Текст книги "От укусов ос"

– Я думаю, она хотела, что бы кто-то нашел это. Марли говорила, что маньяки желают попасться и сами себя выдают, – я сижу на кровати и с опаской гляжу на отскочивший от удара ящик.

– О, так она уже маньяк?! А как же твои речи о напрасной вине? – причитает Ален. Потом видит мое равнодушие к словам, потому как я крайне заинтересована и напугана находкой. – К сожалению или к счастью, мы этого уже не узнаем. Осталось подобрать код, практически невозможно.

– Да проще простого. Я не зря жила здесь год, кое-что приметила.

Смотри и учись, родной. Думаешь, я тут развлекалась? Нет, я сравнивала, анализировала, наблюдала. Беру в руки ящик и дотрагиваюсь до замка. Страшно. Что может скрываться за стенками небольшой коробки? Вдруг я ее открою, а оттуда выплывет какой-нибудь призрак, проклянет меня и растворится в воздухе.

– Код – две четверки и семерка, – колесики с цифрами неприятно скрипят под пальцами, а потом щелк!

– Как?! – Ален округляет глаза и смотрит на меня с восхищением.

– В комнатах девчонок висят серии пейзажей. У Марли оммажи на Сислея в количестве семи штук. У Тары четыре вида на водоем в парке около мэрии. У Хелен четыре миниатюры – подражание Констеблу. «Замерзшая Сена в Порт-Марли» так нравилась мне, что в одну из ночей я попросила картину у Марли. Она прекрасно висела у меня целый день, а на следующее утро исчезла.

– Где же она оказалась? – с интересом слушает он, его руки пытаются поглаживать мои, что напрягает, а не успокаивает бушующие чувства внутри.

– На своем месте, в комнате кошатницы. Я еще раз перевесила, и она опять вернулась. Со временем я изучила все пейзажи, и поняла, что у них один автор. Я вспомнила разговор с мэром Расом об увлечении Лимы рисованием. Только подпись гласила не Каспер, а Джимс. Уже после того, как ты раскопал все на нее, я сложила пазл в голове. Лима – человек точный, ее раздражает беспорядок, я начала играть на этом. Меняла местами картины, статуэтки, вазочки с фруктами или букетики, передвигала мебель. Из этого всего назад возвращались исключительно произведения искусства. Странно, не так ли?

– В вашем клубе все необычно, – усмехается Ален. – Неужели тот, кто делал обратную перестановку, не устал от твоих выходок? Я б давно психанул!

– Очевидно, кое-кто не желал себя выдать.

– Ну, хорошо. Почему именно такой порядок? Почему не 744 или 474?

– Каждую субботу она выходила на прогулку. Ровно в четыре часа сорок семь минут вечера. Ни разу не вышла раньше или позже. Возможно, у нее какой-то бзик на эти цифры. Надеюсь, ее вещи помогут нам понять.

Мы переходим в гостиную. Ален, как и предлагал, растапливает камин и приносит поднос с горячим чаем. Я сажусь на ковер поближе к огню, а мой ненаглядный сзади, настолько близко, что дыхание перехватывает, и придерживает за талию.

– Тебе так комфортно? – задаю вопрос в надежде, что он распознает нотки негодования.

– М, очень, – не распознал.

Первое, что чувствую, когда крышка коробки поддается мне, запах старых книг. Вижу кусок смятой газеты, кучу писем, фотографии, небольшой блокнотик и кожаную обложку с кармашками, несколько вещиц разного рода: кулон, флакон духов, шелковый платок, брелок, шнурки, наручные часы, помада, бумажная закладка и другое.

– Глянь, – Ален указывает на платок. – Я видел его на шее Тары. Помнишь, она была в нем, когда я отвозил вас в полицию?

Легкое головокружение не позволяет мне сосредоточиться на шарфике. Перед глазами лестница, на ней опечаленная Марли. Она выбросилась из окна. Выбросилась из окна! Как же жестоко Лима поступает со мной, положив сюда ее вещь.

– А это духи Хелен, – бутылек умещается в руке и перекатывается по ладони, ловя свет от огня. – У мадам была одержимость, – догадка сама собой пришла на ум. – После того, как расправлялась с кошатницей, она сохраняла какую-нибудь мелочь. Что-то меня тошнит.

