Текст книги "В ожидании Ковчега. Роман"

Монастырь святого источника

Исследователь этой страны должен уметь читать между строк. Мировая История как бы умалчивает об Армении, лишь кое-где касаясь ее вскользь, мимоходом. И вместе с тем, если присмотреться, Армения (по большей части, правда, в примечаниях, в сносках), присутствует в большинстве наиболее значительных эпох и событий Мировой Истории. Она присутствует в древнейшем мире Вавилона и Ассирии, между строк эллинистической цивилизации, в истории раннего христианства, магометанской экспансии, крестовых походов, она очаг византийских ересей, она излюбленное направление устремленных на север и запад османских завоеваний, подспудно она – в русском вопросе о Константинополе и черноморских проливах, в английских интересах обеспечения безопасных путей в Индию, в строительстве немцами багдадской железной дороги…

Размытость ее границ, постоянно заселяемых кочевниками, пришельцами, эфемерность и кратковременность периодов самостоятельной государственности не давали возможности и времени выделиться из этого междустрочья в самостоятельные абзацы, а тем более в главы.

Вместо этого она все дальше и шире растекалась по междустрочью мировой истории.

Вот так и получалось, что большинство ее наиболее известных потомков, славных имен писателей, певцов, художников, ученых, военачальников получали развитие и воплощение своих даров в иных краях, обогащали иные культуры – европейские, восточные…

Слишком тесны и неблагоприятны были, видимо, условия этой окраины мира, христианской ойкумены, где все силы надо было отдать на выживание.

Но всегда на этой земле оставались, несмотря ни на что, те, кто вопреки бедам пахал, сеял, растил виноград, рожал, хоронил, пек лаваш в тондирах, вырезал из абрикосового дерева дудук и в короткие минуты отдыха и тишины, под его глубокие и негромкие звуки учился мечтать и видеть над собой звезды, как обещание богатства и благодати Божьего Пути.

Окруженная иноверными агрессивными державами, порабощенная ими, она все более напоминала остров во власти циклопов, но культутра ее не исчезала, она уходила в подполье, в катакомбы душ, замыкалась от внешних влияний, как замыкался и национальный характер, хотя на поверхности ее могло оседать что-то кавказское, что-то восточное с его дурманом роз и соловьев.

Казалось, Дама Мировой Истории отвернулась от этого клочка суши с его хачкарами, храмами, дудуками… Эта дама предпочитала повседневному труду громкие баталии. А те сражения, которые здесь происходили на фоне мировых, казались ей слишком незначительными – и сколь бы ни решающи они были для судеб здешнего народца – они не влияли сколько-нибудь серьезно на повороты судеб мира.

Однако в своем высокомерии Дама Истории, предпочитающая развернутые батальные сцены, не разглядела главную победу этого народа. Являясь по сути островом в океане агрессивных и более могущественных иноверцев, этот народ не пошел на компромисс, даже частично. Ни одна часть его, ни одна область не перешла ни в огнепоклонство, ни в мусульманство. За полторы тысячи лет он сумел сохранить свою веру, христианскую, пусть архаическую, пусть своеобразную – не в этом главное. Главное – народ за полторы тысячи лет сумел остаться верным Идее!

Джек Харрисон из Оклахомы, авиатехник базы «Энжерлик» тоже считал себя исследователем. Он служил в Турции уже больше полугода и был в восторге от этой страны. За свои увольнительные он успел объездить ее от синего моря до снежных вершин. Сегодня была одна из таких поездок. Теперь он избрал для экскурсии восток страны, несмотря на то что друзья турки предупреждали его об опасности встреч с курдскими сепаратистами. Однако Джек Харрисон был смелый парень, а когда ты смел, да еще ощущаешь, что за твоими плечами стоит такая великая держава, как США, то бояться каких-то нищих, выглядывающих из глинобитных хижин крестьян, вообще смешно. Да и что сами курды имеют против американцев? Сколько курдов живут в Америке да еще устраивают демонстрации перед Белым Домом!

