровати были пусты; Поппи ощутила облегчение, смешанное с разочарованием. Помня наставления Майлза, она не собиралась ни с кем разговаривать, но ночевать одна в незнакомой обстановке боялась. Майлз, Джейсон и кто-то ещё поселились в палатке напротив. Поппи радовало, что они рядом; стоило ей закричать – и они, в случае необходимости, пришли бы на помощь.

Бастион не был похож на те биваки, которые она видела и представляла. Он скорее напоминал город, дома в котором были построены из рифлёного железа и брезента. Огромный город. Всюду висели указатели, так что заблудиться было невозможно. Тротуары были выложены плитами, проходы перекрыты настилами шестиугольной формы; в углах забился песок. В одной из нескольких больших столовых журналистов накормили; еда оказалась приличной, как в придорожном кафе или школьном буфете, и подавалась в большой одноразовой тарелке с отделениями для разных видов пищи. Это злило и напоминало тюрьму; но еды было много, и она была тёплой, а Поппи оказалась куда голоднее, чем предполагала. Восемнадцать часов в пути и постоянные адреналиновые всплески вызвали у неё бешеный аппетит.

Она ни с кем не разговаривала, следуя указаниям Майлза; её замкнутость и необщительность, наверное, удивляли окружающих, но Поппи было всё равно.

Не раздеваясь, она забралась в спальный мешок и набросила на плечи рыхлую ткань, руку положила на плоский живот. Она надеялась забеременеть, прежде чем Мартин уйдёт на фронт – было бы легче ждать его, нося под сердцем ребёнка. Внутри неё росла бы частичка любимого мужчины, и Поппи не так страдала бы от одиночества, зная, что их род продолжается.

В мечтах она видела, как это будет. Мартин вернётся с фронта, и она протянет ему малыша – сына или дочь. Он скажет ей: «Спасибо, Поппи, спасибо за твой тяжкий труд. Ты растила нашего прекрасного ребёнка, пока я строил песочные замки»…

Но никакого ребёнка не получилось, и пустой живот тянуло от невыносимой тоски по мужу и материнству, маленьким ручкам и ножкам, толкающим изнутри. Поппи ничем не могла утолить этого желания, облегчить эту боль. Так же, как она представляла Мартина, ждущего её помощи, она рисовала себе в воображении своих нерождённых детей – девочку Пегги и мальчика Чарли, – плавающих где-то в небытии, ожидая, пока им подарят жизнь. Поппи положила ладонь на прохладный живот. «Подожди немного, малыш, я скоро».

До слуха Поппи доносились шум и приглушённая речь людей за стенами палатки. Она чувствовала, что стала ближе к Мартину, и хотела, чтобы он тоже это чувствовал. «Я люблю тебя, Март. Сладких снов, милый».

Мысленно она поговорила и с Доротеей, сказав старушке, что любит её. Поппи надеялась, бабушка не задаётся вопросом, куда подевалась внучка. Поппи никогда не считала свою маленькую квартирку роскошной, но, лёжа на продавленной койке, она вспомнила чудесную кровать из «Икеи» и подумала – в мире есть гораздо худшие места, куда можно приклонить голову.