– Держись, дорогая, – шепчет он, сжимая мои плечи. – Ужасно понимать, что ты жила рядом с таким страшным человеком. Тут еще несколько предметов, наверно, бывших хозяек твоей комнаты.

– Не называй меня дорогой, так мадам обращалась к нам, – Ален кивает, и я продолжаю. – Ох, за столько лет много участниц сменилось. Теперь можно только гадать, что от кого. Например, закладка принадлежала Марли.

– Ну, почему в прошедшем времени? Она же жива, оправится и вернется. Главное, что б ее тут ждали.

Он намекает на мое положение в клубе. Видимо хочет пояснений от меня. Я, не раздумывая, бросаю закладку в ящик:

– Никого здесь не будет, когда Марли выздоровеет. Последнее, что я сделаю для клуба – обеспечу лечение кошатнице. Как только она покинет больницу, я распрощаюсь с ней. Пусть творит тут, что хочет.

Кажется, Ален удовлетворен моим ответом.

– Богатенькая была участница, – напарник потянул часы за тоненький ремешок. И правда, кучу денег такие стоят. – Остановились ровно на 4:47. Хм, очень странно.

– Нам остается только предполагать, что произошло между Лимой и девушкой, которой они принадлежали. Ясно одно – на мадам этот инцидент произвел яркое впечатление, иначе она бы не зациклилась на числах.

– Давай разберемся с остальным, хорошо?

Ален аккуратно вынул фрагмент газеты.

– Смотри на дату, – он показывает пальцем на верхнюю строку. 12 августа 1986 года. – «Психически больная девушка умирает от голода. Что скрывает хозяйка популярного женского клуба?»

– Глянь, на фото наш особняк, – я приближаю газету к глазам. – Кто-то стоял у окна в тот момент. Наверно, мадам Бардо.

– Мадам Бардо?

– Да, она известная личность в истории клуба. Давай почитаем.

В статье говорилось о кошатнице, которую довели до истощения. Автор – Матильда Смит, она требовала принять меры и разобраться, так как сама являлась участницей клуба и переживала за его добрую честь.

– Надо же, не одна Лима тронулась умом, – заключает Ален. – Может, это проклятие хозяек? Понаблюдай за собой, Викки. Вдруг у тебя тоже желание кого-нибудь убить?

– Если только тебя, – я поворачиваю к нему лицо, и получается так, что упираюсь носом ему в щеку.

– Да? – протягивает он и поглаживает мою талию. – Я на все согласен!

О, еще немного и опять начнется флирт. Тот самый, который еле-еле можно распознать между сказанными словами. Он очень хрупкий, оттого и ценный. Я одернула себя и возвратилась к находкам. Спинным мозгом ощутила, как разочаровался Ален.

Пришло время старенького блокнота, распухшего от сырости. На форзаце кривая надпись знакомила нас с владельцем дневника «Мадам Бардо, 1972». Чуть ниже фраза: «Люди реагируют на страх, а не на любовь, Р. Никсон».

– Похоже, жизненное кредо, – хмыкает Ален и листает дальше. Тетрадка была очень дряхлой, кое-где стерлись буквы, выцвели чернила, бумага буквально распадалась, стоило взять лист за самый краешек.

Мы склонились над ним, изучая различимые записи.

«29 мая, 1985г. Дать Реджине по лицу было ошибкой. Жалею об этом, но прощения не попрошу. Нечего пить из моей кружки».

«11 августа, 1986 г. Она много себе позволяет. Ничего, ничего, Матильда тоже не без греха. Она должна мне. Позвоню ей завтра».

«13 августа, 1986 г. Майор Фенерсал слишком много просит. У него мозгов меньше, чем у бактерий, кружева ему подавай! Идиот».

«5 апреля, 1989 г. Новенькая – Лидия Келли очень нежненькая, но дура. Если она когда-нибудь станет мадам, клуб можно смело закрывать».

– О, первое упоминание о Лидии, – я с энтузиазмом хлопаю в ладоши. Ален смотрит на меня, одним взглядом требуя объяснений. – Лидия Келли была главной, когда сенатора Бредли убили.

– Точно, что-то в голове проскальзывает, – он зажмуривается и чешет затылок. – Меня больше волнует, что Бардо позволяла себе бить кошатниц. Это вообще законно у вас?

– Нет, конечно! – я возмущаюсь. – Никто никогда никого и пальцем не тронул.