День был прекрасный, солнечный, дорога великолепная, и Харрисон любовался прекрасными горными пейзажами из окна взятого напрокат лендровера. Сейчас он отдыхал, а за рулем сидел его приятель и гид Али Эджевит. Али Эджевит был добродушный свойский парень и, к тому же, немного знал английский. Брал его собой Харрисон не в первый раз. Вчера они были в каком-то турецком селении, где им показывали национальные танцы, танцы живота. Вчера Харрисон слегка перебрал виски и теперь наслаждался приятным ветерком из открытого окна. На этой высоте даже не требовался кондиционер. Еще угощали его турецким хлебом, который пекут в каких-то ямах, нашлепывая тесто на раскаленные стенки так, что оно становится тонким, как бумага. Правда, в Энжерлике ему кто-то говорил, что хлеб этот не турецкий вовсе, а армянский и зовут его как-то вроде «лав» (во дела – почти любовь по-английски!), но туркам об этом лучше не говорить – обидятся! Харрисон откупорил банку кока-колы и с наслаждением затянулся.

Али притормозил – впереди на дороге в спецкомбинезонах трудились дорожные рабочие. Завидев машину, да еще с американским флажком, который Джек не без удовольствия всегда перед выездом выставлял на капоте, рабочие весело замахали им руками. Встали и те, кто сидел и покуривал. Загорелые радостные лица, блестящие в открытых улыбках зубы… Али о чем-то с ними заговорил, а они столпились вокруг, каждый по своему пытаясь показать свою доброжелательность: махали руками, улыбались, а один даже осторожно погладил капот лендровера.

– Говорят – любят американцев, – перевел Али.

Джек в ответ с достоинством кивнул и, козырнув, белозубо улыбнулся.

– Желают счастливого пути, и да поможет вам Аллах!…

Джек достал пачку жвачки, которая сразу исчезла в чьей-то черной жилистой руке.

Они уже проехали довольно далеко, а рабочие еще радостно махали им вслед.

«Хороший народ эти турки» – в который раз подумал Харрисон. Месяц назад в составе туристской группы он ездил в Армению. Армения ему не очень понравилась – горная пустыня, каких на Среднем Западе полно, да и люди какие-то неулыбчивые, – чего ждать от таких – не знаешь. «Нет, – заключил про себя Харрисон, – турки лучше – веселые, открытые и чем-то на нас похожи…»

Плавным серпантином машина поднималась в гору. До чего богатая страна: каждый день видишь что-то новенькое – то великолепную бухту, то древнюю мечеть, то остатки эллинского храма, то пещерную церковь в Кападдокии… Вот и теперь – на склоне горы возник какой-то храм. Может быть, и христианский, хотя креста не видно, однако своим необычным видом он привлек Харрисона. Кажется, нечто такое он уже видел в Армении.

Джек попросил Али остановиться.

– Чей храм?

Али пожал плечами – христианский, в Турции все есть! И обо всех памятниках старины мы заботимся.

Захлопнув машину, они пошли к храму. Припекало солнце, и вверх идти было трудно. Несколько раз им пришлось остановиться передохнуть.

Восьмигранная коническая крыша храма поросла травой, колонны опутывал дикий виноград.

Аккуратная табличка на турецком и английском гласила, что храм христианский, построен в Х11 веке.

– А кем построен, кем? – удивился Харрисон, – почему не написано?

Али пожал плечами:

– Столько народов жили в Турции… Жили и христиане – одни остались, другие – ушли… Может, албанцы, может, грузины… Наши ученые изучают.

Харрисон кивнул.

– Сфотографируй-ка меня.

– Эй, да разве не найдем мест получше? Вон чинар, давай я тебя у чинар сфотографирую, и скала там красивый.

– Нет, я хочу у храма, – уперся Харрисон.

Али с явной неохотой взял фотоаппарат.

Харрисон сделал «чииз», и Али щелкнул.

– А теперь ты.

– Я у чинар.

– Ну, как хочешь…

– Зайдем? – предложил Джек, указав на темный полуобвалившийся вход: его притягивало все сколько-нибудь загадочное.

Али отрицательно помотал головой:

– Я лучше покурю, – он достал пачку Мальборо и зажигалку.

– Ну, значит, схожу один! – заявил Джек.

– Я подожду, только осторожнее – змеи…

Харрисон на всякий случай поднял лежащую рядом суковатую палку и вошел в проем.

Али закурил, глаза его с красными прожилками смотрели на дорогу, чинару и дальние горы.

