Текст книги "В ожидании Ковчега. Роман"

Высокая фигура кази Магомеда в зеленой чалме вышла из ворот дома-крепости и быстро направилась к мечети сквозь общую суету. Он шел возвещать миру волю и мудрость Аллаха.

Беседка

Кази Магомед и офицер в чине капитана возлежали на невысоких диванчиках, обнажив бритые головы, в беседке посреди сада и курили кальян. Теплый ветерок доносил из темноты аромат роз, к которому время от времени примешивался смолистый кипарисовый дух. Тонкие колонны беседки обвивали стебли винограда с тяжелыми созревшими кистями. Где-то вблизи журчал и пришептывал искусственный ручей. Три розовых фонаря с керосиновыми лампами внутри освещали пространство. В вышине беседки над хозяином и гостем в золотой клетке скреблась канарейка. В глубине сада прокричал свое пронзительное «мяу» павлин.

Тихо побулькивала вода в кальянах, курильщики не спеша наслаждались.

– Ну, уважаемый Магомед ага, – вытащил мундштук изо рта офицер, – у тебя прямо рай! Только гурий не хватает…

– Ну, гурии здесь бывали и бывают, – самодовольно улыбнулся кази Магомед.

– Наложницы? – живо заинтересовался капитан. – та, которая трубки нам приносила, тоже – из гурий? – он шутливо намекал на женщину с обильными морщинами вокруг слезящихся глаз над черной полосой чадры.

– Это моя первая жена, эфенди Балта – сухо сказал кази.

– О, простите меня великодушно, я не знал…

Кази задумался, будто не услышал:

– Двадцать лет назад она была гурией, да еще какой!..

Эфенди Балта промычал что-то неопределенное.

– Но у меня есть еще две помоложе, уважаемый… И от каждой по сыну.

– Женаты?

– Еще нет… Где найти красивых девушек, достойных моего рода – вот проблема…

Впрочем, рассмеялся кази, – я обещал первым женить того, кто привезет с войны больше армянских ушей!

Собеседники добродушно захохотали.

– Все трое в армии?

– Двое, – средний здесь… – Кази затянулся.

Появилась морщинистая старуха, что-то шепнула на ухо мулле.

– Да, да, – согласился кази, – иди отдохни, пусть Джамиля тебя заменит.

Вскоре послышалось шуршанье. Возникла женщина в белом платье, в белом платке, шароварах, с яркими карими глазами, и с темно-рыжим завитком, выбившимся из-под чадры. Она несла поднос с чашечками кофе. Двигаясь легко, изящно, и в то же время как-то по особенному скромно, она поставила чашки перед офицером, не глянув ему в глаза, а перед кази, чуть поклонилась. Балта прекрасно успел разглядеть блеск глаз и медный завиток волос, и ноздри у него затрепетали.

– Кто она, уж не твоя ли жена?

– Нет, она сирота. Я ее приемный отец…

– Вот как? – задумался Балта.

– Послушайте, уважаемый кази, как вы исполняете директиву правительства, как помогаете армии избавить край от армян?

– В меру сил, да пребудет с нами Аллах. Правда, после вас, эфенди, остается мало о ком позаботиться, – усмехнулся кази, – в основном собираем за них урожай, за что вам глубокий поклон от всей деревни.

Кази наклонил голову, и его гость кивнул, принимая благодарность.

– Остались ли где еще в окрестностях армяне?

– Благодаря вашим стараниям немного, наши крестьяне поймали лишь трех.

– Да уж и правда, после моих молодцев подбирать мало что придется, – усмехнулся офицер, – Ну, и что вы сделали с пойманными?

Кази пожал плечами, будто вспоминая о чем-то мало приятном.

– Девочку пяти лет продали курдам, с женщиной что-то сделали, ну, а мужчину отдали нашим женщинам… Кажется, они его поджарили… Впрочем, мелочи меня не интересуют…

– Ха-ха-ха, – рассмеялся Балта, – А ведь напрасно, уважаемый, мелочи могут доставить большое удовольствие – что может быть приятнее, чем увидеть мученья врага?..