– Да, да, всего лишь прикончил, – друг самодовольно улыбается. Я порываюсь встать, но железная хватка его рук не пускает. – Эй, я же не серьезно. Ну, как без этих шуток-то?

– Молча, – бурчу я и еще раз листаю блокнот. – Зачем он нужен был Лиме? – страницы сами собой останавливаются на датах, близких ко дню выпуска разгромной статьи Матильды Смит. – Смотри, Ален, видишь? Запись от 12 августа 1986 отсутствует, – я провожу пальцем по краю обрыва листа. – Что Бардо написала такого? Может быть, на волне гнева она призналась здесь в чем-то, а когда остыла, то решила избавиться, чтоб ее не смогли уличить?

– А с чего ты взяла, что в дневнике нуждалась именно Лима? – в общем-то, Ален задает резонный вопрос. – Что, если им пользовалась Лидия? Не знаю, может быть, она хотела найти там советы по руководству клубом, или ей просто нравилось копаться в чужом белье. И почему ты решила, что страницу вырвала Бардо? Это мог быть любой, у кого в руках был дневник.

– Думаешь, газета тоже просто осталась в наследство?

– Да, потому что я пока не понимаю, как связать Лиму с ней. На ум приходит только вдохновение.

– В смысле?

– Вдруг до Лимы дошло, что мадам Бардо хоть и была неадекватной, но все же великой в истории клуба. Что ей мешало стать такой же? Вдохновилась ее поступками и вперед.

Ладно, одной проблемой меньше. Откладываю дневник и статью подальше от коробки. Следующей вещью для рассмотрения становится кулон. Я открываю его: он полый внутри, на одной из сторон косо приклеена маленькая фотография с изображением лица молодого человека. Он темноволосый с прямым носом, широкой улыбкой, ямочками на щеках и серыми глазами.

– Знаешь, кто это? – спрашивает Ален, и его интонация дает понять, что он наверняка в курсе за его личность.

– Кто?

– Вернер Беннетт.

Я захлопываю кулон и резко поднимаюсь, даже в глазах темнеет на секунду.

– Ты чего? – волнуется Ален.

– Я не могу, – я обхватываю себя руками и качаю головой. – Я не хочу лезть так глубоко.

– Викки, ты уже вся в этом…, – он кривит губы и сдерживается от брани. – Поверь, глубже некуда.

– Я знаю, что это была Лима, – я хожу взад-вперед перед камином. – Я знаю, что она пугала меня трупами ос.

Ален хмурится, между бровями залегает морщинка, которую тут же хочется разгладить. Сейчас еще попадет по шее. Мало мне нравоучений, мало.

– Почему не сказала? – он медленно встает. – Почему промолчала? Ты столько времени жила с человеком, что подкладывал тебе мертвых насекомых по ночам, – напарник переходит на крик. – Виктория, ты нормальная, нет?!

– Послушай, они все были слегка чокнутые, – шепчу я, стыдливо пряча глаза. – Если честно, я не задумывалась над осами, пока ты не развил эту тему тогда за городом. Ты спросил: «Случилось ли что-то днем?», и я вспомнила. Ночью я видела Лиму. Неважно, что она делала, но я приметила, что осы появлялись, когда я ненароком касалась ее первого мужа или ее прошлого.

– Викки, но ее уже нет на этом свете. Чего ты боишься? – Ален приставил свой лоб к моему. – Эти вещи не причинят тебе вреда, я обещаю.

Я смотрю на ящик, на одном из углов повис платок Тары. Нет, родной, ты не представляешь, какой урон несет эта коробка. Мне больно, мне обидно, мне тяжело. Руководствуясь страхом, нежели желанием или душевным порывом, я заключаю Алена в объятия и разрешаю себе пустить пару слезинок.

– Прости, что втянула тебя.

– Брось, Викки, зачем еще нужны друзья? – Ален грустно усмехается.

Настойчивый стук в дверь заставляет нас отпустить друг друга. Я еще не могу отойти от портрета Беннетта, боязнь за себя усиливается с каждым ударом. Друг прекрасно видит мое состояние и идет открывать сам.