Джек миновал низкий вход и оказался в просторном сводчатом зале с колоннами. Пространство помещения пересекали по диагонали два серебристых столба света, исходящего из боковых окон. Он поднял голову: купол исчезал в сумерках. Каменный пол, видимо, давно не расчищали, и он был покрыт слоем земли и тонкой пыли, которая с каждым шагом взметалась легким облачком, оседая на его армейских ботинках. Здесь было тихо и безлюдно, и он показался на миг себе Индианой Джонсом, ищущим клад в загадочной восточной стране. А что, если и в самом деле тут где-то есть клад?..

Людей здесь, очевидно, не было Бог знает сколько месяцев, если не лет. Джек шел, оставляя в пыли следы, как Армстронг на лунной поверхности, и остановился посреди зала у серебристого луча: тысячи и миллионы темных пылинок вертелись и кувыркались в нем, а все вместе образовывали этот белый столб света. Он ощупал ладонью колонну, у которой стоял: камень был довольно гладкий, слежавшийся, и весь в мелких порах, какие бывают у очень древних камней. Такие строительные камни Харрисон видел только в Риме.

Джек прислушался и неожиданно услышал слабое журчанье воды. Журчанье доносилось из дальнего конца храма, и Джек направился к нему. Здесь был исходящий из скалы, к которой примыкала стена храма, родник. На его месте и, возможно, в честь его и был, наверное, построен этот храм. Орнамент на стене был полустерт и непонятен. Вода, тихо булькая, стекала в каменный жёлоб, который шел некоторое время вдоль стены, и исчезала в невидимых щелях под камнями.

День был жаркий и, поднимаясь сюда, он порядочно взмок, а здесь стояла приятная прохлада, какая-то особая, древняя – с едва уловимым сухим ароматом этого тысячелетнего пористого камня, плиты которого будто срослись за многие века.

Джек присел на корточки и, опершись руками, наклонился и стал с наслаждением пить холодную воду, в которой дрожали мелкие камушки, случайно попавшие на дно желоба. Вода приятно холодила грудь, будто стекая с подбородка на рубашку.

«Благословенный источник!» – подумал Джек, поднимаясь на ноги и вытирая губы рукой.

Неожиданно он почувствовал, что рядом с ним кто-то присутствует. Он поднял глаза и увидел по другую сторону жёлоба высокого человека в черном монашеском одеянии. На груди незнакомца сиял серебряный крест, а лицо с курчавой бородой было молодо и красиво.

– Здорово, старина! – сказал Джек. – А ты как сюда попал?..

Человек улыбнулся Джеку, пошевелил губами, но Джек не расслышал.

– Что-что? – однако в этот миг он неожиданно осознал, что видит противоположный контрфорс храма сквозь этого монаха.

Однако улыбка была доброжелательная, и чувства опасности и страха Харрисон не испытывал. Он испытывал лишь безмерное удивление.

Крест на груди незнакомца ярко вспыхнул, будто в него ударил луч солнца, Джек невольно зажмурился, а когда открыл глаза, фигура исчезла. Джек покрутил головой вокруг, но никого в храме не увидел – и следы были лишь от его армейских ботинок.

Вот в этот момент он и почувствовал страх. Он пересмотрел кучу голливудских ужастиков с мертвецами, призраками, вампирами из Беверли Хиллз, но всегда воспринимал все это лишь как сказку, жуя попкорн и ни на мгновение не сомневаясь, что все это не имеет совершенно никакого отношения к практической жизни. Да и сейчас он ни на минуту не сомневался, что призрака, как такового, не было.

Страх его был продиктован совсем иным: если призрака не было, значит, этот призрак —плод его воображения, а если его воображение выкидывает такие штуки, значит он, Джек Харрисон, болен! – Возможно, это результат пергрева на солнце? Или вчерашнего алкогольного излишества?.. Как бы то ни было, если видение было – значит, это симптом какой-то доселе скрытой, дремавшей в нем психической болезни!

Он болен!!! – Это мгновенное открытие оглушило его, всегда уверенного в своем здоровье, гордящегося им, проплывающего брассом по пять километров без отдыха!.. Первая мысль была о том, что надо немедленно сходить к армейскому психоаналитику Марку Гофману. Но он почти сразу отверг этот вариант: едва узнают, что у него что-то не в порядке с психикой, сразу турнут из армии!

Боже, что же делать!? – лихорадочно думал он. – Возможно, обратиться к какому-нибудь знахарю? Или нет – он лучше слетает в Стамбул, найдет по Интернету хорошую анонимную клинику с врачом-европейцем… Или, еще лучше, – на недельку в Израиль!