– Ходят слухи, что какие-то армяне в горах вооруженные. Будто кто-то их видел, – взял чашечку кази Магомед. – Достаточно ли у нас сил защититься, если что? Ведь большая часть вашей роты уже отправлена на фронт…

– Армянские отряды? – рассмеялся Балта. – Да откуда они здесь? Бабьи россказни! Да и если даже несколько бродяг где-то бродят, чего вам бояться – в деревне мой взвод остался, в каждом доме есть оружие.

Мужчины некоторое время молчали, пробуя кофе.

– А что, канарейка не поет? – спросил Балта, взглянув вверх.

– Как всегда, эти бездельники забыли покормить, – проворчал кази, дотронулся до колесика, спрятанного в листве, стал крутить, и золотая клетка медленно опустилась.

Из темноты появилось круглое лицо слуги Магомеда, Селима. Он молча поклонился, не входя в беседку.

– Что тебе, Селим?

– Опять Хасан к Вам просится…

– Чего ему надо?

– Очень просится…

– Знаю, знаю что ему надо, ну ладно, пусти…

Через несколько минут раздался скрип камешков на тропинке, и у входа в беседку оказался немолодой крестьянин с загорелым огрубевшим лицом в белой рубахе и с накрученным на голову пестрым платком.

Увидев, что за важных персон он потревожил, крестьянин растерялся, сорвал с головы тюрбан, прижал его к груди и упал на колени.

– О высокочтимые! О мудрейшие! Да хранит вас всемогущий Аллах! Дай Аллах здоровья и всех благ вам и вашим ближним! Да будет всегда удача, благочестивые, вам в ваших благородных делах…

Кази поднял руку, прерывая пришельца.

– Хватит, хватит, Хасан! Встань! Скажи лучше, что тебе нужно, а лучше я сам скажу – опять за налоги просить пришел? Опять платить нечем?

– О милостивый и справедливейший! Весь год я работал, не покладая рук, этому каждый в деревне свидетель, Но ведь у меня пять дочерей невыданных! Какие из женщин работники?

– Пять дочерей? – заинтересовался Балта.

– Точнее, семь! И ни одного сына! – усмехнулся кази. Он выдвинул кормушку, засыпал в нее зерно, и на безымянном пальце его заблистал гранями крупный изумруд.

– Такова воля Аллаха! – грустно развел руками Хасан. – Двух взяли, да такие же, как и мы, бедняки, – калым все только обещают. Разве это по закону?

– Смех, смех, Хасан, смех – вся твоя жизнь! – жестко заулыбался кази. – Ты мужчина, а причитаешь, как женщина. И это в тот год, когда такой урожай! Когда закрома у других только наполняются!… Два года тебе уже умма налог прощала, не так ли?

– Так, – робко кивнул Хасан.

– Почему ты вместе с другими не ездил по армянским деревням – там был хороший урожай!

– Вол мой, кормилец, болен и стар, брюхо ободрано до крови – боюсь, скоро околеет… Что тогда делать мне?..

– А ведь я знал твоего отца – достойный был человек! А ты говоришь, как слабая женщина!

Кази задвинул кормушку, и канарейка бойко застучала клювом.

– Кушай, кушай, дорогая, хоть воду не забыли налить, бездельники… Ах, эти слуги, никогда не сделают, как ты бы хотел сам!

Вот, Хасан, сидит перед тобой достойнейший эфенди Балта, офицер, капитан, не каждый день ты сможешь такого человека увидеть! Эфенди Балта —воин, герой! Сколько сел им освобождено в нашем вилайете от гяуров! Бери свое семейство, еще несколько таких, как ты, бедняков, для которых эфенди Балта старается, и отправляйтесь, скажем, в Веришен… А что, – плодородные места, и строения почти все сохранены, не так ли, уважаемый? – обратился он к офицеру. – А здешние ваши хибары пойдут в счет долгов…

– Веришен – хорошее место, – подтвердил Балта. – Я его освобождал! И живописное – обрыв там красивый с родником и видом на горы, вы это место полюбите!

– Уважаемые, а не осталось ли там армян? Туда два дня назад Мехмет отправился и до сих пор не вернулся!

– Э-э, – сказал капитан, – Мы всех гяуров давно побросали там со скалы, мы прочесали местность, – селения – пусты… Не будь труслив, один турок сто армян победит! Аллах вам поможет!

– Уважаемые, но как же мы будем жить там без… мечети!?