Под возгласы и восклицания в гостиную вваливаются Барни и Джон. Ален с удивлением на лице следует за ними, махая мне руками, словно говоря: «Я их не звал, сам в шоке». Да я верю и без активной жестикуляции. Я, честно говоря, никого не хотела видеть, особенно после вчерашнего нашествия, но, пожалуй, этих парней прогнать не в силах. Они и Гарс – единственные, кто у меня есть. Родителей, конечно, не списываю со счетов, но они не в курсе о моей кошачьей стороне, думают, что у меня все, как прежде.

Барни налетает вихрем, я еле стою на ногах. Он с силой сдавливает мои плечи:

– Викки! Как ты?!

– Неплохо, – отвечаю бесцветным голосом. Естественно, вру, но кажется, что спортсмену хватает просто лицезреть меня живой и невредимой.

– Мм-мы хо-хотели приех-х-хать ср-сразу же, как-к уз-знали, но Бар-рни ск-сказал, что теб-бе будет не до н-нас, – Джон тоже обнимает меня.

Я молчу. Что тут скажешь? То, как я благодарна, что они рядом, все равно не передать словами.

Ален и Барни занимают кресла, я иду на кухню и включаю чайник. Только сейчас понимаю, как проголодалась. Когда я возвращаюсь с подносом еды и кружками чая, вижу, как Джон пытается устроиться на диване.

– Нет! Встань! – рявкаю я.

Он пугается моего рева и отходит ближе к окну. Я в момент осознаю, что сделала, тяну руки ко рту, где застыл немой крик. Поднос с грохотом падает на пол. Через несколько минут нахожу себя сидящей около разбитых кружек и трясущейся от беззвучных рыданий. Лишь Ален не боится подойти ко мне. Его поглаживания по спине вперемешку с успокаивающей речью дают должный эффект. Потом присоединяется Барни, и вдвоем они усаживают меня на диван.

– Извини, Джон, – произношу я, смотря на него с искренним сожалением. – Здесь любила отдыхать Тара. После ее смерти я проводила на нем очень много времени, практически срослась с обивкой.

Он понимающе кивает и помогает парням убрать последствия крушения. Собрав все осколки, мы наконец-то размещаемся в комнате. Ален приносит новый чай, но отказывается давать мне его в руки, разумно оставляя чашку на журнальном столике.

– Чем вы занимаетесь? – спрашивает Барни, тыча острым концом ботинка в ящик Лимы.

Мы с Аленом переглядываемся. Я даю ему отмашку, и он в красках описывает все, что было, начиная с того, как я обнаружила мадам и Марли у барной стойки. Под конец рассказа мальчики допивают чай, а я вдруг обнаруживаю, что не сделала ни единого глотка. Подхожу к столику, беру кружку. Холодный напиток освежает мозг. Он с новой силой начинает соображать, что к чему.

Я стою у каминной полки, Ален как раз говорит о кулоне. На глаза попадается фотография состава во главе с Лидией. Я беру ее, всматриваюсь в лица. Лима так молода и красива. Рядом с ней Рина, думаю, они были очень близки в свое время. Заостряю внимание на блузке кошатницы.

– Ален.

– Что?

– Похоже, что кулон не относится к мадам, – я подаю ему фото и цепочку. Сложно разглядеть, но под определенным углом можно заметить, что украшение на шее Рины и в руке Алена одно и то же.

Барни жестом просит передать ему снимок. Он постукивает по рамке указательным пальцем и обращается ко мне:

– Разве это проблема – хранить любимого человека поближе к сердцу?

– Нет, проблема в том, что это муж Лимы.

– Да какая разница, чей он муж, – Барни пытается донести какую-то мысль. – Я хочу сказать, является ли сегодня кулон символом любви этой девушки, – он стучит по стеклу, под которым лицо Рины. – К этому парню, – указывает на подвеску, что еще держит Ален. – Если да, то вопросов нет. А если это символ человека, жаждущего мести, то…

Я отчаянно хочу найти смысл в его словах, но не могу. На помощь приходит Джон:

– Викки, он х-хочет ск-сказать, чт-что Лим-ма зна-л-ла о чув-чувствах св-своей сес-сес-с-стры к м-мужу. Ос-оставил-ла бы она эт-это прос-сто т-так?

– Полностью согласен, – поддакивает Ален. – Как еще объяснить наличие кулона в ее вещах?

Вроде бы дошло.

– Хотите сказать, что Лима отправила Рину в психбольницу из-за ее любви к Вернеру, а украшение взяла в качестве победного приза? – медленно с расстановкой говорю я.