Еще минут десять-пятнадцать назад в этот храм входил совершенно здоровый, уверенный в себе человек, а выходил сломленный и подавленный собственным открытием.

Он появился на солнце бледный, пошатывающийся.

– Мистер, что с вами? – Али отшвырнул сигарету и встал навстречу.

– Ничего, ничего, Али, – просто голова разболелась, – Джек ладонями сжал и потер виски. – А поехали лучше домой, Али…

– Слушайте, мистер, – взявшись за баранку, обернулся к нему Али, – если голова болит, можно помочь, – я знаю в одной деревне такого колдуна – он рукою боль снимает, вот так! – Али полоснул лапой пространство.

– Да не надо, таблетку съем, – вяло пробурчал Джек.

– Тут главное – хорошо кушать, особенно фруктов побольше! – продолжал советовать Али… – Это еще от солнца бывает…

– Бывает, бывает… А у тебя, Али, так, между нами, видения какие-нибудь когда-нибудь бывали?

– Ха! – усмехнулся Али, – зачем секрет? Мы ж друзья! – Бывали, бывали, мистер, как травку попробуешь – такие видения, скажу я тебе… такие Гурии приходят… что твоя Бритни Спирс!

– Вот как? – вдруг оживился Харрисон. Он вдруг подумал (и как ему в голову сразу не пришло!) – ведь он целых полтора месяца воздерживался от секса! Полтора месяца после того раза с француженкой – а до того еще столько же – хранил верность жене! А ведь сколько раз он слыхал от докторов, что от воздержания крыша едет!

Харрисон громко хлопнул себя по лбу, и Али удивленно обернулся.

– Слушай, Али, мне нужен хороший бордель…

– Нет проблем, мистер…

– Только я сказал хороший, понимаешь? Чистый, здоровый, деньги и за тебя заплачу!

– Знаю, знаю, – есть такой на побережье, – радостно закивал головой Али. – К вечеру будем. Хороший бордель! Якши! И девочки там хорошие, новую партию только из России привезли – почти девушки! – причмокнул Али и расхохотался.

И Харрисон все про себя уже решил – нет, он вовсе не подлец, он человек честный. Он все расскажет своей Дори, и она поймет, должна понять, в каких сложных условиях приходится служить – она жена солдата!

А пока туда, к морю, где мгновения оргазма освобождают от всего – и от прошлого, и от будущего! – Якши!

Кроткий Левон

Отец Левон наклонил голову к источнику. Губы сразу занемели. Сделав пару глотков, он снова перекрестился и прошептал в пятидесятый раз за день, как было установлено по обету:

 
«Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.
Блаженны плачущие, ибо они утешатся.
Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.
Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.
Блаженны чистые
 сердцем, ибо они Бога узрят.
Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими.
Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.
Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать
и всячески несправедливо злословить за Меня.
Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда
на небесах: так гнали пророков, бывших кроме вас».99
  Евангелие от Матфея 5.3 – 4.


[Закрыть]
 

Еще раз перекрестившись, он повернулся в глубь храма.

Там, в одном из приделов, грелись у костра фидаины. Их было двенадцать бродяг, встретившихся на дорогах беженских, потерявших семьи, жилье, горевших огнем мести. Бог знает, как и где они уже успели достать кое-какое оружие: кто маузер, кто саблю, кто ружье. И возраст у них был самый разный: от пятнадцатилетнего мальчика курда-езида Насима с косичкой на затылке, всегда оживленного и веселого до крепкого седоусого, лет под пятьдесят, Месропа, бывшего в прошлой жизни обувным мастером, серьезного и основательного человека. Но главным среди них был этот – скала на скале, квадрат на квадрате с глазами, будто льющими из-под лохматых сросшихся на переносье бровей, расплавленный свинец – Гурген. Они явились сюда вечером, когда над горами разразился гром, и снаружи хлестали потоки.

Много веков назад, когда низлежащие равнины и долины были населены армянами, этот храм жил: в нем вершились богослужения, в роднике крестили детей, здесь отпевали покойников… своды его слышали пение ревностной паствы..