– Ничего, я что-нибудь придумаю, – махнул рукой кази. – Там ведь церковь есть?.. – Ну, со временем перестроите в мечеть, а я нового муллу пришлю… Ладно, ладно, Хасан, не задерживай нас, видишь, какие гости – важные разговоры ведем, а тут ты…

– Благодарю, благодарю за мудрый совет. Да хранит вас Аллах! – сложив ладони, поклонился Хасан и, отвернувшись, зашагал прочь, и еще несколько мгновений была видна его печально сутулая спина.

– Вот, – заключил кази, поднимая клетку, – Не хватает всем места уже в Ак-чае: слишком выросли семьи, детей много, а земли столько же… Хотя глупый и бедный – он всегда и останется глупым и бедным. Так уж Аллах определил: дурак умнее не станет – растранжирит все богатство, сколько бы ему Аллах ни давал! Кысмет!55
  Кысмет – судьба (турецк.)


[Закрыть]

Кази вновь расположился на диване. Когда они с гостем допили кофе, он опять хлопнул в ладоши, и с легким шуршанием вновь появилось белое видение. Девушка взяла пустую чашку у кази, затем направилась к гостю.

И в тот момент, когда она наклонилась за чашкой гостя, офицер вдруг особенно пристально посмотрел на нее.

Девушка, подобрав его чашку, пошла из беседки и вдруг, когда она была уже на пороге, офицер резко и повелительно крикнул: «Кангнир! Гай ахчик!»66
  Остановись, армянская девушка! (арм.)


[Закрыть] и девушка внезапно остановилась, как вкопанная. В следующий миг она поняла свою ошибку, чашки полетели вниз, и она зарыдала.

– Армянка! Армянка! – охотничье блестя глазами, захохотал Балта. – Ах, хитрая! Так вот кого ты укрываешь, уважаемый кази!

– Я не армянка! Не армянка! Я – Джамиля! – яростно закричала девушка и, подобрав чашки, бросилась прочь.

Кази некоторое время молчал.

– Продай ее мне! – сказал офицер. – Я сразу догадался, когда увидел ее рыжую прядь: в деревне сказали, что у тебя живет рыжеволосая армянка.

– Нет, уважаемый, я ее уже обещал сыну, – кази помолчал и добавил. – Они скоро поженятся.

Глаза у Балты округлились.

– О, достопочтимый, армянка и даже невеста! Но ты же знаешь установку правительства уничтожать весь этот неверный род под корень!

– Насколько я знаю, оно касается только мужчин… А женщин можно брать… И к тому же, она уже не армянка!

– Как этот так?

– Она приняла ислам, и потом, женщина прощается с прошлым родом, когда входит в новую семью. Она входит в новое через плоть. Ее ребенок, и ее муж ей навсегда будут ближе прежней семьи и прежнего рода. Только женщина умеет менять жизнь, как змея кожу…

– В самом деле, – усмехнулся гость, – это довольно необычно, чтобы эти гяуры меняли свою веру – скорее они предпочитают умереть. А уверен ли ты в ней, уважаемый кази?

– Сказать по правде, я был сначала против, но сын настоял… Любовь! – усмехнулся кази. – Ну что ж, была армянкой – станет турчанкой! Такое не впервой!

– Слушай, Магомед ага, я предчувствую, эта женщина принесет несчастье твоему сыну и роду, лучше отдай ее мне!

Кази нахмурился:

– Уважаемый эфеди Балта, неужто вы не слышали, что кази Магомед своего слова не меняет!

Неожиданно канарейка под потолком запела.

Добрый Керим

Керим был средним из трех сыновей кази Магомеда. В армию он не попал из-за свой хромости: в детстве вскочил на необъезженного жеребца, тот понес его и сбросил. К радости родителей, мальчик остался жив, но нога была сломана. Кости срослись неправильно, и Керим на всю жизнь остался хромым.

Из-за этого Керим с ранних лет чувствовал свою ущербность в сравнении с другими и не раз задумывался, насколько это справедливо. Искалеченная нога мешала ему принимать участие в мальчишеских играх и забавах, участникам которых ничего не стоило подшучивать над его физическим недостатком.