– Она в психушке?! – Барни вскакивает с кресла. Мы подтверждаем, отчего бейсболист мечется по залу. – Вы чего, ребят?! Да ладно! Викки, я преклоняюсь перед тобой. Около года жить с Лимой и остаться в целости – это чудо.

В целости? Уверен, Барни? У меня отобрали Хелен, Тару, почти забрали Марли. Чудо только то, что я не в морге.

– Почему она ждала так долго? – спрашивает Ален.

– Боюсь, что в 90-х у нее не было ничего: ни связей, ни денег, чтобы упечь человека, – этот ответ очевиден, но вопрос не лишен разумности. Ждать двадцать лет ради мести. – Я не понимаю другого. Зачем? С Беннеттом они все равно развелись. Когда Лима закрывала Рину в психбольнице, неужели она не проверила данные? Не удостоверилась о ее семье? Одно дело, если Вернер был бы с ней, но ведь он пропал с радаров еще в 1994. Был ли вообще смысл устраивать все это?

– Злая обиженная женщина не ищет смысла в действиях, – отмечает Барни. – Ей движут эмоции. Видимо романтическая любовь пересилила сестринскую, раз Лима не смогла простить Рине ее чувства.

– Т-тог-тогда она дол-л-лжна люб-любить св-своего м-мужа и т-теперь, – Джон как всегда прав.

Я рефлекторно тянусь к шее, хотя знаю, что кольца там нет. Память о Вернере осталась с ней, наверно, как и любовь к нему.

– Из-за чего ж они разбежались, раз так любили друг друга?

– Нет, Викки, не торопись. Мы рассуждаем о Лиме, опираясь на факты и поступки, но мы ничего не знаем об этом мужчине, – логика в словах Алена определенно есть. – Может, он стал равнодушен к ней.

– Петляем около одной точки, – устало заявляет Барни. Он смотрит на коробку, его глаза загораются интересом. – Давайте лучше взглянем на оставшиеся вещи.

– Что было в ящике? – Дина жаждет подробностей, но она получит самый минимум.

– Косвенные доказательства ее виновности. Найденные предметы не значили ничего, и в то же время говорили обо всем.

– Например?

– Статья о том, как растить клещевину. Она лежала на дне, сложенная в несколько раз. Записи о психологическом воздействии на человека. Они хранились в тетрадке, подписанные авторством мадам Бардо.

– Действительно, мало в них смысла для полиции, – соглашается Дина.

– Была еще одна вещь, которая заставила посмотреть на мадам Лиму не как на возможную убийцу, а как на мученицу.

Барни вытащил тетрадку. Она подобно блокноту разваливалась в руках.

– Как заставить человека принять собственную никчемность? – читает он на одной из страниц и смеется. – Кошмар какой. Зачем кому-то убеждать человека, что он никто и звать его никак? Унижать можно и без всякой психологии.

– Кто автор сего сочинения? – Ален со своего места уже видит знакомый кривой почерк и бросает взгляд на меня. Да, я понимаю, что газета и дневник не попали в коробку просто так.

– Мадам Бардо. Кому нужна эта ересь? – друг явно удивляется.

– Лиме, чтобы запугать Тару, – на меня смотрят три пары глаз. – Я слышала пару разговоров в этом ключе. Мадам убеждала Тару, что она не личность, что выражает себя только через мужчин и их количество. Она добилась того, что сестра рассталась с Чарли.

– Ч-чем он ей пом-помешал?

Я знаю, почему вопрос исходит от Джона. Истории очень похожи.

– Чарли хотел забрать Тару из клуба.

– А Лима хотела, что б твои сестры страдали, и не собиралась отпускать в свободное плавание, – подхватывает Ален. – С какой целью? Какая мысль сидела у нее в голове, когда она расправлялась с Хелен и Тарой?

– Может, она отыгрывалась на вас за что-то? – предлагает Барни. – Может, когда-то давно с ней произошло то, что сломило дух, исказило сознание? Сбой программы, так сказать. Ошибка.

Ошибка. Я вспоминаю то кафе, где Ален говорил о Лиме Джимс после развода. На что способна брошенная озлобленная девушка с грузом ответственности перед участницами клуба? Я не замечаю, как поглаживаю впадину между ключицами. «Я ношу его, как память об ошибке», – проносится в голове ее голос.