Несколько раз разноплеменные завоеватели опустошали этот край, несколько раз край этот возрождался снова. Наконец люди стали постепенно оставлять эти места – кто перебирался повыше в горы, кто вообще уезжал в другие края, страны… И церковь пустовала уже немало веков. Не осталось уже в памяти человеческой имени последнего служившего здесь священника, тем более прихожанина. В ней поселились летучие мыши, с пронзительным писком расчерчивающие пространство под куполом, иногда она становилась пристанищем для зверей или змей, иногда сюда забредал случайный путник – монах, дервиш или пастух, укрывающийся от ливня. Так и случилось, что о церкви постепенно забыли.

Левон набрел на нее около недели назад совершенно обессиленный – к тому же сильно ушиб колено, и ноге требовался отдых. Около ста километров он шел из окрестностей Муша со своей драгоценной поклажей, стараясь избегать турецких деревень, курдских шаек. Он выбирал самые труднопроходимые тропы, ибо то, что он нес, было много важнее его жизни – это было древнее десятого века Евангелие в серебряном, украшенном драгоценными камнями окладе. Он получил это Евангелие из слабых рук дряхлого священника одной из церквей, где служил его помощником с заветом во что бы то ни стало доставить в священный Эчмиадзин это старинное, намоленное поколениями Евангелие и передать только в руки самому святейшему Католикосу. А тот старик отказался уходить, он остался, чтобы умереть в той церкви, в которой служил почти всю свою жизнь.

Левон нес Евангелие в холщовом мешке, тщательно завернутым в кожу и тряпье, укрывая его от дождей и росы. То ли пять, то ли шесть дней он шел, то взбираясь на кручи, то спускаясь в леса, через заросли которых приходилось продираться, давно закончилась последняя лепешка, жажду он утолял в горных ручьях. И то, что оставался жив, Левон причислял исключительно Божьему промыслу, хранящему эту Книгу: однажды Он отвратил его от встречи с разбойниками-курдами, в другой раз священник встретил на тропе волка. Волк стоял на тропе и смотрел на человека, а Левон тоже стоял и истово молился, а когда поднял глаза – волк ушел.

И когда его уже шатало от голода и усталости, и колено распухло, а в глазах мутилось, и когда он понял, что дальше идти не в силах, то увидел этот храм, показавшийся ему сначала видением. Здесь Левон вдоволь напился из источника, храм окружали густые заросли орешника —Левон наелся созревших орехов и, почувствовав какие-то силы, нашел укромное место, куда можно было спрятать Евангелие: это была каменная полка, задвигаемая камнем. Возблагодарив Господа, он уснул и спал на голом камне, слегка застланном хвоей, так спокойно, как давно не спал. Так он жил, восстанавливая силы, несколько дней. В одну из ночей, когда над горами разбушевалась гроза, сквозь сон он вдруг услышал армянскую речь и обрадовался. Гром гремел над горами, и они вошли мокрые, но шумные и решительные – таких армян Левон давно не видел. Они были в бурках, папахах, с оружием…

– Что делаешь здесь, святой отец? – спросил его этот, главный.

– Молюсь за армянский народ… – смиренно перекрестился Левон.

Гурген расхохотался так, что эхом ответили приделы и залы.

– Ты опоздал, святой отец, теперь армянам надо сражаться!

– Молиться никогда не поздно, – кротко возразил отец Левон, однако Гурген уже его не слушал, а отдавал распоряжения: кому накормить оставшихся снаружи под навесом лошадей, кому стоять на часах…

Плоть отца Левона так и взыграла от радости, когда он узнал, что у отряда есть убитый кабан, которого они собирались сейчас же зажарить. И в следующий миг ему стало стыдно пред Богом за такую телесную радость, и он про себя несколько раз повторил молитву: «Господи Иисусе, прости меня грешнаго!…».

Он кинулся помогать этим людям, показал, где источник в храме, где сложены им сухие ветви, которые насобирал, надеясь развести костер (однако спички его отсырели), носил их, куда показали.

С кабана сняли шкуру, мясо разрезали на куски, начали на ветках жарить на открытом огне. Появился из сумок и лаваш.

– А ты куда, святой отец, – усмехнулся Гурген, завидев, что Левон собирается подсаживаться к костру. – Тебя пусть лучше твой Бог накормит, пусть он поступит с тобой так же справедливо, как с армянским народом.

Левон смутился и поднялся на ноги.

– Да что ты, Гурген! – искренне удивился молодой смуглый езид Насим. – Мы же гости у него, он кров и воду дал нам…

Гурген расхохотался:

– Так это я пошутил – садись, садись… может, все-таки твой Бог когда и нам поможет…

Все были голодны необычайно, и скоро от кусков мяса ничего, кроме костей, не осталось.