Зато вынужденные периоды одиночества и физического бездействия вызывали более активную работу сознания и мысли. Керим больше наблюдал, больше думал, чем его сверстники. Арабскую грамоту выучил с пяти лет и уже тогда стал постигать отдельные суры Корана, которые ему подбирал отец.

Кази Магомед, человек суровый, старался не давать повода к тому, чтобы его можно было заподозрить в особой симпатии к кому-то из трех сыновей. Однако в глубине души больше всего любил все-таки Керима. Втайне кази мечтал сделать из него муллу, который смог бы унаследовать его место в мечети.

Несмотря на свою хромоту, Керим был активен, ровен и весел нравом, любил движение, но оно носило несколько иной характер, чем у сверстников. Он пристрастился к одиноким конным прогулкам по окрестностям с ружьем за плечами, и вскоре из него получился хороший охотник. У него был зоркий острый глаз, и он часто возвращался домой с добычей: то птицу какую подстрелит, то зайца, а то и горного козла. А когда в 16 лет привез убитого волка, то стал героем всей деревни.

Своими вопросами при чтении Корана он иногда ставил отца в затруднительное положение. Когда в 1915 году повсюду в Турции началось массовое уничтожение армян, он спросил отца, зачем их убивают. Кази Магомед ответил, что их убивают потому, что они иноверцы и их христианство, подобно яду, отравляет империю, и в подтверждение привел суру из Корана:

«А когда вы встретите тех, которые не уверовали, то – удар мечом по шее; а когда произведете великое избиение их, то укрепляйте узы».77
  Коран. Сура7. Мухаммад.


[Закрыть]

– Но ведь сказано в том же Коране, – усомнился Керим:

«Истинно, и верующим, и иудействующим, и назарянам, и сабеям, тем, которые верят в Бога, в последний день и делает доброе, – им награда у Господа их: им не будет страха, они не останутся в печали».88
  Коран. Сура 2. Корова.


[Закрыть]

Родитель тогда ответил в том духе, как и положено отвечать родителям, когда они не знают ответа на вопрос ребенка: мал еще и многого не понимаешь. А точнее, кази сказал:

– Ты еще слишком мало читал Коран, чтобы взять на себя смелость его толковать! Если наше правительство делает так, значит, это нужно!

В то утро Керим, как это бывало не раз, сразу после намаза, закинув винтовку за плечо, вскочил на своего гнедого Карагеза и помчался через деревню. Скоро она осталась позади, всадник пересек поле и только у края леса перевел коня на шаг. Отпустив поводья, он дал коню идти, как тот хочет, а сам погрузился в свои мысли и мечты. Конь, словно понимая состояние хозяина, шел тихо, ступая на павшую листву, почти бесшумно.

А Керим любовался осенним лесом, синим небом меж ветвей. Он был счастлив от переполненности души красотой этого дня, но избыток этого счастья переходил в тоску. Томило желание разделить это счастье с женщиной, которая смогла бы его понять.

Строки будто сами собой слетели вдруг с синего неба в его сознание:

 
Тоскует душа моя, как пустой сосуд,
Когда же ты наполнишь его вином?
 

Он подумал о том, что вино запрещено Кораном, и усмехнулся.

В ущелье поднимался утренний туман, лес кончился, и конь оказался на краю поляны с высокой желтой травой. Керим поднял глаза и обомлел. Будто сотканная из утренних трав и тумана, изящная и легкая, как привидение, стояла метрах в десяти перед ним косуля.

Она не шевелилась, и он не шевелился. И конь, чуя хозяина, замер.

Керим смотрел и видел длинный карий глаз косули, женский глаз, в котором были и настороженность, и нежность.

«Неужели я ее убью?» – с сожалением подумал Керим. Но охотничья страсть взыграла, захлестнув все другие чувства, он сорвал с плеча ружье и, почти не целясь, выстрелил.

Косуля взвилась над травами высоко, будто птица, и исчезла.

«Убил?» – подумал в каком-то полупьяном восторге Керим и, пришпорив коня, был почти в тот же миг на месте, где исчезла косуля…

Ничего —лишь несколько капелек крови на траве…

– Гони! – всадник и конь будто слились. Они промчались через поляну, неслись через лес, опьяненные азартом… Однако скоро Кериму стало ясно, что они потеряли направление, и во рту загорчило от разочарования.