Пока нахожусь в раздумьях, Браун вытаскивает новый предмет. Коробка мне кажется бесконечной шляпой фокусника. Нужно следить за его руками, тогда будет ясен смысл, а я пялюсь на этот цилиндр, из которого торчат заячьи уши и дразнят меня.

– К-кли-м-мат, р-р-рост и зд-зд-здо-оро-в-вье: как ух-уха-а-ажи-ва-вать за клещ-клещ-виной, – Джон читает заголовок статьи, судя по глянцу, из журнала, и я чуть не падаю. Ален тоже старается не подать вида.

– Хух, все плывет перед глазами, – ни капли лжи. Я не ищу повод уйти от парней, но было бы чудно остаться с Аленом наедине. Яд из клещевины – тема, которая касается только нас двоих.

– Пойдем, провожу тебя в сад, ты совсем бледная, – Ален говорит так уверенно, не знаю, как Джон с Барни, но я даже не сомневаюсь в нездоровом цвете своего лица. Сегодня день, когда все можно списывать на пережитую трагедию, хоть каждые пять секунд жалуйся на состояние, все поверят.

Мы быстро одеваемся и выходим на улицу.

– Ты понимаешь!

– Тише, – бросает Ален и оглядывается.

– Ты понимаешь, – понижаю голос до предела. – И Тара, и Лима знали об этом растении, но нет никаких прямых улик.

– Ты еще считаешь Тару виновной?

– Нет, – потерянно сообщаю я и сажусь на лавку. Рядом падает Ален. – При таком количестве вещей, указывающих на Лиму… Я вымотана.

– Тшш, иди сюда, – он привлекает меня к себе. Мы сидим в обнимку пару минут в полной тишине. – Нужно что-то делать с Марли. Хочешь обсудить сейчас?

Нет, не хочу. Я бы чувствовала себя намного лучше, если б мне больше никогда не пришлось говорить ни об одной из сестер. Правда, в данный момент разговор будет скорее отвлекающим маневром, а не принудительной мерой.

– А что делать? Лечить надо. Мэр передал от врачей, что вещество было сильнодействующим, привыкания не избежать, будь она дома без присмотра.

– Я тут поразмышлял, – тянет друг, потом хмыкает. – Тебе не понравится.

– Выкладывай, у меня не поток мыслей, а сплошной кавардак.

– В той больничке, где мы были… Остались кой-какие связи, верно? Рина ведь до сих пор там не на добром слове ж держится.

О, нет, я сходу смекаю его идею.

– Нет, – я тверда и непоколебима.

Ален протяжно вздыхает.

– Викки, я забочусь и о тебе. Если мы официально обратимся, то начнутся подозрения. Вопросы уже есть. Молись, что бы Марли не успела сказать, откуда у нее таблетки.

Он проговаривает мои старые убеждения вслух. Одна беда: кошатница не ночник, ее за тумбочку не забросишь. Зайдем с другой стороны.

– Знаешь, мы тут обвиняем Лиму во всех грехах, а сами поступаем так же, – Ален вопросительно озирается, я поясняю. – Обрекаем человека на муки, которых он не заслужил. Разве Марли достойна быть запертой в клетке в смирительной рубашке? Чем она отличается от Рины? А мы от Лимы? Чем?

Напарник остается при своем мнении:

– Ты тоже не должна отвечать за действия других, и все же тебе приходится. Аккуратно договоримся, поселим туда Марли, а как только она придет в норму, заберем. Не обязательно всем докладываться, где она и что с ней.

Я не выдерживаю и встаю.

– И этот человек удивлялся, как мадам не сказала детям Рины о том, где их мать. Это же так бесчеловечно, да? – с презрением говорю я, разворачиваюсь к нему спиной и иду в дом.

До конца вечера мы с Аленом успешно игнорируем друг друга. После сада я возвращаюсь в гостиную, гляжу, как Джон с Барни перебирают какие-то конверты, сидя около ящика, и во мне растет злость. Все, не хочу я копаться в этом! Что было, то было!

– Все, пацаны, хорош, – я резко выхватываю бумаги из их рук, кидаю в коробку, хлопаю крышкой и задвигаю ногой под кресло.

– Викки, подожди, мы…

– Все, ни слова больше!