– Ну, а теперь, уважаемый святой отец, расскажите, как попали сюда.

И Левон искренне, без обмана, рассказал этим людям о себе, и что он несет с собой, и что ему поручено.

– Самому Католикосу? —удивился Гурген.

– Самому.

– Да, – сказал Гурген, вытирая рот рукавом, – видно, это книга действительно ценная. Принеси хоть посмотреть.

– Листать не дам, – заявил Левон, – а то испортите жирными пальцами – можно только оклад потрогать вашему апету.1010
  Апет – начальник (арм.)


[Закрыть]

Левон ушел в дальний придел храма и вернулся со свечой и огромной в серебряном окладе книгой.

Первым взял Гурген, удивленно взвесил ее в воздухе:

– Ого! Куда тяжелее ружья будет! Как ты такую донес? – он отдал книгу Левону, а тот уже из своих рук показал остальным, столпившимся вокруг костра:

– Сколько серебра, только совсем почернело! Его надо отбелить.

– А какие узоры!

– Серебро что – вон видите камни – никак рубины…

Во взглядах засветился священный трепет, многие крестились.

Вот только не было трепета у Або, и не крестился он при виде сей реликвии, а иронически улыбался:

– Вот бы выковырять хоть какой рубин или изумруд, и можно уехать в другую страну и разбогатеть! – словно высказал он мысль, мелькнувшую не только у него.

– А тебе я выковыряю глаз! – пообещал Гурген, погрозив Або блестящим от свиного жира лезвием кинжала. Он вдруг вспомнил, что старая Гайкануш говорила, будто слышала о том, что в Ване Або был известным вором.

– На такую сто баранов можно, наверное, купить! – мечтательно сказал езид Насим.

– А стадо баранов – это мы, армяне! – объявил Гурген. – Которые молились этому Богу тысячи лет. – Он, этот мудрый Бог, за это и привел наш народ на бойню!

Гурген зло рассмеялся, вслед за ним и многие другие. Только Левон молчал, Месроп и Насим молчали…

– Ну, и какая такая мудрость в этой книге, святой отец, может, она посоветует, как нам помочь, почитал бы на ночь, святой отец.

– Что ж, – отец Левон поднял книгу, зажег свечу от костра и пошел в центр залы, к каменной кафедре. На нее он положил Библию. Не загадывая, открыл книгу и начал читать: слова его отчетливо разносились по всему храму – их слышали люди и летучие мыши, изредка прочерчивающие сумрак под куполом.

«Испытаем и исследуем пути свои и обратимся к Господу. Возьмем сердца наши и руки к Богу, сущему на небесах: мы отпали и упорствовали; Ты не пощадил. Ты покрыл Себя гневом и преследовал нас, умерщвлял, не щадил; Ты закрыл себя облаком, чтобы не доходила молитва наша; сором и мерзостью сделал ты нас среди народов. Разинули пасть свою все враги наши. Ужас и Яма, опустошение и разорение – доля наша. Потоки вод изливает око мое…»1111
  Библия – Плач Иеремии 3.40—48.


[Закрыть]

– Хватит! – вдруг резко выкрикнул Гурген, ударив кулаком по полу. – Хватит! И чему твоя книга учит? Снова покорность? Слышали… Все одно и то же! Нету ответа в книге твоей, что делать нам. А теперь я скажу, святой отец, скажу перед всем отрядом, – Гурген встал, тяжело подошел к кафедре и, встав позади Левона, взял его за плечи и отодвинул от каменной кафедры.

– Книгу возьми, свечу оставь…

Прошло некоторое время, Гурген прокашлялся.

– Теперь слушай меня, отряд… У каждого из нас этот Бог отнял кого-то из близких – жену, сына, дочь, отца, сестру, а то и всех сразу! Чем они перед Богом провинились? Чем провинилась моя маленькая Нуне?.. Мои отец, мать? А нам снова предлагают называть его милостивым и плакать! Выжжено у меня все внутри и плакать нечем – сух колодец!.. Вот с нами есть хороший боевой товарищ езид Насим, встань, Насим, пусть на тебя все посмотрят. И мне, армянину, теперь его Злой Бог ближе! Он говорит – плохой Бог ближе, а до хорошего далеко, не так ли, Насим? Да, это так, и не возражай! Зачем Бог убил мою Нуне? И после этого Его любить? Миром владеет Сатана! Теперь вот мой Бог, – Гурген из-за пазухи вытащил маленькую деревяшку – куколку, с которой когда-то играла Нуне, поставил перед собой и, глядя на нее, перекрестился. Потом убрал куколку обратно и снова взглянул на отряд.