И в этот миг неожиданно услышал стон. Да, это был стон жертвы. Осторожно, сдерживая коня, всадник двинулся на него. Деревья расступились, и он оказался у родника, журчащего меж раскрытых каменных ладоней.

У родника лежала девушка и стонала. Ее маленькие ступни были сбиты в кровь. Простое грубое платье облегало тонкую фигуру. Голова с гривой медно-красных волос лежала на руке, глаза были закрыты.

Керим слез с коня и приблизился к ней, стараясь не шуметь. Будто это и была косуля, готовая в любой момент исчезнуть.

Он наклонился к девушке, тронул ее за руку, глаз открылся и Керим вздрогнул – то был длинный карий глаз косули!

Ни слова не говоря, он легко поднял на руки свою добычу, посадил на коня впереди себя, и они отправились в Ак-чай.

Джамиля

Жены кази Магомеда отпоили и привели в себя девушку настолько, что уже вечером Керим впервые смог с ней поговорить.

– Это рыжая – наверняка беглая армянка, – говорили женщины кази и мать Керима Эсмэ, но для Керима найденная у источника девушка была не армянкой, не гречанкой, не турчанкой – она была прежде всего косулей, превратившейся в человека – тайным знаком Аллаха.

Девушка немного говорили по-турецки, но свое имя называть отказалась.

– Назови меня как хочешь – ты ведь меня спас.

Керим думал недолго:

– Тогда будешь Джамиля – так мою бабушку звали.

Она робко притронулась к его руке, и будто озноб пронзил все его тело.

– Я не хочу вспоминать о прошлом… Можно, я буду считать, что я родилась там, у родника?

– Так оно и есть, – кивнул Керим, улыбаясь.

– Я буду твоя наложница? – покорно спросила девушка.

Керим нахмурился:

– Нет, ты будешь свободной и сможешь сама выбрать себе судьбу. Поживи у нас гостьей, а там, если захочешь, сможешь уйти… – руки Керима сжались, и он, нахмурившись, отвел взгляд. – Я даже тебе помогу… Но сначала поживи немного, хорошо?

Девушка кивнула, и Керим вышел в сад будто окрыленный. В голове лишь стучало: Джамиля! Джамиля! Джамиля!.. Сквозь цветы, листву, ветви он видел лишь ее образ, ее улыбку, водопад медно-красных волос.

Джамиля легко и уверенно шагала вверх к источнику с пустым кувшином на плече. Тропа извивалась, была то полога, то крута, и время от времени Джамиля останавливалась, чтобы отдышаться и посмотреть на деревню сверху.

Пока все складывалось в целом даже очень удачно, и главной удачей было то, что Керим ее любит, и она его любит. В этом счастье взаимной любви, в котором они пребывали уже третий день, она чувствовала такую свободу души, которую и представить себе раньше никогда не могла. Три дня назад, когда они сидели в беседке сада, он сказал, что любит ее, и она призналась, что любит его.

Роман их развивался стремительно. Сливаясь друг с другом физически, они переставали чувствовать различие между собой, превращаясь в единый двухголовый четырехрукий и четырехногий организм. Так легко рушились, казалось, непреодолимые границы религий, этносов, полов, самой личности, уходящие в столетия границы вражды, что становилось жутко и весело, и это придавало особенную остроту их ощущениям. В один миг они, как по волшебству, пролетали над неодолимыми Крепостями и Пропастями. Переставало существовать и прошлое, и будущее – и даже то ужасное прошлое, которое она приказала себе забыть, (оно так и не уходило, а лишь отступало и затаивалось).

Глядя на деревню, она нахмурилась: ну что ж, прошлого уже не вернешь и не изменишь, не вернешь родителей, а значит, надо найти в себе мужество отбросить его, обрубить совершенно и жить будущим! Да, надо жить по-новому, устремляя себя в совершенно новую жизнь… Нет, она не будет больше армянкой! Она не хочет быть страдающей и гонимой! Она не хочет этих вековых грустных песен! Она молода, здорова и хочет быть счастливой! Она имеет на это право!

Прошлой ночью, когда они лежали с Керимом, она слегка задремала посреди любовного неистовства, и вдруг ей показалось, что она снова там, будто дохнуло сырой могилой, в которой она увидела нечеткие расплывчатые черты лиц отца и матери, племянницы Нуне, будто зовущие её, и она, испуганно вскрикнув, проснулась.