– Вик-кки, но м-мы наш-шли…

– Я говорю, хватит играть в сыщиков! – порывисто целую каждого в щеку и бодро продолжаю. – Давайте приготовим ужин, я страшно хочу есть.

В течение следующих двух часов за тарелкой тушеных овощей мы обсуждаем все подряд, не касаясь клуба и кошатниц. За что люблю своих друзей, так это за то, что они не лезут на рожон. Если я дала понять, что обстановку нужно сменить, то они как примерные мальчики подчиняются. Идут на кухню, моют руки, включают плиту, достают кастрюли, говорят исключительно о пользе морковки или о футбольном матче. Ну, и пусть, что мы ничего не смыслим ни в овощах, ни в футболе.

За беседой и едой не замечаем, как темнеет на улице. Несколько раз говорю, что уже поздно, посматриваю на часы. Ален, совсем не удивительно, первым поднимается из-за стола. Он делает вид, что у него неотложное задание по работе. Я делаю вид, что иду его провожать, но по правде говоря, жду около лестницы, и, когда слышу хлопок дверью, снова бреду на кухню.

– Ребят, вы по домам не собираетесь? – вяло спрашиваю я, выбившись из сил и потеряв терпение намекать.

– О, мы тебе разве не сказали? – Барни вскидывает брови. Я отрицательно качаю головой, он поворачивается к Брауну. – Джон, ты ей не говорил?

– Я д-думал, т-ты ска-ска-жешь, – приятель невинно хлопает глазками.

– В общем, мы тут заночуем.

– Чего?! – мое изумление можно понять. Я не готова принимать гостей так надолго. Мне охота побыть одной.

– Ну, – Барни мнется и жмется ближе к Джону. Как будто это его спасет! – Вчера с тобой был Ален, а сегодня наша очередь заботиться.

– Т-тебе нел-нельзя б-быть в один-дин-ночестве, тем б-более в так-таком огр-огромном доме.

– Не беспокойтесь, я подружусь со всеми привидениями, – заверяю я и принимаюсь мыть посуду.

Спустя тарелки, вилки и ложки, я замечаю, что парни так и сидят за столом. Какие упертые! Их упрямство и чувство заботы отдается нежностью в сердце. Не бросают в беде, прям как я.

– Ладно, – сдаюсь, вытираю руки, вешаю полотенце на ручку духовки. Меня чуть мутит от нее, глаза так и просятся взглянуть чуть правее, под барную стойку. – Я постелю вам в гостевых, идет?

Они с подозрением косятся на меня. Я вздымаю руки и ворчу:

– Если меня утащат призраки, я завоплю на весь особняк, даже соседи сбегутся, клянусь.

О, теперь сидят довольные. Эх, бродяги мои. Первый раз слегка улыбаюсь.

М-да, испытываю на себе, каково иметь двух сыновей. Джон и Барни канючат как дети: то подушки им не по нраву, то шторы недостаточно плотные и пропускают свет, то водички им, то забыли, в какой стороне туалет для гостей. Чувствую себя вконец истощенной, когда открываю одну дверь, затем другую, проверяя, точно ли уснули мои ребятишки. Барни крутится во сне и бормочет, а вот Джон скручивается калачиком и тихонько сопит. Не знаю, как правильно выразиться, но я счастлива в эту секунду. За короткое время я потеряла всех подруг и наставницу, но могу же я радоваться маленьким приятным явлениям?

Захожу в зал. Огонь в камине уже потух. Достаю ящик из-под кресла и устраиваюсь с ним на диване. Теперь я один на один со страшной сущностью своей мадам. Из неисследованного стопка фотографий, конверты и потертая обложка с кармашками.

Начинаю с кучи снимков. Видимо фотосессии шли сериями. Вот Тара бежит с Чарли по набережной. Выбираю фотографий десять с этой прогулки и откладываю.

Вот Марли спешит со своими уродливыми платьями в детский приют. Изображений мало – штук пять. Боже, я б все отдала, чтобы сейчас Марли сидела у себя и рисовала какую-нибудь ядовито-розовую юбочку с фиолетовыми крошечными бантиками. Это в прошлом, Викки. Привыкай к настоящему положению дел, как бы не было противно.