– А теперь у меня одно желание – пусть они почувствуют хоть частичку той боли, которую нам причинили! Душа горит, страшно горит, и так же будут гореть их дома! Не верю я теперь в доброго Бога, да и в людей тоже… Только в боевых товарищей!

Отныне наш Бог – оружие!

Вот что, святой отец, завтра мы возьмем турецкую деревню. Они думают, что в этих краях армян уже не осталось. Пусть думают, тем неожиданней будет удар! Пленных не брать – только кони, еда и оружие! Двинемся на север – мы сделаем свой большой добровольческий отряд, который станет для турок кошмаром! Может, мы присоединимся к Андранику, а может быть, будем действовать самостоятельно. Ты, святой отец, можешь идти с нами, нести свою книгу Католикосу, можешь и без нас, как хочешь…

Армяне, отныне да здравствует оружие! – он выхватил шашку и потряс ею. Мы разобьем их или падем все! Мы будем драться до последнего! Клянемся! Клянемся! – Гурген поцеловал деревянную куколку.

– Клянёмся!

– Клянёмся! – эхом ответили сидящие у очага – все, кроме Левона. И эхо, отраженное от стен, колонн, и купола, усиливало и множило эти немногие голоса, будто не двенадцать человек кричали, а сотни! – весь народ, за который они вышли постоять – и живые, и мертвые, и стоящие в храме, и толпы за стенами его. Наконец, голоса затихли, и Гурген вернулся к очагу.

– Я с вами, возлюбленные мои! – провозгласил Левон. – Я не умею стрелять, но пусть мои молитвы помогут! – закончил он, вызвав в ответ бурю радостных криков.

Когда шум поутих, Левон присел рядом с Гургеном.

– Апет, – спросил он, а как же мы будем их судить? – Ведь среди них есть и невинные, дети, крестьяне…

Гурген блеснул свинцовым зрачком:

– А как они нас судили и судят? Они что, отличают праведников от грешников? Или ты в горячке боя будешь каждого просить исповедоваться?

– Но мы – не они!

Гурген демонстративно зевнул, укладывая под себя бурку:

– Если говоришь, что твой Бог все знает, он разберется сам на небесах. А теперь всем спать! Насим на часах, я его через час сменю! Мы выйдем до рассвета…

Все заворочались у костра, устраиваясь на ночлег, а когда Гурген захрапел и все затихло, Левон встал и пошел, держа перед собой драгоценную книгу, в свой тайный придел.

Он шел почти в полной темноте, зная уже здесь каждый поворот, оставив позади отблески костра, оглядываясь, и ему вдруг показалось, что какая-то тень шевельнулась там.

Потом он шел, не оглядываясь, но вдруг почувствовал, что кто-то за ним идет. Он вспомнил алчно блеснувший глаз Або, резко остановился и явственно услышал, что кто-то сделал еще пару шагов недалеко за спиной. Казалось, кто-то чуть ли не дышал в затылок.

– Изыди, Сатана! – громко провозгласил отец Левон, и дыхание затихло.

Когда он дошел до места, где прятал Библию, со скрипом отодвинул камень, но вместо того, чтобы положить туда свое сокровище, вытащил оттуда тряпки, тщательно завернул в них Библию, спрятал за сутану, а скрипучий камень вложил на место. Затем осторожно, боком, по противоположной стене, затем от колонны к колонне вернулся к очагу и пересчитал людей – все были на месте, кроме Або. Через некоторое время появился и он.

– Где ты гуляешь? – угрюмо усмехнулся Левон.

– Ну не мочиться же мне в святом храме! – зевнул Або, чиркнув по священнику острым глазом.

– Только вход то не с той стороны, откуда ты пришел.

– Да здесь с первого раза немудрено и заблудиться. – Глаза Або были немы, как у красивой рыбы. Он завернулся в свою бурку и застыл.

А утром перед выходом отряда, когда все проснулись по команде Гургена, Левон сбегал в придел с тайником и увидел, что скрывающий полку камень отодвинут…