Керим, кажется, обо всем догадался.

– Слушай, – сказал он, смотря на нее ласково, – забудь все плохое, что было. Представь – то был сон!

– Да, – сказала она, обнимая его, – настоящее лишь то, что – ты и я, остальное – уже неважно.

Она сумеет отсечь прошлое, как бы оно ни цеплялось за нее, она будет жить будущим, она – сильная! И залогом этого будущего будет, конечно, их с Керимом ребенок!

Она тряхнула рыжей головой, будто отгоняя все плохие мысли.

И она будет за это будущее сражаться, не щадя никого, кто посмеет переступить дорогу, ибо у нее есть оружие – ее Керим!

Конечно, все идет отнюдь не гладко, борьбу предстоит вести и сейчас, и в будущем, но она выстоит! Управлять мужчиной! Ах, как это чудесно, как, наверное, мужчине управлять конем. А она сможет управлять – она видит, какими глазами смотрит на нее Керим – любяще-покорными!

Они гуляли по саду, он много говорил, говорил, как чувствует мир, как любит красоту, говорил о себе, свои мысли сокровенные ей доверял, а она слушала, наслаждалась и изучала его: да, это была тонкая и благородная душа! И до чего чистая!

Конечно, с ее появлением сразу возникли и проблемы: две жены кази Магомеда по-женски сразу почуяли в ней соперницу: средняя, мать Керима, Эсмэ, и младшая, уже отцветающая красавица Зарема. Мать Керима возненавидела ее особенно, увидев, какую власть возымела нищая армянская беглянка над ее сыном. От нее можно ждать чего угодно – даже змею в постель может подложить, поэтому надо быть крайне осмотрительной! Бывшая же танцовщица Зарема ревновала к ней лишь как ревнует отцветающая красавица к более красивой и более молодой женщине. Зато добрая старенькая Гюля, наполовину гречанка, стала ее союзницей, уже дважды предупреждая о мелких кознях младших жен, и Джамиля, в знак признательности, дала ей со своего подаренного Керимом монисто золотой.

Но царем и Богом в этом доме был, конечно, кази Магомед. Он был вовсе не в восторге от того, что Керим собирается взять в жены неизвестную женщину. Мало того, поначалу он был категорически против! И дело было не только в армянском происхождении беглянки – она была рыжая, а ко всем рыжим кази Магомед относился настороженно – в отблеске их волос ему чудился отблеск пламени геенны огненной.

– Возьми ее наложницей! – советовал недоуменно. Но тут Керим проявил неожиданную для мусульманского сына строптивость:

– Отец, – сказал он, склонившись в глубоком почтении, – Здесь все решаете вы. Выше вас никого, кроме Аллаха. Но и я потом за себя решу. Если вы не благословите меня, я сделаю единственное, за что вы не сможете проклясть меня: уйду к дервишам постигать Аллаха! Воля ваша!

Кази Магомед не ожидал такого поворота, только крякнул:

– Вот как окрутила тебя!…

Немного подумав, и, возможно, вспомнив свою первую жену – наполовину гречанку, ответил в итоге согласием. «Все пройдет, – успокоил он себя, – жизнь на этом, хвала Аллаху, не заканчивается! А молодая любовь сколь жарко пылает, столь быстро и гаснет…» С тех пор в дела Керима и Джамили он не пытался вмешиваться, сохраняя в семейном противостоянии нейтралитет.

Отдышавшись, Джамиля двинулась выше: инициативу носить воду из водопада она взяла на себя, и пожилые жены, за исключением Эсмэ, были этому только рады. И ведь вода эта имела особое значение: она предназначалась только для мужчин – кази Магомеда и Керима.

Две юные турчанки выше по ручью, завидев ее, стали посмеиваться. Она нахмурилась и грозно взглянула на них. Смех усилился. Одна из девушек брызнула в ее сторону водой, и несколько капель долетели до лица Джамили. Джамиля брызнула, что было сил в ответ, тогда в нее полетел камешек, но попал в пустой кувшин. А что, если бы разбил? И ей пришлось бы возвращаться с родника с одними черепками! Какой позор, какая радость для Эсмэ! Джамилю охватила ярость, она стала хватать мокрый с мелкой галькой песок и швырять в шутниц.