Что ж, остались мы с Хелен. Боюсь, я знаю, что увижу на карточках. Вытягиваю одну наугад и усмехаюсь. Ну, да, да. Та самая встреча с Джоном в парке. Сдвигаю их в общую кучу, не вижу смысла их разглядывать.

Я тянусь к отчету о себе, но останавливаюсь на полпути. Что там? Наши встречи с Аленом? Как я работаю в вагончике весь декабрь? С шумом выдыхаю, переворачиваю первую попавшуюся фотографию. Затем вторую. Третью. Четвертую. Пятую. Накидываюсь на все и жадно впитываю картинки. На них нет меня. На них только Гарс. Вот обслуживает клиента, вот проверяет булочки в духовке, а здесь наливает кофе.

Я еще долгое время сижу в прострации. Подогнув ногу в колене и положив на нее голову, складываю пазл в голове. Значит, Лима подарила мне фламинго. Я смотрю на лестницу, остро ощущая желание подняться в бывшую спальню и приложиться пару раз ночником о тумбочку. Сглатываю комок в горле и старательно собираю фотки, утешая себя тем, что Гарсу уже ничего не угрожает. Кладу снимки в коробку и вижу, что на диване остался маленький белый квадратик бумаги.

– Приклеился к другим, – шепчу я и беру его за уголок. На нем карандашом написан номер, но в полумраке его почти не видно. Я не стала включать верхний свет, обошлась только бра. На обратной стороне лицо женщины. – Черт…

Это была она. Та, что не сводила с меня глаз около трейлера Гарса. Так это из-за тебя Хелен испугалась до полусмерти? В бешенстве сжимаю бумажку и бросаю обратно в ящик. Одним долгом меньше. Я хотела доказать Хелен, что не подставляла ее? Я нашла виновного. Только благодарности ждать не от кого.

Вынимаю конверты. Они одинаковые: голубые среднего размера без марок и обратного адреса. «Лима Каспер, Гранд Стрит, 504» – все, что написано. Город, штат, Америка. Я поднимаюсь, хочу сходить за канцелярским ножом, но тут же сажусь назад. В моей спальне спит Барни. Я ухмыляюсь. Ну, и кто кого охраняет, а? Уже хочу порвать бумагу, но оказывается, что письмо вскрыто.

– Какая я недальновидная.

Конечно, оно будет вскрыто, а как еще Лима его прочитала бы?! Засовываю руку в конверт. Письма там нет. Быстро шарю по другим – пустота. Зачем хранить пустые конвертики? На глаза попадаются малюсенькие буковки в правом нижнем углу: «Д.Т.О.». Хоть что-то, с этим можно работать.

Как хорошо справляется моя интуиция, и как отвратительно я ей пользуюсь в жизни. Такой вывод я делаю, лишь открыв обложку. Сложно сказать, отчего она, может быть от паспорта или бумажника. В левом кармашке старая черно-белая фотография. На ней компания молодых людей, среди которых я без труда нахожу Лиму. Она не отличается от той, что на снимке состава. Рину тоже можно узнать, но по общим чертам. Они стоят в окружении трех парней и еще двух девчонок. Один молодой человек обнимает Лиму за талию, по знакомой улыбке понимаю, что это Вернер. Друзья в нашем парке на концерте, судя по заднему плану.

– Секундочку.

Деталь, вводящая меня в ступор, бодрит как ничто сегодня. Я содрогаюсь от холода и смотрю на часы. Третий час ночи. Мне нужно поспать, чтобы не волноваться и набраться сил для разговора с мэром днем. Я же мадам. Он ждет от меня решений.

– Да бог с ним.

Если я заведу дневник, то эта фраза станет моим кредо. Не слова президента, конечно, зато, сколько элегантного равнодушия. Я, посмеиваясь, направляюсь за пледом и лупой – видела ее на рабочем столе Лимы.

По возвращению хвалю себя за смелость: одной пройти темный коридор, зайти к Лиме и вернуться – это успех.

На фото меня волновала перетяжка с названием музыкального шоу, а чуть ниже дата. Я подошла со снимком к бра и подставила лупу. «14 сентября 1994 год». Это что ж получается, Лима была на концерте с бывшим мужем? Да, у них были замечательные отношения на тот момент по показаниям соседей, но разве можно выглядеть таким счастливым рядом с бывшей женой? 14 сентября. Всего за три дня до убийства сенатора! Они вместе и совсем не похожи на разведенок.