– Вот! Вот! Вот! – кричала она, и те отбежали.

– Мы хотели только поиграть с тобой, не обижайся! – прокричала одна из девушек.

Ничего не ответив, она еще раз грозно посмотрела на них и стала заполнять кувшин.

Когда кувшин наполнился и Джамиля двинулась вниз, бездельницы еще развлекались, брызгая водой теперь друг на дружку, а кувшины их еще были пусты.

Дорога вниз с наполненным кувшином на плече была тяжелее, и она шла не спеша, осторожно ступая. Справа от тропы был голый склон, спускающийся к деревне, слева к тропе, здесь, на повороте, вплотную подступал кустарник.

Неожиданно кто-то позвал ее из кустарника прежним, не принесшим ей счастья, именем, которое она поклялась не произносить даже мысленно. Вначале она подумала, что ей показалось, но мужской и грубый голос вновь отчетливо позвал:

– Анаит! Анаит! Остановись! Это я, брат твой, Гурген!

Свет померк в ее глазах, ноги и руки обессилели, будто она встретила ожившего мертвеца, и она поставила кувшин.

– Анаит! Анаит! Это я, Гурген, твой брат!

Да, теперь она его узнала и обернулась к кустам.

За поредевшей листвой угадывалась фигура сидящего мужчины, присмотревшись, она увидела и лицо, неузнаваемо обросшее бородой, почерневшее от солнца, с дикими глазами, на голову намотан цветной платок…

– Гурген?! Как ты сюда попал?!

– Анаит, мне сказали, что ты жива и в плену, в этом селении, я приехал освободить тебя!

Ее?! Освободить?! Ей вдруг стало страшно. Беженство, нищета, голод, постоянная угроза смерти… И это называется свобода?

– Бежим, Анаит, бежим сейчас же, я знаю путь и место, где укрыться!

Она лихорадочно думала, что ответить.

– Как ты оказался здесь?

– Некогда рассказывать, бежим, Анаит!

– Нет, нет! – почти крикнула она. – Я боюсь, что нас поймают и убьют…

– Анаит, почему ты не спросила о родителях?

– Я знаю… Их убили?..

– Да, Анаит, их убили турки. Я всех схоронил, Анаит, я дочь свою схоронил, как мог…

– Дорогой Гурген! – взяв, наконец, себя в руки, начала Анаит-Джамиля. – Мне повезло, я попала к хорошим и честным людям, я живу в безопасности, под другим именем. Если мне хочешь помочь, то беги, брат мой, отсюда как можно быстрее, беги и не появляйся здесь никогда! Ты и не представляешь, как много здесь аскеров, сотни! – (она намеренно преувеличивала число аскеров, стараясь испугать его). – Они поймают и убьют тебя! Везде ищут армян!.. Прошлого уже не вернешь, Гурген! Беги на север, в Россию, женись, заведи себе новую семью, начни новую жизнь!

– Ты отказываешься бежать?! – потрясенно спросил Гурген.

– Я же сказала, я не могу, я боюсь, и потом, я больна и не вынесу…

– Все равно я освобожу тебя, я твой брат!

– Ради меня! Ради Господа и родителей наших! Беги и не появляйся в этих краях! Сюда уже идут… Беги!

В кустах раздался легкий шорох, и фигура исчезла.

Вверху на тропе показались две юные турчанки с наполненными кувшинами. Завидев Джамилю, девушки опустили кувшины неподалеку.

– Джамиля, – спросила самая бойкая из них, – с кем это ты разговаривала, с кустами? – Они снова прыснули со смеху.

Джамиля строго взглянула на хохотушек.

– Там была змея! Я заклинала ее, и она ушла!

– Змея! – воскликнула одна из девушек. – К нам в сад позавчера заползла змея, и брат мой Осман убил ее лопатой!

– Если бы у меня была хорошая палка – никакие заклинания не были бы нужны! – заявила вторая.

– Нет, не говори так, – возразила первая, – палкой их не убьешь – только лопатой или саблей!

– А какое у тебя заклинание?

– Да, скажи, какое? – наперебой затараторили они. – Скажи, и мы сразу станем подружками!

– А такое, – величаво повернулась к ним Джамиля, – если кому расскажешь, оно теряет свою силу!